ярости.
   - Чирас! - зашипела она. - Канна!
   Услышав непристойную брань, Лейла поняла, что все  погибло.  Она  закрыла
глаза и прижалась лбом к стене, не желая больше этого слышать.
   - Вам по крайней мере стоило бы освоить правильное произношение.
   Внезапно голос Тасии перестал быть веселым.
   - Итак, кто  я?  Свинья?  Сука?  У  нас  в  Тайра-Вирте  тоже  есть  свои
поговорки. Например, мердитто альба. Дословно это означает  "белое  дерьмо",
но истинный  смысл  выражения  немного  отличается.  Как  раз  подходит  для
могущественной высокорожденной гхийасской принцессы. На самом деле "мердитго
альба" означает человека, который считает, что его дерьмо не воняет.
   На мгновение наступила мертвая тишина. Потом Мечелла холодно спросила:
   - Как-как вы сказали? Мердитто Альва?
   Лейла не поняла, что за треск за  этим  последовал,  но  яростный  шелест
шелков напомнил ей, что пора бежать обратно в холл и делать вид,  будто  там
она и была все время. Разгневанная и покрасневшая, Мечелла даже не  заметила
ее. Лейла поспешила за ней, от души надеясь, что у Мечеллы  хватит  здравого
смысла не сталкиваться сейчас с Арриго.
   Именно это Мечелла и сделала, но совсем  не  так,  как  опасалась  Лейла.
Перед тем как войти в залу,  она  остановилась,  опустила  руки,  расправила
плечи, глубоко вдохнула и, овладев собой, поплыла навстречу мужу. В  щелочку
Лейла видела, как она спокойно подошла  к  совершенно  подавленному  Арриго,
взяла его за руку и потянулась, чтобы поцеловать.
   - Бонно натайо, карридо, - произнесла она совсем без акцента.  -  С  днем
рождения, милый.
   Потом она повернулась к гостям, шокированным, но в  глубине  души  скорее
довольным, - будет о чем  поговорить  в  течение  нескольких  месяцев,  -  и
одарила их сияющей улыбкой.
   - Простите, что я покидаю вас. Я только хотела  сделать  Арриго  сюрприз,
как мы договорились. Желаю вам хорошо повеселиться -  нет,  нет,  милый,  не
надо меня провожать, я сама доеду.
   Лейла чуть не поперхнулась от распиравшего ее смеха. Да, он останется.  У
него нет теперь выбора. Он останется  и  вытерпит  все  косые  взгляды,  все
светские улыбки, скрывающие непочтительные мысли и тайный восторг.  И  Тасии
надо будет это проглотить, когда она придет в себя от последней  язвительной
реплики Мечеллы.
   Но через несколько минут, когда их экипаж покинул ярко освещенную  аллею,
Мечелла расплакалась.
   - Челла, не надо, - утешала ее Лейла. - Она знает теперь, что с вами надо
считаться, вы показали ей, какая она сука, ну, пожалуйста,  Челла,  не  надо
плакать.
   Она погладила Мечеллу по голове.
   - Ты слышала? - всхлипнула Мечелла.
   - Все до последнего звука. И она не  права  насчет  вашего  произношения.
Особенно прекрасно прозвучало, когда вы назвали ее мердитто Альва!
   Мечелла попыталась рассмеяться.
   - А правда, неплохо получилось?
   - Великолепно! А теперь осушим наши слезы - надо привести себя в  порядок
до того, как мы приедем в Палассо. Там вам придется пройти мимо  стражников,
а они все такие сплетники!
   Мечелла пожала плечами.
   - Сплетни! Да никто ни о чем другом и говорить не  будет  весь  следующий
год! Он не любит меня и никогда не  любил,  все  это  знают,  Лейла,  и  все
смеются надо мной за моей спиной и жалеют меня...
   Она снова захлюпала носом. Лейла попыталась встряхнуть ее.
   - Ну нет, уж либо одно, либо другое -  никак  не  все  сразу.  Вы  можете
стать, как она сказала, нелепым созданием - тогда они  и  впрямь  будут  над
вами смеяться. Если вы будете жалкой,  они  с  полным  правом  примутся  вас
жалеть. Но можно еще...
   - Что можно?
   - Можно показать им всем, что вы  -  та  женщина,  которую  Арриго  видел
сегодня.
   - Ox, Лейла, но мне никогда не было так тяжело!
   - Ерунда. Трудно только удержаться, чтобы не выцарапать ей  глаза  -  вот
это действительно почти невыполнимая задача!
   На этот раз  смех  Мечеллы  прозвучал  гораздо  непринужденнее,  и  Лейла
добавила:
   - Из-за этого вы так стиснули руки? От ногтей могут остаться царапины.
   Около  полуночи  они  вернулись  в  Палассо.  Выходя  из  экипажа,  Лейла
запнулась о волочащийся по земле кусок кружева. В  свете  лампы  ей  удалось
разглядеть узор: солнышки, оттененные золотой нитью. Мечелла  проследила  за
направлением ее взгляда и подобрала свисающую ткань,  чтобы  она  не  мешала
подниматься по лестнице.
   - Он отдал ей мою шаль, Лейла, -  прошептала  Мечелла.  Сейчас  она  была
похожа на обиженного ребенка. - Мою шаль. Она  порвалась,  я  содрала  ее  с
этой... Не могла больше видеть, как она носит то, что люди подарили мне...
   - Позвольте мне отнести шаль мастерице. Я уверена, ее еще можно починить.
   - О нет! Я не могу! Она узнает, что я плохо обращалась  с  ее  прекрасной
работой, мне так стыдно.
   А вот это как раз и не правильно. Лейла постаралась убедить Мечеллу,  что
отнести шаль мастерице просто необходимо, это позволит им  обратить  в  свою
пользу историю сегодняшнего вечера. Так ее кузены,  иллюстраторы  Грихальва,
делают набросок будущей композиции. Тут слово, там два -  сказано  вроде  бы
совсем немного, но вместе эти скромные крупицы правды  создадут  достоверную
картину. Сначала мастерица, затем все ее  подруги,  а  потом  и  весь  народ
Мейа-Суэрты будут знать то, что, по мнению Лейлы, они должны знать. А уж она
сделает  из  этой  истории  такое  же  произведение  искусства,  каким  была
злосчастная шаль. Придворные услышат  и,  скорее  всего,  поверят  в  версию
Тасии, но народ любит Мечеллу.
   - Я обо всем позабочусь, - заверила она Мечеллу,  улыбаясь  про  себя.  -
Подняться с вами наверх? Ах, нет, вижу, что Отонна уже ждет. Спокойной ночи,
ваша светлость. Постарайтесь уснуть. Все будет хорошо, обещаю вам.
   Эйха, да, уж об этом она позаботится.
   Утром  Дионисо  услышал  две  противоречащие  друг   другу,   но   весьма
занимательные версии вчерашнего  скандала  в  Каса-Рекколто.  Итак,  картина
будущего начала обретать форму, пора добавить к ней свои собственные  мазки.
Он даже знает, с чего начать.
   Рафейо был один в мастерской, отведенной для тех, кто занимается сейчас с
иль агво. Он сидел на табуретке перед пустым мольбертом, полуотвернувшись от
двери, на полу у его ног валялись эскизы. Воды здесь было в избытке -  слезы
ярости и разочарования катились по  щекам  мальчика.  Время  от  времени  он
размазывал их кулаком. Но  ни  одной  капли  не  попадало  на  карандаши,  в
беспорядке разбросанные на ближайшем столе.
   Первым желанием Дионисо было сказать мальчику, чтобы он не расходовал зря
драгоценную субстанцию. Давно уже Дионисо не пользовался своими собственными
слезами - месяцами не мог их вызвать. Но он  лишь  молча  стоял  и  смотрел,
поражаясь юношеским эмоциям, - надо же, как  легко  можно  произвести  столь
драгоценную влагу.
   Он кашлянул, предупреждая Рафейо о своем присутствии. Мальчик повернул  в
его сторону взъерошенную темную голову, лицо было искажено мрачной гримасой.
Он  сильно  вырос  с  тех  пор,  как  Дионисо  впервые  увидел  его.  Сквозь
мальчишескую мягкость уже проглядывали суровые черты взрослого  мужчины.  Но
глаза, обращенные сейчас к Дионисо, были глазами обиженного ребенка.
   - Только не говори мне, что в твоем возрасте у тебя уже кончились идеи.
   - Они хотят, чтобы я сделал официальные рисунки  Корассона.  Это  не  моя
идея.
   - Такова  доля  иллюстратора.  Мы  рисуем  то,  что  нам  заказывают.  Он
наклонился и приподнял за уголок один из эскизов.  Надо  было  точно  знать,
чего Рафейо уже достиг в этой области искусства, после того как Дионисо внес
необходимые  изменения  в  процесс  обучения  молодежи.  Что   ж,   пожалуй,
достаточно. Но пора ему знать больше. Рафейо пнул стол, загрохотала каменная
посуда.
   - Все это я уже слышал. Мы должны использовать каждый шанс, чтобы  писать
свои шедевры. Но все остальные рисуют что хотят - посмотрите только  на  эти
скучные работы, представленные на ежегодный конкурс! А победитель! Катедраль
Имагос Брийантос в праздник Астравента! Учитель, да я во сне лучше нарисую!
   Губы Дионисо дрогнули. Он и сам так думал, но произносить этого вслух  не
следовало. Кроме того, как Премио Фрато он имел решающий голос и отдал его в
пользу этой мазни.  Надо  было  заручиться  поддержкой  влиятельного  автора
картины. Он много думал об этом в последние несколько недель  и  решил,  что
если планка "лучших" творений Грихальва и опустится в  ближайшую  пару  лет,
что ж, тем заметнее станет  талант  "Рафейо".  Поэтому  он  и  позволил  той
ужасной картине выиграть соревнование.
   - Они даже не подпустят меня к маслу, - продолжал жаловаться  мальчик,  -
стоит им только узнать, что в этом мой главный талант!
   - Эйха, посмотрим, чего ты можешь достичь с помощью карандашей.
   - Карандашей! - проворчал Рафейо. - Маленькие девочки разрисовывают своих
кукол карандашами!
   - Но маленьких девочек никто не просит сделать рисунок, который  поднимет
цену Корассона, когда донья Мечелла начнет торговаться.
   Рафейо лишь сильнее нахмурился, показывая, что  все  это  он  уже  слышал
вчера вечером. Дионисо подавил усмешку.
   - Все, что от тебя требуется, -  это  заставить  его  выглядеть  красиво,
тогда она не заметит ничего, кроме достоинств.
   - А поставить свою подпись под плохой работой?
   - Возмущение - ценная эмоция, но не  надо  перебарщивль.  Быть  избранным
рисовать это - большая честь для тебя,  не  важно,  что  пока  речь  идет  о
карандашах. Если ты  проявишь  смекалку,  напоминание  о  красоте  Корассона
принесет нам большие деньги. Наш кошелек в твоих руках, Рафейо.
   - Чудесно, - пробормотал мальчик. - Они выбрали меня только потому, что я
был там и от скуки нарисовал эти развалины. Дионисо вздохнул.
   - Если я покажу тебе кое-что полезное, ты успокоишься?
   - Что покажете?
   - Я предлагаю тебе  перестать  обижаться  на  несправедливую  судьбу,  не
давшую тебе выиграть приз в  этом  году.  Имей  терпение.  Тебе  еще  только
шестнадцать.
   - А этот моронно, который выиграл, старше меня всего на десять месяцев!
   - Плохо, - без тени сочувствия ответил Дионисо.  -  Ты  плакал  огромными
слезами из-за этого, и без толку. Выжми из  себя  еще  пару  слезинок,  и  я
расскажу тебе, как их использовать..
   От новой обиды и унижения из черных глаз Рафейо опять брызнули слезы.  На
это  и  рассчитывал  Дионисо.  Он  поймал  слезинку  на  кончик   карандаша,
подписанного "Коричневый Серрано", - вечное напоминание о семье, которую  он
сам когда-то истребил для  блага  герцога,  искусства  и,  что  немаловажно,
Грихальва. Магия, созданная этими несколькими  капельками,  будет  в  лучшем
случае слабой, но у него имелись свои идеи на этот счет.
   -  Корассон  должен  выглядеть  как  можно  лучше,  помнишь?  Поэтому  ты
изобразишь, будто там весна, а не зима. Вьющиеся  розы  в  цвету  и  молодая
листва будут стоить несколько сотен золотых.
   - Но ведь там не должно быть цвета...
   - Эти ограничения преодолимы. Можно  сделать  рисунок  мягким  и  теплым,
используя  вместо  черных  коричневые  и  серые  тона.  Ты   можешь   обойти
монохромность, сделав намек на цвет - желтый и  красный  цвет  роз,  зеленый
цвет листвы и травы. Это не сам цвет, а скорее уверенность  в  том,  что  он
существует. Понимаешь, о чем я говорю?
   - Да.., кажется.
   Рафейо выглядел заинтересованным.
   - Надо очень тонко чувствовать материал, чтобы сделать нечто подобное. Вы
покажете мне, Премио Фрато Дионисо?
   Рафейо быстро усваивал новое. После двух неудачных попыток он  скомкал  и
отшвырнул испорченные рисунки, взял чистый лист хорошей бумаги  и;  взглянув
на разбросанные повсюду эскизы, принялся рисовать.
   Дионисо с удовлетворением  наблюдал,  как  на  бумаге  возникают  контуры
Корассона. Рафейо работал в приглушенных серых тонах.  Дионисо  отметил  про
себя особенности  его  позы  в  момент  полного  сосредоточения:  одна  нога
обвивается вокруг ножки  стула,  нижняя  челюсть  выпячена,  иногда  мальчик
постукивает карандашом по переднему зубу. Время от времени Рафейо  грациозно
откидывался на спинку стула, чтобы посмотреть на  свою  работу  со  стороны.
Даже за новым карандашом он тянулся с завидным изяществом - и каждый раз при
этом облизывал губы.
   Когда он взял в руки Коричневый Серрано, Дионисо прервал его:
   - Подожди.
   - Чего ждать? Вы сбили мне ритм!
   - Восстановишь. На этом  карандаше  твои  слезы,  теперь  они  стали  его
частью. Поосторожнее с ним - все, что ты чувствовал, когда плакал, останется
в нарисованных им линиях и тенях.
   Рафейо пристально посмотрел на него.
   - Вы хотите сказать, что это сработает на простой немагической бумаге?
   - Именно. Обрати на это внимание. У тебя много возможностей  использовать
коричневый цвет - поправить тени, изменить освещенность, подчеркнуть  объем.
Но все твои чувства, когда ты плакал, передадутся любому, кто будет стоять в
Корассоне на  том  месте,  для  изображения  которого  ты  пользовался  этим
карандашом.
   Он полюбовался изумленным лицом Рафейо. Мальчик был  ошеломлен  до  такой
степени, что чуть не упал со стула. Обретя  наконец  дар  речи,  он  хриплым
голосом спросил:
   - Но как, Дионисо? Как это возможно?
   - Сейчас тебе лишь следует знать, что это возможно.  Думай  о  Корассоне,
Рафейо.
   Его низкий голос звучал теперь так убедительно, что ни  одна  женщина  не
устояла бы перед ним - и ни один юный художник перед его магией.
   - Подумай, как он будет выглядеть весной, кто  выйдет  через  эту  дверь,
пройдет по дорожке, например, вон к тому старому дубу...
   Карандаш завис над рисунком, потом стрелой ринулся вниз,  чтобы  оттенить
грубую кору старого дуба с южной стороны дома.
   - Разве это весна? - прошептал Дионисо. -  А  может,  ты  использовал  не
только эскизы, но и свои воспоминания? Ты учел, что весеннее  солнце  светит
иначе? Все должно выглядеть так, будто ты рисовал это весной с натуры.
   Рафейо, поколебавшись, прибавил несколько штрихов в разных местах.
   Дионисо беззвучно пробормотал слова,  выученные  несколько  веков  назад.
Конечно, эффект будет не таким, как если бы он использовал свои  собственные
слезы, но все же этого достаточно, чтобы придать дополнительные силы рисунку
Рафейо.
   - Ты уверен, что все будет выглядеть именно так? Он нагнулся вперед через
плечо Рафейо, почти касаясь щекой его щеки.
   - Что ты чувствовал?
   Рафейо отвечал медленно, словно  загипнотизированный,  но  определил  все
очень точно. Удивительно, что у столь юного мальчика такая интуиция.
   - Я чувствовал злость... Это нечестно... Они меня опекают, как ребенка...
Я хочу делать то, для чего рожден...
   Холст... Краски... - Он всхлипнул. - Чиева до'Орро, я хочу творить! А они
не дают мне, ни одного шанса не оставляют...
   Дионисо мог чувствовать запах его дыхания. Пахло  ромашкой  от  вечернего
чая и базиликом, которым было приправлено поданное на обед жаркое.  Годится.
Магия и Ненависть. С их помощью и с помощью таких чувств, как  гнев,  обида,
безнадежное стремление к чему-то, чем не обладаешь, все встречи  под  старым
дубом в Корассоне обещают быть достаточно забавными.
   Дионисо выпрямился, пробормотал себе под нос еще несколько фраз и,  вынув
из негнущихся пальцев Рафейо коричневый карандаш, заменил его на черный.
   - Лизни грифель, перед тем как делать очередной штрих, - прошептал он.  -
Да, вот так. Теперь закончи с этим деревом.
   Учитывая ограничения монохромного изображения, дуб получился  как  живой.
Но теперь он не соответствовал всей картине. Дионисо подождал,  пока  Рафейо
придет в себя, встряхнувшись при этом, как щенок после дождя, и тогда только
снова заговорил:
   - Теперь тебе надо так же хорошо доделать  остальное,  иначе  кто  угодно
догадается: у тебя что-то на уме. Услышав это, Рафейо вздрогнул.
   - Что?..
   - Посмотри на это! Одно действительно великолепное дерево  и  целый  лист
какой-то жалкой мазни! Да я видел лучшую работу в каль веноммо, нацарапанных
углем прямо на стенах!
   - Это не мазня! Я еще не закончил! Я покажу вам, только подождите...
   - Я владею карандашом не хуже, чем красками. А если ты  и  дальше  будешь
таким нетерпеливым, я не буду учить тебя писать маслом.
   Последние признаки неповиновения исчезли в темных глазах Рафейо.
   - Вы хотите сказать, что сами намереваетесь учить  меня?  Как  он  всегда
любил, когда молодые художники так на него смотрели! В этом взгляде было все
- благоговение и нетерпение, смирение и гордость...
   Воодушевленный, он ответил:
   - Если  ты  проявишь  достаточно  таланта.  И  если  то,  что  ты  сейчас
нарисуешь, действительно поднимет цену Корассона.
   Он решил улыбнуться и был вознагражден ослепительной улыбкой Рафейо.  Да,
красивый мальчик и, кроме того, обладает всеми необходимыми качествами.
   - Мне надоели Вьехос Фратос, - сообщил он мальчику доверительным тоном. -
И поэтому я намереваюсь отобрать себе нескольких студентов. Самых способных,
конечно.
   - Меня, а кого еще? - спросил Рафейо, теша свою гордость  предположением,
что никто из его сверстников не достоин того, чтобы Дионисо тратил  на  него
время.
   - Возможно, Арриано.
   - Эйха, он годится. Но только не Кансальвио!
   - Ты думаешь, я настолько глуп, чтобы тратить свои  силы,  обучая  таких,
как он?
   Откровенно говоря, это было его любимым  приемом,  эффектным  завершением
каждой из его жизней - набрать себе талантливых молодых  учеников,  передать
им часть своего гения, создать группу молодых иллюстраторов,  которые  потом
станут его окружением, его группировкой в  семье  Грихальва.  Ведь  в  своей
следующей жизни он станет одним из них.
   - Я беру только лучших из, лучших, - сказал он своему избраннику. - Когда
ты закончишь этот рисунок, мы поговорим о том, как  по-настоящему  завершить
его.
   - С помощью магии.
   - Не слишком сильной, но все же.
   Он замолчал, придавая своему лицу угрюмое выражение.
   - Рафейо, если тебе захочется попробовать самому, не делай этого? Я узнаю
- а Вьехос Фратос всегда обо всем узнают, рано или поздно, - и тогда  ты  не
только не будешь учиться у меня, ты вообще никогда в  жизни  не  возьмешь  в
руки кисть.
   Рафейо кивнул, пожалуй, слишком быстро.
   - Я хорошо понимаю, моих знаний  не  хватит,  чтобы  делать  это  самому,
Премио Фрато.
   - Извести меня, когда решишь, что все готово. И никому не  рассказывай  о
том, что узнал сегодня. Никому, даже своей матери. Рафейо затаил дыхание.
   - Но как вы...
   - Я же говорил тебе, что мы все узнаем. Рано или поздно.

Глава 47

   Поздней весной 1264 года  Мечелла  произвела  на  свет  второго  ребенка,
большого темноволосого мальчика, которого она назвала Алессио Энрей Коссимио
Меквель. Бросалось в глаза отсутствие в этом списке имени отца  ребенка.  Но
Мечелла не посчиталась с возможными сплетнями и  назвала  мальчика,  как  ей
хотелось. Такова была привилегия матери.
   Рождение внука означало для Коссимио больше,  чем  просто  уверенность  в
том, что его род продлится еще на одно поколение. Он внезапно обнаружил, как
это прекрасно - быть дедушкой. Дети Лиссии выросли в Кастейе,  он  не  видел
их, когда они были маленькими. Что до Терессы, то, хотя он очень  любил  ее,
девочка пугалась его щетинистой бороды и громкого  голоса  и  только  сейчас
стала  привыкать  к  нему.  Маленький  Алессио  при  виде  деда   принимался
ворковать, более того, он был как две  капли  воды  похож  на  Коссимио  (за
исключением бороды, конечно). Арриго и Лиссия тоже были похожи на  отца,  но
Алессио выглядел так, будто только что сошел с висящей  в  Галиерре  картины
"Рождение Коссимио III".
   В результате этой привязанности Коссимио к новому внуку советники  начали
не  без  основания  жаловаться,  что  Великий  герцог  пренебрегает   своими
обязанностями. В самом деле, большую часть дня он проводил теперь с  детьми,
которые занимали уже половину этажа в Палассо, ведь все пятеро  в