Они ошибались.
   Увиденное в первой же разрушенной землетрясением деревне поразило  их  до
такой степени, что и представить себе невозможно.  Там,  где  раньше  стояли
дома, лавки, кузница, мельница, теперь лежали одни руины.  Черепичные  крыши
провалились внутрь до самого фундамента, соломенные упали на горящие  свечи,
и теперь один пепел остался от тех домов, которые они покрывали.
   Признаки жизни обнаружились лишь на  кладбище  -  за  развалинами  бывшей
санктии обреталась небольшая кучка людей.
   Спасатели целыми днями раскапывали завалы,  надеясь  спасти  уцелевших  в
катастрофе людей, но под грудами камня лежали одни трупы.  Те  же  спасатели
рыли и могилы, но не тратили времени и сил на изготовление гробов, ведь даже
в осенний  холод  существовала  опасность  эпидемии.  Мертвых  хоронили,  не
завернув даже в простыню. Каждый обрывок ткани был нужен для бинтов,  каждое
одеяло - для защиты от холода в промозглые ночи. Другого спасения  не  было,
даже  деревенская  санктия  сгорела   дотла.   Дворецкий   Арриго   упаковал
специальную палатку для графини Лиссии, но когда они с Мечеллой поняли,  что
во всей деревне нет ни одного укрытия, то единодушно решили уступить палатку
раненым. Сами они могут спать, как и всю дорогу, в своем экипаже.
   - До нас дошла весть, графиня, - сказал усталый  санкто,  каким-то  чудом
переживший гибель своей санктии, - что Кастейо почти не  пострадал,  спасибо
Пресвятой Матери.
   - За что спасибо? - мрачно спросила Лиссия, бросив  красноречивый  взгляд
на окружавшую их разруху.
   Мечелла всюду  молча  следовала  за  ней,  стыдясь  своего  невежества  и
бесполезности. Лиссия была достаточно знакома с медициной, чтобы промывать и
перевязывать раны и определять, в каких случаях требуется помощь  одного  из
приехавших с ними врачей. Мечелла ничего об этом не знала.  Лиссия,  которая
вместе с покойным мужем спасла от разрушения замок, понимала, какой дом  еще
можно восстановить, а какой  в  безнадежном  состоянии,  какую  кучу  камней
разбирать безопасно, а к какой и подходить-то рискованно. Мечелла и об  этом
ничего не знала. Она лишь видела опустошения, которые терзали ей  сердце.  А
Лиссия эмоций не  проявляла,  она  отдавала  отрывистые  приказания,  и  все
повиновались.  Мечелла  чувствовала  себя  ненужной  и   думала,   насколько
несерьезной затеей с ее стороны оказалась эта поездка.
   Но вечером, когда они сидели в  своем  экипаже  за  ужином,  поданным  на
позолоченном  дорожном  сервизе  Арриго,  полумертвая  от  усталости  Лиссия
улыбнулась Мечелле и сказала:
   - Я и не думала, что ты мне так поможешь.
   - Я совершенно беспомощна, и обе мы это прекрасно понимаем.
   - Ты беспомощна в  тех  вещах,  в  которых  я  разбираюсь,  -  не  можешь
развернуть бинт, не перепутав его,  или  отличить  одну  кучу  ,  камней  от
другой. Но разве ты не видела их лица? Тебе даже не  нужно  ничего  говорить
людям. Один лишь взгляд, одно  твое  прикосновение  -  и  их  боль  и  страх
отступают перед твоим обаянием. Понимание и сочувствие - вот те достоинства,
которыми я не обладаю.
   - Потому что они совершенно бесполезны. Глупо с моей стороны было ехать.
   - Эйха, в этом-то все и дело, каррида! Ты не должна  была  ехать,  и  они
знают это, но ты все равно приехала.
   Лиссия прислонилась к мягкой замшевой обивке и вздохнула.
   - Матра Дольча, как я устала! А  ведь  дальше  будет  еще  хуже.  Мечелла
наклонилась к ней. Свет лампы заливал экипаж и освещал лица обеих женщин.
   - Лиссия, скажи мне, что я могу делать? Я ничего не смыслю в тех вещах, в
которых ты так хорошо разбираешься. Должно же быть что-то, чем я могу помочь
людям. Пока я только разговариваю с ними и держу их за руки.
   - Это единственное, чего я не могу для них сделать. Мама могла бы,  но  я
скорее папина дочь, как ты, должно быть, заметила. Я очень устала,  Мечелла.
Слишком устала, чтобы думать. Давай попробуем уснуть.
   На второй день Мечелла поняла, как она может помочь. Лиссия  потеряла  ее
из виду утром, и до самого обеда у нее не было времени  на  поиски.  Мечелла
нашлась в доме сапожника - точнее, в расчищенном уголке того,  что  от  него
осталось. Вокруг нее сидели дети, и она рассказывала им сказку.
   Лиссия не хотела беспокоить их, но пора было обедать, а Мечелле надо было
есть, чтобы подкрепить силы. Арриго говорил, что она плохо себя чувствовала,
когда носила Терессу, и сейчас опять нездорова, хоть это и незаметно.  Самой
Лиссии во время ее беременностей постоянно хотелось есть,  но  даже  если  у
Мечеллы это не так, все же пообедать ей надо.
   По дороге к экипажу Мечелла рассказала Лиссии все, что узнала этим утром.
Большинство  детей  потеряли  отца  или  мать,  некоторые   лишились   обоих
родителей. Один маленький мальчик два дня был погребен под  телом  умирающей
матери. Другой сломал руку при падении с сеновала, где они  играли  с  пятью
его братьями и сестрами. В живых  остался  он  один.  Две  девочки-двойняшки
четырех лет были найдены на улице неподалеку от дома. Их отец погиб  в  этом
доме, раздавленный упавшей балкой, и никто не  знал,  как  девочкам  удалось
спастись. Брат и сестра уцелели, потому что дядя вынес их из дома, но  когда
он вернулся за своей сестрой и ее мужем, стена рухнула, и все трое  взрослых
погибли.
   - Сначала я собиралась отвлечь их, чтобы  они  не  путались  у  всех  под
ногами и не играли в опасных местах. А потом они  стали  говорить  со  мной,
Лисси. Почти у каждого ребенка в деревне своя трагедия. У  некоторых  совсем
не осталось семьи. Как ты думаешь, правильно будет, если я  попытаюсь  найти
дом для каждого из них?
   - Герцогиня Хесминия, - пробормотала Лиссия. - Челла, я думаю, это  будет
прекрасно.
   Так и вышло, что  в  этой  деревне  и  в  других,  где  они  побывали  за
последующие три недели,  Мечелла  собирала  сирот  под  свое  крылышко.  Она
ласково разговаривала со  всеми  детьми,  вытирала  им  слезы,  рассказывала
сказки и старалась узнать их имена и обстоятельства каждой трагедии. А когда
община понемногу восстанавливалась и люди начинали задумываться  о  будущем,
Мечелла заботливо подыскивала каждой сиротке новую семью.
   Упоминание Лиссии о герцогине Хесминии  мысленно  вернуло  Мечеллу  в  те
давние времена, когда любимая  всеми  герцогиня  сделала  то  же  самое  для
маленьких  чи'патрос.  Правда,  тогда  была  совсем  другая  ситуация.   Но,
вспомнив, кому она отдала детей, Мечелла подумала еще об одной вещи. Той  же
ночью, в темном экипаже, когда обе они уже  закутались  в  меха  от  холода,
идущего с гор, она спросила об этом Лиссию.
   - Прекрасный вопрос, - задумчиво ответила Лиссия. -  Хотя  я  никогда  не
слышала о подобных документах. Обычно  сирот  забирают  родственники,  пусть
даже очень дальние. Но на этот раз целые семьи оказались уничтоженными.
   - Тогда лучше будет официально усыновить их.
   - Да, я  тоже  так  думаю.  И  в  то  же  время  мы  должны  защитить  их
собственность, какой бы она ни была.  Эти  дети  все  еще  наследники  своих
родителей. Надо как можно быстрее закрепить за ними их  собственность,  пока
никто не начал претендовать на нее.
   - Лиссия, ну конечно же, никто не украдет...
   - Ой ли, невинное ты дитя!
   - Тогда нам надо использовать санктии, чтобы хранить эти документы.
   - Прекрасно! А если кто-нибудь  захочет  купить  землю  и  построить  там
что-нибудь - лучше пусть будет хоть что-то, чем пустые места посреди  улицы,
- санктос решат, хорошую ли он предлагает цену и...
   - ..и сохранят деньги для ребенка, - с восторгом перебила ее  Мечелла.  -
Как часть моего приданого сохраняется для Терессы!
   - Прекрасно! - рассмеялась Лиссия. -  Подумать  только,  что  ты  посмела
назвать себя бесполезной! Завтра же напиши моему отцу.
   - Я.., я думаю, пусть лучше это сделает кто-нибудь другой.
   - Ты все еще беспокоишься из-за того глупого письма? Челла,  если  бы  он
действительно рассердился и захотел вернуть тебя, он так бы и сделал, поверь
мне, я своего отца знаю. Но, может быть,  тебе  стоит  написать  не  ему,  а
Арриго. Тогда и он сможет что-нибудь предпринять.
   Мечелла порадовалась, что Лиссия не видит ее лица.
   - Но я.., не смею, Лисси. Уж он-то действительно сердится на меня.  Я  не
получала от него никаких вестей с тех пор, как мы покинули Мейа-Суэрту.
   - Эйха, ты сыграла с ним скверную  шутку,  но  он  же  знает,  как  много
хорошего ты здесь делаешь. - Она задумалась. - Они  с  отцом  беспокоятся  о
ребенке, это естественно. Но тебе еще  не  скоро  рожать,  и,  по-моему,  ты
здорова как лошадь.
   - Мне действительно гораздо лучше, чем когда я носила Терессу.
   - Я думаю, с  беременными  женщинами  не  надо  нянчиться,  -  решительно
заявила Лиссия. - Не стоит запирать их дома, запрещать нагрузки, чуть  более
тяжелые, чем прогулка по саду или вязание, нет, гораздо лучше быть нужной  и
заниматься своим делом, от этого и нервничать  перестаешь,  и  для  здоровья
полезнее. Но мне не нравятся условия, в которых мы живем, Челла.
   - Не волнуйся, - улыбнулась в темноте Мечелла. - Мне тепло, сухо, удобно,
все обо мне заботятся. Я даже почти не помню, что беременна.
   - Эйха, тогда я не отправлю тебя назад, даже если отец прикажет  мне  это
сделать. Ты мне очень помогаешь, и Арриго будет приятно узнать  об  этом.  И
эта твоя новая идея - ты должна сейчас же написать ему.
   Мечелла пошевелилась в своем меховом коконе.
   - Я никогда не посылала ему писем и не знаю,  как  он  отреагирует,  если
я...
   - Ни одного письма за все это время? Челла! Одеяла  полетели  в  сторону,
вспыхнула спичка, и лампа осветила темный экипаж.
   - Немедленно бери перо и пиши!
   Письмо, сочиненное таким образом под строгим взглядом  Лиссии,  оказалось
одновременно холодным, грустным  и  полным  тревоги.  Оно  было  отослано  с
курьером на следующее утро. Мечелла с тоской ожидала ответа. Ответ  появился
через  несколько  дней.  Экипаж,   украшенный   гербом   Великих   герцогов,
прогрохотал по булыжнику, грудами валявшемуся там, где стоял совсем  недавно
процветающий город. Он остановился, и из него один за  другим  вышли  Кабрал
Грихальва, четверо других молодых иллюстраторов и  младшая  сестра  Кабрала,
Лейла, в чьи обязанности входило выдавать краски и холсты.
   Арриго и Коссимио не написали в ответ ни строчки. Письмо, которое  Кабрал
протянул Мечелле, было подписано Гизеллой.  Великая  герцогиня  не  пожалела
теплых, сердечных слов и благословений Мечелле и Лиссии, умоляла  их  беречь
себя, сообщала, что новый Премио Фрато Дионисо одобрил их план  и  что  дети
здоровы, хотя очень скучают по своим матерям.
   Мечелла прочла, протянула записку Лиссии и сказала просто:
   - Я очень рада, что ты приехал, Кабрал. Вот  список  всего  необходимого.
Лучше, если вы начнете прямо сейчас.

Глава 44

   Со смешанным чувством вступил Дионисо во  владение  апартаментами  Премио
Фрато. Это была самая высокая должность, какую он занимал за долгие годы, но
в следующей жизни он рассчитывал подняться еще выше. Кроме того,  ему  очень
нравился его предшественник, Августе. Прекрасный художник, строгий учитель и
остроумный человек, он смеялся даже над  собственной  немощью,  так  что  до
самой его смерти никто не догадывался, как серьезно он болен.
   С творческой точки зрения Дионисо занял как раз то положение, к  которому
стремился. То, которое ему надо было занять. Именно он, Премио Фрато,  будет
теперь принимать окончательные решения  -  особенно  это  касается  обучения
эстудос. Он не даст живописи прийти в упадок,  в  этом  он  мог  поклясться.
Дионисо  вернет  искусству  былую  силу,  приведет  его  в  соответствие   с
собственным гением, и, когда он  через  несколько  лет  станет  Рафейо,  его
провозгласят величайшим иллюстратором со времен Риобаро.
   С точки зрения политики он  тоже  прекрасно  устроился.  Конечно,  Премио
Фрато - это не так хорошо, как Верховный иллюстратор,  но  с  этим  можно  и
подождать. И в нынешней должности у него будет свободный доступ  к  Великому
герцогу, а также к Арриго и Мечелле, стоит лишь пожелать. Первый шаг в  этом
направлении он сделал в Диеттро-Марейе, вторым явилось  написание  "Рождения
Терессы". Он и дальше будет действовать в том же  ключе,  скармливая  Арриго
крохи информации и стараясь подольститься к Мечелле с помощью искусства.  Он
уже одобрил ее идею написать наследство кастейских  сирот  и  лично  отобрал
тех, кто поедет выполнять эту работу. Рафейо, разумеется, был  среди  них  -
мальчик не на  шутку  обиделся  за  такое,  как  он  считал,  расточительное
отношение к своим талантам. Но расположение  Мечеллы,  которое  он  завоюет,
будет весьма полезно в будущем.
   Чрезмерная  преданность  Рафейо  собственной  матери   очень   беспокоила
Дионисо, но, как бы ему ни хотелось  написать  картину,  которая  вызовет  у
мальчика добрые чувства к Мечелле, он просто не мог этого  сделать.  Слишком
явной покажется такая резкая смена настроения. А впрочем, много ли вреда это
может принести - ведь  оставшиеся  ему  несколько  лет  мальчик  проведет  в
Палассо Грихальва, изучая ремесло.
   Церемония присвоения Дионисо новой должности не  отличалась  пышностью  -
слишком свежа еще была память о жертвах недавнего  землетрясения  на  севере
страны. После торжественного ритуала в  кречетте,  где  ему  на  шею  надели
золотой,  украшенный  драгоценными  каменьями  обруч  -  символ  его   новой
должности, и  где  иллюстраторы  поклялись  повиноваться  ему,  он  вышел  в
освещенный  факелами  сад,  чтобы  официально  предстать  перед   остальными
обитателями Палассо Грихальва и выслушать их поздравления.  Обычно  в  таких
случаях устраивали грандиозный банкет, но ему  и  не  хотелось  пировать  до
утра.  У  него  были  другие  планы.  Дионисо  дождался,  пока  в  огромном,
перенаселенном Палассо затихнут последние звуки, и выскользнул оттуда  через
заднюю дверь. Он шел в свою тайную мастерскую.
   Смешать  краски  было  делом  нескольких  минут.  В  Пейнтраддо  Меморрио
требовалось дорисовать только одну деталь: золотой обруч Премио Фрато на шее
Дионисо.
   Это заняло час. Потом он смешал другие краски и нарисовал еще одну  ветку
розмарина рядом с портретом дорогого Матейо, шепча: "Все было не напрасно, о
брат мой! Я еще стану Верховным иллюстратором".
   Закончив  работу,  он  сел  за  стол,  запустил  пальцы  в  толстый  ворс
покрывавшей  его  тза'абской  скатерти  и  задумчиво   уставился   на   свой
собственный белый череп.
   Лет через пятьдесят или шестьдесят после  "смерти"  Сарио  -  он  уже  не
помнил, когда именно, да это и не имело значения, - он пришел  в  полночь  к
собственной могиле и раскопал ее. Почти вся плоть уже успела сгнить, поэтому
ему не пришлось с ужасом  заглядывать  в  свое  полуразложившееся  лицо.  Он
отделил череп от позвоночника, принес его  сюда,  в  мастерскую,  и  очистил
кислотами от остатков кожи. Теперь череп лежал у него на  столе,  напоминая,
кем он был раньше, кем стал теперь и какой участи избежал.
   Он взял череп в ладони и заглянул, улыбаясь, в его пустые  глазницы.  Для
всех остальных это был атрибут конца - пустая коробка там, где когда-то  был
мозг, ухмыляющийся оскал зубов, не прикрытых теплой плотью губ, голая кость,
лишенная мягкой кожи и густых черных волос. Для всех, но  не  для  него.  Он
один избежал своей судьбы.
   Он и Сааведра.
   В прошлом веке вошло в моду  включать  изображение  черепа  в  композицию
"Венчания"  рядом  с  изображением  юной  четы,  стоящей  на  пороге   новой
счастливой жизни. Череп, мементо морта, должен был  напоминать,  что  юность
пройдет, гордость тщетна и никакое богатство не купит свободы от  неизбежной
судьбы.
   А он избавил себя от такой судьбы. Себя и Сааведру.
   Он мог баюкать в ладонях свой собственный череп, зная, что в  его  голове
живы те же мысли, что роились когда-то  под  этим  пустым  костяным  сводом,
заглядывать в пустые глазницы, откуда когда-то с  ужасом  смотрели  глаза  -
нет, уже не Сарио, а Мартайна, ох, нет, Игнаддио,  это  он  был  первым.  Он
взглянул на картину и какое-то время не мог вспомнить,  который  же  из  них
Игнаддио. Ах, да, вон он, его выдает одежда, такую  носили  несколько  веков
назад Он вновь перевел взгляд на череп, который был для него  мементо  вива,
напоминанием о жизни.
   Его жизни. Жизни Сааведры.
   Скоро. Дрожь пальцев, замерзших в холодной мастерской, напомнила ему, что
этому телу немного осталось жить. А потом у него  будет  Рафейо  -  сильный,
красивый, умный, с прекрасными связями. И когда придет черед рисовать Рафейо
в Пейнтраддо Меморрио,  на  нем  будут  роскошные,  украшенные  драгоценными
каменьями одежды Верховного иллюстратора.
   И тогда он, быть может, освободит Сааведру из ее нарисованной тюрьмы и...
   ...и они проживут вместе всю  жизнь,  а  потом  умрут?  И  превратятся  в
бездушные кости, каждый в своей могиле? И пропадут все  мысли,  талант,  вся
магия, наконец?
   Содрогнувшись, он положил на место череп Сарио и покинул мастерскую.

***

   - Она совсем не такая, как ты говорил, - сказала Лейла  Грихальва  своему
брату Кабралу, когда они шли по улицам разрушенного торгового города.  -  Ты
видел ее лицо, когда она читала письмо Гизеллы? И она даже  не  спросила  об
Арриго!
   - А зачем ей было спрашивать, его молчание говорит само за себя.
   Лейла пожала плечами.
   - Ты говоришь, он сердит на нее, но она же не делает  ему  ничего,  кроме
добра. Когда-нибудь они будут править. Люди запомнят, как Мечелла  трудилась
для них.
   - Так ведь она, а не он. - Кабрал пнул очередной камень,  сжав  кулаки  в
карманах серого вязаного  жилета.  -  Он  сидит  себе  на  отцовском  месте,
разбираясь с отправкой партий руды, ценами на зерно и массой других ненужных
вещей, с которыми прекрасно справились бы советники, а она в это время...
   Кабрал оборвал себя на полуслове.
   Они прошли еще несколько шагов. Лейла молчала. Он взглянул на нее  сверху
вниз и нахмурился. Опять на ее  лице  это  гнусное  высокомерное  выражение,
совсем как тогда, когда они оба были детьми и она подслушивала у дверей.
   - Разве тебе не надо учитывать кисти,  или  чем  ты  там  занимаешься?  -
ворчливо поинтересовался Кабрал.
   - Ты прекрасно знаешь, что это был только предлог  для  моего  участия  в
поездке. Ты же сам это и предложил!  Хотя,  по-моему,  она  тут  и  без  нас
справлялась. Надо сказать, я удивлена, что она  разбирается  в  чем-то  еще,
кроме деторождения.
   Он бросил на нее свирепый взгляд.
   - Маллика лингва!
   - Придумай оскорбление получше, братец, - весело ответила  Лейла.  -  Все
знают, что у меня злой язычок! Но я собиралась сказать, что в Мейа-Суэрте ей
как раз  понадобится  наша  помощь.  Особенно  теперь,  когда  Арриго  опять
навещает Тасию - один, и, как он думает, тайно.
   - Что? - Кабрал схватил ее за руку. - Что ты там слышала?
   - Мне говорил кто-то из Палассо Грихальва, а он, в свою очередь,  услышал
это от кого-то из слуг Арриго, но я ничего тебе  не  расскажу,  пока  ты  не
успокоишься.
   Она вырвала руку, которую он сжимал как в тисках.
   - Какая польза от тебя Мечелле, если ты и пяти минут не можешь  сохранять
самообладание! Ты своей собственной сестре готов язык вырвать.
   Кабрал так сильно стиснул зубы, что заиграли желваки  на  скулах.  Слегка
успокоившись, он спросил:
   - Арриго вернулся к Тасии?
   - Это вопрос времени. Ему не понравится,  когда  Мечелла  вернется  домой
героиней. А Тасия - ты же ее знаешь - будет лить бальзам на его раны.
   Кабрал покачал головой.
   - Если Арриго  возобновит  отношения  с  Тасией,  это  убьет  Мечеллу,  -
прошептал он.
   - Эйха, значит, нам надо присмотреть за ней, чтобы это ее не убило.  Ведь
это и есть твой план? Защитить Мечеллу от Тасии и ее  щенка  Рафейо.  -  Она
пожала плечами и поправила плащ. - Кстати, зачем мы притащили его сюда?  Он,
конечно, талантлив, но это же сплошная нервотре