ей возможность  оценить  допущенный  промах,  затем
приветливо сказал:
   - А вот и  та  дама,  которую  я  разыскиваю!  Сандара,  моя  мать  будет
счастлива, если вы войдете в ее больничный комитет. Она планирует пристроить
к госпиталю новое детское крыло, а ни у кого нет такого опыта в обращении  с
детьми, как у вас. Сколько маленьких братьев вы вырастили?
   - Семерых, после того как умерла моя мать, ваша светлость, да  еще  своих
собственных шестерых сыновей и троих дочерей.
   - И по-моему,  ожидаете  еще  одного?  Он  взглянул  на  ее  талию,  туго
затянутую в корсет. Она покраснела и отставила тарелку.
   - Эйха, я, похоже, ошибся. Слышал  что-то,  но  слухи  так  часто  бывают
ложными, правда? Могу я передать матери, что вы окажете ей услугу?
   Жесткая, как китовый ус в ее корсете, она ответила:
   - Почту за честь, дон Арриго. Исполнение этих обязанностей  доставит  мне
огромное удовольствие.
   - Как приятно слышать, - промурлыкала Тасия, - что вам  удается  сочетать
одно с другим.
   Арриго ничем не проявил своего восторга, но Тасия достаточно долго была с
ним, и когда она подмигнула ему, он  с  большим  трудом  сохранил  серьезное
выражение  лица.  Графиня  до'Нахерра  поняла,  что  ее  партия   проиграна,
откланялась и оставила бывших любовников вдвоем.
   - Ты поступил очень гадко, - заметила Тасия.
   - Она заслужила это, глупая корова. И часто такие вещи случаются?
   - Не так часто, как мне  бы  хотелось.  Мне  даже  нравится  отражать  их
выпады. Но обладай хоть  кто-нибудь  из  них  остроумием,  было  бы  гораздо
веселее.
   Она улыбнулась ему и собралась уходить.
   - Подожди. Мы так давно с тобой не разговаривали.
   - А прилично ли будет выглядеть наша болтовня? Ох, ну не хмурься ты  так.
Я только хотела сказать, что слухи о нашем разговоре не  преминут  дойти  до
доньи Мечеллы, а она может не поверить, что между нами ничего нет.
   - Между нами было много  чего.  Именно  поэтому  половина  присутствующих
здесь дам, будь у них такая возможность, побежали бы к Мечелле  рассказывать
о том, что здесь увидели.
   - Я слышала, она опять плохо себя чувствует. Надеюсь, это скоро  пройдет.
Мне жаль, если она опять пропустит осенне-зимний сезон.
   - Я передам ей твои любезные пожелания.
   - Ну вот, ты опять хмуришься. Я лучше пойду, пока люди не  подумали,  что
твое ужасное поведение означает что-нибудь такое, чего и в помине нет.
   - Почему я не могу поболтать со старым другом? Она тихонько рассмеялась.
   - Пусть будет "друг", но я не хочу быть "старой"!
   - Ты никогда и не будешь старой. Он пригубил вино.
   -  Ты  говорила,  что  встала  на  защиту  маленькой   Клеменсии   против
матримониальных планов ее отца?
   - Конечно. Ты же сам слышал, ребенок очень талантлив. Почему  она  должна
спешить выйти замуж, если ей не хочется? Он пожал плечами.
   - Ей всего восемь лет. Откуда она может знать, чего ей хочется?
   - Ты согласен с Сандарой? - Тасия удивленно  приподняла  брови.  -  Эйха,
наверное, до'Веррада с молоком матери впитывают правило,  что  долг  превыше
всего.
   - А вы, Грихальва? - Он понизил голос. - Может, Сандара была права насчет
тебя? Она опустила ресницы.
   - Ты же сам понимаешь, что она не права.  Ты  знаешь  это!  Теперь  пусти
меня, пожалуйста, я пойду.
   Тасия подошла к своему стулу и взяла шаль. Быть может, чуть  торопливо  -
он понимал, что все сейчас на них смотрят. Но уже через минуту, стоя у  окна
с очередной группой гостей, она была само обаяние, расточала улыбки  направо
и налево. Таков был теперь ее долг - долг графини до'Альва.
   А как насчет удовольствия?
   Любит ли она Карло? Странно, но он никогда раньше не задавал  себе  этого
вопроса. Почти год прошел с тех пор, как она вышла замуж, но его это  просто
не интересовало. Ему и в голову не приходило, как могут  относиться  люди  к
его оставленной любовнице. Конечно, с любовницей его отца  ничего  подобного
не случалось. Но Мечелла не поддержала Тасию, как Гизелла - Лиссину. Тут она
не права. И сам он тоже виноват: так увлекся своей новой ролью любящего мужа
и отца, что даже  не  поинтересовался,  счастлива  ли  женщина,  которую  он
когда-то любил.
   Он допил  вино  и  протянул  стакан  за  новой  порцией,  кляня  себя  за
черствость и бессердечие. Он должен помочь ей, сделать все возможное,  чтобы
все относились к ней, как к Лиссине, с таким же уважением и восхищением.
   А для этого потребуется помощь Мечеллы.
   Вечером, когда Мечелла вяло ковыряла  обед,  поданный  ей  на  подносе  в
постель, Арриго рассказал о затруднительном положении  графини  до'Альва,  о
своем желании помочь и о том, что должна сделать Мечелла. Затем он откинулся
на спинку стула, уверенный, что жена немедленно согласится.
   - Нет! - воскликнула Мечелла. - Я не буду! Как ты можешь просить меня  об
этом, Арриго?
   - Все, что от тебя требуется, - объяснил он терпеливо, - это  последовать
примеру моей матери. Басии нелегко...
   - Не смей произносить при мне ее имя! Она повыше приподнялась на огромной
горе белоснежных подушек.
   - И не проси меня ее жалеть!
   Мысль, что кто-нибудь может жалеть Тасию, поразила его даже сильнее,  чем
гнев Мечеллы. Он не знал, что ответить.
   - Эта женщина двенадцать лет была твоей любовницей! Как ты мог  подумать,
что я в состоянии находиться с ней в одной комнате, не говоря уж...
   - Моя мать...
   - Я не твоя мать! Я твоя жена! Что, если бы это у меня был любовник  и  я
хотела, чтобы вы с ним стали друзьями? Он рассмеялся.
   - Ты говоришь глупости. У женщин не бывает любовников.
   - А у женщин Грихальва? Да в твоей собственной семье - Бенедетта, или как
ее там, Кабрал рассказывал мне о ней, когда мы изучали ее портрет.
   - Бенекитта, и она не имеет никакого отношения к делу! Мечелла вела  себя
неразумно, он скрипнул зубами  и  попробовал  снова,  возвращаясь  к  своему
лучшему аргументу.
   - Моей матери совсем не было трудно хорошо относиться к Лиссине.
   - Знаешь, что сказала мне твоя мать в  тот  самый  день,  когда  мы  сюда
приехали? Она сказала, что эта женщина - не Лиссина! Он поднялся  и  свирепо
посмотрел на нее сверху вниз.
   - У нее есть имя. Тасия до'Альва. И я советую тебе  выучить  его,  потому
что с этого дня вы будете часто встречаться. Мечелла заплакала.
   - Арриго, пожалуйста, прошу тебя, не настаивай на этом  хотя  бы  теперь,
когда я ношу под сердцем твоего сына...
   - Ты и в прошлый раз говорила, что будет сын, а что получилось?
   Она задохнулась, и он понял, что зашел  слишком  далеко.  Он  наклонился,
взял ее руку и поцеловал.
   - Я наговорил лишнего, милая. Я обожаю Терессу. И  тебя.  Поэтому-то  все
остальное так нелепо. Чем Тасия может быть тебе опасна?
   - Твоя мать тоже так говорит, - всхлипнула она. - О Арриго, давай  больше
не будем об этом спорить.  Я  не  могу  этого  вынести,  у  меня  все  нервы
напряжены.
   - Извини, дорогая.
   Он погладил ее распущенные  золотые  волосы.  Вскоре  она  успокоилась  и
вытерла слезы кулачком, как маленький ребенок.
   - Тогда ты.., ты отошлешь ее?
   - Что?!
   Арриго отшатнулся, как будто она ударила его.
   - Я не хочу, чтобы она была здесь. По крайней мере сейчас, когда я  такая
страшная. Пожалуйста, отошли ее отсюда, Арриго, я тебя больше никогда  ни  о
чем не попрошу, клянусь тебе.
   - Отослать ее теперь, - холодно заявил он, -  значит  публично  признать,
что я все еще испытываю к ней чувства, которые могут угрожать  тебе.  Ты  об
этом подумала? Ты хоть когда-нибудь думаешь о ком-нибудь, кроме себя?
   Она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Но он уже ушел.

Глава 42

   Первая осенняя буря была для Галиерры Веррада настоящим бедствием.  Ветер
расколол черепицу на крыше и  забил  осколками  водосточный  желоб,  обнажив
толевое покрытие, которое тут же отошло и порвалось. Когда  начались  дожди,
дерево и штукатурка размокли от воды, выливавшейся из засоренного водостока.
Капли превратились в струйку, струйка в ручеек. К полудню  поток  хлынул  на
чердак, о существовании которого все забыли.
   Когда потоп был  обнаружен,  рабочие,  рискуя  жизнью,  бросились  латать
крышу, менять черепицу и чистить водосток под струями хлещущего дождя. Слуги
с бешеной скоростью вытирали тряпками воду, стекавшую по чердачной  лестнице
прямо в кладовку,  где  хранились  менее  значимые  произведения  искусства.
Другие слуги спешили вынести картины из опасной зоны в  помещение  Галиерры.
Сам Великий герцог Коссимио,  напуганный  возможным  уроном,  который  могло
понести семейное достояние, схватил лом и открывал ящики  с  картинами.  Все
Грихальва  незамедлительно  явились  на  зов.  Первым   прибежал   Верховный
иллюстратор Меквель. Когда он  увидел,  как  пострадало  прекрасное  полотно
Иверина Грихальвы "Обручение Клеменсо  I  и  Луизы  до'Кастейа",  его  глаза
наполнились слезами.
   К счастью, это было единственной крупной потерей.
   Все остальные повреждения свелись  к  покоробленным  рамам  и  нескольким
грязным пятнам. Все это  легко  можно  было  исправить.  Главной  опасностью
оставалась  плесень,  но  она  была  извечным  врагом  во  влажном   климате
Мейа-Суэрты, и Грихальва знали, как с ней бороться. Они  принесли  множество
мольбертов  и  расставили  наиболее  промокшие  картины  сушиться  прямо   в
Галиерре. Остальные прислонили к стенам, - пока для них не  будут  сколочены
новые ящики.
   Таким образом Мечелла получила возможность изучать всю  коллекцию  картин
до'Веррада. Во время спасательных работ Кабрал трудился в  Галиерре,  и  она
часто обращалась к нему по поводу  какой-нибудь  картины,  из  тех,  что  не
выставлялись на памяти уже нескольких поколений.  Здесь  можно  было  теперь
увидеть "Рождение" или "Венчание" некоего родственника до'Веррада,  "Запись"
на  некую  собственность  Великих  герцогов,   многочисленные   "Завещания",
пейзажи, иконы, портреты Верховных иллюстраторов - словом,  все  что  только
возможно, и Мечелла могла изучать хронику в свое удовольствие.
   - Это, конечно же, только копия, - сообщил Кабрал, когда они разглядывали
"Верховного иллюстратора Тимиуса Грихальву". - Оригинал  находится  в  нашей
Галиерре вместе с другими портретами  Верховных  иллюстраторов.  И  если  вы
хотите сказать, что все они похожи, - эйха, вы  правы!  Все  мы,  Грихальва,
рождены от кровосмешения. И в наши дни редкость, чтобы кто-нибудь родился  с
серыми или светло-карими глазами, светлой кожей или не таким огромным носом,
как у всех остальных.
   Он уныло потрогал свой нос.
   - Я один из этих немногих - разве это нос!
   - У тебя и глаза зеленоватые! По крайней мере, - поддразнила она  его,  -
по этим признакам тебя можно отличить от твоих многочисленных кузенов. А как
должны выглядеть настоящие Грихальва?
   - Как Меквель, - сразу ответил он. - Чуть  выше  среднего  роста,  черные
волосы, темно-карие глаза с длинными ресницами, темная кожа, которая никогда
не обгорает...
   -  Мне  остается  только  завидовать  этому.  Я  собрала  уже  немыслимую
коллекцию шляп!
   - Кожа Грихальва и золотые волосы? Нет, ваша светлость, лучше  всего  вам
выглядеть как есть.
   - Эйха, я рада, что Тересса не темнеет - по крайней мере я больше не буду
единственной блондинкой в Палассо! Что это там за картины?
   Он боком протиснулся за вазой с розами - в Галиерре было полно народу - и
наклонился над прислоненными к стене картинами.
   - Ага, узнаю.  Совсем  ранние  работы  Грихальва.  Вот  это  -  "Рождение
Ренайо", брата герцога Хоао, умершего в возрасте четырех  лет.  Видите,  тут
нет окаймляющих рун? Никто не писал руны в то время.  Верховный  иллюстратор
Сарио ввел их лет на пятьдесят позже.
   - Он многое изменил в живописи Грихальва,  правда?  Кабрал  улыбнулся  ей
через плечо.
   - Я вижу, вашей  светлости  вовсе  не  надо  записывать  мои  бесконечные
лекции!
   - Это вызов? - Она  рассматривала  картину,  старательно  применяя  новые
знания о различиях в стиле и композиции. - Примитивно, да? Но мне  казалось,
"Рождение" того периода обязательно включало образ матери, почему же Эльсева
до'Эллеон... - Она оборвала себя, раздраженно тряхнув головой. - Ну конечно!
Ренайо был мальчиком, и рисовать его вместе с матерью считалось бы ересью.
   Кабрал кивнул.
   - Сцены с Матерью и Сыном возможны только на  иконах.  Поэтому  маленький
Ренайо на портрете один. Но.., погодите, где же я ее видел?  -  Он  перебрал
картины и вытащил  маленький  портрет  женщины  в  голубом  с  новорожденной
голенькой девочкой на руках.
   - Сестра Хоао и ее дочь, - объявил  он,  Мечелла  задумалась,  припоминая
семейную генеалогию.
   - Катерин и... Аланна?
   - Алиенна, - поправил он. - Но все равно очень  хорошо,  ваша  светлость.
Никто нынче не помнит Катерин.
   - Если бы не портрет, можно считать, что  ее  и  не  было.  Это  грустно,
Кабрал. Очень грустно.
   - Ничуть, ваша светлость. Благодаря портрету она будет жить вечно.
   - Заточенная в картине, как  все  мы  будем  когда-нибудь.  -  Мечелла  с
печальной улыбкой пожала плечами. Она перешла от кучи полотен,  которые  они
рассматривали, к одинокой картине, повернутой изображением к стене. - А  это
что? Она не повреждена, но стоит отдельно, как будто хранитель еще должен  с
ней поработать. Помоги мне повернуть ее.
   Вместе они с трудом сдвинули тяжелый портрет (он был написан на дереве  и
заключен в огромную раму) и прислонили к ближайшей  вазе.  Мечелла  мысленно
перебрала все известные ей характеристики - руны, цвета, поза и расположение
фигуры, символические цветы и травы, одежда и так далее и так  далее,  -  но
этот портрет не был похож ни на один из виденных ею ранее.
   Вдоль всего края шли золотые руны. Черные тени слева от  каждого  символа
придавали им глубину. Композиция была сложная и довольно странная:  по  краю
изображенного на портрете стола шли  затейливые  узоры  и  еще  руны,  плохо
различимые под золотой бахромой свисающей зеленой скатерти.  Перед  женщиной
стояло зеркало на подставке, за ее правым плечом  висела  какая-то  картина,
драпировка прикрывала угол, но всякий, кто смотрел на портрет, видел  только
изображенную на нем женщину.
   У нее были темные волосы и серые глаза,  прекрасные,  как  у  большинства
женщин Грихальва. Она  решительно  наклонилась  над  столом,  казалось,  еще
движутся жемчужины на ее лифе. Длинная изящная рука лежала рядом с  огромной
книгой, второй она потянулась к небольшой лампе, как будто хотела  поправить
огонь. Украшенный драгоценными каменьями кожаный переплет  книги  угадывался
лишь по золотому мерцанию, поскольку книга была открыта, чтобы женщина могла
читать ее.
   Слева от женщины находилась внушительная, окованная железом дверь, но она
была не заперта и засовы не задвинуты. Позади виднелись  сводчатые,  глубоко
утопленные в стене  окна.  Ставни  на  них  были  раскрыты,  пропуская  свет
чудесного весеннего утра. У одного окна стояла толстая свеча, высотой  около
шести дюймов. Свечу явно только что задули, тонкий дымок поднимался вверх от
почерневшего  фитиля.  Тонкая,  изящная,  не  виданная  доселе  работа.  Но,
разглядывая картину, Мечелла поняла  также,  что  в  ней  отсутствует  общая
композиция, заданная цветом, формой, углами или  линиями.  Поза  женщины  не
привлекала взор к остальным книгам, лежащим на столе, розовый свет  зари  не
отражался в запотевшем серебряном кувшине, тени от фонаря падали  на  платье
цвета пепельной розы и на  бледные  щеки  женщины,  но  не  дотягивались  до
глиняной вазы с фруктами. Кабрал учил Мечеллу внутренней  геометрии  картин,
но здесь она не наблюдала ничего подобного.
   Традиционно   проанализировать   эту   картину   оказалось    практически
невозможно.  Все  внимание  сосредоточивалось  на  лице,  не  отвлекаясь  на
что-нибудь еще. Голова женщины была поднята, как будто что-то  заставило  ее
оторваться  от  фолианта,  линия  губ  решительна  и  дерзка,  темные  кудри
растрепаны, словно она только что запускала в  них  пальцы,  перед  тем  как
потянуться к лампе. А глаза! Таких глаз, необычайно выразительных,  умных  и
трагических, Мечелле не приходилось видеть никогда - ни на  портрете,  ни  в
жизни.
   И еще она услышала, как Кабрал задохнулся от изумления.
   - Матра Дольча! Это же Сааведра!
   - Кто?
   Кабрал уставился на картину,  темные  глаза  распахнулись,  смуглая  кожа
казалась серой. Когда Мечелла тронула его за руку, он явственно вздрогнул.
   - Ох, простите меня,  ваша  светлость,  я  просто...  Это  она!  Не  могу
поверить. Никто не видел этой вещи вот уже лет сто!
   - Но кто она? - повторила Мечелла,  пораженная  тем,  что  картина  может
привести человека в такое смятение.
   - Сааведра, - произнес он с благоговением. - Шедевр Сарио Грихальвы.
   Работа одного из величайших Верховных иллюстраторов, и никто не видел  ее
столетие?
   - Почему она не выставлена в Галиерре? Потрясенный, Кабрал шагнул  назад,
будто от портрета исходил яркий свет, обжигавший глаза.
   - Я.., я не знаю.
   Он был честным человеком, с открытым сердцем, но теперь было  видно,  что
он лжет.
   - Конечно, ты знаешь, Кабрал, - с  упреком  сказала  Мечелла.  -  У  этой
картины должна быть история. У остальных же есть.
   - Может быть, вы устали, ваша светлость? Мы здесь уже давно и...
   - Моя светлость чувствует себя превосходно, Кабрал.  С  этим  ребенком  я
мучаюсь по вечерам, а не утром. И в следующий раз,  когда  захочешь  отвлечь
меня, не будь таким  неуклюжим.  Расскажи  мне  историю  Саавсдры  -  у  нее
красивое имя.
   Он вздохнул, признавая свое поражение.
   - Она была Грихальва, близкая родственница Сарио. Легенда утверждает, что
она была так же  талантлива,  как  он,  талантливее  почти  любого  мужчины,
рожденного с тех пор в нашей семье.
   -  Звучит  немного  скандально,  -  улыбнулась  Мечелла.  -   Женщина   -
иллюстратор! Что с ней случилось?
   Кабрал сглотнул, не отрывая взгляд от картины.
   - Сааведра полюбила того, кого  ей  не  следовало  любить,  и,  чтобы  не
видеть, как ее любовник женится на другой, она исчезла из Мейа-Суэрты - даже
из Тайра-Вирте. Он искал ее, но не обнаружил никаких следов.  Сарио  написал
этот портрет, чтобы ее любовник мог смотреть на него и вспоминать.
   Довольно грустная история, но непохоже, чтобы  именно  это  так  поразило
Кабрала. Мечелла снова  внимательно  всмотрелась  в  лицо  Сааведры.  Что-то
неуловимое в серых глазах откликнулось в ее душе, разбудив  схожее  чувство.
Фамильные черты  Грихальва  в  лице  Сааведры  не  имели  к  этому  никакого
отношения. Мечелла почувствовала, как ее брови поползли вверх от  изумления.
У  нее  не  было  ничего  общего  с  прекрасными  трагическими  глазами  той
женщины...
   - Чиева до'Орро, вы нашли ее!
   К ним подбежал, хромая. Верховный иллюстратор Меквель, опираясь на трость
с золотым набалдашником, подаренную ему Коссимио по случаю болезни.
   - Я искал ее все эти четыре дня!
   - Рада видеть вас в добром здравии, - улыбнулась ему Мечелла.
   - Ничто не может придать новую силу старым костям, ваша  светлость,  -  с
поклоном ответил он. - Кабрал, я должен тебя похитить.  Попроси  кого-нибудь
помочь тебе отнести "Первую Любовницу" наверх и упаковать.
   - Первую?..
   Мечелла почувствовала  подступающий  спазм,  но  это  не  имело  никакого
отношения к беременности.  Ее  взгляд  метнулся  к  Кабралу.  Он  смотрел  в
сторону.  Неудивительно,  ведь  покинутым  любовником  Сааведры  был  герцог
Алехандро до'Веррада!
   Глупо было с ее стороны не подумать об этом. Здесь, в Палассо, пусть даже
в кладовке, не  могло  быть  картин,  не  имеющих  отношения  к  до'Веррада.
Внезапно история из печальной превратилась  в  оскорбительную,  напоминая  о
той, другой женщине Грихальва, которая сейчас называет себя графиней.
   С нарочитой небрежностью Мечелла обернулась к Верховному иллюстратору.
   - А почему она покинула Алехандро?
   - Никто не знает. - Меквель  сложил  руки  на  набалдашнике  трост