лассо  Грихальва.  Это  стало  сенсацией  -  ни  один
до'Веррада не  переступал  порога  Палассо  с  тех  самых  пор,  как  герцог
Алехандро приходил отдать последний долг  умершему  Верховному  иллюстратору
Сарио. Беспокойство Мечеллы о нынешнем Верховном  иллюстраторе  явилось  еще
одним свидетельством ее доброты. После этого визита больной сразу  пошел  на
"поправку.
   Еще больше удивило ее желание посетить  мастерские.  Дионисо  сопровождал
ее, пока она осматривала все - от классных комнат до зала  копий,  где  были
выстроены в ряд восемнадцать готовых к отправке портретов ее дочери.  Увидев
их, Мечелла внезапно рассмеялась.
   - Извините, - сказала она, - они  очень  красивые,  я  не  хотела  никого
обидеть. Просто мне вдруг пришло в голову: а как  бы  повела  себя  Тересса,
если бы вдруг увидела всех этих детей, так похожих на нее?
   Иллюстратор вежливо улыбнулся.
   - Может быть, вы хотите посетить Галиерру?
   - Я бы с удовольствием, но и так уже  задержалась  здесь,  Тересса  будет
скучать без меня.
   Поколебавшись мгновение, она добавила:
   - Я знаю, ваш оригинал будет висеть в нашей Галиерре, и  я  смогу  прийти
посмотреть на него, когда захочу, но дети растут так быстро, и...
   Правильно истолковав выражение ее лица, он спросил:
   - Не хотите ли взять одну из этих копий, чтобы повесить у себя дома, ваша
светлость?
   - Можно? Ой, но тогда кому-то придется делать другую копию.
   - Не важно. Для молодых это хорошая практика. Она медленно  прошла  вдоль
ряда мольбертов, останавливаясь, чтобы внимательнее рассмотреть ту или  иную
копию, наконец остановилась перед одной из них.
   - Они все чудесные, но эта ближе всех к оригиналу.
   - Художник будет польщен, ваша светлость.
   - Мне бы хотелось, чтобы  он  сам  принес  картину,  тогда  я  смогу  его
поблагодарить.
   - Кабрал сделает так, как вы пожелаете.
   Дионисо  вывел  Мечеллу  из  рабочей  комнаты  и  провел  вдоль  длинного
коридора, в котором гуляли сквозняки. Он  объяснил,  что  это  самая  старая
часть Палассо, построенная еще до завещания герцога Ренайо,  то  есть  более
четырехсот лет назад.
   О возрасте этого помещения можно судить по бочкообразным сводам и  слепым
аркадам - их называют так потому, что каменная  стена  между  каждыми  двумя
колоннами загораживает обзор.  Как  и  положено,  здесь  есть  две  колонны,
поставленные в честь Матери и Сына... - Он вдруг прервал себя:
   - Я утомляю вашу светлость.
   - Нисколько, - солгала Мечелла. - Кто эти люди, чьи портреты висят в этих
- как вы их назвали - слепых аркадах? Разве портреты не должны висеть у  вас
в Галиерре?
   Он пожал плечами.
   - Это незначительные люди, а картины не соответствуют стандартам.
   - Для кого незначительные, Дионисо? - возмутилась она. - Не для  тех  же,
кто любил их! И чьим стандартам? Иллюстраторы, которые их писали,  старались
как могли!
   Дионисо искренне поклонился.
   - Ваша светлость обладает чудесным даром видеть человека, а не политику и
не живопись. Я знал еще в Ауте-Гхийасе, что вы принесете в Тайра-Вирте нечто
более возвышенное, чем даже ваша красота, более ценное, чем приданое.
   - Вы очень добры ко мне, - сказала Мечелла, удивленная, что он видит ее в
таком свете. - Но мне хотелось бы разбираться и в других вещах. Например,  я
ничего не знаю о вашем искусстве. Вы, Грихальва, так много значите  в  нашей
стране. Мне очень хочется узнать как можно больше о том, чем вы занимаетесь.
   - Когда Кабрал принесет  картину,  попробуйте  найти  немного  времени  и
прогуляться с ним по Галиерре Веррада. Он очень много знает  и  куда  лучший
рассказчик, чем я!
   Через несколько дней Кабрал Грихальва явился в Палассо Веррада  и  принес
свою копию "Рождения Терессы". После того как под его досмотром картина была
повешена в комнате Мечеллы, они отправились в Галиерру Веррада,  где  Кабрал
прочитал ей первую в ее жизни лекцию о живописи.
   - ..и здесь вы видите еще один пример киароскуро в игре тени и солнечного
света на свадебном платье герцогини Энрикии.
   - Киаро?.. Мне надо было взять записную книжку, -  вздохнула  Мечелла.  -
Боюсь, я ужасно глупая и не смогу все это запомнить.
   - Вовсе нет, ваша  светлость,  -  немедленно  ответил  Кабрал.  -  Это  я
виноват, что пытаюсь рассказать вам все  сразу.  Неудивительно,  что  Вьехос
Фратос отвергают все просьбы разрешить мне преподавать.
   От улыбки у нее на щеках появились ямочки.
   - Если вы сможете научить  меня,  то  любой  другой  ученик  для  вас  не
проблема, я скажу им это, если хотите. Но почему они не разрешают?
   - У меня нет Дара, - просто ответил он.
   - Почему вы так говорите? Даже я при всем моем невежестве сразу  увидела,
что сделанная вами копия картины Дионисо - лучшая из всех!
   - Ваша светлость хвалит меня  больше,  чем  я  того  заслуживаю.  Я  могу
объяснить. Дело в том, что существуют два сорта Грихальва. Первые  -  такие,
как я. У нас есть некоторые способности к живописи и достаточно  мастерства,
чтобы копировать работы настоящих талантов. -  Он  немного  помолчал,  потом
застенчиво признался:
   - В прошлом году я был удостоен чести копировать ваше "Венчание".
   - Правда? С удовольствием посмотрела бы вашу копию.
   - Ее послали в Мере. У нас почти нет торговли  с  этой  страной,  поэтому
истинный талант тут не требовался. Копию послали из  вежливости.  Понимаете,
истинные иллюстраторы в чем-то  волшебники.  Посмотрите  сюда,  у  герцогини
Энрикии такая кожа, что можно почувствовать мягкость и тепло ее щеки.  Я  не
могу так сделать. И никогда не смогу никого этому научить.
   - А вы пробовали?
   Казалось, он был захвачен врасплох.
   - Но это запрещено! Я только копиист. Нет, я пишу что-то свое в свободное
время, если мои услуги нигде не требуются, но я не  настолько  хорош,  чтобы
тратить на меня краски.
   - Вы так же хороши, как и все остальные. Лучше! Кабрал покачал головой.
   - У меня нет Дара, - повторил он. - Вот, например,  мой  друг  Северин  -
истинный иллюстратор. Его копия портрета вашей очаровательной  дочери  будет
послана в Гхийас, отцу вашей светлости, королю. - Он улыбнулся. -  Зато  мою
копию вы будете видеть каждый день, а для меня это гораздо большая награда.
   Мечелла махнула рукой, окончательно запутавшись.
   - Наверное, вы, Грихальва, знаете, почему поступаете так, а не иначе, но,
по-моему, ваш талант пропадает зря, если  вам  не  дают  писать.  Можно  мне
задать еще один, последний вопрос, пока вы здесь?
   -  Я  в  распоряжении  вашей  светлости  столько  времени,  сколько   вам
понадобится.
   - Тогда два вопроса. Во-первых, как вам удается распознавать, у  кого  из
живописцев есть Дар, а у кого нет?
   - Все мальчики Грихальва проходят  испытания.  Тех,  кто  выдержал,  учат
иначе, нежели провалившихся. Так завещал  триста  лет  назад  сам  Верховный
иллюстратор Сарио.
   - Какие-то его работы есть в Галиерре, не так ли?
   - Да, есть. Для своего времени он был выдающимся художником.  Но  главное
его наследие - это не картины, а изобретенная им система воспитания  молодых
талантливых иллюстраторов.
   - К которым вы себя не относите. Эйха, Кабрал, я не  согласна.  И  второй
вопрос только подтверждает мое несогласие, потому что я хочу  попросить  вас
учить меня тому, что вы знаете о живописи. Великая герцогиня вечно водит  по
Галиерре высоких гостей. Если я буду знать  больше,  чем  сейчас,  то  смогу
освободить ее от обязанности так часто повторять одно и  то  же.  Она  столь
добра ко мне, что я хотела бы помочь ей, если смогу.
   Кабрал низко поклонился.
   - Для меня это будет большой честью и удовольствием, ваша светлость. Но я
должен вас предупредить, - он тихонько рассмеялся - что вместе  с  живописью
вам придется изучать историю. На этих стенах - все прошлое Тайра-Вирте.
   - Я хочу учиться еще и по этой причине,  -  призналась  она.  -  Я  лучше
запомню историю, если, узнавая о людях прошлого, буду смотреть на  их  лица.
Два раза в месяц, это не слишком часто? Я боюсь отрывать вас от работы.
   - Я буду приходить сюда так часто, как вы пожелаете.
   - Но чаще раза в неделю у нас не выйдет - я же ничего  не  запомню!  И  в
следующий раз я обещаю делать записи.

Глава 41

   Летом  Мечелла  занималась  тем,  что  вникала  во   все   хитросплетения
придворной жизни. Гизелла и Лиссина внимательно следили за ее  успехами,  но
вскоре поняли, что это уже излишне. Теперь, когда у  них  с  Арриго  родился
ребенок, девушка снова была уверена в себе и так очаровательна,  что  редкие
промахи лишь украшали ее в глазах окружающих.
   В самом деле, хотя ее образование не было широким, а понимание оставалось
лишь поверхностным, она испытывала огромное желание  научиться  и  при  этом
оставалась милой и застенчивой, от чего смягчались сердца даже самых суровых
учителей. Когда речь шла о политике, ее лицо застывало в вежливой улыбке, но
танцевала она божественно. Она едва  ли  представляла  себе,  где  находится
поместье ее собеседника, но всегда могла назвать по именам всех его детей  и
внуков. Ее записки  с  благодарностями  в  адрес  какой-нибудь  графини  или
баронессы за чудесный обед были написаны детской рукой и с  орфографическими
ошибками, но полны такого невинного очарования, что все  ошибки  ей  тут  же
прощались. А ее лицо, фигура, наряды и  драгоценности  оставались  предметом
зависти для любой женщины в Мейа-Суэрте.
   Арриго буквально лопался от гордости,  глядя  на  свою  жену.  Когда  они
вдвоем  посещали  школы,  деревенские  ярмарки,   богадельни   или   гильдии
мастеровых, люди скандировали имя Мечеллы даже громче, чем его  собственное.
Зная, что ирисы - ее любимые цветы, ее  осыпали  ирисами,  куда  бы  она  ни
приехала. Когда кто-то узнал, что она любит миндаль, целые  корзины  с  этим
лакомством стали появляться  вместе  с  ирисами.  Ее  увидели  в  кастейской
кружевной шали, и крестьянка, подарившая ей на  свадьбу  эту  шаль,  тут  же
разбогатела на заказах знатных дам. Стоило ей надеть вышитый  фартук,  чтобы
посетить кухню, где готовили благотворительные обеды, и через несколько дней
все женщины Мейа-Суэрты щеголяли в таких же фартуках.
   В одном только Мечелла огорчала Арриго: она ненавидела Чассериайо. Осенью
он договорился, что они проведут там неделю, чтобы жена могла хоть ненадолго
вырваться из  постоянного  круговорота  балов,  обедов  и  благотворительной
работы. Но стоило им  только  приехать  в  Чассериайо,  как  Мечелла  начала
кашлять. На следующее утро появился жар, и всю неделю она провела в постели.
Хуже того, ее мучили кошмары. То ей снилось, что замшелые дубы хватают ее за
горло и душат, то тихая речка превращалась в бурный поток, увлекавший ее  за
собой, то маленькие древесные лягушки внезапно вырастали до размеров  лошади
и падали на нее, ломая крышу. Наконец Арриго сжалился и отвез ее  обратно  в
Мейа-Суэрту. Но он не мог заставить себя забыть время, проведенное  здесь  с
Тасией: как она заходила по пояс в реку, чтобы ловить вместе с ним рыбу, как
любила таинственные темные деревья, как охотилась  с  ним,  как  они  вместе
катались верхом по окрестным холмам и каждый вечер купались...
   Арриго очень стыдился  этой  мысленной  неверности.  И  когда  Мечелла  в
Палассо Веррада пришла в  себя  и  снова  стала  той  живой,  очаровательной
девочкой, на которой он женился, он забыл о Тасии. Почти забыл.
   К Провиденссии Мечелла опять была беременна и чувствовала себя еще  хуже,
чем в прошлый раз. Она лежала в постели  и  отвергала  одно  приглашение  за
другим - не так уж много зависело от их с Арриго присутствия. На ярмарках он
судил о качестве лошадей, а она оценивала  выпечку  и  вышивки.  Иногда  они
участвовали в церемонии освящения какой-нибудь  новой  шахты,  мельницы  или
больницы. Сегодня они обедали  у  виноторговцев,  завтра  -  с  часовых  дел
мастерами, продавцами тканей и  белья,  ювелирами,  фермерами  и  кузнецами.
Мечелла получала удовольствие от всего,  включая  скучнейшие  речи,  -  ведь
после них всегда можно поговорить с людьми о том, что  их  волнует.  И  люди
делились с ней своими мыслями и заботами - от беспокойства  из-за  сломанной
руки ребенка до взглядов на развитие торговли в Таглисе.
   Но Арриго был недоволен. Он думал, что  после  женитьбы  положение  вещей
изменится. Его жена возьмет на себя часть  общественной  работы,  а  у  него
самого будет оставаться больше времени,  чтобы  заниматься  вместе  с  отцом
делами государства. У него были на  этот  счет  прекрасные  идеи.  Например,
Тайра-Вирте мог бы продавать большие партии  роскошных  кастейских  мехов  в
холодное северное королевство Мере. Следует  только  открыть  один  магазин,
рассуждал Арриго, и потом обязательно понадобятся другие. Но  Коссимио  лишь
покачал  головой  в  ответ.  Торговля  предметами  роскоши  не  приведет   к
установлению  зависимости  Мерса  от  Тайра-Вирте.  Политическая  кооперация
должна быть основана на  страхе  потерять  источник  таких  жизненно  важных
товаров, как пища или полезные ископаемые, а вовсе не меха  для  богачей.  К
тому же тамошние правители предпочитают картинам договоры, написанные пером,
- так какие же дела можно с ними вести?
   Арриго понимал это последнее замечание насчет картин гораздо  лучше,  чем
мог представить его отец,  но  держал  свое  понимание  при  себе.  С  новой
информацией  об  искусстве  Грихальва,  полученной  от  Дионисо,  он   сумел
разрешить некоторые исторические загадки, но эти же сведения  заставили  его
обеспокоиться. Никакой вопрос  внешней  или  внутренней  политики  не  может
считаться  решенным,  пока  иллюстратор  не  нарисует  это  решение.   Такое
положение вещей давало Грихальва слишком большую власть. Не видя возможности
справиться с этой властью, Арриго решил, что следует позаботиться о создании
собственных Грихальва.
   Поэтому он приветствовал занятия Мечеллы с Кабралом, не реже раза в месяц
встречался с Дионисо и пытался  найти  убедительный  повод  для  приглашения
графа и графини до'Альва на одну из  тех  маленьких  вечеринок,  которые  он
проводил в Палассо Веррада. И вот теперь,  решил  он,  когда  Мечелла  опять
беременна и слишком устает, чтобы  посещать  эти  вечеринки,  настало  время
послать им приглашение. Никаких сплетен не  будет  -  все-таки  должно  быть
больше двенадцати человек. Это ведь не ужин при свечах вдвоем. И кроме того,
он Тасию больше не любит.
   Кое-что изменилось с тех пор, как он женился.  Стоило  ему  появиться  на
людях одному, и все  лица  вытягивались  от  разочарования.  Подарки  всегда
предназначались Мечелле, из цветов преподносили  только  ее  любимые  ирисы.
Арриго понял, как  сильно  народ  Тайра-Вирте  полюбил  его  жену.  Конечно,
приятно, что она пользуется таким успехом, но,  как  только  толпа  начинала
выкрикивать ее имя, требуя ответа, почему он не привез ее с  собой  на  этот
раз (а ведь известно было, что она опять беременна), это  не  могло  его  не
раздражать.
   Когда подобное случилось  впервые,  он  поднял  руку,  требуя  тишины.  В
огромном, увешанном гобеленами зале гильдии  камнерезов  сразу  стало  тихо.
Арриго улыбнулся и объявил звучным голосом, заполнившим весь  зал  до  самых
стропил:
   - Сожалею, но донья Мечелла плохо себя чувствует и не может  сопровождать
меня сегодня. Правда, я не так уж сильно сожалею о том, что являюсь причиной
ее сегодняшнего недомогания.
   Послышался смех и восторженные крики:
   - Приятно видеть человека, который гордится своей работой!
   - На этот раз пусть будет сын!
   Арриго усмехнулся и на следующее утро рассказал об этом Мечелле.  Он  как
раз вручал ей подарок камнерезов:  два  браслета,  украшенных  разноцветными
камнями, - для нее и для Терессы. Щеки ее вспыхнули от смущения, и  оба  они
расхохотались.
   Несколько раз он повторял эту маленькую речь  -  с  тем  же  успехом.  Но
однажды никто не рассмеялся в ответ, зато какая-то женщина выкрикнула:
   -  Если  бы  тебе  приходилось  так  страдать,  чтобы   подарить   стране
наследника, ты не спешил бы шутить на эту тему!
   Женщину немедленно заставил замолчать ее собственный  муж,  побагровевшие
представители гильдии плотников долго и многословно извинялись перед Аррито,
но во дворе народ все громче скандировал: "Мечелла! Мечелла!" Арриго не стал
рассказывать жене об этом эпизоде и больше так никогда не шутил.
   На следующий день в Палассо  Веррада  был  небольшой  прием  -  несколько
дворян со своими женами  собрались  поболтать  и  послушать  музыку.  Арриго
встречал гостей, следил, чтобы  они  не  испытывали  неудобств,  и  сохранил
самообладание, когда Тасия приехала одна.
   - Карло занят - совещается с управляющими, что-то скучное насчет посевов.
Но он настаивал, чтобы я поехала. Надеюсь, все в порядке.
   - Как мило, что ты все-таки выбралась.
   Он показал ей, где найти вино и пирожные, и  обернулся,  чтобы  встретить
следующую пару. Ему не приходило в голову, что они с ней были единственными,
кто пришел без супругов, пока не начался концерт и все стали  рассаживаться.
Стулья стояли парами возле маленьких столиков, чтобы  мужья  и  жены  сидели
вместе. Арриго сел за свой столик один. Тасия - тоже.
   Восьмилетняя дочь барона до'Варрива вызвала целую  сенсацию.  Музыкальные
способности маленькой Клеменсии можно было назвать  выдающимися.  Она  целый
час очаровывала гостей игрой  на  виоле,  а  потом  мать  увезла  ее  домой,
поскольку настало время дневного сна. Слушая ее игру и глядя, как  маленькие
ловкие пальцы танцуют по струнам, Арриго был потрясен не  только  ее  не  по
возрасту великолепной игрой, но и некой неуместностью таланта, отличного  от
вышивания  или  аранжировки  цветов,  проявившегося  у   дочери   дворянина.
Клеменсия - настоящий талант, а ее родители  долго  не  могли  договориться,
разрешить ли ей заниматься  музыкой,  не  станут  ли  сплетники  судачить  о
девочке благородного происхождения, которая-де хочет поскорее  выйти  замуж.
Арриго вдруг задумался, а что бы стало с ним самим, будь у него  способности
к музыке, литературе или даже к живописи, как  у  Грихальва,  -  и  искренне
возблагодарил Пресвятую Мать за то, что у него их не было. Он  даже  не  мог
себе представить, каково это - всей душой стремиться делать одно и всю жизнь
быть вынужденным заниматься совсем другим. Арриго и так угнетало, что ему не
разрешалось заниматься тем, для чего он был рожден и в чем мог  бы  проявить
свои способности.
   После концерта все разбрелись маленькими группами и  занялись  болтовней.
Арриго, как вежливый хозяин, переходил от одной  группы  к  другой,  собирая
последние сплетни. Этим должна  была  заниматься  Мечелла,  предоставив  ему
возможность разговаривать с мужчинами о политике.
   Наконец он добрался до столика с напитками, слуга  подлил  ему  в  стакан
вина. Сзади раздался голос Тасии:
   - Бедное дитя, сейчас в этой борьбе побеждает ее отец.
   Но мы с Лиссиной обе сражаемся на стороне Клеменсии.
   - Играет она очаровательно, - ответила графиня до'Нахерра. - Но ее долг -
выйти замуж. Когда у нее под ногами  будет  путаться  несколько  детей,  она
забудет о своей музыке.
   - Как вы можете так думать!  -  воскликнула  Тасия.  -  Если  она  бросит
музыку, это разобьет ей сердце! Одно дело, когда ты сам стремишься выполнить
то, для чего рожден, и совсем другое - когда тебя заставляют силой.
   - Ерунда! - отрезала собеседница. - Ей всего восемь лет. Откуда она может
знать, чего ей хочется? И почему это она может  иметь  выбор,  если  мы  все
лишены такого удовольствия? Кроме тебя, Тасия, - добавила она. - Или ты тоже
только исполняла свой долг?
   У Арриго перехватило  дыхание.  Неужели  Тасия  должна  терпеть  подобные
выходки с тех  самых  пор,  как  они  расстались?  Он  повернулся,  стараясь
выглядеть спокойным. Сандара до'Нахерра так разволновалась, увидев его,  что
чуть не выронила свою тарелку, полную сладостей. Он старательно сосчитал про
себя до трех, чтобы дать