ражением лица вышел из  кухни.  В  тот  день
родилась не только его сестра, пока еще  безымянная;  родилась  уверенность,
что фамилия до'Веррада - его фамилия - неразрывно связана с властью.
   Он - Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада. Наступит  день,  когда
любой человек в Тайра-Вирте (а может, и  Премио  Санкто  с  Премиа  Санктой)
будет обязан  исполнять  его  просьбы  или  приказы.  Наступит  день,  когда
Алехандро - по праву рождения и с  благословения  Матери  и  Сына  -  сможет
изменить облик мира как ему заблагорассудится.
   Алехандро хихикнул. Да, он сможет изменить все  что  захочет,  вплоть  до
такого пустяка, как цвет и  аромат  его  любимых  конфет.  Сегодня  к  столу
подадут шоколадные, очень темные, почти черные.
   За стенами дворца колокола екклезий и санктий возглашали здравицу в честь
малышки до'Веррада. А в одном из его покоев десятилетний  наследник  тешился
новообретенным открытием: он не такой и никогда не будет таким, как все-.

***

   В промежутке между закатом и рассветом  Сааведдра  не  спала,  Так  и  не
удалось заснуть с того момента, когда  она  легла  на  кровать  в  крошечной
ученической келье. Мышцы конечностей и живота превратились в тугие  узлы,  и
напрасно она умоляла свой измученный мозг расслабиться, не бояться,  забыть,
не видеть зловещих красок, расплывающихся на палитре ее воображения.
   Томас.
   Чиева до'Сангва.
   И зачарованный, восхищенный Сарио.
   Неоссо Иррадо - так Сарио называл Томаса.  И  себя.  И  это  правда.  Она
знала, что Томас - вспыльчивый юноша, слишком взрослый, чтобы  называть  его
мальчиком, но слишком молодой, чтобы величать его  мастером.  Томас  Одарен,
причем гораздо щедрее других, даже других Грихальва. Его артистичной  натуре
свойственны драматические выплески энергии и  постоянная  критика  некоторых
традиций семьи. И такое огромное, такое стойкое неприятие  тесного  для  его
Луса до'Орро мирка Палассо Грихальва, что однажды, быть  может,  он  покинет
эти  стены,  и  яркое  солнце  Тайра-Вирте   явит   всем   талант,   намного
превосходящий более чем  скромные  способности  выскочек  Серрано  и  многих
других, коим хватает дерзости называть себя художниками.
   "Совсем как Сарио".
   Томас Грихальва, ты получил от жизни так много... А теперь - еще и  Чиеву
до'Сангва.
   В эти часы - после открытия, что слух о "священной каре  для  ослушников"
вовсе не слух, - ее тошнило при мысли, что она - Грихальва. Имущество семьи.
Предмет для ее  шуток.  Для  ее  откровений.  Для  ее  талантов.  И  для  ее
Одаренных.
   Дар. Им не обладает ни одна женщина. Ни одной женщине не доступны  многие
знания. Ни одной женщине не  дозволено  видеть  таинства  Одаренных,  Вьехос
Фратос. Раньше это возмущало, но теперь казалось благом.  Женщины  Грихальва
слепы, им бы только вынашивать и рожать детей. Отказавшись от Дара,  они  не
обрели никакой власти, кроме власти домашних хозяек. Им не нужна  магия.  Им
не нужна истина.
   До этой ночи Сааведра считала, что  невинность  -  чрезмерно  захваленное
качество, на самом деле она лишает женщин равных прав с мужчинами. А  сейчас
она понимала, что свою невинность утратила навсегда.
   Она непрестанно ворочалась под летним одеялом. Постельное  белье,  как  и
ночная рубашка, пропиталось потом. Глаза слипались, но сон не шел.  В  конце
концов она встала и приблизилась к окну, выходящему на  освещенный  звездами
двор, - один из внутренних дворов  Палассо  Грихальва.  На  столике  у  окна
стояли кувшин и таз.
   Вода в кувшине предназначалась для мытья. Сааведра  налила  воды  в  таз,
зачерпнула обеими руками и выпила. Затем опрокинула таз  над  головой.  Вода
потекла по подбородку, шее, созревающей  груди,  плавному  изгибу  живота  и
бедер.
   Ей двенадцать. Еще горстка лет, и она выйдет замуж, зачнет ребенка. А  до
той поры ни разу не уснет, не увидев мысленно того, что случилось с  Томасом
Грихальвой, Неоссо Иррадо.
   - Пресвятая Матерь с Сыном, - прошептала она,  -  пусть  Сарио  будет  не
таким гневным, как Томас. И не таким глупым.
   Сарио надел темную блузу, мешковатые штаны и мягкие войлочные шлепанцы  и
вышел из своей крошечной мастерской в коридор. При нем были  свеча,  трут  и
кресало, но он не спешил зажигать огонь. Все  лежало  в  объемистом  кармане
блузы,  привычном  к  уголькам,  кусочкам  засохшей  камеди   и   порошковым
красителям.
   Он возвращался к узкому чулану над кречеттой. Оставил позади  коридоры  и
чулан с узорчатой занавеской; поднялся по ступенькам к двери с лепниной. Там
остановился, затеплил свечу и потянулся к щеколде.
   Надо было выяснить, знают ли  они,  что  Сарио  с  Сааведрой  побывали  в
тесном, темном чулане с косым потолком. Если на полу остались следы ее рвоты
- значит, бояться нечего, если смыты - значит, они обнаружены. Вьехос Фратос
обязательно будут искать - причем тайно - тех, кто во время Чиевы  до'Сангва
побывал в комнате над кречеттой.
   Он решил сам убрать Сааведрину грязь, хотя, если по совести, следовало бы
ей поручить это неприятное дело. Но нельзя: как ни крути,  он  сам  ее  туда
затащил. Откуда ему было знать, что  у  нее  такой  слабый  желудок?  Ладно,
как-нибудь справится. Главное - выяснить, знают ли муалимы. И если не знают,
то Сарио позаботится, чтобы никогда не узнали.
   Сарио поднял щеколду и отворил дверь.  В  такой  тесноте  даже  оплывшего
воскового огарка с почти истлевшим фитилем хватило, чтобы осветить два узких
марша по четырнадцать ступенек. Дымок зазмеился  вверх,  к  чулану  с  косым
потолком.
   Там кто-то двигался.
   Сарио обмер.
   "Знают! Уже нашли!"
   Снова движение. И голос - сорванный, плаксивый:
   - Кто это? Тут есть кто-нибудь? Шуршание.
   - Умоляю, помоги... Именем Пресвятой Матери, помоги мне!
   Сарио затаил дыхание.
   "Матра Дольча! Нас разоблачили!"
   Нет. Конечно же, нет. Разве тогда стали бы просить о помощи?
   Если только это не западня...
   Руки дрожали так  сильно,  что  едва  не  погасла  свеча.  Он  чудовищным
напряжением воли подавил дрожь и потянулся к щеколде.
   "Если мы разоблачены..."
   И тут в сумраке наверху зашевелился  человек.  Он  сидел,  съежившись,  в
остром углу между потолком и  полом  чулана,  над  самой  лестницей.  Сарио,
впервые в жизни от страха лишившийся дара речи,  смотрел  на  него,  раскрыв
рот.
   - Ты пришел мне помочь?
   Человек упирался в стену и косой потолок тем, что еще совсем недавно было
умелыми, трудолюбивыми пальцами. Сейчас  их  так  скрючило  болью,  они  так
распухли и побагровели,  что  напоминали  клешни  вареного  омара.  Блеснула
золотая цепь на  камзоле.  Раньше  этот  человек  был  горд  и  самовлюблен,
нянчился со своим тщеславием.
   - Где ты?
   Свет огарка проникал всюду, кроме самых дальних углов. И все-таки человек
спрашивал Сарио, где он.
   "Здесь".
   На самом  деле  Сарио  этого  не  сказал.  Только  судорожно,  мучительно
сглотнул и зачарованно уставился в мутные бельма.
   Тело было юным - и плоть, и кости, и волосы, и черты  лица.  Перед  Сарио
сидел не кто иной, как Томас Грихальва  -  красавец,  талантливый  художник.
Даже Одаренный. Но - Неоссо Иррадо.
   "Подвергнутый наказанию..."
   Сарио понял все. Вот что это такое. Самое  страшное  наказание,  которому
можно подвергнуть Одаренного Грихальву: "священная кара для ослушников".
   - Ты больше никогда не сможешь писать.
   Вслед за сиянием свечи эхо голоса Сарио проникало в закоулки чулана.
   Томас содрогнулся.
   - Кто там? Ты кто? Что тебе надо? Пришел поиздеваться?  Это  часть  кары,
да?
   Он потерял равновесие и в поисках опоры замахал изувеченными руками.
   - Кабесса мердита! Кто ты? Сарио не удержался от смеха.
   -  Неоссо  Иррадо,  Томас...  Такой  же,  как  ты.  -  И   тут   возникла
иррациональная мысль и тотчас выскочила наружу, как злая дворняга из конуры:
   - Но я умнее тебя... - По лестнице снова взбежал его  нервный  смешок.  -
Поэтому меня никогда не разоблачат.
   - Фильхо до'канна, кто ты?
   Мятежные мысли оттеснили страх и изумление.  Муалимы  его  не  ценят,  не
признают его способностей. Видят в  нем  не  талант,  а  юность,  а  если  и
разглядят огонь, сделают все возможное, чтобы погасить. Ради  своих  устоев,
ради власти будут внушать Сарио, что он бездарен. Но они  просчитались.  Над
лестницей скорчился не просто молящий о помощи слепец с изувеченными руками,
а  ошибка  наставников,  старших  иллюстраторов,  Вьехос   фратос,   -   им,
ослепленным традициями, не хватает ума, чтобы увидеть талант Сарио.
   "Они меня боятся... Сделают со мной то же, что и с Томасом..." Страх. Да.
Чем еще можно объяснить надругательство над чужим талантом?  В  блестящем  и
непокорном уме осталась Луса до'Орро, но Томас уже никогда не поделится ею с
миром.
   Кара для ослушников.  Воплощенное  глумление  над  всем,  что  боготворят
Грихальва. А ведь их божество гораздо взыскательнее, чем Святая Матерь с  Ее
Сыном!
   Дар. Золотой Ключ - Чиева  до'Орро.  И  его  применение.  Сарио  медленно
выдохнул. Жестокое, беспощадное разглядывание привело к тому,  что  страх  и
изумление сменились странной похотью - вовсе  не  той,  что  жгла  его  юные
чресла.
   - Томас, как это было? Да, я видел, как они  это  делали,  как  уродовали
Пейнтраддо Чиеву и порча переходила на тебя. Но как они этого добились?  Как
действует это колдовство?
   Томас съежился в комок.
   - Фильхо до'канна. - Он всхлипнул. - Тебя подослали!
   - Ошибаешься. - Сарио затворил дверь и клацнул щеколдой.  -  Это  правда,
клянусь, никто меня не подсылал. Я пришел кое-что узнать, но  узнал  больше,
чем надеялся.
   Затрепетал огонек свечи, но Томас не заметил - не мог заметить.
   - Томас, я, Одаренный,  как  и  ты..,  был.  И  я  хочу  знать,  как  это
происходит. Я должен  знать.  Меня  называют  слишком  маленьким  -  меннино
моронно - но во мне не унимается голод.
   "И какой голод, о Матра Дольча!"
   - Я должен узнать. Сейчас. Иначе не  успею  приготовиться.  "Я  не  хочу,
чтобы со мной сделали то же, что с тобой". Пауза затянулась.  Наконец  Томас
выпалил:
   - Я не могу ничего сказать.
   "Ну уж нет, у меня не  отвертишься,  я-то  знаю  тайну,  я  видел  своими
глазами".
   - Да? А почему? Ты хранишь им  верность  после  того,  что  они  с  тобой
сделали?
   Над лестницей громко раздавалось неровное дыхание Томаса.
   - Ты не вправе знать, пока не пройдешь конфирматтио.
   - Это начинается с Пейнтраддо Чиевы, - настойчиво сказал Сарио. - Правда?
С автопортрета, совершенного во всем... И порчу на тебя навел  их  Дар.  Да,
Томас? Почему ты до сих пор им верен?
   Тишину нарушало только прерывистое дыхание. И вдруг Томас глухо произнес:
   - Они меня не отпустят. Мне больше незачем жить, но они меня не отпустят.
   - Неоссо Иррадо, - очень тихо промолвил Сарио, - открой мне твою истину.
   Томас истерически расхохотался.
   - Мою истину? Разве не видишь, во что меня превратила эта истина?
   Сарио подумал, нервно кусая верхнюю губу,  а  затем  открыл  свою  личную
истину, которую знала только Сааведра.
   - Я читал Фолио.
   - Ну и что? Мы все читаем Фолио.
   - Я забежал вперед.
   - Что?! - возмутился Томас. - Но ведь это запрещено!
   - Как и то, что сделал ты. И все равно  ты  это  сделал.  Вот  почему  ты
здесь.
   Это утверждение побудило Томаса выкрикнуть едва разборчиво:
   - Когда придут, я скажу, что здесь был ты! Сарио едва не цыкнул на  него,
как на Сааведру. Но сдержался, а затем высказал истину, которую  даже  Томас
не мог отрицать:
   - Мы, Грихальва, живем  так  мало...  Век  любого  из  нас  -  неделя  по
сравнению с жизнью других. Вчера тебе было пятнадцать или  двадцать  лет,  а
сегодня костная лихорадка скрючила твои руки и бельма закрыли от тебя  белый
свет... И больше впереди нет ничего. Ни единого года. -  Помолчав  несколько
мгновений, он твердо произнес:
   - Томас, расскажи, и я сделаю все, о чем ты попросишь.
   - Милосердия! Вот чего я прошу. Чтобы ты отпустил меня из этого кошмара к
милосердной Матре. - На лицо Томаса, осененное светом и  тенью,  легли  тона
мучительного знания и безысходной тоски, превратив черты красивого  молодого
человека, коим он был считанные часы назад, в жуткую маску.
   - Хорошо. Я расскажу. А после этого ты меня убьешь. До сих пор тяга Сарио
к осознанию своего таланта и способностей не подводила его  к  таким  темам,
как эта. От одной лишь мысли, что ему придется  лишить  человека  жизни,  он
оцепенел.
   - Но ты не говорил "убей"!  Ты  сказал  "отпусти"...  Снова  по  лестнице
скатился визгливый смех.
   - Да ты совсем еще ребенок! Не знаешь даже, что такое смерть!  Уязвленный
Сарио не замешкался с ответом.
   - Я знаю, что такое смерть! Три года назад у меня мать с отцом умерли  от
летней лихорадки.
   - И с тех пор тебя воспитывают муалимы? Эйха, коли так, я прошу прощения.
- Томас тяжко вздохнул. - У меня  это  началось,  как  у  любого  Одаренного
Грихальвы, как и у тебя однажды начнется: с  Пейнтраддо  Чиевы.  И  вот  как
заканчивается... Уничтожь ее, меннино моронно, друг мой Неоссо Иррадо,  и  я
буду свободен.
   - Эн верро?
   - Да, - ответил Томас с горьким смешком. - Эн верро. Клянусь моей душой.
   Матра Дольча! Вот, значит, какова главная из настоящих истин.
   Вот какова испепеляющая Луса до'Орро Дара Грихальва.
   Сарио вздохнул, дрожа от нетерпения. - Расскажи!

Глава 3

   - Значит, я тебе больше не нужна, - произнесла  женщина.  -  Теперь  что,
бросишь меня? Мужчина улыбнулся.
   - Никогда!
   - У тебя есть сын: У тебя есть дочь.
   - Законнорожденные дети - это одно, а женщина, которая дарит мне радость,
- совсем другое, пусть даже наши отношения не одобрены екклезией.
   Он с наслаждением вытянулся рядом с ней на широкой кровати под балдахином
- вот уже два года она служила им полем для любовных баталий.
   - Матра Дольча, но я все-таки счастлив. Мне сказали,  девочка  здорова  и
чувствует себя отменно. На этот раз Матра эй Фильхо нас благословили.
   - Нас?
   Казалось, он сбросил лет десять. Особенно помолодел позвоночник,  хоть  и
хрустел угрожающе.
   - Тайра-Вирте. Меня. Герцогиню. И,  тебя,  вива  мейа.  Ты  же  со  мной,
значит, благословение касается и тебя.
   Наступила тишина. Женщина лежала, свернувшись калачиком. Молчание было не
в ее натуре. Если она молчала, это почти всегда означало недовольство.
   Он оперся на локоть. Она лежала к нему  спиной.  Он  залюбовался  плавным
изгибом ее позвоночника, проступающего под нежной кожей.
   "Такая юная, намного моложе меня".
   Он ласково провел пальцами по позвонкам от шеи до талии, праздно  считая:
"Премо.., дуо.., трео..."
   - В чем дело? Или я не развеял твои опасения? Она изящно пожала плечом  -
дорогая ароматная гхийасская пудра, чуть  смягчавшая  жемчужный  лоск  кожи,
стерлась в жарком и сладостном поединке. Одеяло  свалилось  на  пол;  наготу
женщины лишь отчасти скрывал  роскошный  занавес  каштановых  волос  и  край
шелковой простыни на бедрах.
   - Вива мейа, в чем дело?  Неужели  тебе  еще  нужны  доказательства  моей
привязанности? Моей верности? - Он тяжело вздохнул, рука безвольно упала  на
простыню. - Разве ты не получила дарственную на эту  усадьбу?  Ты  богата  и
знатна, и твоя будущность обеспечена. Чего еще можно желать?
   Простыни зашуршали - она поворачивалась к нему  лицом.  Вьющиеся  локоны,
восхитительно влажные после любовных утех, закрутились колечками над высоким
лбом.
   - Надежного будущего для моей семьи. Он рассмеялся - и смолк, увидев, что
она даже не улыбнулась.
   - Твой брат -  Верховный  иллюстратор  в  Палассо  Веррада.  Многие  твои
родственники - придворные. В моей постели ты бываешь  чаще,  чем  герцогиня.
Гитанна, какие еще нужны гарантии?
   - Всего одна, Бальтран. Пустяковая.
   Он не устоял перед искушением дотронуться до нее, до принадлежащей ему  -
и только ему - упругой груди, колыхнувшейся под его ладонью.
   - Так назови ее.
   Ее уста, от поцелуев красные как маков цвет, были вполне откровенны:
   - Лиши Грихальва охранной грамоты. Он обмер.
   - Бальтран, разве я прошу слишком много? Грихальва -  злые  колдуны!  Они
мечтают сместить моих родственников со всех важных постов!
   - Гитанна...
   - И при первом же удобном случае обязательно заменят меня какой-нибудь из
своих девок - чи'патрос...
   - Гитанна!
   - Бальтран, если их не остановить, они погубят и тебя,  и  твою  семью  и
приберут к рукам все герцогство!
   Он отстранился - и от ее тела, и от обольщения,  и  от  женской  тактики.
Слугам было строжайше запрещено входить в спальню, а  самостоятельно  он  не
мог одеться как следует, - но все-таки принялся одеваться. Натянул свободную
батистовую рубашку, просунул руки в складчатые манжеты, повесил на  шею,  не
завязывая, кружевной воротник; наконец пришел черед кожаных туфель на тонкой
подошве, с полированными  бронзовыми  накладками  на  носках  и  пятках.  До
камзола со сложным символическим узором и витым позументом он не дотронулся.
   - Бальтран!
   Он повернулся к ней, взялся длинными пальцами за резной столбик балдахина
и наклонился. На указательном пальце блестело герцогское кольцо, точно капля
свежей крови в  снопе  полуденных  лучей,  проникающем  через  приотворенные
ставни.
   - Гитанна, я не буду тебя за это осуждать.., по крайней мере  тебя  одну.
Ты - орудие в руках твоих родственников. Они уже  просили  меня  лишить  род
Грихальва охранной грамоты, я отказал, и вот они решили  испробовать  другой
способ. Эйха, я полагаю, нельзя их за это винить, они  верят  в  то,  о  чем
говорят. Но в постели мне не нужны интриги, которые раздирают на части двор.
Запомни, вива мейа: наши отношения не должны иметь ничего общего с политикой
и Грихальва.
   Она побледнела до свечения кожи.
   - Но  ведь  нас  с  тобой  свела  политика!  Помнишь,  Бальтран,  как  мы
встретились? Мой брат привел меня во дворец ради тебя...
   - Ради любого богатого и влиятельного мужчины, беззащитного перед  твоими
чарами и полезного роду Серрано.
   Увы, этим простаком оказался герцог. -  Пальцы,  полускрытые  складчатыми
манжетами, крепче сжали столбик. - Гитанна, ты плохо представляешь себе  то,
о чем просишь. Ты ничего не знаешь о Грихальва.
   - Я знаю, что среди них полным-полно тза'абских полукровок! Ты  сам  хоть
догадываешься,  в  жилах  скольких  Грихальва  сегодня   течет   кровь   тех
незаконнорожденных, чи'патрос? И откуда  у  тебя  уверенность,  что  они  не
внемлют зову этой крови, не вынашивают замыслов возмездия  за  поражение  на
Рио Сангва?
   - Они - Грихальва.  -  Герцог  был  непоколебим.  -  Все  до  одного.  Их
несчастных предков - напоминаю, в тех обстоятельствах у них не было выбора -
приняла такими как есть сама герцогиня Хесминия,  да  благословят  Матра  эй
Фильхо ее милосердие.  -  Пальцы  коснулись  губ  и  сердца.  -  И  в  семье
до'Веррада никто и никогда не пойдет наперекор ее воле.
   - Но ведь с тех пор прошло больше  ста  лет!  -  воскликнула  Гитанна.  -
Бальтран, она давно умерла! И разве стала бы она спорить, что кровь ее семьи
гораздо ценнее крови Грихальва или тза'абских бандитов?
   - Кровь Грихальва, пролитая в той битве, - кстати, не случайно  появилось
название Река Крови, - это одна из причин, благодаря которой я -  герцог,  -
спокойно промолвил он. - Гитанна, ты забыла историю.
   - Бальтран, я помню историю! - Она села прямо,  скомкав  простыню,  чтобы
прикрыть  источник  недавнего  блаженства  герцога.  -  Конечно,  да   будет
благословенно имя милосердной герцогини Хесминии, которая заступилась за тех
обесчещенных женщин Грихальва и приютила грязных ублюдков. Но  подумай  сам,
чем это нам грозит сегодня? Точно змеи, Грихальва пригрелись в самом  сердце
Тайра-Вирте - в Мейа-Суэрте. Если тза'абские бандиты решатся  на  вторжение,
они найдут сообщников в столице!
   - Тза'абы как единая сила полностью уничтожены на Рио Сангва, - терпеливо
сказал он. Тема была для него не нова, хотя еще