еблению в любую минуту. Никогда больше он  не  станет  ждать,
пока найдется  для  него  следующее  тело.  Однажды  он  так  ослабел  после
кровотечения, что еще чуть-чуть - и перемещение не удалось бы.  Хотя,  когда
заклятие уже было произнесено, физическая слабость сыграла  ему  на  руку  -
разобраться с изношенным, старым телом оказалось легче легкого. С тех пор он
всегда готовился заранее.
   Он также  научился  не  дожидаться,  пока  его  собственное  тело  начнет
стареть. Подобную ошибку он уже сделал две жизни назад. Он был  так  доволен
должностью  Оакино  при  изысканном   дворе   Гхийаса,   что   годы   прошли
незамеченными. Но однажды ранней весной, проснувшись от невыносимой  боли  в
суставах, он едва смог подняться с застеленной шелком постели. Оакино  тогда
исполнилось всего сорок два года, и он был не готов к обрушившейся  на  него
старости. Обратное путешествие в Тайра-Вирте было сплошной болью -  душевной
и физической, и только новое тело,  здоровое,  восемнадцатилетнее,  принесло
долгожданное облегчение.
   Оакино и последовавший за ним Этторо, уже в тридцать пять лет  страдавший
от  ломоты  в  костях,  научили  его  тщательно  изучать  родословные,  дабы
обнаружить раннюю смерть или кровосмешение. Его  теперешнее  тело,  Дионисо,
имело прекрасную наследственность - в сорок один год он выглядел  на  десять
лет моложе и чувствовал себя соответственно. На этот раз он решил дать  себе
побольше  времени,  чтобы  выбрать  молодого  человека,  наделенного   всеми
необходимыми ему качествами. А за несколько веков он успел  точно  выяснить,
что же это за качества.
   Во-первых, и это главное, мальчик  должен  иметь  хорошую  родословную  и
превосходное здоровье. Его талант должен  быть  Признан,  чтобы  постепенное
проявление истинного гения никого не  удивило.  Ему  хотелось  также,  чтобы
мальчик был симпатичным. Он  поежился,  вспомнив  непривлекательного  разиню
Ренсио. Впрочем, тогда ему не из чего было выбирать, его  толкнула  на  этот
выбор старость и жестокая нужда. Больше - никаких Ренсио, он не  желает  еще
двадцать лет быть запертым в уродливом теле.
   Недавно он добавил в список необходимых ему свойств еще и семейные связи.
Его первые тела в основном происходили  из  боковых  ветвей  огромного  рода
Грихальва. Он считал тогда, что относительная неизвестность - вещь  хорошая,
он мог оставаться незамеченным, пока привыкал к новой для  себя  жизни.  Чем
менее известным было раньше его воплощение,  тем  меньше  людей  приходилось
обманывать, постепенно приводя особенности  своего  тела  в  соответствие  с
собственным   характером.   Слава   Богу,   молоденькие   мальчики    всегда
непредсказуемы, а молодые художники и вовсе капризны сверх всякой меры.
   Но теперь семейные связи приобрели для  него  большее  значение.  Дионисо
происходил из влиятельной ветви семьи, давшей миру  за  последние  пятьдесят
лет двух Верховных иллюстраторов и любовницу Великого герцога.  Преимущества
этого положения были очевидны, они стоили тех дополнительных усилий, которые
пришлось потратить, чтобы добиться его и обмануть семью  и  близких  друзей.
Дионисо занимал одно из первых мест в списке кандидатов  на  любую  выгодную
должность. Как только он изъявил желание поехать в Нипали, назначение Пришло
всего через несколько дней. Более того, когда бы он  ни  возвратился  домой,
его всегда ожидал здесь теплый прием и лучшие комнаты.
   Хотя, делая выбор,  он  всегда  надеялся,  что  ему  не  придется  сильно
изменять характер, приводить его в соответствие с особенностями  предыдущего
тела, по существу, это уже было не важно. Он привык к  таким  изменениям.  А
если играть роль становилось слишком утомительно или если друзей  ставила  в
тупик  явная  перемена,  всегда  оставалось  по  крайней  мере  два  выхода.
Во-первых, он мог добровольно уехать, став на несколько  лет  итинераррио  -
дерьмовая работенка для малоталантливых Грихальва. Этот вариант, хоть и  был
достаточно неприятным, все же имел свои преимущества. Он  приобретал  доброе
имя, а время, проведенное им в качестве  итинераррио,  сглаживало  в  памяти
людей разницу между тем, каковы были раньше Сандор или Тимиррин и  каким  на
самом деле был он.
   Другой вариант заключался в том, чтобы  нарисовать  парочку  намеков  или
даже несчастий в секретной мастерской над винной  лавкой.  Но  он  не  любил
собирать необходимые ингредиенты - занятие в лучшем случае отвратительное, а
иногда и просто опасное.
   Он задержался в массивных бронзовых дверях Галиерры, пока хранитель рылся
в  захламленной  конторке  в  поисках  копии  последнего  путеводителя.   Он
двенадцать лет не был в Мейа-Суэрте и хотел знать, чьи работы сейчас в моде,
что изменилось в расположении картин  и  что  нынче  пишут  историки  о  его
портрете Сааведры. Об этом признанном  шедевре,  бесценном  творении  гения,
увидеть который уже было великим счастьем, и - усмехнулся он про  себя  -  о
великом разочаровании  всех  молодых  художников,  пытающихся  хоть  немного
приблизиться к его мастерству.
   Наконец смотритель протянул ему плотный лист бумаги. Хорошая  работа.  Он
попробовал на ощупь, нет ли ворсинок, и опытным  взглядом  осмотрел  гладкую
поверхность. Уже целое столетие он не пытался сам  делать  бумагу.  Пожалуй,
можно будет попробовать - в качестве хобби.
   Путеводитель - увенчанная большой герцогской печатью  бумага  с  текстом,
мелко набранным на обеих сторонах - начинался с кратких  сведений  обо  всех
правителях Тайра-Вирте и служивших им  Верховных  иллюстраторах.  Он  кивнул
хранителю в знак благодарности и подумал, подавив смешок, как бы удивлен был
юнец,  если  бы  знал,  что  перед  ним   величайший   из   всех   Верховных
иллюстраторов, автор большей части картин Галиерры, пришедший  поглядеть  на
свои собственные работы.
   Он зашагал по кафельному  полу,  задерживаясь  около  знакомых  картин  и
притворяясь, что изучает их, - ради группы молчаливых монахинь, столпившихся
посреди  Галиерры.  То  и  дело  он  останавливался,  чтобы  с  неподдельным
интересом рассмотреть  какое-нибудь  "Венчание"  или  "Договор",  написанный
знакомым художником. Старина Бенидитто был истинным гением по  части  цвета.
Тасиони писал деревья так, что  казалось,  было  видно,  как  ветер  шевелит
листья, даже слышен их шорох - а он уже успел позабыть об этом. Никто,  даже
он сам, не мог превзойти Адальберто в изысканности мягких  складок  шали  на
женской  руке.  Он  отдавал  безмолвную  дань  давно  ушедшим  коллегам,   в
великодушии своего гения способный признать и их таланты.
   Он кивнул монахиням, проходя мимо. Они  были  похожи  на  стадо  высохших
серых коров - такие же тощие, большеглазые,  кожа  задубела  от  непрерывной
работы в саду, лишь малая часть плодов которого шла бедным,  но  по  крайней
мере их сад снабжал розами Великую герцогиню с ее вазами.  Они  ответили  на
приветствие энергичными кивками покрытых белым голов, поджав губы  при  виде
Чиевы до'Орро, свисавшей с его шеи на длинной цепи, Как и все  иллюстраторы,
носившие Золотой Ключ, он вызывал у санктас и санктос одно лишь  отвращение.
Их  стерильность  -  явление  ненатуральное  и  отвратительное  для  Веры  в
Пресвятую  Мать  и  ее  Сына,  а  значит,  является   знаком   божественного
неодобрения. Ему всегда было интересно,  как  же  екклезия  включает  в  эту
теорию плодовитость женщин Грихальва и на деле доказанную мужественность тех
молодых людей, которые не обладают Даром.  Возможно,  такое  отношение  было
последним пережитком жестоких лет нерро лингвы,  когда  у  Грихальва  умерло
больше людей, чем в любой другой  семье  Мейа-Суэрты,  и  это  было  сочтено
божественным возмездием - за то, что они приютили чи'патрос.  Он  на  минуту
забылся, вспомнив свою первую жизнь и  эту  старую  суку,  Катерин  Серрано,
Премиа Санкту, изгнавшую Грихальва из всех подвластных  ей  земель.  С  этим
разобрался Алехандро, но ненависть  осталась.  Для  священников  Тайра-Вирте
само существование Грихальва было оскорблением, и тот  факт,  что  Грихальва
верой и правдой служили своей стране не одну сотню лет, ничем здесь  не  мог
помочь.  Аргументами  против  них  служили  их  происхождение  -  они   были
бастардами язычников-изгоев, - слухи о магии, которой они якобы обладали, их
влияние при дворе, их скандальная личная  жизнь,  а  особенно  -  герцогские
любовницы. Семья была отравлена от корней до  самой  кроны,  и  екклезия  не
переменила своего отношения к ней с тех  самых  пор,  как  герцог  Ренайо  и
герцогиня Хесминия вернулись в Мейа-Суэрту,  привезя  с  собой  четырнадцать
дам, беременных от тза'абских разбойников, двадцать маленьких чи'патрос -  ,
детей этих же разбойников -  и  тело  Верро  Грихальва.  Миновав  молчаливых
монахинь, он подумал, что же должна говорить официальная теория  о  сущности
магии Грихальва,  даже  если  не  брать  в  расчет  его  собственный  способ
применения этой магии.  Он  невольно  улыбнулся,  и  женщины  с  отвращением
отвернулись от человека, посмевшего шутить с теми, кто презирает его и  весь
его род.
   Изгнав монахинь из своих мыслей, он остановился перед "Рождением"  работы
Гуильбарро Грихальва, точнее, приписывавшимся Гуильбарро, поскольку  написал
картину, конечно, он сам. Он  тихонько  вздохнул,  рассматривая  ее.  Редкий
шедевр - даже для него.
   Единственная дочь  Коссимио  была,  наверное,  самым  красивым  ребенком,
когда-либо появлявшимся на свет.  Писать  портрет  девочки  и  ее  красавицы
матери было одной из самых больших радостей на протяжении всех  его  жизней.
Он и сейчас прекрасно помнил, как это было тихое пение виол,  затененная  от
летнего зноя комната, ледяные напитки, подававшиеся по мановению  его  руки,
Великая герцогиня Кармина, светящаяся от  счастья,  ее  заливающаяся  смехом
маленькая дочь. И вот она перед ним - маленькая Коссима, такая  же  милая  и
живая, как в тот день, когда он  закончил  писать  последнюю  розу  в  вазе,
стоявшей возле ее матери. Ребенок сидел на коленях у  матери,  обе  одеты  в
одинаковые белые платья, украшенные  целой  радугой  разноцветных  лент.  На
пьедестале перед ними стояла золотая клетка. Заметив, что маленькая  Коссима
очарована птичками, он однажды открыл эту клетку, позволив птицам летать  по
всей комнате. Смех девочки все  еще  звучал  у  него  в  ушах.  Он  был  так
восхищен,  что  с  трудом  смог  собраться,  чтобы  сделать  предварительные
наброски ее счастливой рожицы и улыбки на губах ее матери. Обе они  смотрели
на него со стены, выражения лиц  схвачены  так  точно,  что  кажется,  будто
портрет закончен лишь вчера. Действительно прекрасная работа. Как  прелестна
была маленькая Коссима! С каким удовольствием он писал бы ее "Венчание"...
   Но она умерла от горячки, не прожив и четырех  лет.  А  всего  через  год
после того как картина  была  завершена,  умер  сам  Гуильбарро.  "Рождение"
Коссимы было единственной его работой в Галиерре, и автор путеводителя очень
сожалел, что столь многообещающий талантливый художник умер таким молодым.
   Уголки его рта опустились. Он так много успел создать, будучи Гуильбарро.
Гуильбарро был умным, привлекательным, с  хорошими  связями,  он  уже  делал
первые шаги к тому, чтобы стать Верховным иллюстратором. "Рождение"  Коссимы
было его испытанием.
   Другие, более мрачные воспоминания сменили сцены с  портретом  смеющегося
ребенка и сияющей  матери.  Несчастный  случай  на  охоте,  сломанная  нога;
Гуильбарро вполне мог быстро поправиться. И вот - катастрофа. Какой-то идиот
монах не правильно смешал болеутоляющие. Через две недели ошибку обнаружили,
но было уже поздно. Он успел привыкнуть к наркотику.
   Его пытались избавить от этой зависимости. Но даже если бы  это  удалось,
все равно была велика опасность рецидива.  Его  честолюбивым  планам  пришел
конец. Верховный иллюстратор должен быть неуязвим, а такие пристрастия,  как
пьянство, азартные игры, сексуальные извращения  или  наркотики,  -  могучий
инструмент в руках шантажистов. Разумеется, ни до'Веррада, ни  Грихальва  не
допустят, чтобы Верховным иллюстратором стал человек, когда-то употреблявший
наркотики.
   Мысли о том, что  в  этой  жизни  он  конченый  человек,  были  не  менее
мучительны, чем страдания от постоянной нехватки наркотика.  Он  не  мог  ни
работать, ни даже думать в таком  состоянии.  Но  прекрасно  понимал,  перед
каким оказался выбором: либо он должен перенести все муки лечения, выжить  и
никогда не стать Верховным иллюстратором,  либо  отказаться  от  творчества,
избрав для себя другую жизнь.
   Его спас Матейо, младший брат Гуильбарро, подписав таким образом смертный
приговор.  Он  не  мог  вынести  этого  воспоминания,  но  тяжелые   видения
развернулись перед ним, как на полотне. Отчаяние заставляло Матейо доставать
наркотики, чтобы увеличивать дозу, становившуюся каждый день  все  меньше  и
меньше, согласно задуманному лечению. Преданность  подсказала  ему  принести
Гуильбарро его краски, холст и зеркало. Самое ужасное было в том, что именно
Матейо пришла в голову идея с автопортретом.
   "Нарисуй себя здоровым, - сказал мальчик.  -  Ты  молодец,  Барро,  и  ты
сделаешь это. Я знаю, что ты сможешь". И он смог. Он сделал это. Несмотря на
наркотический бред и трясущиеся  руки,  он  нарисовал  Гуильбарро.  А  когда
работа была закончена и время пришло, он объяснил Матейо процедуру. И Матейо
согласился. Нарисовав  Гуильбарро  живым,  он  тем  самым  нарисовал  Матейо
мертвым.
   "Я только посредственность, все наставники так говорят.  А  ты  настоящий
гений, Барро. Ты заслужил  свой  шанс  стать  Верховным  иллюстратором.  Мир
должен увидеть твои работы. Что будет со мной, не имеет значения, главное  -
это ты".
   И это было сделано. Он смешал краски с кровью с  помощью  Матейо  и  убил
его,  быстрым  милосердным  движением  вонзив  золотую   иглу   Сааведры   в
нарисованное сердце Гуильбарро. Это легко можно было назвать  самоубийством:
трагические обстоятельства, отчаяние, муки лечения... Еще легче было рыдать,
когда нашли труп Гуильбарро и обнаружили, что Матейо исчез. Самоотверженный,
великодушный, любящий Матейо, единственный из всех них, о ком он пожалел.
   Через два дня, когда тело уже похоронили, он с плачем разорвал  в  клочки
портрет Гуильбарро. Еще  через  месяц  он  был  арестован.  Юный,  здоровый,
пятнадцатилетний,  готовый  вознаградить  преданность   мальчика   и   стать
Верховным иллюстратором не только для себя, но и для  Матейо.  Тогда  он  не
заметил иронии, да  и  сейчас  воспоминания  вызвали  у  него  лишь  горькую
усмешку. Кто-то  обнаружил,  что  Матейо  потихоньку  покупал  наркотики,  и
мальчика обвинили в  содействии  самоубийству  Гуильбарро.  Его  осудили  за
какой-то менее значительный проступок; хотя  ветвь,  из  которой  происходил
Матейо, имела в семье большое влияние, все же скандал был  слишком  громким,
чтобы замять его, поэтому мальчика сослали.
   Отдаленные  владения  баронов  Эсквита  едва  ли   можно   было   назвать
цивилизованным местом. Пустые холмы и их скудные умом обитатели  управлялись
человеком, заслуживавшим внимания только по одной причине:  эти  земли  были
богаты железной рудой.  Шестнадцать  долгих  лет  не  возвращался  Матейо  в
Мейа-Суэрту,  пока  не  пришла  весть,  что  его  мать  умирает.   Грихальва
обратились с просьбой к герцогу Коссимио I, который позволил  ему  вернуться
домой и присутствовать у смертного одра. Узы между матерью  и  сыном  всегда
считались священными. Пока мать умирала, он нашел Тимиррина и  начал  писать
следующий  портрет,  а  также  принялся  демонстрировать  неистовую  скорбь,
которая послужит оправданием самоубийству Матейо  вскоре  после  смерти  его
матери.
   Все еще продолжая думать о Матейо, он моргнул, чтобы рассеять туман перед
глазами, и опять увидел перед собой веселое личико Коссимы. Почти две  сотни
лет прошло с тех пор,  как  он  написал  эти  пухлые  ручонки,  тянущиеся  к
разноцветным  птичкам.  И  хотя  посетители  Галиерры  бывали  опечалены  ее
трагедией, уходя, они уносили с собой воспоминание о смеющихся черных глазах
и о счастливой матери. Такова  была  сила  его  художественного  мастерства,
ничего общего не имевшая с магией.
   В Палассо Грихальва не было ни одного портрета Матейо, глядя  на  который
семья могла бы вспоминать его.  Портрет  существует,  но  никто  никогда  не
увидит его. Он подумал, что,  когда  опять  посетит  тайную  мастерскую  над
винной лавкой, надо будет нарисовать еще одну веточку розмарина  с  голубыми
цветами, обозначающими  Память,  рядом  с  фрагментом  Пейнтраддо  Меморрио,
посвященным его любимому, навсегда утраченному Матейо.
   Он прошел мимо еще нескольких  поколений  и  остановился  возле  огромной
картины, принадлежавшей кисти величайшего Верховного иллюстратора  из  всех,
когда-либо служивших Тайра-Вирте,  -  Риобаро  Грихальве.  Целых  двенадцать
картин в Галиерре были созданы Риобаро. Он залюбовался "Венчанием Бенетто  I
и Розиры делла Марей" - невеста происходила из семьи влиятельных банкиров, -
и улыбка вернулась на его лицо. Не  потому  что  портрет  сам  по  себе  был
шедевром, а потому что шедевром было каждое мгновение  его  жизни  в  облике
Риобаро.
   Тимиррин вел тихую жизнь. Он учился, учил, копировал все, что ему велели,
и тщательно скрывал  свой  талант  все  восемнадцать  спокойных,  скупых  на
события лет. Правда, последние пять из  них  он,  изумляясь,  наблюдал,  как
Риобаро  превращается  из  талантливого  четырнадцатилетнего   подростка   в
постигшего все премудрости иллюстратора двадцати неполных лет. Риобаро  стал
лучшей кандидатурой с того самого дня, когда была доказана его стерильность.
После ничтожного существования  Тимиррина  власть  снова  шла  ему  в  руки.
Риобаро действительно был совершенством: высокий, ошеломительно красивый,  с
длинными пальцами, томными карими глазами, полными губами и буйными  черными
кудрями, которые не седели до сорока пяти лет. В его роду  жили  долго  (для
тех, кто имел Дар, конечно), и его связи при дворе были такими, что лучше не
пожелаешь: сводный брат его матери был Верховным иллюстратором. Более  того,
он являлся страстным поклонником работ  Сарио  Грихальвы.  Он  старался  как
можно точнее воспроизвести стиль почитаемого Верховного иллюстратора. Даже в
детстве он много раз копировал доступные ему тогда картины Сарио. К счастью,
он был рожден в то время, когда бездумное подражание давно умершим  мастерам
только приветствовалось. Никто не пытался остановить юношу в его  стремлении
стать будущим Сарио.
   Его желание исполнилось.
   Когда в 1115 году умер его дядя, Риобаро оказался единственным подходящим
кандидатом на эту должность. Он нравился вдовствующей герцогине Энрикии, она
доверяла ему и была довольна, что в  совет  опекунов  ее  юного  сына  вошел
человек, разделяющий ее интересы, а именно - желание  добраться  до  золотых
сундуков князя  Диеттро-Марейи.  Они  оба  намеревались  женить  Бенетто  на
наследнице князя.
   Были  заключены   торговые   договоры,   и   Риобаро   лично   поехал   в
Диеттро-Марейю, чтобы написать их. Он привез с собой изображение  Бенетто  и
уехал обратно с портретом Розиры. Дети были влюблены друг в  друга  почти  с
колыбели, и он даже не пытался применять здесь магию. Пока все ждали,  когда
парочка достигнет  возраста,  пригодного  для  вступления  в  брак,  Риобаро
использовал свое мастерство и свою хитрость для того, чтобы укрепить  власть
герцога в провинциях. Тайра-Вирте процветала.  Когда  в  1122  году  Бенетто
достиг совершеннолетия и  стал  Великим  герцогом  не  только  по  названию,
Верховный иллюстратор позаботился о том, чтобы любовница  Бенетто  оказалась
его близкой родственницей. И когда настало время свадьбы  герцога  и  Розиры
делла Марей, он же позаботился о том, чтобы кузина Риобаро, Диега Грихальва,
покинула  своего  любовника  с  улыбкой,  оставив  ему  одни  лишь  приятные
воспо