до площадной брани дойти
недолго.
   - Грихальва хоть и не дворянский род, но больше ста лет верой  и  правдой
служат Тайра-Вирте  и  семье  до'Веррада.  Сарагоса,  ты  что,  забыл  Верро
Грихальву? Он был из  простонародья,  но  другого  такого  капитана  история
Тайра-Вирте не  знает.  Он  бы  наверняка  заслужил  титул  Марчайо  Грандо,
возглавил бы все наши войска, если б не погиб, защищая моего  деда,  герцога
Ренайо. - Затем до'Веррада добавил громче, чтобы  до  Сарагосы  лучше  дошел
смысл его слов:
   - Если б он не скончался на руках у Ренайо.
   Серрано благоразумно промолчал.
   До'Веррада вздохнул.
   - Конечно, ты понимаешь, что без доказательств не может быть  и  речи  об
отмене охранной грамоты. При моем дворе и так  хватает  интриг  и  дрязг,  в
такой обстановке только глупец примет на веру беспочвенные слухи.
   - Да, ваша светлость, - с явной неохотой вымолвил Серрано.
   -  Вот  и  выкладывай  улики,  Сарагоса.  Предъяви  доказательства,   что
Грихальва обладают темной силой, о которой ты говоришь.  И  если  эти  улики
будут неопровержимы, я отменю указ моего деда.  Грихальва,  все  до  одного,
покинут Мейа-Суэрту. Чтобы выжить, им придется в лучшем  случае  взяться  за
ремесло итинераррио, а в худшем - просить милостыню на дорогах герцогства. И
в будущем никто из них не станет военным или торговцем  и,  уж  конечно,  не
займет должность Верховного иллюстратора в Палассо Веррада.
   Лицо Серрано окаменело. Он процедил сквозь зубы:
   - Ваша светлость, не всегда легко добыть доказательства вины.
   - В данном случае это необходимо. - До'Веррада улыбнулся, хотя  ему  было
совсем невесело. - Возможно, еще до конца дня  я  обрету  второго  сына  или
дочь,  и  мне  наскучила  твоя  тема.  Надевай-ка  новую  шляпу  с  красивым
фиолетовым пером - ах, Сарагоса, до чего ж оно красивое!  -  и  ступай,  ищи
улики. И пока не найдешь, не смей заикаться при мне о Грихальва.
   - Да, ваша светлость. - Сарагоса, белый как мел, повернулся на каблуках и
направился к выходу. Но ему хватило благоразумия не надевать новую  шляпу  с
красивым фиолетовым пером, пока он не исчез из поля Зрения герцога.
   - Моронно, - прошептал до'Веррада. - Если в ближайшем будущем  кто-нибудь
из Грихальва заменит  тебя  на  посту  Верховного  иллюстратора,  это  будет
наполовину твоей заслугой.

***

   У Сааведры Заныло под ложечкой. Так нельзя, нельзя! Не  имеет  она  права
смотреть Чиеву до'Сангва. Это  заказано  всем,  кроме  иллюстраторов,  кроме
Одаренных мужчин, и хотя она не  сомневается,  что  однажды  и  Сарио  будет
принят в их ряды, он пока еще только мальчик и не Признан, а  она  -  только
женщина.
   "Нас очень сурово накажут".
   - А вдруг нас тут застанут? - прошептала она. - Меня выпорют,  а  тебя...
Сарио, а вдруг они не признают твой Дар?
   - Не посмеют, - прошептал он в ответ. - Мой Дар  слишком  велик,  слишком
ярок. Я им нужен.
   Он так уверен в своем будущем... А она в своем - нет. Ее будущее  (как  и
любой женщины в  ее  семье)  -  Множить  число  Грихальва.  Рожать  детей  и
надеяться, что кто-нибудь из сыновей окажется Одаренным, как Сарио.
   Сааведра содрогнулась и  почувствовала,  что  у  нее  пересохло  во  рту.
Теснота была жуткая, но ей все-таки удалось коснуться губ и сердца.
   - Матра эй Фильхо, храни нас обоих...
   - Бассда! - свирепо цыкнул Сарио. - Уходи, если ты моронна несчастная.  А
я не пропущу из-за тебя такое зрелище.
   Она должна уйти... Должна, но знает, что не сможет. И,  конечно,  жестоко
за это поплатится. А всему виной его настойчивость... И вдруг любопытство  -
противоестественное, страшное в самый  миг  своего  зарождения  -  приковало
Сааведру к холодному полу.
   Она прижалась скулой  к  кирпичу  и  через  щель  увидела  среднюю  часть
просторной комнаты - кречетты, как назвал ее Сарио. Щель  была  недостаточно
широка, чтобы видеть еще две  стены.  Ни  окон,  ни  ламп,  только  одинокая
сальная свеча на высоком подсвечнике из кованого железа. В  ее  сиянии  были
видны мольберт с картиной, прикрытой парчой, и грубый деревянный стул.
   - Пейнтраддо Чиева...  -  прошептал  Сарио,  прижимаясь  виском  к  виску
Сааведры.
   - Что это? Что?
   - Испытательная работа на звание мастера. Автопортрет. Мне тоже  придется
написать Пейнтраддо Чиеву, чтобы приняли в иллюстраторы. Все Одаренные через
это проходят. - Когда он выдыхал, над  полом  вздымалась  пыль.  -  Да,  это
наверняка Пейнтраддо Чиева!
   Привилегия мужчин. И мальчиков. Шепот  Сарио  пробудил  в  душе  Сааведры
чувство одиночества и собственной никчемности. Поневоле закралась мысль, что
вся эта таинственность, вся эта недосказанность нужна лишь для  того,  чтобы
ее жестоко унизить. Дескать, тебе не откроется  то,  что  откроется  мне,  а
посему знай свое место. Так он поступал с другими, но с ней - никогда.
   Комната без окон, единственная свеча на чугунном подсвечнике, мольберт  с
занавешенной картиной и одинокий стул. Холодно. Аскетично.  Пусто.  Странная
комната.
   И тут в нее вошли люди.
   Сааведра знала их  по  именам.  Все  -  Одаренные.  Старшие  иллюстраторы
(Вьехос Фратос на жаргоне семьи Грихальва) носили Чиевы до'Орро на  шее  или
поясе, подобно тому как  санктас  и  санктос  носили  шнурки  со  священными
ключами и замками  -  знаками  сана,  символами  благочестия  и  преданности
соответственно Матери и Сыну.
   Но Ключи Грихальва означали нечто иное.
   Затаив дыхание, она опять коснулась пальцами губ и сердца.
   А люди в комнате повторили ее жесты.
   У нее душа ушла в пятки: неужели ее  заметили?  Неужели  подражают  ей  в
насмешку? И тут же поняла: конечно, не заметили, они всего лишь готовятся  к
процедуре, которая, естественно,  будет  посвящена  Матери  и  Сыну,  ибо  в
Тайра-Вирте все происходит Во Имя Их Святости. "Даже кощунства?"
   - Матра Дольча, - прошептала она не дыша. "Откуда взялась эта мысль?"
   - Милая Матерь, прости меня...
   - Ведра! Бассда!
   - Сам бассда, кабесса мердитта.
   "Дерьмовая голова". Крепкое ругательство, похлеще "мозгов с горошину".
   - Знаешь, что они затевают? Сарио улыбнулся.
   - Кажется, да.
   "Матра Дольча, Пресвятая Матра эй Фильхо..."
   - Да! - выдохнул в темноте Сарио. - Да... Сааведра закрыла глаза.
   - Кого-то ведут.., фильхо до'канна! Томас!
   - Томас? - Сааведра распахнула глаза и пропустила  мимо  ушей  вульгарное
восклицание. - Что с ним сделают?
   - Кое-что сделают.
   - Что? - Она придвинулась ближе к щели, больно ткнулась носом в стену.  -
Что сейчас будет?
   - Чиева до'Сангва!
   "Кровавый Ключ".
   Это казалось нелепым. Она знала только Золотой Ключ, Чиеву до'Орро  семьи
Грихальва. А еще - ключи и замки,  символы  орденов  санктос  и  санктас.  И
только один раз слышала о Кровавом Ключе - мальчишки возбужденно шептались о
наказаниях и какой-то "священной каре для ослушников", а  Сааведра  случайно
оказалась рядом.
   - Что? Сарио, что?..
   В комнате под нею один из старших иллюстраторов молча подошел к мольберту
и откинул парчу. Сарио не ошибся - на картине был изображен Томас Грихальва.
Портрет и впрямь оказался мастерским - со своей высоты Сааведра могла судить
о качестве работы, хоть и невозможно было разглядеть детали. Но живой  Томас
в эту минуту не походил на свое изображение. На холсте он был  лет  на  пять
моложе, пятнадцатилетний.
   "Через два года он пройдет конфирматтио и будет признан Одаренным..."
   Сарио говорил, что и ему придется написать автопортрет. Пейнтраддо Чиеву.
   - Сарио...
   - Неоссо Иррадо, - прошептал он. - Гневный Мальчик... Точь-в-точь как я.
   Томаса всегда считали хвастуном и пустомелей, кто бы мог подумать, что он
способен написать такую картину? - Неоссо Иррадо.
   - Так это - наказание, да? За дерзость?
   "Священная кара для ослушников", как сказал тот мальчишка  -  Но  почему?
Что он сделал плохого? И что сделают с ним?  Нервным  взмахом  ладони  Сарио
откинул с глаз нечесаную каштановую челку.
   - Бассда, Ведра. Подожди, сама увидишь.
   Она подождала. И увидела. И ее вырвало на пол.

Глава 2

   Сарио отпрянул столь поспешно, что ударился затылком о косой потолок.  Он
еще ни разу в жизни не испытывал такого омерзения.
   - Матра Дольча! Ведра!
   Но она не слышала его возмущенного шепота,  не  осознавала  его  ужаса  и
отвращения - ничего не  осознавала,  кроме  своей  обморочной  слабости.  Ее
корчило, руки и ноги дрожали, рот судорожно хватал воздух,  горло  обволокла
кислятина. Спутанные пряди волос рассыпались по лицу.
   Нельзя было задерживаться в этой комнате. Сарио не осмелился закричать на
Сааведру или как-нибудь иначе выразить свое недовольство -  иначе  внизу,  в
кречетте, их бы услышали, и тогда наказания не миновать. Такое унижение  ему
бы никогда не удалось стереть из памяти, проживи он хоть целую вечность.
   Поэтому он сжал  губы,  преградив  путь  лавине  язвительных  упреков,  и
потянул Сааведру за холщовую блузу.
   - Ведра, вставай! Вставай, надо уходить!
   Она подчинилась. Кое-как  поднялась  на  ноги,  хотя  горло  все  еще  не
отпускали спазмы. Прижала ко рту ладони - наружу  рвалась  очередная  порция
блевотины.
   В тесной комнатушке нестерпимо воняло. Сарио вновь  схватил  Сааведру  за
блузу и потянул вниз по лестнице. Он хорошо знал эту  лестницу,  лучше,  чем
Сааведра. Без него, наверное, она бы заплутала в этом лабиринте.
   - Наружу! - прошипел он. - Надо выйти наружу. Если они тебя слышали...
   Может, слышали, а может, и нет. Выяснять не  хотелось  -  огромный  риск,
если принять во внимание только что увиденное...
   Вниз, вниз, вниз. Дважды отсчитав по четырнадцать ступенек, Сарио клацнул
щеколдой, приотворил дверь  и  высунул  голову  в  коридор  и  вновь  дернул
Сааведру за блузу.
   - Ведра, пошли. Надо скорее на улицу.
   - Сарио, хватит меня теребить! - Она рывком высвободила блузу, задрала ее
и яростно вытерла лицо  -  будто  Хотела  стереть  саму  память  о  приступе
слабости.
   "Уж теперь-то Сарио не схватит меня за блузу".
   - Ведра, поспеши!
   Наружу. Через чулан  с  узорчатой  занавеской,  по  длинному  извилистому
коридору. Подальше от центральных  комнат.  Подальше  от  тех  людей.  Через
дверь, которую Сарио  торопливо  отпер  непослушными  пальцами  и  с  шумным
вздохом облегчения распахнул.
   Нахлынул  свет.  Щурясь  и  шатаясь,  как  марионетки  в  руках   пьяного
кукловода, они выбрались в переулок на самом краю квартала. В конце булыжной
мостовой, которая сужалась к центру квартала, сходились  две  мелкие  канавы
для стока дождевой воды и отбросов. Но сейчас дождя не было,  стоял  погожий
день,  ослепительное  солнечное  сияние  затекало  в  свежие  раны  их  душ,
неумолимо высвечивая правду о Чиеве до'Сангва, - о том, как он  выглядит,  о
том, как происходит...
   И вдруг забили колокола.
   В чистых лучах летнего солнца лицо  Сааведры  было  белым,  как  свеча  в
изголовье покойника. Побелели  даже  губы  -  она  их  сжимала  так,  словно
боялась, что ее снова вырвет.
   Чувство омерзения не отпускало Сарио, но жалкий  вид  Сааведры  навел  на
благую мысль.
   - Фонтан, - торопливо сказал он. - Пошли, Ведра, тебе надо умыться.
   Он повел ее к фонтану рядом с Палассо Грихальва, самому большому  фонтану
на сокало в квартале художников, которые, так же как Сарио и Сааведра,  жили
тем, что продавали свои творения.  Жара  почти  всех  загнала  под  крышу  -
попивать охлажденные фруктовые напитки или предаваться сладостной дремоте, -
но теперь колокольный звон манил к дверям.
   Сааведра перегнулась  через  каменный  парапет,  зачерпнула  воды  обеими
руками и плеснула в лицо. Блуза тотчас намокла на  груди  и  животе,  но  уж
лучше вода, подумал Сарио, чем содержимое слабого желудка.
   Гул, плывущий над городом, заставил его нахмуриться. Столько колоколов...
Бьют на Катедраль Имагос Брийантос, на каждой екклезии  и  санктии.  Но  это
праздничный перезвон, а не погребальный.
   Сааведра покрепче  уцепилась  за  парапет  и  вновь  перегнулась.  Потные
спутанные локоны ниспадали каскадом, окунались в воду. Мощные струи  фонтана
- сама Матра с простертыми  руками  исторгала  их  со  своего  возвышения  -
разбивались в водяную  пыль,  и  она  оседала  на  черных  вьющихся  волосах
Сааведры.
   В душе Сарио что-то шевельнулось. Они так похожи и при этом такие разные.
У обоих течет в жилах южная кровь. У Сааведры не такая смуглая кожа,  как  у
него, и глаза не омрачены тза'абской смолью, а ясны и прозрачны,  как  влага
фонтана. А Сарио похож на разбойников из  пустыни,  хотя  у  его  кожи  иной
оттенок, чем у оливковокожих Грихальва.
   Он видел, как напряжены ее плечевые мышцы, как побелели суставы  пальцев,
сжимающих парапет, словно она боялась упасть и утонуть.
   - Матра эй Фильхо, - прошептала  она.  -  Именами  Вашими  Святыми  молю,
избавьте его от мук...
   - Ведра!
   - Спасите от того, что с ним делают...
   - Ведра!
   - Пресвятая Матерь, Всемилостивейший Сын, пусть он  познает  не  боль,  а
покой...
   - Ведра, да прекрати же! Заладила, прямо  как  санкта!  Ни  словечка  без
Матры эй Фильхо.
   Одну руку она оторвала от  парапета,  дрожащие  пальцы  коснулись  губ  и
сердца.
   - Молю, смилуйтесь над ним...
   - Я сейчас уйду!
   Сааведра оглянулась. Ни разу еще Сарио не видел такого  выражения  на  ее
лице: страх, смятение, дурнота и вдобавок злость.
   - Ну и уходи, - сказала она хрипло.  -  Топай,  Неоссо  Иррадо,  а  потом
загляни себе в башку и увидишь, что было с Томасом. Думаешь, это так  просто
забудется?
   Не просто. Но Сарио не  так  слаб  и  мягкосердечен,  как  она,  ведь  он
мальчик. Он вынесет. Он видел то, что позволено видеть всем мужчинам, и он -
Одаренный. Когда придет время (если придет) очередной  Чиевы  до'Сангва,  он
окажется не соглядатаем в чулане, а одним из Вьехос Фратос в кречетте.
   "А я не хочу, чтобы это забылось. Хочу увидеть снова".
   Как ни  крути,  для  него  это  единственный  способ  понять,  постигнуть
случившееся в кречетте. "Во что бы  то  ни  стало  разберись",  -  требовала
голодная любознательность.
   - Магия, - прошептал Сарио. - Ведра, это была магия. Ведра отвернулась, к
горлу снова подступил мерзкий  ком.  Она  откинула  с  лица  мокрые  волосы,
одернула блузу и обвела взглядом площадь.
   - Колокола. - Лицо ее прояснилось, голос окреп. - Они  так  звонят  после
удачных родов... У герцогини малютка.
   Для Сарио это не имело ровным счетом никакого  значения.  Такие  пустяки,
как дети герцогов, его не интересовали. Вот только...
   - Мердитто! Герцог  закажет  этому  фильхо  до'канна,  Сарагосе  Серрано,
"Рождение"... Матра Дольча, этот маляр навяжет Галиерре еще  одну  никчемную
поделку, а все копии придется писать Грихальва, которым он и в  подметки  не
годится! - Он побагровел от злости.
   - Ничего, вот станешь Верховным иллюстратором,  тогда  и  позаботишься  о
том, чтобы Галиерра восхваляла только твои шедевры.
   Это было оскорбление, возмездие за несносный характер -  Сарио  опять  ее
рассердил. Но он не заметил издевки.
   - Да, я буду Верховным иллюстратором. И буду писать шедевры.  А  бездарям
Серрано придется копировать мои работы.
   - Эх, Сарио...
   - Как я сказал, так и будет!
   Новые раскаты колокольного звона почти заглушили звуки его голоса.
   - Сарагосе Серрано пора считать оставшиеся денечки.  Попомни  мои  слова,
Сааведра: очень скоро я займу его место.

***

   За кратчайший  отрезок  времени  между  рассветом  и  полуднем  Алехандро
Бальтран Эдоард Алессио  до'Веррада  из  единственного  сына  превратился  в
старшего брата. На этот раз он был способен вполне осознать и перемену, и ее
последствия - в отличие от прежних родов, когда  он,  совсем  малютка,  знал
только, что мама запирается и кричит, а отец, который обычно проводит  много
времени с семьей, вдруг ни с  того  ни  с  сего  покидает  ее  и  уезжает  в
Каса-Варру, свой загородный особняк.
   Конечно, такое могло случиться и на этот раз. Лишь тем  из  новорожденных
гарантирована жизнь, кого должным образом благословили Матра эй Фильхо. Если
не снискать их милость, не будет и благословения, не будет  и  жизни.  Иными
словами, лишь тот, кому мирволят Пресвятая  Матра  эй  Фильхо,  может  стать
гражданином Тайра-Вирте,  а  посему  смерть  отверженного  надлежит  считать
благом.
   Во всяком случае, так утверждали санктос  и  санктас,  эхом  вторя  своим
иерархам. Если верить обрывочным  слухам,  Премиа  Санкта  и  Премио  Санкто
соглашались друг с другом далеко не всегда, но в этом  вопросе  были  едины:
мертворожденные или умершие после родов младенцы не стоят оплакивания.
   ...Вот и теперь мать лежит взаперти, и никто ее не слышит, кроме фрейлин,
а отец уехал из города, и Алехандро в Палассо  Веррада  предоставлен  самому
себе. Но на этот раз он одинок не из-за смерти  ребенка,  а  вследствие  его
благополучного рождения;  сегодня  родителям  не  до  первенца.  Поэтому  он
предался размышлениям  о  своем  положении  в  мире,  а  также  о  том,  что
происходит, когда умирает ребенок. Две младшие сестры  умерли  и  похоронены
рядом с остальными покойными до'Веррада... Но ведь если они умерли,  значит,
такова воля Матры эй  Фильхо.  Разве  следует  детей,  не  сподобившихся  их
милости, погребать в фамильных усыпальницах и резьбой  по  мрамору  отмечать
краткий миг их присутствия в этом мире?
   Мальчику  это  казалось  бессмыслицей.  Что  случается,   когда   умирают
взрослые?  Судя  по  всему,  в   течение   жизни   они   пользуются   святым
благословением, иначе бы умирали младенцами. Когда они наконец покидают этот
свет, их оплакивают, отдают им  последние  почести  -  иногда  это  выглядит
довольно интересно. Неужели Матра эй Фильхо по  какой-то  своей  тайной,  но
естественной причине забирают благословение,  дарованное  при  появлении  на
свет? Не потому ли умирают взрослые?
   Никто в Палассо не снисходил до ответов на эти вопросы. Слуги нервничали,
краснели и убегали. Придворные, те,  кого  ему  удавалось  найти,  не  могли
ничего объяснить. А может, и  не  хотели.  Некоторые  из  них  советовали  -
вежливо, разумеется, - поговорить с няней.
   Но сейчас няня сидела с новорожденной, и Алехандро было запрещено входить
в покои матери. Поэтому он в  конце  концов  забрел  на  кухню,  где  кипели
приготовления к торжеству  Первого  Дня  -  Премиа  Диа,  так  как  родилась
девочка. Ему дали миску и ложку - выскребать и облизывать  -  и  почтительно
отвели в уголок, дабы он играл там в герцога кухонной страны  и  не  путался
под ногами.
   Вот тогда-то будущему наследнику Бальтрана до'Веррада и объяснили, что  в
мире не все равны, что некоторых любят больше, чем других, что он и его  род
лучше всех остальных в целом герцогстве.
   Потому что, сказали ему, так устроен мир.
   Казалось, повара и поварята только рады поболтать с ним о том, что  такое
смерть и что такое жизнь, и как Матра  эй  Фильхо,  да  святятся  Их  Имена,
отличают новорожденных до'Веррада от детей кампонессос - крестьян, дворян от
торговцев, чистокровных тайравиртцев от тза'абских полукровок  -  чи'патрос,
простых  санктас  и  санктос  от  Премиа  Санкты  и  Премио  Санкто  и  даже
ничтожнейших инитиатас и инитиатос, только-только допущенных  к  обрядам,  -
ничтожнейших, но все-таки более достойных, чем простонародье, ибо они служат
Матре эй Фильхо.
   А самые достойные в герцогстве, разумеется, до'Веррада... Это утверждение
спровоцировало жаркий спор мясника и пекаря: кто важнее, на взгляд Матры  эй
Фильхо - его светлость, правящий целым герцогством, или благочестивые Премиа
Санкта  и  Премио  Санкто,  которые  распоряжаются  Святой  екклезией,   что
главенствует над мириадом меньших санктий и молелен, рассеянных по городу  и
стране?
   Наконец  философская  риторика,  обильно  сдобренная  грубоватым  уличным
жаргоном,  надоела  Алехандро.  Он  поднялся  на  ноги,  опустил   на   стул
подчищенную миску и с мрачным вы