ия.
   - Я говорю как арртио, - сказала она беспечно. -  Как  художник,  который
хочет добросовестно сделать свое дело. А что тут такого? -  Она  указала  на
мольберт с картиной. - Ты пишешь Сарагосу Серрано  забавы  ради,  а  я  пишу
Алехандро на заказ.
   - Только потому, что для него это единственный способ с  тобой  видеться?
Ведра, если бы он просто гулял с чи'патро из рода Грихальва, злые языки  его
бы не пощадили. А теперь - чи'патро пишет его портрет. Все благопристойно.
   - Так, значит, я недостаточно талантлива, чтобы его  писать?  -  невинным
тоном осведомилась она. Он метнул в нее яростный взгляд.
   - Подначиваешь? Сааведра усмехнулась.
   - Зачем? Я пишу его портрет. Мне с ним интересно. А сплетни... Не  боюсь!
Мало ли напраслины на нас возводят?
   - Напраслины? - не поверил он. Она криво усмехнулась.
   - Пока я пишу, он рассказывает о своих любовницах. Ты знаешь хоть  одного
мужчину, способного вести такие  разговоры  с  женщиной,  которую  он  хочет
затащить в постель? Сам бы ты смог, а?
   - Если не врешь, то он моронно, - твердо заявил Сарио. - О Матра, что  за
моронно!
   - Друг, - сказала она, - и не более того. Да иначе и быть не могло.
   Даже Сарио, лучше всех знавший Сааведру, не сумел проникнуть под ее маску
и увидеть истину. И это радовало.

Глава 17

   Четверо молодых бравое, сопровождавшие его, основательно  поработали  над
своим обликом, чтобы выглядеть устрашающе. Каждый  носил  меч  и  два  ножа:
мясницкий тесак и длинный нож на правом боку в противовес мечу  и  симметрии
ради. Впрочем, опасными они не были, разве что для своих кошельков; сам он в
этом отношении был куда более осторожен, и  не  потому,  что  бедствовал,  а
просто считал неразумным без нужды сорить деньгами в каждой таверне, дабы не
привлекать к себе излишнее внимание. Впрочем, так называемые  бравое  ничего
другого и не желали, и он на это  смотрел  сквозь  пальцы.  Они  добровольно
сошли с  колеи  обыденности  на  заманчивую  стежку  веселых  приключений  и
свободы.
   А его  свобода  отличалась  двуликостью.  Он  был  намного  богаче  своих
телохранителей, обладал немалой властью, и о таком будущем, как у него,  они
могли только мечтать. Но те же самые  обстоятельства,  возвышавшие  его  над
другими, зачастую стесняли его.
   Впрочем, он на это не пенял - ничто в жизни не дается бесплатно, а  такое
положение, как у него, дорогого стоит.
   Пятеро молодых людей сидели в одной из лучших таверн  города  за  широким
столом, покрытым скатертью и  уставленным  кувшинами  и  оловянными  пивными
кружками. Четверо принадлежали к знатнейшим родам Мейа-Суэрты, а  значит,  и
герцогства:  до'Брендисиа,  до'Альва,  до'Эсквита   и   Серрано,   один   из
бесчисленных кузенов Сарагосы.
   Алехандро взялся за кружку, но ее  путешествие  ко  рту  было  трагически
прервано вторжением пышного женского  тела  -  красотка,  не  скрывая  своих
намерений, плюхнулась наследнику на колени. Он поймал ее  достаточно  ловко,
хоть и не без потерь: кружка брякнулась  о  пол,  пиво  расплескалось;  стол
зашатался - женский зад  увлек  за  собой  скатерть.  Спутники  Алехандро  с
возмущенными возгласами стали спасать кувшин и остальные кружки, иначе  быть
бы и им на полу. Скатерть промокла в один миг.
   Телохранители осыпали девицу оскорблениями и сальными  шуточками,  только
Алехандро промолчал. Пампушка весила немало,  он  с  трудом  удержал  ее  на
коленях и сам удержался на стуле - для этого пришлось  стиснуть  ее  крепче,
чем хотелось. А ей только того и надо было  -  обвив  руками  его  шею,  она
похотливо заерзала и расхохоталась.
   Алехавдро скривился. Он давно, несколько лет назад, понял, что его чресла
не всегда внемлют голосу рассудка. Вот сейчас, например, они  приветствовали
появление женщины. А рассудок - нет.
   - Моментита, амика мейа...
   Она прижалась к нему, уперлась щекой в его лоб, горячо задышала в ухо; от
нее попахивало вином.
   - Подруга? Только и всего? А ведь я гожусь не  только  в  подруги,  аморо
мейо.
   Вот чего она хочет. Вот  чего  добивается.  Алехандро  поморщился,  затем
изобразил слабое подобие улыбки, способной, по уверениям его  друзей,  любой
бабенке раздвинуть ноги.
   - Эйха, нисколько не сомневаюсь. Просто мне сейчас не  до  этого,  уж  не
обессудь...
   Это вызвало у друзей взрыв хохота, а умелая рука пампушки зашарила по его
предательским чреслам.
   - Погоди... - Он смущенно заерзал. - Матра Дольча!  Женщина!  Да  что,  у
тебя стыда нет? Это же не кабак для черни, где что ни баба, то потаскуха!  -
Ну, тут он, пожалуй, загнул. - И я сам решаю, как расходовать мое время...
   - И герцогское семя! - радостно подхватил Эрмальдо до'Брендисиа, записной
похабник. - Или герцог снабдил тебя особым устройством, чтоб ты  не  слишком
усердно осеменял плодородные поля?
   Исидро до'Альва рассмеялся.
   - Или ты боишься, что твое семя смешается с нашим,  тогда  поди  разбери,
кто отец? Так ведь ей только того и надо. Она  с  каждого  из  нас  стребует
деньжат на содержание ребенка.
   - Исидро, неужели ты заплатишь? - ухмыльнулся Тасио до'Эсквита. - Ты ведь
у нас такой скромняга, когда речь заходит о твоем кошельке.
   До'Альва элегантно поднял и опустил плечо - этот  жест  был  в  моде  при
дворе, молодые щеголи подолгу его оттачивали.
   - Пока завязан гульфик, не придется развязывать кошелек.
   - Ха! - воскликнула женщина. - Меннинос, да на  что  мне  ваши  кошельки?
Меня куда больше интересует то, что в гульфиках. - Рука зашарила энергичнее.
   - Матра до'канна!
   Алехандро не без труда поднялся и решительно отстранил женщину.  Он  даже
не пытался выглядеть вежливым, хотелось лишь оказаться подальше от нее, и от
спутников, и от таверны. А еще он вдруг понял, что  ему  опротивели  пьянки,
шлюхи и страшная головная боль по  утрам.  Он  пресытился.  Набил  оскомину.
Чувствовал себя старым, выжатым как лимон.
   Он извлек из кошелька монету, бросил на испятнанную пивом скатерть.
   -  Это  за  всех.  Гуляйте,  пейте,  а  меня  прошу  извинить.  Остальные
возмущенно загомонили, пытались его усадить. Но Алехандро покачал головой  и
неторопливо высвободил эфес шпаги, зацепившийся за скатерть, когда он сгонял
с колен девицу.
   Только Лионейо Серрано не пытался его удержать, скосил не по  годам  злые
глаза.
   - А, ты опять к Грихальва, - с отвращением бросил он. - Приворожила  тебя
грязнуля чи'патро.
   Голос его напоминал скрежет ржавого железа. Алехандро окаменел.
   - Ты имеешь в виду художника? Она пишет мой портрет. Я ее нанял.
   - Да знаем мы, какой из нее художник, - усмехнулся Лионейо. -  Алехандро,
она не просто чи'патро. Она балуется темной волшбой.
   - Фильхо до'канна, - процедил Алехандро. - Если  б  я  в  это  верил,  не
заказал бы портрет...
   - Да неужто ты только портрет ей заказал? - Лионейо  укоризненно  покачал
головой. - Брось, Алехандро. Кого ты хочешь обмануть? Знаем мы эту породу.
   - Знаешь? Эйха, Лио, а мне кажется, я знаю породу Серрано. Вы пуще смерти
боитесь потерять должность главного художника. А еще - лишиться первых санов
в екклезии. Я не знаю, что твое семейство ценит выше власти.
   Алехандро окинул остальных суровым взглядом; их явно смутила  и  напугала
внезапная перемена темы. Значит, Лионейо не успел отравить  их  своим  ядом.
Что ж, и на том спасибо.
   - Лио, вот что я тебе скажу. Чем  мазать  дерьмом  настоящих  художников,
лучше принюхайся к работам своего кузена. От них  смердит.  И  вовсе  не  он
будет моим Верховным иллюстратором.
   Это был удар ниже пояса, но Лионейо выдержал его  не  дрогнув.  Алехандро
даже не подозревал, что он настолько хладнокровен.
   - Пей, Лио, - посоветовал наследник герцога. - Разбавь свою желчь горьким
осадком забродившего  вина,  тебе  не  привыкать.  Но  не  вздумай  еще  раз
заикнуться при мне о чи'патро и темной волшбе.
   - И о художниках? - До'Брендисиа ухмыльнулся -  видимо,  хотел  разрядить
атмосферу. - В добрый путь, Алехандро. Навести малютку.., пусть она  напишет
твой портрет. Нам ужасно интересно, на что она способна. - В его  устах  это
не могло не прозвучать двусмысленно, однако Алехандро посмотрел  на  него  с
благодарностью.
   "Эрмальдо До'Брендисиа известный грубиян и похабник, но вовсе не дурак".
   Алехандро  покосился  на  женщину  и  подумал,  что  все  началось  с  ее
появления.
   "Ты тоже не дура, просто тебе спьяну море по колено".
   Пампушка сразу потупилась. Как будто огорчилась, что из-за нее  вспыхнула
ссора.
   Он покачал головой и подумал: "Это я дурак. Нашел развлечение..."
   - Дольчо нокто, - коротко попрощался он и вышел из таверны.
   Изящная ветка яблони, живые, сочные листья. Соблазн, Грезы,  Прославление
Его Величия.
   Лавровый венок, символ Славы и Провидения. Кедр,  олицетворяющий  Силу  и
Одухотворенность. Побег мирта - Способность говорить с усопшими.
   Пальмовая ветвь - Победа.  Сосновая  -  Защита  и  Очищение.  Сливовая  -
Верность.
   И, наконец, грецкий орех, символ Разума и Полководческого искусства.
   Иль-Адиб вынул все это из корзины, с которой ходил на  рынок,  и  бережно
уложил на зеленый шелковый плат. Уложил в строжайшем порядке - магия требует
точности,  иначе  жди  беды.  Листья  и  ветки  ложились  друг   на   друга,
соприкасались корой и прожилками, - чтобы слилась воедино,  перемешалась  их
сила. И вот узор готов. Он безупречен.
   Старик  ощутил  легкие  судороги  в  животе.   Волнение.   Воодушевление.
Согревающее душу предвкушение возмездия.
   "Я так долго ждал, но что такое время для Великого Шатра Акуюба? Терпение
всегда вознаграждается".
   Никто из тех, в чьих жилах текла кровь Пустыни и  кого  знал  старик,  не
обладал таким терпением. И никто из них не дожил до его лет.
   Но теперь кровь обновлена. Пусть  она  не  чиста,  пусть  она  смешана  с
вражьей, но это все же лучше, чем ничего. Кому и знать,  как  не  Иль-Адибу,
что две краски, смешиваясь, нередко дают новый, более  сочный  цвет.  А  тут
рождается совершенно новое волшебство.
   "Оно-то нам и нужно в этом молодом мире.  Старое  себя  не  оправдало,  а
новое даст нам силу. Новая кровь, новая магия, новый Пророк".
   В шатре сгущался, тяжелел воздух. Запах плотно уложенных  друг  на  друга
растений смешивался с ароматами розмарина и шалфея  -  их  расточала  медная
чаша, стоящая  на  полу  возле  шелка.  Непоколебимое  Благочестие,  Память,
Любовь, Мудрость. Они дадут Иль-Адибу силу для служения Акуюбу. Для служения
Тза'абу Ри.
   Он достал  из  кожаной  тубы  свиток  пергамента  -  страницу  священного
писания,  расписанную  великим   мастером   и   преданным   слугой   Акуюба.
Великолепные   краски,   восхитительные   переходы   оттенков,   безупречная
аккуратность черных линий, дивный блеск золота и  серебра.  Чудесный  цветок
Искусства и Волшебства. И теперь узоры Пустыни живут в сердце мальчика.
   Иль-Адиб улыбнулся. Сарио уже не мальчик. Он теперь слуга Акуюба, в  этом
можно не сомневаться.
   Старик развернул и  разгладил  страницу,  прижал  углы  резными  золотыми
фигурками  -  символами  Ордена.  Густая  зелень  шелка  -  священный   цвет
Аль-Фансихирро; в  лингве  оскурре,  в  повторяющихся  элементах  бордюра  -
дыхание Акуюба, Волшебство. Сам по себе текст не обладает магической силой.
   Здесь есть чему поучиться мальчику, вернее, уже не мальчику.  Сарио  даже
сам еще не догадывается, кем он станет.
   "Он немало узнал от меня, но еще очень много ему предстоит узнать".
   Иль-Адиб вдыхал священные запахи,  читал  знакомую  тайнопись  в  сложных
рисунках, недоступную тем, кто обделен внутренним оком. Смотрел на созданный
его собственными руками магический узор и думал о том, что добился успеха.
   Из новых веществ получились новые  краски.  Кровь  тза'абов  смешалась  с
кровью тайравиртцев; Дар ослабленного чумой  рода,  соединясь  с  внутренним
оком Аль-Фансихирро, сотворил совершенно новую силу.
   - Для Тебя, - тихо произнес старик на самом дорогом ему  языке  -  лингве
оскурре, языке Аль-Фансихирро. - Во имя Тебя,  великий  Акуюб,  чтобы  вновь
поселился Ты в сердце Пустыни, в  душе  ее  народа.  Я  создал  Тебе  нового
Пророка. Да внемлет он гласу Твоему; да исполнит он чаяния народа своего; да
станет он могущественнейшим Аль-Фансихирро.
   Курились благовония. Он закрыл старые слезящиеся глаза, но тут же  открыл
- какое-то насекомое укусило в грудь. Хмурясь,  он  раздвинул  полы  халата,
обнажил худую грудь с дряблой кожей.
   Насекомого не было, но между ребрами у сердца выступила капелька крови.
   Старый тза'аб обмер.
   - Нет! Еще рано!
   Капелька набухла и  потекла.  Хрупкие  ребра  раздвинулись  и  хрустнули,
пропуская клинок, который находился далеко от шатра.
   - Слишком рано... - простонал, испуская дух, дряхлый Иль-Адиба.
   И слишком поздно.

***

   Сааведра, вызванная  во  двор,  с  изумлением  и  страхом  уставилась  на
незваного гостя.
   - Что ты здесь делаешь?
   Алехандро растерянно заморгал. Только что он беспрепятственно вошел через
массивные ворота из кованого  железа  под  оштукатуренной  глиной  кирпичной
аркой. Одна узорчатая створка - половина  листа  аканта  -  так  и  осталась
отворенной, словно он подумывал о бегстве. Близился вечер; по обе стороны от
Алехандро свежеющий ветерок  играл  пламенем  факелов.  На  лице  наследника
герцога, на его драгоценностях резвились свет и тени.
   Сааведра тотчас мысленно дала себе подзатыльник  -  думай  что  говоришь.
Пресвятая Матерь...
   - Я хотела спросить, зачем ты пришел? - Она изо  всех  сил  старалась  не
выдать волнение. - То есть я имею в виду... - Голос предательски дрожал. Она
разозлилась на себя и сказала напрямик:
   - Я тебя не ждала.
   - Я сам себя не ждал. -  Он  пристыженно  ухмыльнулся,  теребя  роскошный
кружевной воротник рубашки. - То есть не собирался сюда приходить. Просто..,
пришел.
   Сааведра кожей чувствовала взгляд молчаливого родственника, стоявшего  за
ее спиной. Он был вежлив - не вмешивался. Но и не уходил. Гости не  баловали
Палассо Грихальва вечерними визитами.
   А сыновья герцогов не бывали здесь со времен нерро лингвы. Ни разу.
   И вот это случилось...
   "Да, вежливость.  Я  должна  быть  вежливой.  Есть  правила,  специальный
протокол, от меня почти ничего не зависит".
   - Не желаете освежиться? Не угодно ли пройти  в  солярий?  Он  отказался.
Запоздало стащил с пышной черной шевелюры синюю бархатную шляпу с пером.
   - Я думал.., ты не откажешься со мной прогуляться.
   - Прогуляться? С тобой? Сейчас?
   "Вот это сюрприз. Матра Дольча, да какая  блоха  тебя  укусила?  Ты  хоть
представляешь себе, о чем просишь?"
   Снова разозлившись на себя, Сааведра сказала с вымученной улыбкой:
   - Вообще-то я собиралась лечь в постель... - И осеклась.  "С  ума  сошла!
Говорить о постели с мужчиной... С ним!"
   - Кабесса бизила, - пробормотала она. Алехандро услышал и улыбнулся.
   - И я. Рад видеть, что ты смущена не меньше меня. Это он-то  смущен?  Она
едва не прыснула. Алехандро никогда не смущается.
   - Так в чем же дело? - И тут она ляпнула:
   - Опять сложности с женщиной?
   Он покраснел. "Милая Матерь, когда же я возьмусь за ум?"
   - Эйха, не обижайся. Граццо.
   - Да что ты, какие обиды, - сказал он, не поднимая глаз.  -  Да,  дело  в
женщине, но это вовсе не то, о чем  ты  подумала.  Может,  я  и  впрямь  зря
пришел... Может, я просто дурак. Мы ведь договаривались, что ты будешь  меня
писать, а не выслушивать нытье...
   Алехандро снова залился краской, смял бархатную шляпу  в  сильных  руках.
Запустил пальцы в нечесаные волосы.
   "Надо было остаться в таверне. Пресвятая Матерь, ну почему  все  идет  не
так?"
   Он криво улыбнулся.
   - Твоя овчарка не будет против, если я все объясню тебе с глазу на  глаз?
А то перед двумя Грихальва сразу мне не по себе.
   - Овчарка? - растерянно переспросила она и резко повернулась. - Бенедисо,
не волнуйся. Кто-кто, а дон Алехандро не сделает мне ничего плохого.
   Губы Бенедисо тронула улыбка.
   - Пожалуй, - пробормотал он и скрылся  в  доме.  Сааведра  повернулась  к
герцогу.
   - Ну вот. Ушел.  Больше  некого  стесняться.  Доволен?  Алехандро  тяжело
вздохнул.
   - Это зависит...
   - От чего?
   - От тебя. Или от меня. Но я больше не могу ждать. И так слишком долго...
   - Что - слишком долго? - Ее выдержка трещала по  швам.  -  Слишком  долго
молчал о том, что тебе не нравится моя работа? "О Матра, это  здесь  ни  при
чем. Что я несу?" Она судорожно сглотнула и понесла дальше:
   - Не хочешь, чтобы  я  тебя  писала?  А  ведь  портрет  почти  готов.  Он
изумленно смотрел на нее.
   - Эйха! Нет! Ты  работаешь  превосходно!  Великолепный  художник.  Такого
красавчика  сделала  из  кривозубой  кабессы  бизилы.  -  В  улыбке  блеснул
знаменитый зуб и сразу спрятался под иронично-самоуничижительной  маской.  -
Нет, твоя работа тут ни при чем, если не считать того, что оригинал портрета
хочет попросить об одной услуге.
   Успокоенная, обезоруженная, Сааведра улыбнулась.
   - Ты же знаешь, я для тебя  все  что  угодно  сделаю.  В  оленьих  глазах
вспыхнул огонь.
   - Номмо Матра эй Фильхо! - выпалил Алехандро.  -  Я  верил,  что  ты  это
скажешь.
   Он подался вперед, чтобы обнять ее, прижать к себе, поцеловать алый  шелк
ее губ.
   И тут Сааведра обнаружила, что смущение исчезло бесследно. А чуть позже и
робость. Зато появились другие чувства, но они ей нисколько не мешали.

***

   В сумрачных глубинах Палассо Грихальва, над кречеттой, где вершились дела
семьи, был чулан;  там-то  и  заперся  Сарио,  чтобы  заняться  собственными
делами. На краю лестницы - как в день его тайной встречи с Раймоном - стояла
лампа; только она и освещала этот крошечный мирок. Под мышкой  Сарио  принес
маленький портрет в раме, завернутый в дорогой зеленый шелк, а поверх  шелка
- в мешковину. И шелк, и мешковина полетели на пол, наполняя чулан  запахами
мака, конопли и кипариса.
   Сарио опустился на колени, прислонил портрет к стене. Вгляделся.
   "Превосходная работа. Совсем как живой. И никто не знает имя объекта.  Ни
одна живая душа".
   Сарио произнес имя, затем чуть растянул губы в улыбке.
   - Тот, кому я верю, дал мне право действовать,  как  я  сочту  нужным,  -
объяснил он портрету. - А тебе я верить боюсь.  Мы  с  тобой  видим  будущее
по-разному.
   Он медленно поднес к свету  нож  с  тонким  лезвием.  Оно  блеснуло.  Как
льдинка.
   - Я не тот, за кого ты меня принял. Я не стану тем, кем  ты  хочешь  меня
сделать. Но ты на многое открыл мне глаза, в твоей науке великая сила, и  во
мне она не умрет. Твой конец - это мое начало.
   Труднее всего было добыть кровь. Пришлось разыграть сценку:  споткнуться,
упасть на старика,  царапнуть  длинным  ногтем.  Крови,  засохшей  под  ним,
хватило.
   Сарио взялся левой рукой за раму, другой поднес  к  холсту  нож.  Да,  не
сразу и не без труда он собрал все необходимые ингредиенты. Но старик  прав:
для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного.
   С этой минуты начинается второй этап его жизни. Восемнадцать лет -  ничто
для такого старца, как Иль-Адиб, последнего из тайной и могущественной касты
воинов  и  волшебников.  Остальные  погибли  в  войнах  с  Тайра-Вирте.   Их
выкрадывали из Великого Шатра Акуюба, пока  Иль-Адиб,  самый  юный  из  слуг
Бога, не покинул свой беспомощный, сломленный  народ,  чтобы  найти  останки
Кита'аба и возродить орден. Для этого пришлось отправиться к  врагам,  в  их
столицу, - так велел Акуюб. И  разыскать  человека,  наделенного  внутренним
оком.
   Сарио улыбнулся. Внутреннее око. Луса до'Орро. Двойное благословение.
   А третье благословение дал Раймон - сделать то, что должен сделать.
   Сарио медлил. Во рту пересохло. Сейчас  все  изменится  раз  и  навсегда.
Сейчас он сожжет за собой мосты.
   Но внутреннее око не для того дается, чтобы  выбрасывать  его  в  сточную
канаву. Не для того дается Свет, чтобы сидеть и ждать, пока он погаснет.
   Сарио