чному лицу, сколько лет прожила на свете Премиа Санкта.
   - Ну конечно, - ехидно сказала она, - ваша святыня - Золотой Ключ. Подчас
кажется, он для вас дороже Матры эй Фильхо.
   - Нет, он не дороже Матери с Ее Святым Сыном. Но  дороже  екклезии  с  ее
грязными интригами.
   - Екклезия - это и есть... - Она осеклась.
   - Ну конечно. - Настал его черед источать яд. - Сейчас  ты  скажешь,  что
екклезия  -  это  и  есть  Матерь  с  Сыном.  Но  ведь  это  по  сути  своей
богохульство, ересь. Или я не прав? И какой кары, по-твоему,  оно  достойно?
Чумы? Новой нерро лингвы?
   - Номмо Матра эй Фильхо, - прошептала она, воздев очи горе. - Молю, дайте
мне сил...
   - ..извести  род,  который  ты  ненавидишь,  который  считаешь  нечистым.
Опомнись, женщина! Мы всего лишь жертвы.
   - Потомки шлюх! - процедила она. - Все  те  женщины  -  шлюхи.  "Спасение
полонянок" это доказывает! И тут Раймона осенило.
   - Откуда ты? - спросил он. - Из какого рода?
   - Мой род - екклезия. Мое имя - Премиа Санкта.
   - А раньше? Ладно, не надо. - Он горько усмехнулся. - Не  утруждай  себя.
По-моему, я знаю ответ. - Помолчав немного, Раймон спросил:
   - А что, Премио Санкто тоже Серрано?
   В темных глазах зажглись лютые огоньки.
   - Бассда! - прошипела она. - Я не желаю слышать твои мерзкие речи!
   Раймон поднял руку и спокойно сказал:
   - Выход там. Я полагаю, сейчас ты им воспользуешься. Адеко. Когда женщина
ушла,  а  вместе  с  ней  комнату  покинула  злоба  и   скверна   застарелой
междуусобицы, Раймон Грихальва снова повернулся к смертному одру, снова - на
этот раз осторожно - опустился на ветхий и тонкий ковер,  склонил  голову  и
зашептал  простенькую  молитву  -  из  тех,  что  не  найдешь  ни  в   одном
молитвеннике екклезии.
   - Матра эй Фильхо.., примите душу его, ибо не жалел он  себя  в  служении
Вам, и герцогу, и своей семье.
   Пятьдесят один год. Для иллюстратора - немалый век.

***

   Шатер представлял собой несколько щитов из ивовых прутьев и  тростника  и
двух слоев ткани. Нижний слой -  жиденькое  рядно,  а  верхний  -  добротный
холст, плотный, промасленный, способный защитить и от осенних дождей,  и  от
зимней стужи. Сейчас этот слой, аккуратно скатанный, лежал у верхушки шатра.
Не бог весть что, но все-таки жилище, и вдобавок украшенное  многочисленными
зелеными флажками с хитрыми узорами.
   В центре Мейа-Суэрты.
   Сарио впервые оказался на этой  улице  -  Грихальвы  старались  держаться
поближе к своему Палассо и кварталу художников. Но  сегодня,  в  день  Фуэги
Весперры, он нарочно  пошел  куда  глаза  глядят,  презрев  обычай  семьи  и
трусость Вьехос Фратос, сделавшую его  парией.  И  наткнулся  на  тза'абский
шатер - совершенно инородное тело в этом городе. Как странно, что  никто  не
обращает на него внимания.
   У Сарио это просто не укладывалось в голове. Он-то сразу  заметил  шатер,
едва свернул за угол. Тотчас в глаза бросились  цвета,  узоры,  плетение.  И
захотелось узнать, как шатер удерживается на булыжниках и утоптанной  земле.
Наверняка привязан к невидимым колышкам. По городским улицам  часто  носится
сильный ветер, завывает,  срывает  навесы,  опрокидывает  торговые  палатки,
сдирает покровы с телег. А уж с легким шатром он бы запросто справился.
   Странно, что шатер устоял в праздничный  день.  Странно,  что  он  вообще
стоит в этом городе. Однако в нем было на удивление тихо, хотя сквозь редкую
холстину просматривался толпящийся люд. Как будто уши залеплены воском,  все
на свете звуки превращаются в ненавязчивый гул - что-то вроде жужжания  пчел
вокруг далекого улья.
   "Странно, - рассеянно думал Сарио. - Кругом столько  пьяных,  а  ткани  и
каркас целехрньки..."
   Он стоял на коленях. Под ним лежал ковер со  сложным,  необычным  узором;
загадочные  вещи,  стилизованные  растения  -  все  довольно   мудреное   на
тайра-виртский вкус. И цвета... Эйха, что за цвета! Ядовитые, режущие  глаз.
Сарио знал, что такие цвета существуют, но никогда ими не  пользовался,  ибо
предпочитал мягкие тона. Разглядывая ковер, он  узнавал  под  ветхим  ворсом
краски  чужой  страны:  густую  желтизну  окиси  железа,  нежность  розового
песчаника, сочный, на грани фиолетового цвета, багрянец, синие и зеленые швы
- невидимые, даже  если  всмотреться,  но  ощутимые.  Как  искусство...  Как
страсть...
   Взор Сарио, привычный к приглушенным тонам вездесущих кирпичных  стен,  к
мейа-суэртским глине и булыжникам, к выбеленной  солнцем  лепнине,  к  охре,
жемчугу и слоновой кости, снова и снова возвращался к ковру.  Юный  художник
изучал цвет, композицию, тему... Нет, тема ему не давалась. Хоть он и  знал,
что она есть. На это указывали повтор некоторых элементов, а также  вереницы
дуг  из  переплетенных  растений  -  настолько  рельефных,  что  можно  было
разглядеть стебли, листья, лепестки. Сарио чувствовал, что способен  понять,
уловить тему. Все-таки он годами учился видеть целое в  огромных  скоплениях
самых что ни на есть замысловатых символов.
   Внезапно  пришло  инстинктивное  утилитарное   решение:   "Мне   бы   это
пригодилось". А затем родилось открытие: в полутонах силы не меньше,  чем  в
ярких красках.
   Разум уже нашел себе работу: набросок к новой  картине.  Блеклый,  унылый
фон, слабые тона - совсем не такие, как те,  которые  он  изображал  раньше.
Если писать портрет, с цветом и оттенками кожи  придется  повозиться  особо.
"Милая Матерь... - Он провел пальцем по стеблю, вьющемуся от его  колена.  -
Как бы мне это все пригодилось..."
   Сарио глянул на полог, за которым раздавался шум. И сквозь  рядно  увидел
окружающий мир. И старика с Сааведрой.
   От его рассеянности, отрешенности не осталось и следа. Опять -  смятение,
тревога, непонятный страх и наряду со всем этим растущая противоестественная
тяга. "Что он говорил?.. Что он мне сказал?" Но рассудок  оказался  бессилен
ответить - его обуревали новые мысли, странные мысли, обрывочные, сумбурные,
дерзкие. "Что мне говорил этот муалим?.."
   Муалим? Нет! Эстранхиеро.  Иноземец.  Чудаковатый  и  загадочный  старик,
ведущий странные речи.
   Муалим. Да... Что объяснял старик?  Цвета?  Узоры?  Сарио  вновь  опустил
глаза. "Он меня учил. С помощью этого ковра".
   Шатер был достаточно необычен и живописен, чтобы привлечь внимание юноши.
Когда же перед ним появился старик и любезно  предложил  войти,  он  сначала
удивился, а вскоре согласился с восхищением и благодарностью.  Потом  сказал
чужеземцу, что по пути заметил в толпе Сааведру, и старик отправился за ней.
   И вот она здесь, и у Сарио гораздо спокойнее на душе. Она его поймет.
   Старик поднял полог и галантно указал на вход, но она  колебалась.  Сарио
встал; яркие солнечные лучи ворвались в шатер, и Сарио заморгал.
   "Ведра всегда меня понимала".
   Полог упал, и снова  воцарился  рассеянный  свет  -  мягкий,  бессовестно
льстивый. Сарио увидел целую гамму чувств  на  ее  лице:  в  красивых  серых
глазах, высоких, резко очерченных скулах, четких контурах подбородка. Густые
черные  брови  выдавали  озабоченность,  а  поджатые  губы   -   непривычную
суровость. Ему вдруг захотелось, чтобы это лицо  смягчилось,  чтобы  исчезла
тревога.
   - Луса до'Орро, -  прошептал  он.  -  Надо  же,  совсем  забыл.  Излишняя
сосредоточенность и целеустремленность мешали ему смотреть глазами  мужчины,
а не художника.
   Но он-то знал. Его тело знало. Разве  он  ребенок,  разве  он  неуклюжий,
простодушный меннино, чтобы этого не замечать? С тех пор как его Признали по
канонам семьи, прошли целые годы, в его  постели  побывали  четыре  женщины,
способные рожать, каждая провела с ним несколько ночей, и ни одна не  зачала
от него. Однако все они остались им довольны.
   Он стерилен, но не бессилен. Так и  сказал  ей  однажды.  Снова  и  снова
доказывал это себе - всякий раз, когда желал провести  ночь  с  женщиной,  -
даже  слишком  часто,  чтобы  сила  чресел  успевала  переплавиться  в  силу
творчества.
   Только она его понимала. Одна  в  целом  мире.  Сарио  вознамерился  было
рассказать, что произошло, что сообщил ему старик; привычно поделиться с ней
новостями и мыслями.  Но  не  успел.  Сааведра  настороженно  покосилась  на
старика, а затем посмотрела на Сарио в упор. И он понял, что ей страшно.
   - Тебя вызывают, - торопливо сказала она. - Семинно Раймон.
   - Подождет, - буркнул он. Сааведра опешила.
   - Сарио...
   - Ведра, он подождет. - Сарио хотел произнести вовсе не это  и  вовсе  не
таким тоном, резким, как удар хлыста. Но его уже несло; он чувствовал, видел
завершенность, целостность - словно картина, уже кем-то созданная до него, а
потом разорванная в клочья, вдруг восстановилась. Он с  недоумением  заметил
на лице  старика  удовлетворение  и  спокойствие.  -  Этот  человек  кое-что
рассказал...
   - Что? На тайном языке? В его тайном шатре?
   - Тайный шатер? Ведра, что тут тайного?
   - Я его не видела, пока не вошла.
   - А я видел. С конца улицы.
   - Да, ты видел, - кивнул старик. - Акуюб одарил тебя внутренним оком.
   - Тебя вызывают,  -  повторила  Сааведра  непререкаемым  тоном.  -  Матра
Дольча, Сарио, да неужели ты забыл, кто ты такой? - Легким движением  головы
она указала на его цепочку с Ключом, зарывшимся  в  грязные,  мятые  кружева
рубашки. - У нас обязанности перед семьей, нельзя ими пренебрегать.
   - И зачем же я так срочно понадобился семинно Раймону? Она снова  бросила
на старика настороженный взгляд и неохотно ответила:
   - Не знаю. Но он был совершенно не в себе.
   - Он - Вьехо Фрато. Кто из них в себе?
   - Сарио!  -  Ее  нежно-розовое  лицо  покрылось  густым  багрянцем,  зато
побледнели желваки. - Этот человек - эстранхиеро!
   - Но не здесь, - спокойно и твердо сказал старик. - Не у себя дома.  Там.
- Он указал на полог. - Да, я эстранхиеро, как и вы, между прочим. Ведь вы -
моей крови.
   - Твоей крови?! - Изумление. Гнев. Смятение. - Я Грихальва...
   - И чи'патро, - напомнил Сааведре старик. - Вы оба чи'патро. А я - нет. Я
могу назвать все поколения моих предков, вплоть до Великого Шатра Акуюба. Но
на самом деле вы не те, кем себя считаете. Вы - нечто большее.
   - Тза'аб, - прошептала Сааведра. - Вот кто ты. Я  узнала  тюрбан,  видела
такой же на картине... Пьедро,  "Смерть  Верро  Грихальвы".  Только  твой  -
другого цвета.
   - Ай! Я разоблачен! - Оказывается, старик сохранил большинство  зубов.  И
теперь они блеснули в ухмылке. - Цев'рейна, умоляю, дай мне время...
   - Нет у меня времени!
   Наметанный глаз художника уловил, что Сааведра одновременно побледнела  и
почернела: побледнели кожа и губы, почернели зрачки.
   - И у него нет времени. - Она резко обернулась  к  Сарио.  -  Тебя  зовет
семинно Раймон.
   - Подождет, - донесся старческий голос, словно запоздалое эхо. -  Честное
слово, вы увидите во всем этом смысл. Обещаю.
   - А чего стоят твои обещания? - Сарио не помнил, чтобы Сааведра вела себя
так грубо и капризно со старшими. - Ты для нас  никто!  Эстранхиеро,  чужак.
Враг!
   - Для вас я ни то, ни другое, ни третье. Для тех, кто в этих стенах,  под
моей крышей, дышит со мною воздухом, выдыхаемым самим Акуюбом, я не враг.  -
Старик взирал на нее без негодования и  обиды.  -  Дети  Златого  Ветра,  вы
вернулись домой. И по меньшей мере один из вас уже никогда не  отобьется  от
родного стада.

Глава 13

   Сорок три прожитых года не лишили  герцога  Бальтрана  природной  силы  и
грации. Он легко перекинул правую ногу через луку седла, при этом повернулся
и высвободил левую стопу из стремени. И вот он  уже  стоит  на  полусогнутых
ногах, балансируя руками как фехтовальщик.  Премио  чевайо,  учивший  его  с
детства верховой езде, не знал этого приема; Бальтран сам изобрел его, когда
стал постарше,  -  для  экономии  времени.  Энергичному,  деятельному  юноше
претила церемониальная медлительность. И теперь,  спрыгнув  с  коня  вопреки
всем правилам и традициям, Бальтран до'Веррада снова  ощутил  себя  молодым,
несмотря на легкую боль в коленях. Выгоднее демонстрировать бодрость и силу,
чем жаловаться на первые проявления костной лихорадки - сущего наказания для
города, построенного так близко от болот. Особенно от  этой  хвори  страдали
Грихальва.
   Вот уж кому не позавидуешь, так это Грихальва -  злосчастному,  хиреющему
роду.
   Один повод в серебряных фестонах лежал  на  шее  жеребца,  другой  герцог
подал молодому конюху, выбежавшему из конюшни принять господского скакуна.
   Бальтран не стал ждать, когда его спутник, подъехавший следом,  спешится.
В проворстве юноша не уступал отцу,  чего  нельзя  было  сказать  о  грации.
Слезая с коня, он зацепился шпорой за стремя и чуть не  упал;  тем  временем
герцог как ни в чем не бывало шагал по мощенному плитами внутреннему двору и
стягивал кожаные перчатки. Алехандро торопливо сунул повод конюху и бросился
вдогонку за отцом.
   Оба были высокого роста, но у герцога за плечами осталось гораздо  больше
лет, чем у его  наследника;  Бальтран  давно  успел  приноровиться  к  своей
широкой поступи.
   - Патро...
   - Кажется, я тебе уже сказал. -  Пыльные  перчатки  упали  на  протянутые
ладони слуги, вышедшего из Палассо навстречу  герцогу  с  сыном.  -  Нет,  и
точка.
   - Но...
   - Алехандро, на то есть причины. Ты хоть представляешь,  что  бы  сказала
мать?
   Теперь Алехандро шел рядом, нога в ногу, легкая походка обещала,  что  он
обретет отцовское изящество движений - конечно, если когда-нибудь перестанет
расти.
   - А разве ей обязательно знать?
   - Нет, Алехандро, ей не обязательно это знать, но она все  равно  узнает.
Женщина есть женщина. Сначала узнают слуги - твои и твоей  любовницы,  затем
их друзья, затем друзья друзей, затем фрейлины  герцогини  и,  наконец,  она
сама. А уж она найдет, что нам с тобой сказать.
   - Я могу ее куда-нибудь увезти.
   - Родную мать? - Ужас на лице сына вызвал у Бальтрана ухмылку. - Ну,  ну!
Эйха, ты что, шуток не понимаешь? - Не укорачивая шаг, он  стал  развязывать
шнурки кожаного охотничьего камзола. - Хотя, конечно,  ничего  смешного  тут
нет,  уж  я-то  знаю.  Когда  мальчик  впервые  в  жизни  хочет  обзавестись
содержанкой, это дело нешуточное. - Он справился со шнурками, снял камзол  и
бросил в ловкие руки камердинера. - Алехандро, я не против, чтобы  ты  завел
подружку. Я всего лишь советую найти другую женщину.
   - Патро, но я хочу ее...
   - Почему? Потому что она показала тебе  мир,  где  ты  раньше  не  бывал?
Потому что подарила тебе чувства, которых ты раньше не испытывал и  даже  не
подозревал, что они существуют?
   Бальтран, заметил, как побледнел его сын, как напряглись мышцы его  лица,
и, ощутив жалость, остановился.
   - Матра, я  понимаю...  Да,  Алехандро,  я  понимаю.  Но  -  нельзя.  Это
исключено.
   - Но ведь я наследник... И если я чего-то хочу...
   - Алехандро! - Бальтран  понял,  что  его  терпение  на  пределе.  -  Да,
Алехандро, ты действительно наследник, и в этом мире тебе доступно  очень  и
очень многое. Но прежде чем добиваться исполнения своих желаний,  наследнику
необходимо как следует подумать.
   - Патро, я уже подумал.
   Мокрая от пота рубашка липла к телу, но герцог жестом  велел  камердинеру
уйти. Не раздеваться же посреди двора.  Хотя  сын,  похоже,  готов  семенить
вслед за ним по всему Палассо и подобострастно заглядывать в глаза.
   - Да, Алехандро, ты подумал. Не сомневаюсь. Но кое-чего  ты  все-таки  не
учел.
   - Кое-чего? - Зацепившись за это слово, Алехандро осмелел, несвойственное
ему смирение уступило холодной настойчивости. - Кое-чего? Она мне  нужна.  А
тебе нет. Да о чем тут спорить?
   - О политике.
   - Но она же содержанка, а не принцесса... При чем тут политика?  Бальтран
отвязал грязные манжеты  и  стал  закатывать  рукава,  обнажая  мускулистые,
загорелые предплечья.
   - Алехандро, она была моей любовницей. И вдобавок  она  Серрано.  И  если
переберется из моей постели в твою, ей будет трудно выйти замуж,  тем  более
за состоятельного дворянина.
   - Патро, у тебя же сейчас  другая  женщина,  -  упрекнул  его  сын.  Отец
беззлобно ухмыльнулся.
   - Верно. Может быть, это даже твоя мать.., впрочем, тебя это не касается.
Подумай еще раз, хорошенько подумай о последствиях. Если Гитанна Серрано  из
рук герцога перейдет в руки наследника...
   Ведь дело не только в том, что подумает твоя мать. Главное,  как  на  это
посмотрит двор.
   - Да кому какое дело, с кем я сплю?
   - Всем без исключения. Такова жизнь. Вот если бы речь шла о  какой-нибудь
простушке, по-собачьи преданной хозяину... Но  Гитанна  не  из  таких.  Нет,
Алехандро, тебе нужна женщина для любовных  утех,  а  не  для  интриг.  Если
решишь найти себе такую -  вот  тебе  мое  отеческое  благословение.  Но  не
советую искать ее в Палассо.
   - Патро...
   - Бассда, Алехандро! Оставим эту тему.  Я  своего  решения  не  переменю,
Гитанна Серрано не будет твоей содержанкой. Она помогла тебе стать мужчиной,
и за это ей спасибо, а теперь лучше поищи себе  другую  милашку  -  чтобы  в
постели не скучать. Да неужели мало красоток среди до'Брендисий или  в  роду
до'Кастейа? Серрано и так забрались  высоко,  довольно  с  них.  Сарагоса  -
Верховный иллюстратор, Катерин - Премиа Санкта.., да еще и  Гитанна  в  моей
спальне! Не слишком умно  с  моей  стороны,  но  я  без  памяти  влюбился  в
меннино... Сам не ожидал, что она столько продержится. Эйха,  что  было,  то
было. А теперь я не могу сместить ни Сарагосу, ни Премиа Санкту...
   - Поэтому решил сместить Гитанну. Герцог от души рассмеялся.
   - Да, гораздо проще выгнать содержанку, чем Верховного  иллюстратора  или
Премиа Санкту. Для этого вовсе не обязательно умирать.
   - Но почему ты решил ее бросить? Из-за интриг? С лица  Бальтрана  исчезла
улыбка.
   - Я ее бросил, потому что мне надоели вечные заговоры  против  Грихальва,
вечные требования, чтобы  я  лишил  этих  бедолаг  охранной  грамоты.  Матра
Дольча, мало, что ли, я этого наслушался от  Премиа  Санкты?  И  вдобавок  я
предпочел  Гитанне  другую  женщину.  -  Он  пожал  плечами.  -  Видишь  ли,
Алехандро, когда в твоем распоряжении огромнейший выбор вин, надо стремиться
к тому, чтобы перепробовать их  как  можно  больше,  и  только  после  этого
отобрать самые подходящие для десерта.
   Голос его смягчился, в нем появилась  легкая  ирония;  он  вспомнил  свою
пылкую  юность  и  то  невменяемое  состояние,  в  которое   его   приводили
унизительные отказы.
   - Алехандро, я тебя уверяю: ты в нее не влюблен. Просто это  твоя  первая
женщина, и вполне естественно, что ты  ею  увлекся.  Эйха,  кто  из  нас  не
привязывался к первой любовнице? - Он улыбнулся, вспомнив Тринию,  сложенную
как богиня и щедрую на ласки. - Но  придет  другое  время,  появится  другая
женщина, и ты поймешь разницу.
   - Единственная? Единственная женщина, патро?
   - Единственная, - задумчиво подтвердил Бальтран. - Однажды я  это  понял.
Мгновенно.
   - И это была не мама?
   - Эйха, нет... Алехандро, я очень хорошо отношусь к твоей матери,  уважаю
ее, даже восхищаюсь ею. Но все-таки по-настоящему я любил не ее. Та  женщина
давно умерла.
   - Умерла? - переспросил ошеломленный наследник.
   - Рожая мальчика, который мог бы стать тебе братом. Герцог поднял голову,
бросил взгляд на солнце. Та боль давно прошла.
   - Регретто, фильхо мейо, но мне надо освежиться. Скоро нас почтут визитом
послы Пракансы, не могу же я выйти к ним в таком виде.
   - Праканса? Думаешь, предложат переговоры?
   - Предъявят требования, - сухо ответил отец, поворачиваясь к  Палассо.  -
Пракансийцы только и умеют что требовать.
   - Патро, а чего они хотят?
   Бальтран помолчал, затем хлопнул сына по плечу.
   - Фильхо мейо, тебе еще рановато забивать этим голову. Ты теперь мужчина,
вот и получай удовольствие. А с  тонкостями  дипломатии  я  еще  успею  тебя
познакомить.

***

   В тишине и  уюте  солярия,  хранившего  память  о  множестве  приятных  и
поуч