- Ага! Эйха, вот видишь? Мы с тобой не так уж несхожи.
   - Но я не поставил перед собой такой задачи. -  Снова  в  голосе  Раймона
появилась мягкая ирония. - Если бы  завтра  Бальтран  до'Веррада  умер,  то,
может быть... Но он не умрет, разве что  от  руки  убийцы,  да  и  это  мало
вероятно - народ его любит и в обиду не даст. Нам остается ждать, когда  его
сын получит власть и назначит нового Верховного иллюстратора,  а  я  к  тому
времени буду слишком стар.
   Сааведра утверждала, что Сарио довольно часто выходит из себя, что люди в
первую очередь обращают внимание на гнев, а не на значение его слов. Не  без
напряжения воли Сарио превозмог злость и вооружился здравым смыслом.
   - С детства нам внушают, что мы больше годимся для  живописи,  чем  любой
другой род в Тайра-Вирте. Но если у кого-нибудь из нас появится мечта  стать
Верховным иллюстратором, его обязательно накажут.
   - Не за мечту, - сказал Раймон. - За своенравие. За непочтительность.  За
слишком  откровенные  сомнения..,  опасные  сомнения  в  устоях  семьи.   За
несоблюдение компордотты. За стремление  взять  судьбу  Дара  в  собственные
руки.
   - Но ведь это мой Дар...
   - Нет, Сарио, это наш Дар. - В голосе Раймона появился холодок.
   Все-таки он - иль семинно и действует по поручению Вьехос Фратос.
   - Вот за что ты понес наказание. Это не твой Дар, не твоя цель,  не  твое
предназначение,  а  наши!  Рода  Грихальва.   Мы   этого   добиваемся   ради
благополучия семьи, а не ради честолюбия кого-то  одного.  Сарио,  не  имеет
значения. Одарен ты или нет. У  тебя  есть  долг  перед  семьей,  ты  обязан
трудиться вместе с ней ради возвращения того, что когда-то было нашим.
   - И я этого добьюсь! - вскричал Сарио. - Раймон, не сажай меня  на  цепь!
Дай мне выполнить долг, и я  стану  первым  Грихальвой  по  правую  руку  от
до'Веррады со времен нерро лингвы!
   - Позволить, чтобы ты вырвал  бразды  из  рук  законного  герцога?  Сарио
притих. Раймон - человек честный и приятный  в  общении,  из  Вьехос  Фратос
только он и годится для разговора по душам, но сейчас, в этот  поразительный
момент истины, Сарио увидел перед собой незнакомца. Способного язвить  чужое
тело  посредством  картины.  Такого  же,  как  и   все,   скованного   своей
беспомощностью  перед  обветшалыми  суевериями  и  обрядами.  Не   ведающего
подлинной силы... Сарио тихо спросил:
   - Значит, вы этого боитесь? Что я захочу узурпировать власть герцога?
   На лице Раймона пролегли суровые складки. Но голос остался мягким.
   - Когда-то мы сами могли стать герцогами. Народ восхвалял  Грихальву  как
своего спасителя, и сделай мы в ту пору иной выбор, наша  судьба,  наверное,
сложилась бы совершенно иначе. Но  Верро  Грихальва  погиб.  Заслонил  собою
Ренайо до'Верраду от тза'абской стрелы и умер на руках герцога.
   - И тем самым обрек нас на вечную  роль  прислуги,  -  с  горечью  сказал
Сарио.
   Раймон, немного помолчав, объяснил:
   - Ты самый способный из нас, я  еще  не  встречал  Грихальву  талантливее
тебя. Но и опаснее.
   Последнее слово ужалило  как  оса.  Сарио  был  готов  его  услышать,  но
все-таки не ожидал такой боли.
   - И ты меня боишься?
   - Видишь ли, Сарио, та самая сила, которая побуждает тебя к  действиям  и
питает честолюбие - Луса до'Орро, - способна  сломать  тебя,  переделать  до
неузнаваемости. Чтобы честолюбие приносило реальную  пользу,  необходимо  им
управлять. Иначе оно так и останется  не  более  чем  задатком,  эгоистичным
стремлением к первенству.
   - К власти, - сказал Сарио без обиняков.
   "По душам, так по душам. Будем резать правду-матку".
   Раймон смело принял вызов.
   - Да. Стремление к чистой, нераздельной власти. Но однажды на поле  битвы
смерть нашего родича предопределила роль Грихальва в  новом  государстве.  И
это отнюдь не роль правителя.
   Сарио невесело рассмеялся.
   - Если бы Верро не спас Ренайо до'Верраду, мы бы стали  герцогами,  а  не
иллюстраторами.
   - Возможно. Хотя кто знает? Как бы то ни было, мы сделали выбор.
   - Но не для меня.
   - И для тебя, Сарио. Для всех нас.., а тза'абы позаботились о том,  чтобы
мы не передумали.
   Сарио понял, что имеет в виду семинно.
   - Похитив женщин из нашей семьи и наделав нам ублюдков?
   - Чи'патрос, - Спокойно поправил Раймон. - Наших Предков.
   - Которых все презирали и ненавидели, особенно екклезия!
   - Да, тза'абы обесчестили тех женщин, но пятно позора  легло  и  на  нас.
Тза'абы были врагами, язычниками, из-за них мы теперь  меченые,  наша  кровь
считается нечистой... И за это нас поносят недруги, к  которым  судьба  была
милостивее. - Раймон аккуратно занавесил картину парчой,  спрятал  опаленный
образ юноши, чьим  талантом  восхищались  и  чьих  устремлений  пугались.  -
Екклезия не скрывала, что считает нас полукровками. Это одна из  причин,  по
которой нас ненавидят. А о других причинах ты и сам знаешь. Мы не такие, как
все, и эта непохожесть внушает священникам страх.
   - Лицемерные ослы в рясах!
   - Не все. Многие веруют искренне. Но важно другое: пока екклезия называет
нас порчеными, в это будет верить народ. - Раймон  помолчал  секунду-другую,
дабы восстановить душевное равновесие, и продолжал:
   - Сарио, есть и еще кое-что. Сила правителей  -  в  их  жизнеспособности,
долголетии. У нас - ни того ни другого.
   - Когда-то было и то, и другое.
   - Но Матра эй Фильхо прогневались на нас и  отняли  силу.  Пойми,  Сарио,
нерро лингва была  для  нас  карой...  Мы  переступили  грань  дозволенного.
Возгордились. И за это были повергнуты в ничтожество.
   - Раймон, - Сарио уже не мог сдержаться, - Матерь с ее младенцем Сыном  в
самом деле так сказали?
   Вопреки его ожиданиям Раймон  ответил  без  гнева  и  враждебности,  а  с
невероятным спокойствием, которое вызвало у юноши зубовный скрежет.
   - Подлинный иллюстратор понимает и радостно приемлет священные  знамения,
как бы они ни выглядели.
   - Но...
   - Бассда! -  Отбросив  дружеский  тон,  Раймон  плавно  прошел  вперед  и
остановился в шаге от Сарио. - Дураком меня  считаешь?  Конечно,  ты  вправе
думать что угодно... Но неужели ты способен хоть  на  миг  поверить,  что  в
семье Грихальва один лишь ты лелеешь великие замыслы? Что только  твоя  Луса
до'Орро рвется на свободу?
   - Но почему тогда...
   Внезапно Раймон, вопреки обыкновению и нисколько не рисуясь, задрал левый
рукав камзола и манжету рубашки.
   - Сарио, ты идешь по моим стопам! Даже прозвище твое -  Неоссо  Иррадо  -
носил когда-то и я.
   Разумеется, Сарио не мог не взглянуть  на  обнаженное  запястье.  На  его
внутренней стороне виднелся рубец - сизый след глубокого пореза.
   - "Наименьшая кара", -  грустно  произнес  Раймон.  -  Конечно,  те,  кто
настоял на ней, давно лежат в могиле; они уже тогда дышали на  ладан.  Но  я
могу тебе сказать только то, что они сказали мне: своенравие и  непокорность
семье не служат. И мириться с ними нельзя.
   Сарио облизал губы - И поэтому они погасили твой огонь.
   - Погасили? Разве ты не видел мои последние работы? - Бледность его  лика
не уступала белизне его батистовой рубашки. -  Нет,  Сарио,  не  "погасили".
Перенацелили. И я пришел к выводу: если можно сослужить хоть малейшую службу
нашей многострадальной семье, то надо радоваться и этому.
   - Я не хочу радоваться этому, - запротестовал Сарио. - Я хочу большего.
   - Ну, а коли так, - сказал Раймон с горечью, противоречащей его улыбке, -
я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя.
   Сарио хотел что-то сказать, но иль семинно, мотнул головой, давая понять,
что разговор закончен.
   - Прошу извинить, граццо. У меня дела. - Он направился  к  выходу,  молча
отворил и затворил за собой дверь.
   Шипя и дрожа, как рассерженный кот, Сарио подождал, пока  уляжется  гнев.
Затем подошел к мольберту и откинул парчу  с  автопортрета,  не  отвечавшего
всем  требованиям,  которые  предъявлялись  к  испытательной   работе   юных
претендентов на членство в мужской элите рода Грихальва.
   Власть. Но недостаточная.
   Сарио с удовлетворением  разглядывал  картину.  Не  о  чем  беспокоиться.
Вьехос Фратос ему не опасны. Чего бы ни требовали от него. Как бы ни боялись
его.
   Он улыбнулся своему автопортрету.
   - Верро Грихальва был глупцом.

***

   Гитанна Серрано не могла  оторвать  взор  от  бесценного  зеркала  -  его
подарил герцог в память о  их  первой  астравенте  тайра-виртском  празднике
"звездного ветра", поры, когда с неба сыплются звезды и попадают  в  зеркала
влюбленных. Правда, это зеркало в ритуале не участвовало - оно было  слишком
большое, слишком красивое, слишком дорогое. Оно  лишь  напоминало  о  первой
ночи, которую герцог и Гитанна провели вдвоем.
   С тех пор миновало так много ночей, так много астравент. Гитанна  изучала
каждый квадратный дюйм лица, беспощадная к себе, как  беспощаден  мужчина  к
врагу на поле брани. По сути, лицо и было врагом, уставившимся на нее  через
посеребренное стекло, постоянно напоминающим о бренности женской красоты.
   Где она, восхитительно свежая,  пышущая  бодростью  и  здоровьем  молодая
женщина, которая дала соблазнить  себя  в  астравенту,  едва  оказалась  при
дворе? Ее больше нет. Растратила юность на войны, где оружием служат  слова,
а стратегическими планами - дворцовые интриги. Зима, лето, зима,  лето...  И
пусть не приходится думать о  подвозе  продовольствия  и  фуража,  о  зимних
квартирах, о наборе пополнения. Только о подступающей старости, об  уходящей
красоте. Но разве от этого легче?
   Она со страхом думала, что война  проиграна,  близится  последняя  битва.
Семь лет он приходил к ней, семь лет после той первой ночи, когда оказал  ей
честь, когда возвысил ее над  всеми,  сделав  своей  любовницей.  Семь  лет,
превративших девушку в старуху.
   Гитанна поморщилась. Мужчины просто стареют.  А  женщины  превращаются  в
старух.
   В ее локонах не пробивалась седина. Помады и лосьоны  оберегали  свежесть
кожи, бросали вызов летнему тайра-виртскому солнцу, болотной сырости и  даже
всесокрушающему времени. Она не вынашивала детей, и  потому  талия  осталась
узкой, бедра крутыми, а груди тугими. И все-таки она уже не та, что  прежде,
- в этом нет сомнений.
   Гитанна на миг закрыла глаза, предавшись покою, услышала гудение пчел  за
растворенным окном, далекий лай и приглушенный расстоянием женский  смех  во
внутреннем дворе.  Она  решила  сидеть  совершенно  неподвижно,  но  тут  же
почувствовала предательскую дрожь век.
   Клацнул замок. Гитанна улыбнулась с облегчением. "Он меня еще не бросил".
   Отворилась дверь, и снова раздался щелчок. Постороннему теперь в  комнату
не войти. Не открывая глаз, Гитанна напрягла слух и обоняние: шелест дорогих
тканей,  пряные,  хоть  и  слабые,  запахи  мужского  и  конского  пота.   И
благоговейный возглас - вошедший увидел в зеркале ее нагие груди.
   - Матра Дольча! - прошептал  он,  как  ей  показалось,  с  мольбой.  Веки
распахнулись. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не обернуться в изумлении
и страхе, не закричать. Вот так. Случилось.
   Алехандро улыбался. Улыбка была отцовская, но обаяние - свое,  природное.
Никакой рассудочности, наигранности в манерах. Мир еще не  наложил  на  него
свой отпечаток, Алехандро оставался самим собой.
   Он тоже нервничал. Уже не мальчик,  но  и  не  совсем  мужчина.  Высокий,
растущий не по дням, а по часам; плечи широки, но еще не отяжелели от  мышц.
Руки с широкими ладонями прекрасно знакомы с  мечом,  ножом,  поводьями,  но
неопытны в ласках-.
   Алехандро беспокойно вздохнул и произнес:
   - Он сказал, это поручается вам.
   Она медленно встала.  С  напудренных,  надушенных  плеч  упала  роскошная
кружевная шаль. Гитанна сбросила ее неуловимым движением, и кружева  плавно,
как невесомая пушинка, опустились на ковер. Скоро на эту шаль упадет  и  его
одежда.
   - Да, - отозвалась Гитанна.
   Отец сделал ее женщиной. А ей теперь предстоит сделать мужчиной сына.

Глава 10

   Лишь четвертый из встречных, к которым обратилась Сааведра, дал  желанный
ответ: "В Галиерре". Она отправилась туда, где и обнаружила  Сарио.  Целиком
уйдя в себя, он напряженно изучал картины в затененном  углу.  Сложенные  на
груди руки прижимались к ней с такой силой, словно он боялся, что  выпрыгнет
сердце. На лбу пролегли  глубокие  складки,  желваки  набухли,  и  казалось,
вот-вот лопнет кожа. Блеск оскаленных зубов выдавал напряжение лицевых мышц.
   - Привет, - сказала она. - Я пришла спросить: хочешь  пойти  со  мной  на
праздник? Впрочем, вижу, ты не в настроении...
   Она подождала. Тишина. Ее насмешливый тон остался незамеченным.
   - Сарио.
   Она, взглянула на картины. Ни одной большой, ни одной старше месяца-двух.
От них пахло канифолью, клеем, наполнителями для красок.
   - Не твои, - сказала она.
   - Раймона.
   - Раймона? - Сааведра внимательнее посмотрела на них. - Но.., почему?
   - Он посоветовал взглянуть, - с холодком  ответил  Сарио.  -  Это  должно
кое-что объяснить.
   И тогда она поняла - он не расположен к разговору.
   - Что?
   Он бросил на нее недовольный взгляд. Оскал не исчез.
   - Его взгляд на вещи.
   Что-то блеснуло в темных глазах, заполнило  их  и  ушло,  лишь  когда  он
напряг волю.
   - И?
   - Тебе не понять.
   Сааведре захотелось отвесить ему пощечину.  Ее  ярость  лишь  разгоралась
медленнее, а так ни в чем не уступала ярости Сарио.
   - А, ясно. Мы сегодня мердитто альба, да? Слишком важная  персона,  чтобы
снисходить до  разговора  с  ничтожной  женщиной.  Мы  теперь  Вьехо  Фрато,
Одаренные,  Признанные,  голубая  косточка.  Ах,  простите  за  вторжение...
Удаляюсь, не смею осквернять воздух, коим вы изволите дышать!
   - Подожди! - Как только  она  отвернулась,  он  схватил  ее  за  руку.  -
Сааведра, подожди! Ведра, неосса иррада, не злись.
   - А вот буду злиться, - заупрямилась она. - Что хочу, то и  буду  делать,
не  ты  один  способен  чувствовать.  -  Она  сверкнула  глазами  и   рывком
высвободила  руку.  -  Матра  Дольча!  Сарио,  я  не  позволю  так  с  собой
обращаться, я тебе не какая-нибудь... Мы с тобой слишком много знаем друг  о
друге, у нас слишком много общих тайн. Так что прибереги раздражительность и
вспыльчивость для кого-нибудь другого.
   - Но ведь сейчас тут никого, кроме тебя, - спокойно возразил он. -  И  ты
спросила.
   - Эйха, спросила, А что тут такого? - Она снова посмотрела на картины.  -
Что здесь такого необычного, в последних картинах агво Раймона?
   - Семинно, его повысили. Я его обвинил в утрате Луса до'Орро. Он вышел из
себя...
   - А разве ты бываешь в себе?
   - ..и наговорил чего не следовало.
   - Да с чего ты взял, что ом  потерял  Луса  до'Орро?  -  Она  указала  на
картины. - Посмотри на них, даже издали видно, что у него все в порядке.
   - Ты видишь, да? Его огонь? Его Свет?
   - Конечно, вижу. - Она всегда  видела  Луса  до'Орро  в  любом  настоящем
художнике.
   - Ну, и что ты тут видишь?
   - На картинах? - Она задумалась на миг. - Надо их хорошенько рассмотреть.
   - Нет, нет... - Опять прорвалась его раздражительность. - Ведра,  что  ты
видишь с.., с первого взгляда? Талант? Его Дар?
   - Просто дар, - сразу ответила  она,  нисколько  не  сомневаясь  в  своей
правоте. - Он не так хорош, как твой. Сарио густо покраснел.
   - А как хорош? Как дар Раймона?
   - Сарио, я ведь уже говорила. Ты - лучший. Самый лучший.
   - Самый лучший, - тихо повторил он. - Самый лучший, - кивнула она.  -  Ты
достоин, чтобы исполнилась твоя  самая  заветная  мечта  -  стать  Верховным
иллюстратором в Палассо Веррада.
   Краска смущения исчезла. Он стал белее мела, в зрачках сгустилась мгла.
   - Почему ты так веришь в меня? Чем я заслужил такую преданность?
   - Да ничем. Просто ты - это ты. - Сааведра  пожала  плечами.  -  Даже  не
знаю, Сарио. Но в тебе есть огонь. Или, может,  твоя  Луса  до'Орро  слишком
ярко горит, трудно не заметить. - Она снисходительно  улыбнулась.  -  Неоссо
Иррадо, все, что о тебе говорят, правда. Но мне это безразлично. Я вижу  то,
что кроется в самой глубине.
   - В глубине?
   - Под краской, - уточнила она. - Под многими слоями тусклой краски  -  ее
наносили второпях и с одной-единственной целью: превратить картину со  всеми
ее деталями, со всеми  тонкостями  в  одно  сплошное  пятно.  -  Она  пожала
плечами. - Маска, вроде слоя штукатурки поверх фрески. А под  нею  прячешься
ты.
   Он зачарованно слушал ее.
   - Но если я прячусь под маской, если я облепился  штукатуркой,  как  тебе
удалось меня разглядеть?
   Она сказала не задумываясь, как будто ответ давно хранился в мозгу:
   - Мотыльки, хоть и чувствуют жар, все равно летят на огонь.
   - И сгорают в нем, - прошептал Сарио.
   - Бывает, - с готовностью согласилась она. - Но все они ощущают Свет.
   Он  заморгал.  Он  потерялся  в  стране  своего  воображения,  далеко  от
Сааведры. Воображение опять тянуло его за собой, уносило  далеко-далеко.  Но
он спохватился. И вернулся.
   - А ты бы могла? - Что?
   - Сгореть в этом пламени?
   - Никогда, - ответила Сааведра.  И  увидела  в  его  глазах  понимание  и
уверенность.
   - Ты мне уже помогала, - напомнил он.
   - Да, помогала. Надо будет - еще помогу, не сомневайся.  Он  притворился,
что не заметил иронии.
   - Ты сожгла Пейнтраддо Томаса.
   Да он вовсе не шутит! Казалось, он чего-то хочет от нее. Обещания? Клятвы
верности?  Того,  что  она  еще  не  делала  для  него,  в  чем  не   видела
необходимости?
   - Ты слишком много просишь, - сказала она вдруг.
   Он втянул голову в плечи. Удар оказался слишком сильным.
   "Я не думала, что это будет так".
   - Я не знаю, что я могу,  а  чего  не  могу,  -  объяснила  она,  пытаясь
смягчить резкость предыдущей фразы. - Пока не  придет  время...  -  Сааведра
смотрела на картины семинно Раймона,  машинально  отмечала  цвета,  технику,
композицию. Конечно, он мастер. - Сарио, мы  вкладываем  себя  в  работу,  в
каждую картину - по кусочку. Раймон здесь, не сомневайся. - Ее рука  описала
дугу, указывая на затененные картины. - Только я вот что  думаю:  хорошо  ли
это? Не слишком ли мы растрачиваем...
   Сааведра не договорила. Она  выражалась  фигурально  -  художники  широко
используют метафоры, - но тут вдруг перед ней щелкнула замком и  сама  собой
отворилась дверь, явив взору темную комнату.
   - Может, поэтому.., поэтому мы умираем? Сарио понял сразу. Он открыл рот,
зашевелил губами, но не издал ни звука.
   - Этого не знает никто, - решительно сказала Сааведра, боясь  заблудиться
в лесу умозаключений и предположений. - Принято винить  нерро  лингву..,  но
вдруг дело не только в ней? Или в  чем-то  совсем  другом?  -  Она  еще  раз
посмотрела на картины Раймона, ощущая в себе пустоту и свет, а еще -  совсем
рядом - чужое пламя. -  Сарио,  а  вдруг  художник,  который  слишком  много
пишет.., сжигает себя?
   - Если.., если... - прохрипел он и осекся. Мысленно увидел ту же картину,
что и она,  и  в  его  мозгу  тоже  родилось  страшное  подозрение.  Идея  -
вымороченная, нелепая, далекая от  реальности,  да  какая  угодно!  -  мигом
укоренилась в сознании. - Если это правда и мы перестанем писать...
   - ..то сможем жить, как нормальные  люди?  -  По  ее  спине  вдруг  пошел
холодок, волосы на затылке зашевелились. - Сарио, мы все -  художники,  все,
кто родился Грихальвой. Но только. Одаренные умирают слишком рано.
   Он побледнел. Она его напугала.
   - Все Грихальва умирают слишком рано!
   - Не все.  Женщины  стареют  не  очень  быстро.  И  простые  мужчины,  не
Одаренные. - Она посмотрела на него, на цепочку с Золотым Ключом.  -  Только
Вьехос Фратос умирают молодыми. А их картины...
   Слюна, вспомнила Сааведра, и пот. И подумала о том, как раны,  нанесенные
портрету,  проявились  на  теле  Сарио.  Он  бы  не  отделался   пустяковыми
прыщиками, если бы, вложил в свой автопортрет  настоящую  силу.  Он  упросил
Сааведру обварить его воском, чтобы следы пламени