улыбался,  с
трудом  сдерживая  ярость.  Яриться  было  нельзя:  в  руки  косяком   шла
информация.
     - Какое время? - удивился Крылов. - Ты появился уже через полчаса.
     - Подожди, подожди... Когда все это было?
     - Сегодня, когда еще! Мы же только вчера вечером у меня дома с  тобой
разговаривали... Ты что, не в себе?
     - Ничего, продолжай, - сказал Калинов.
     Даже таким вот образом, подумал он. Это только мне устроили несколько
дней развлечений...
     - Буду откровенен, - продолжал Зяблик. - Когда ты появился,  я  решил
тебе  врезать  по-настоящему.  Но  тут   началась   какая-то   чертовщина.
Неизвестно откуда появились два моих двойника, таинственным  образом  Вита
оказалась  связанной...  У  меня  сразу  появилось  подозрение,  что   это
спектакль. И когда ты уложил моих двойников-статистов, я подстрелил твоего
коня и сделал вид, будто собираюсь  тебя  прикончить...  Ты  помнишь,  как
повела себя Вита?.. Тут-то у меня глаза и раскрылись!
     - И на что же они у тебя раскрылись?
     - На все! Она любит ТЕБЯ, Калинов. Любит, как любила раньше. А я  всю
жизнь гоняюсь за вчерашним сном... Не знаю, что в тебе такого, чего нет во
мне, но факт остается фактом. Я не нужен ей даже сейчас, когда ей плохо...
Должен признать, что я ошибся.
     Ярость мгновенно исчезла.  Калинов  с  трудом  сдержал  самодовольный
смешок.
     - Как я ошибся! - продолжал Крылов с тоской в голосе. - Мне казалось,
между вами возникла трещина, что пришло наконец мое время, что  вы  вместе
только в силу привычки. Как я ошибся!.. Я  похитил  твою  вторую  жену,  я
шантажировал тебя, рассчитывая заставить развестись с Витой...
     Надо бы отреагировать, подумал Калинов. Зарычать  на  него,  затопать
ногами, пообещать десять казней египетских...
     Он встал, сделал попытку сжать кулаки. Ярость не возвращалась. Крылов
поднял голову, вздохнул. Вздох этот и вовсе обезоружил Калинова.  Это  был
предсмертный вздох умирающего.
     - Сядь, Саша, - чуть слышно сказал  Крылов.  -  Сядь...  Ты  бессилен
наказать меня больше, чем я  сам  себя  наказал.  Я  полжизни  гонялся  за
фантомом. Я третировал свою жену, променявшую на меня отцовские  миллионы.
Я виноват перед своими неродившимися детьми. Дримленд вошел в мою плоть  и
кровь, я не жил, а играл в  дэй-дримы...  Ты  помнишь  обряд  обручения  с
жизнью?.. Я стал взрослым, но так и не обручился с нею!  -  Крылов  уронил
голову на руки и издал странный звук: полувсхлип-полушипение.
     Калинов молча ковырялся вилкой в тарелке - слов в душе не  было.  Как
не было и недавней злобы. Он вдруг сердцем почувствовал трагедию человека,
сидящего напротив.
     А ведь это ты во всем виноват, сказал он себе. Ты закрыл им доступ  в
Дримленд, но самих их ты  из  Страны  Грез  вытащить  позабыл.  И  Зяблик,
наверное, не один такой...  И  жена  его,  должно  быть,  так  и  живет  в
Дримленде  душой...  А  Флой,  а  Клод,   а   Ирена?..   Ты   когда-нибудь
поинтересовался их дальнейшей жизнью? Плевал ты на них! Хотя, быть  может,
всю их жизнь под откос пустил... А Вита? Ты уверен, что и она не живет  до
сих пор в Стране Грез? Иначе с какой стати она  тебя  до  сих  пор  любит?
Может, она до сих пор любит свою мечту? А может, она просто не может  жить
без любви, уж такой она рождена. Любовь для нее - смысл жизни, без нее она
умрет...
     Зяблик поднял голову:
     - Ты простишь меня, Сашка?
     Калинов только кивнул: слов по-прежнему не было.
     - Поздно я снова попал в Дримленд, - сказал Зяблик. - Иначе бы я  все
это понял еще раньше. Сколько лет выброшено! - Он встал. - Ладно,  пора  и
честь знать! - Он осторожно протянул Калинову руку. - Желаю счастья!
     Калинов не смог отказаться - пожал эту так хорошо знакомую руку.  Они
посмотрели друг другу в глаза. Казалось, Зяблик ищет на дне глаз  Калинова
что-то, известное ему  одному.  И  наверное,  нашел,  потому  что  несмело
улыбнулся и исчез.
     Калинов крякнул, открыл бутылку коньяка, налил себе  целый  стакан  и
залпом выпил. Мысленно позвал Виту. Ответа не получил.
     Что ж, сказал он себе. Теперь тебе больше не на кого  кивать.  Теперь
твои проблемы упираются только в тебя самого.


     Растолкал его утром Медовик.  Калинов  с  трудом  оторвал  голову  от
подушки и обнаружил, что подушки как  таковой  и  следа  нет:  голова  его
покоится на охапке мягкой, душистой травы. Огляделся - чисто поле  вокруг.
Медовик стоял рядом, привычно щерился.
     - Оставьте ж вы меня,  наконец,  в  покое!  -  Калинов  сел.  -  Что,
гостиница закрылась?
     - Для тебя - да.
     - Ну и ладно. - Калинов поднялся на ноги.
     Чисто поле было бесконечным - до  самого  горизонта  покрытая  травой
равнина.
     - А где же "Вифлеемская звезда"?
     Медовик снова ощерился, мигнул шустрым глазом:
     - Она тебе теперь без надобности. Отныне  заместо  звезды  у  тебя  я
буду.
     Калинов  подчеркнуто-изумленно  оглядел  урода  с  ног   до   головы,
изогнулся в вежливом поклоне.
     - Это за что же мне такая честь?
     - Не ерничай!
     - Я ерничаю?! - Калинов фыркнул. - А что мне остается?  Болтаюсь  Бог
знает где, Бог знает зачем... Водят меня на коротком поводочке...
     - Водят тебя! - Калинов сплюнул. - Пьешь тут на халяву да с  молодыми
девками похабными делами занимаешься!
     - А ты меня прогони.
     - Я тебя прогоню, - пообещал Медовик. И добавил с угрозой: -  Я  тебя
ТАК прогоню - свои не узнают!.. А сейчас пошли!
     - Куда?
     - На Кудыкину гору.
     И Калинов вдруг понял,  что  перед  ним  совсем  другой  Медовик.  От
привычного - добродушного и спокойного - Медовика  не  осталось  и  следа.
Теперь это было настоящее Лихо, злое,  противное  и  ненавидящее.  Калинов
понял, что такого типа не стоит задевать, и пожал плечами:
     - Пошли...
     Они двинулись в дорогу. Дорога была невеселая. Медовик шел впереди  и
что-то бормотал себе под нос. До Калинова долетали лишь отдельные  обрывки
фраз: "...сразу надо было в оборот...", "...вожжайся с ним!", "...у  Джоса
по-доброму..."
     Потом Медовик замолк. Они шагали по полю, и вокруг  не  было  никаких
ориентиров. Трава, серое  небо,  горизонт...  Ритм  движения  завораживал,
смотреть по сторонам не имелось надобности,  и  взгляд  Калинова  в  конце
концов прилип к сгорбленной спине Медовика.
     А ведь все изменилось, сказал себе Калинов. Ведь  теперь  со  стороны
Зяблика уже не будет угрозы, и можно вернуть все в привычную колею.  Никто
ведь, собственно говоря, ничего не знает. С Витой я в тот день  поговорить
не успел... Но почему же она тогда сбежала в Дримленд? И если не Зяблик ее
увел, то кто?.. Впрочем, с этим мы рано или поздно разберемся.
     Мысли его метались от Виты к Марине, от Марины к Зяблику, от  Зяблика
к Петеру Крайчику...
     Если быть честным с самим собой, думал он, то по отношению к  Вите  я
оказался порядочной сволочью. Никакой  заботой  о  беременной  женщине  не
оправдаешься. И хорошо, что Вита всего этого не знает.
     - Ты ошибаешься! - прозвучал в мозгу чей-то голос.
     - Что?! - Калинов застыл как вкопанный.
     - Ты ошибаешься. - Медовик обернулся, единственный его глаз  светился
грустью. - Любящие хорошо знают своих любимых.
     И  Калинов  вспомнил,  как  Вита  спрашивала  его   накануне   своего
исчезновения, не бросит ли он ее. Но ведь Марина в тот день  задавала  тот
же самый вопрос!..
     - Для женщины быть брошенной  -  все  равно  что  умереть,  -  сказал
Медовик.
     - А ты-то откуда знаешь?! - Калинов заглянул Медовику в  глаз.  -  Ты
кого-нибудь бросал?
     - Меня бросали, потому и знаю... А у женщин еще больнее.
     - Но ведь я-то не бросал, я только собирался, да и то на время.
     - Всяк предает сначала в мыслях.
     - Всяк предает сначала в мыслях, - повторил, как эхо, Калинов. Сердце
его вдруг сжалось, и он с трудом прошептал: - Кто ты, Медовик?
     - Сейчас я твоя совесть. Пошли?
     Калинов оглянулся. Они по-прежнему стояли в чистом поле.
     - Куда?
     - К ней?
     - Нет! - воскликнул Калинов неожиданно для себя самого.
     - Но ведь ты хотел ее видеть!
     - Хотел, но... - Калинов замолк.
     Медовик ждал продолжения. А не дождавшись, сказал:
     - Пошли!
     Калинов опустил голову. А когда поднял, поля вокруг уже не было.  Они
стояли в огромной  пещере.  По  темным  стенам  метались  отсветы  пламени
костра. Костер горел в центре пещеры. Вокруг костра сидели  люди.  Калинов
пригляделся и замер, потрясенный.
     Они все были здесь. Как четверть века назад.  И  Клод,  и  Зяблик,  и
Флой, и "мисс миллионерша". И все остальные. И выглядели они как  четверть
века назад. Только Вита и Джос были сегодняшними.
     - Побыстрее! - заторопил Клод.
     Калинов втиснулся между Флой Салливан и Иреной.
     - Привет! - сказала Флой. - Именно  таким  я  тебя  всегда  и  хотела
видеть.
     - Как ты тут очутилась?
     - Сон... Только всегда ты мне снился таким, каким  я  тебя  помню.  А
сегодня почему-то совсем другой. Я не раз видела тебя в выпусках новостей,
но ты все равно снился мне мальчиком...
     - Тебе часто снится Дримленд?
     - Почти каждую ночь. И ты. Ты ведь  мне  нравился,  хоть  и  подкачал
тогда... Ты женат?
     - Да. На двоих.
     - Блюдешь моду?
     - Причем здесь мода?
     - Ладно, ладно! - Флой потрепала его по плечу. - Дети?
     - Трое. Скоро будет четвертый. А у тебя?
     - У меня пятеро. Но я единственная жена.
     Калинов почувствовал, что  на  него  кто-то  смотрит,  поднял  глаза.
Смотрела на него Вита. Флой перехватила его взгляд:
     - Ты счастлив?
     - Не знаю. А ты как? В стриптиз-театрах играла?
     Она улыбнулась. Посмотрела  строго-внимательно.  Как  учительница  на
своего ученика.
     - Пока не вышла замуж. - Она снова взглянула на Виту. - Странно!  Что
здесь делает эта дама? Я ее не помню. С какой стати она в моем сне? -  Она
перевела подозрительные глаза на Калинова. - Ты ее знаешь?
     - Да, это моя жена. Первая.
     Флой закусила губу:
     - Так может, это твой сон?
     - Вряд ли... Скорее, это ее сон.
     - Вот как! - Флой  нахмурилась.  -  Но  я  не  хочу  быть  во  сне  у
незнакомой женщины.
     - Она тебе знакома. Это Вита. Помнишь?
     - А-а-а... Та рыженькая  серая  мышка?  Выходит,  она  тебя  все-таки
окрутила?
     - Попрошу потише! - сказал Клод. - Начинаем.
     Все уставились в костер. Калинов смотрел на Виту. Флой с раздражением
прошептала:
     - Какой смысл?.. Если это ее сон, то и победить должен ее дэй-дрим.
     Калинов встал и, пристально глядя на Виту, спросил:
     - Может, не стоит?
     Тинэйджеры превратились в статуи, в фигуры из музея мадам Тюссо. Джос
и Медовик переглянулись и удалились от костра, растворились в полутьме.
     - Зачем ты меня мучаешь? - спросил Калинов.
     Вита удивилась, потом, глядя на потрескивающие сучья, спросила тихо:
     - Разве Я тебя мучаю?
     - Зачем ты меня здесь держишь?
     - Разве Я тебя сюда звала. Ты пришел сам.
     - Но я пришел за тобой.
     - Вот как? - Она подняла голову.  Взгляд  зеленых  глаз  пронзил  его
насквозь. - Разве Я тебе нужна?
     Ты мне нужна,  хотел  сказать  Калинов.  И  не  смог:  зеленые  глаза
выворачивали душу наизнанку. И только когда  Вита  отвернулась,  он  сумел
выпалить:
     - Конечно нужна! И мне, и Марине, и детям.
     Она снова посмотрела на него, но на этот раз глаза ее были  какими-то
мутными, словно подернутыми дымкой.
     - Да, Марине и детям я нужна. Тебе - вряд ли.  -  Она  оглянулась  по
сторонам, словно кого-то искала. - Я думаю,  его  самое  время  выпускать.
Больше ему здесь делать нечего.
     Из полутьмы вывернулись Джос и Медовик,  снова  устроились  в  кругу.
Зашевелились  и  тинэйджеры.  Загомонили,  подняли  головы,   равнодушными
глазами поглядели на Калинова. В них не  было  ненависти,  но  не  было  и
любви. И потому Калинов не удивился, когда вокруг  начал  сгущаться  такой
забытый и такой знакомый серый туман.
     И тут мысли Калинова рванулись вперед. Они стремительно  заскользили,
по прошлому, настоящему, будущему... И будущее  без  Виты  было  странным,
незаконченным, начиненным виной и бесчестьем. И были там обида и ненависть
детей, насмешки знакомых, презрение Марины. И сам  он  был  там,  какой-то
ненормальный - то ли без головы, то ли без сердца, то ли без  чувств...  А
может, и без самой жизни. В любом случае,  ничего  хорошего  его  в  таком
будущем не ждало.
     А мысль скользила дальше. И наконец открылась бездна,  в  которой  не
было ничего - ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. И вот тут-то  жизни
он не видел абсолютно точно. Бездна была такова, что  в  ней  исчезала  не
только его жизнь. Вместе с ним туда проваливалась и Земля, и Солнце, и все
Внеземелье. В бездне не было ничего, даже вакуума, и Калинов оторопел.
     Это не смерть, понял он,  потому  что  смерть  -  продолжение  жизни,
только другими путями. Это не смерть, понял он,  это  полное  исчезновение
жизни, и помешать процессу не могут ни Сути, ни Суперсути, ни те, кто  еще
выше, кто не имеет даже названия. Но для жителей Земли  это  будет  просто
гибель. И все они, эти двадцать миллиардов душ, смотрели  на  него  сейчас
как на предателя, сквозь серый туман нуль-пространства, сквозь вибрирующие
поля джамп-генераторов, сквозь душу  самого  Калинова.  И  он  понял,  что
Дримленд - не  убежище  несчастных  тинэйджеров,  Дримленд  -  это  мечты,
надежды и любовь  всех  жителей  Земли,  в  силу  определенных  причин  не
реализованные, не достигнутые, не  прочувствованные.  Потому  что  человек
слаб, и большинство журавлю в небе предпочитает  синицу  в  руках,  и  нет
нужды осуждать их за это,  ибо  в  слабости  такой  сила  человечества,  в
слабости такой - пространство для развития, и  пока  не  достигнут  идеал,
есть к чему стремиться и рано уходить...
     - Мне рано уходить, - произнес вслух Калинов.
     И серый туман рассеялся, превратился в полутьму. Калинов снова был  в
той же пещере, только не было тут теперь музея восковых фигур. Не  было  и
живых тинэйджеров. Как не было и Виты. У костра  сидели  Джос  и  Медовик,
смотрели в огонь, разговаривали. Калинова они не видели: полутьма у  стены
прекрасно маскировала его. Калинов осторожно сел на землю и стал слушать.
     - Может быть, он все-таки не тот? - говорил Медовик.
     - Мы не могли ошибиться, - отвечал Джос.
     - Но ты же видишь - связь оборвалась!
     - Однако я не теряю  надежды  на  ее  восстановление...  Мы  изменили
тактику. Посмотрим на результаты.
     - И все-таки по расчетам связь не должна была обрываться.
     - Милый, он же человек. Их судьбы никогда  нельзя  сделать  полностью
фатальными. Всегда остается разброс реакций. - Джос наклонился,  пошевелил
горящие  сучья.  -  Честно  говоря,  надоела  мне  эта  шкура.  Все  время
приходится контролировать процессы управления... Ты на Земле  когда-нибудь
ходил по краю пропасти?
     - Нет, там, где я жил, была равнина.
     - Ну, у нас, честно говоря, настоящих гор тоже не было. Точнее  будет
сказать - ходить над обрывом.
     - По краю оврагов я ходил. - Медовик мечтательно улыбнулся.  -  И  по
деревьям лазил, когда бортничал.
     Джос поморщился:
     - Помнишь, когда стоишь на краю  обрыва,  появляется  такое  странное
ощущение... Кажется, взял бы и шагнул в пустоту...  Аж  мышцы  от  желания
сводит.
     Медовик покивал.
     - Вот у меня такие же ощущения с оболочкой, - продолжал Джос. - Так и
хочется взять и перестать управлять телом. И посмотреть, что будет...
     - Нос расквасишь, вот и все. Больше ничего не будет.
     - Нет, ты до конца не понимаешь. - Джос покачал головой.  -  Все-таки
людьми мы были слишком разными.
     - Разумеется... Тебя вся Земля знает, а кому известен  медосборщик  с
берегов Ильменя. Большинство и названия-то такого никогда не слышали!
     - Ладно, -  сказал  Джос,  -  оставим  эту  тему.  Человеческие  тела
пробуждают в нас человеческие эмоции. Этак, еще немного, и меня потянет  в
постель к живой женщине... Как думаешь, он надолго ушел?
     - Вряд ли. Сомневаюсь, что он вообще  ушел.  Если  он  Спаситель,  не
должен был. Витальная программа должна его ограничивать в поступках.
     Калинов внимательно слушал. Говорили, без сомнения, о нем.  Но  смысл
разговора до него не доходил. Понятно было только, что эти двое,  кажется,
имеют какое-то отношение к спиритосфере,  к  той  страшненькой  сказке,  в
которую он окунулся десять лет назад и которая давно  уже  стала  казаться
чем-то  нереальным,  как  будто  и  не  происходившим  вовсе.   И   только
присутствие Марины в его жизни говорило о том, что все  это  действительно
случилось.
     - Как бы то ни было, - сказал  Джос,  -  провал  близится.  Изменение
энтропии начнется уже через неделю плюс-минус одни сутки.
     - Так скоро?
     - Ну здесь-то эту неделю можно растянуть в полвека.  Но  это  добавит
кое-какие сложности... Так что, если он  ушел,  мы  дадим  ему  не  больше
одного дня. Потом заберем сюда и больше не выпустим.
     - Подожди-ка, - сказал Медовик.
     Он неуловимо изменился, застыл, словно  превратился  в  камень.  Джос
ждал. Наконец Медовик шевельнулся, ожил, оттаял.
     - Никуда он не ушел. Он где-то здесь, точнее определить не могу -  не
хочет, чтобы  мы  знали,  где  он.  Может  быть,  совсем  рядом,  затаился
где-нибудь и слушает.
     - Ты думаешь? - Джос обернулся, посмотрел сквозь Калинова. - Если  он
способен на такое, то не все еще потеряно.  Значит,  связь  не  оборвалась
полностью. А с дубль-Спасителями всегда были сложности.
     - Ладно, - сказал Медовик. - Пошли в гостиницу. Если он остался,  ему
придется искать ночлег.
     Они исчезли. Калинов  подождал  немного,  потом  встал  и  подошел  к
костру. Костер догорал, не трещали сучья, не взметались искры, но от  него
все еще шло приятное тепло. Калинов сел, пододвинулся  ближе  и  попытался
осмыслить услышанное.
     Что им нужно от него теперь? Если он Спаситель,  то  кого  он  должен
спасти? Виту?.. Зяблика?.. Свою семью?.. Счастье своих жен и  детей?..  Он
представления не имел. Но казалось ему, будто он  только  что  побывал  на
очередном спектакле.
     От костра шло странное тепло. Оно согревало  не  только  тело,  но  и
душу. От него становилось хорошо,  счастливо,  как  от  несчастной  любви,
когда ее вспоминаешь  через  много  лет.  Что-то  шевельнулось  в  сердце,
захотелось, чтобы здесь, у костра, оказалась Вита и  чтобы  неверные  тени
бегали по ее лицу.
     Он поднял голову. Вита сидела по другую сторону костра,  смотрела  на
огонь.  Ошуюю  и   одесную   от   нее   расположились   Вита-горничная   и
Вита-официантка.  По  лицам  всех  троих  скакали  быстрые  тени.  Калинов
разглядывал лицо жены. В неверном свете догорающего  костра  оно  казалось
ему незнакомым, потерянным, забытым,  у  глаз  резвились  морщинки,  рыжая
челка ниспадала на лоб, длинные ресницы луками загибались кверху. Какая-то
мысль колотилась Калинову в мозг, но он отогнал ее, замотал головой.
     - Постарела я, правда? - сказала Вита.
     - Неправда, - соврал Калинов.
     Вита покачала головой:
     - Не обманывайся.
     - Ну а если и постарела, так что?
     В глазах Виты блеснули искорки слез. Блеснули и  исчезли.  Надо  было
что-то сказать, но слов не  находилось.  Молодые  Виты  молчали  тоже,  но
вполне возможно, что в этой мизансцене им была определена роль  статисток.
Троица смотрелась, как мамаша с  дочками:  одинаковые  волосы,  одинаковые
глаза, одинаковые  ресницы.  Вот  только...  И  тут  Калинова  как  громом
поразило. До него вдруг ДОШЛО, что это не мать с дочерьми; до него  ДОШЛО,
что и мать и дочери - это один и тот же человек. Он  неожиданно  для  себя
увидел в этой сорокалетней женщине обеих  молодых  девиц.  Конечно,  время
замаскировало их в ней, но они тут присутствовали. Был в ней их голос,  из
взгляд, их жесты, их желания, и все трое бы