узнал  свою
толмоору, -  он  покачал  головой  и  опустился  на  табурет,  ссутулившись,
невидящим взглядом уставившись в пол. - Я всегда боялся. Тебя... прошлого  и
будущего... того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь,  что
меня влекла к Аликс только страсть? - страдание стерло с его лица  привычную
бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму  ее
в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать  этого  сына.  Я  знал.  А
потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у  нас
будет еще один... но Айлини отняли даже это, - он вздохнул.  -  У  меня  нет
выбора. Нет.
   - Дункан, - после недолгого молчания сказал я, - разве нельзя  отказаться
от толмооры?
   Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:
   - Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив  его,  он
изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять
или двадцать лет - может, даже не через сто - но она  падет,  и  королевство
достанется Айлини и им подобным, - он помолчал, - Есть и еще одна причина.
   Воин, отвергший свою толмоору, отказывается и от грядущей жизни.
   Думаю, никто из нас не пожелал бы этого. Я подумал о  Тинстаре  и  прочих
подобных ему, правящих Хомейной. Нет. Ничего удивительного,  что  Дункан  не
думает о том, чтобы изменить свою толмоору.
   Я сдвинул брови - кое-что все-таки оставалось мне непонятным:
   - Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей  толмооры,
может нарушить равновесие судеб мира?
   Дункан тоже помрачнел. Впервые  он  с  трудом  подыскивал  слова,  словно
понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать.
Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал,
было мне известно от Финна: он же никогда не  говорил  о  столь  личных  для
Чэйсули вещах.
   Наконец, Дункан вздохнул:
   - Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того,  чтобы  сделать  это
завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, - он  сделал  знакомый  жест:
ладонь вверх, пальцы веером. - Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не
сегодня, остался бы его сын жить?  Я  не  могу  сказать.  Служит  ли  смерть
какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы  это  узор
судьбы?
   Возможно. Я не могу сказать, - он пожал плечами, - Я не могу знать,  чего
хотят боги.
   - Но ты служишь им настолько слепо...
   - Нет. С открытыми глазами, - он не улыбался. - Они дали нам Пророчество,
чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы  знаем,  что  потеряем,  если  не  будем
продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события,
они могут повлиять на другие события и, в свою очередь,  изменить  их.  Если
изменений, пусть и незначительных,  будет  достаточно,  они  могут  изменить
что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.
   - Итак, вы всю жизнь живете в цепях,  -  я  не  мог  понять  глубину  его
преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.
   Губы Дункана тронула легкая улыбка:
   - Ты носишь венец, господин  мой  Мухаар.  Ты,  конечно  же,  знаешь  его
тяжесть.
   - Это другое...
   - Да? Даже теперь перед тобой стоит задача  найти  наследника.  И,  чтобы
возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.
   Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:
   - У меня нет выбора.
   - У меня тоже, господин мой Мухаар, -  Дункан  неожиданно  показался  мне
страшно усталым. - Но жизнь моего сына будет полна тягостей.
   - Он будет принцем Хомейны,  -  мне  казалось,  что  высокий  сан  должен
перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:
   - Когда-то этот титул был твоим. И  ты  едва  не  погиб  из-за  него.  Не
пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.
   - Донал - Чэйсули, - мгновение я не мог придумать,  что  сказать  еще.  В
этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что
это трон Чэйсули, и что однажды на него  вместо  хомэйнского  Мухаара  сядет
Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил  предсказание
в реальность.
   Или люди всегда так слепы в том, что касается богов,  даже  когда  служат
им?
   - Чэйсули, - откликнулся Дункан, - и новое звено отковано.
   Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала - два лиир  вместо
одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.
   Я вздохнул и потер колени.
   - Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так  легко.  Он  Чэйсули  до
мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.
   - Верно, - согласился Дункан, - ты начинаешь осознавать опасность.
   - Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так,  что
хомэйны наверное примут его.
   Дункан покачал головой:
   - Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.
   Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.
   - Нет. Но я могу упростить это.
   - Каким образом?
   - Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:
   - Но ведь они еще дети!
   - Сейчас - да, но дети становятся взрослыми,  -  мне  вовсе  не  хотелось
увидеть ошеломление и гнев  на  его  лице,  но  выхода  не  было.  -  Раннее
венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать  лет
Доналу будет - двадцать три, так? Айслинн - шестнадцать,  достаточно,  чтобы
сыграть свадьбу.
   Тогда я назначу его своим наследником.
   Дункан закрыл глаза.  Я  увидел,  как  его  правая  рука  приподнялась  в
привычном жесте:
   - Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, - в его голосе была  беспомощность,
которая, я видел, точила его душу.  Дункан  был  не  из  тех,  кто  пытается
приукрасить свои истинные чувства.
   Я вздохнул и с приличествующим выражением лица  сделал  жест,  означавший
пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.
   - Мир! - слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.
   - Мой сын этого не узнает.
   Я снова почувствовал ломоту  в  костях  и  поплотнее  завернулся  в  свое
одеяние:
   - Думаю, я тоже этого не знал. А ты?
   - О нет, знал, - тут же откликнулся  он  с  горечью.  -  Более,  чем  ты,
Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.
   Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об  Электре,  я  знал,  что  мне
придется во всем этом разобраться, и чем  скорее,  тем  лучше.  Видят  боги,
Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.
   - Я пошлю за Аликс, - сказал я наконец. Холод  пробирал  меня  до  костей
меня, но не Дункана, похоже, он его не чувствовал. - И за Доналом. Я объясню
им обоим. Можно было бы послать Кая, но у меня  есть  другое  поручение  для
тебя.
   Я ожидал отказа, но Дункан не сказал ничего.  В  его  позе  чувствовалась
безмерная усталость, почти покорность, а в глазах -  горькое  понимание.  Он
всегда и во всем был на шаг впереди меня.
   - Дункан... прости меня. Я не хотел отнимать у тебя сына.
   - Не проси прощения за то, чего хотели боги, - он поднял руку,  и  ястреб
опустился на нее. Никогда я не мог понять, как Дункану удается  держать  его
на руке: все же Кай - тяжеленная птица.
   - Что же до твоего дела  -  я  исполню  его.  Оно  даст  мне  возможность
выбраться из этих стен...
   Он передернул плечами, словно повторяя мой жест  -  только  причина  была
другой.
   - Они давят... - сказал он наконец. - Как они давят... как сковывают душу
Чэйсули...
   - Но разве не Чэйсули возвели эти стены?  -  я  был  удивлен  тем,  какой
страстью звучал его голос.
   - Мы построили их и мы оставили их, - он покачал головой.  -  Я  оставляю
их.
   Моему сыну, не мне придется учиться жить в этой клетке.  Я  слишком  стар
для того, чтобы менять свои привычки.
   - Так же, как и я, - с горечью откликнулся  я.  -  И  таким  меня  сделал
Тинстар.
   - Тинстар изменил твое тело, но не душу, - ответил Дункан. - Не  позволяй
плоти властвовать над сердцем.
   На мгновение по его лицу скользнула тень улыбки - и он покинул комнату.
   Я вошел в покои Электры и увидел ее  сидящей  у  створчатого  окна.  Свет
солнца, заставлявший сиять ее волосы, не  позволял  ей  видеть  меня  -  она
повернула ко мне голову только когда хлопнула закрывающаяся дверь.
   Она не встала - сидела на скамье, кутаясь в черный плащ,  словно  то  был
колдовской покров, сотканный Тинстаром. Капюшон плаща лежал у нее на плечах,
и две мерцающих бледно-золотых косы, перевитых серебром, сбегали по спине.
   В ее чреве было дитя Тинстара, как прежде  -  мое.  Это  привело  меня  в
ярость - но недостаточную, чтобы я не мог скрыть ее. Я  просто  стоял  перед
ней  на  пороге  комнаты,  позволив  ей  видеть  то,  что  сделало  со  мной
чародейство, давая ей понять, что это было ее деянием.
   Она чуть подняла голову. Ни грана своей вызывающей  гордости  не  утратил
она, даже зная, что оказалась в ловушке.
   - Он оставил тебя здесь, - сказал я. - Значит, ты так  мало  значишь  для
него?
   Губы ее еле заметно дрогнули. Я сыпал соль па открытую рану.
   - Пока ты не убьешь меня, я все равно буду принадлежать ему.
   - Но не думай, что я убью тебя. Она улыбнулась:
   - Я - мать Айслинн и Королева Хомейны. Ты ничего не можешь мне сделать.
   - А если я скажу, что ты ведьма?
   - Скажи это, - отпарировала она. - Предай меня казни,  и  посмотрим,  чем
откликнется на это Солинда!
   - Если память мне не изменяет, ты хотела освободить  Солинду,  -  я  чуть
подвинулся к ней. - Ты не хотела, чтобы она подчинялась Хомейне.
   - Тинстар предотвратит это, - она не отводила взгляда. - Ты видел, что он
может. Ты почувствовал это на себе.
   - Да, - мягко сказал я, подходя к ней. - Я почувствовал это - как  и  ты,
хотя результат был обратным. Похоже, Электра, я получил все те годы, которые
ты сбросила, да так при них и останусь. Жаль, конечно -  но  это  не  лишает
меня трона. Я по-прежнему Мухаар Хомейны, а Солинда - ее вассал.  -  Сколько
ты проживешь? - ответила она, - Тебе сейчас сорок пять. Больше ты не молодой
Мухаар. Через пять или десять лет ты будешь  стар.  Стар.  В  войне  старики
умирают быстро. А война будет, Кэриллон: это я тебе обещаю.
   - Только ты этого никогда не увидишь, - я  наклонился  и,  перехватив  ее
запястье, заставил ее подняться. Она была тяжела. Свободной рукой под плащом
она прикрывала живот, словно защищая нерожденного ребенка. Ребенка Тинстара.
   - Я отправляю тебя в ссылку, Электра. На все те годы,  которые  тебе  еще
остались.
   Краска пятнами проступила на ее лице,  но  она  и  виду  не  подала,  что
испугалась:
   - И куда же ты собираешься отослать меня?
   - На Хрустальный остров, - я улыбнулся. - Вижу, тебе знакомо это место.
   Да, прекрасное место для  врагов  Хомейны.  Прародина  Чэйсули,  хранимая
богами.
   Тинстар не сможет добраться до тебя там, Электра. Никогда. Остров  станет
твоей тюрьмой, - одной  рукой  я  по-прежнему  сжимал  ее  запястье,  второй
перехватил бледно-золотую косу и зарылся пальцами в густые волосы. - С тобой
будут обходиться так, как приличествует твоему сану.  У  тебя  будут  слуги,
прекрасная одежда, изысканная пища и тонкие вина - все, что тебе нужно.  Все
- кроме свободы. И там - с его ребенком - ты состаришься  и  умрешь,  -  моя
улыбка стала шире, когда я почувствовал под пальцами шелк ее  волос.  -  Для
подобных тебе, думаю я, это достаточное наказание.
   - Я должна родить меньше чем через месяц, - ее губы  побелели.  -  Дорога
может убить его.
   - Если боги того захотят, - согласился я. - Я отсылаю тебя завтра утром в
сопровождении Дункана и с эскортом Чэйсули. Можешь  испытать  на  них  своим
чары, если тебе больше нечего делать. В  отличие  от  меня,  они  такому  не
поддаются.
   Я  увидел,  как  что-то  шевельнулось  в  глубине  ее  глаз,   и   ощутил
прикосновение ее силы. Ее лицо  обрело  нормальный  цвет,  она  еле  заметно
улыбнулась, сознавая то же, что и я, ее длинные огромные глаза тянули меня к
себе. Как всегда. Вечное мое проклятье.
   Я выпустил ее волосы и ее запястье и взял ее лицо в ладони.  Я  поцеловал
ее - приник к ней, как утопающий к спасительной опоре. Боги, она по-прежнему
Могла тронуть меня... могла проникнуть в мою душу...
   ...и обмануть ее. Я с мягкой настойчивостью отстранил ее  и  по  ее  лицу
прочел, что она поняла все. - Кончено, Электра. Ты должна заплатить за  свою
глупость.
   Солнце сверкало на серебряных лентах в  ее  косах.  А  на  глазах  у  нее
блестели слезы. Слезы стояли в ее огромных серых глазах: миг - и потекут  по
щекам.
   Но я знал ее, знал слишком хорошо. Это были слезы гнева, а не страха, и я
вышел из комнаты, ощущая на губах привкус поражения.

Глава 6

   Мастер меча отступил на шаг и опустил клинок:
   - Господин мой Мухаар, давайте прекратим это шутовство.
   Я тяжело дышал сквозь стиснутые зубы:
   - Это останется шутовством, пока я не научусь справляться  с  этим,  -  я
перехватил рукоять меча и снова поднял его. - Атакуй, Кормак.
   - Господин мой, - он отступил еще на шаг, покачав стриженой головой, -  в
этом нет смысла.
   Я выругал его. Я провел почти час, пытаясь восстановить хотя бы  частично
мое умение владеть оружием - а теперь он отказывал мне даже в этих попытках.
Я опустил меч и постоял некоторое время, пот стекал по моим рукам,  хотя  на
мне были только кожаные штаны да  туника.  На  мгновение  я  прикрыл  глаза,
пытаясь справиться с болью, а когда открыл их, увидел жалость в карих глазах
Кормака.
   - Курештин! - выплюнул я, - Побереги свою  жалость  для  других!  Мне  не
нужно такое... - я бросился на него, снова подняв меч, и  едва  не  пробился
сквозь его запоздалую защиту.
   Он отскочил, потом  еще  раз,  увертываясь  от  моего  меча,  его  клинок
поднялся, отводя мой удар, я поднырнул под него и ударил в живот. Он  сделал
обманное движение, отпрыгнул в сторону  и  переместился  сбоку  от  меня,  Я
поставил блок, поймал его меч гардой и резко отвел его в сторону.
   Ко мне начало возвращаться чувство ритма - правда,  медленно,  но  сил  я
потерял  немного.  Выносливости  поубавилось,  но  со  временем  она   может
вернуться.
   Мне нужно было только научиться  управлять  своим  телом,  справляться  с
негнущимися суставами и забывать о боли.
   Кормак прикусил губу. Я увидел,  как  вспыхнули  его  глаза.  Его  мягкие
сапоги шуршали по каменному полу, когда он уворачивался  от  наносимых  мной
ударов. Мы бились не до крови - это была просто тренировка, но он знал,  что
я хочу победить его. Он не пощадил бы меня, даже если бы я попросил  его  об
этом.
   Под конец меня подвели руки - больные руки  с  распухшими  суставами.  За
недели, прошедшие с тех пор, как я пришел в себя, я успел узнать,  насколько
они  ослабели.  У  меня  болели  колени,  словно  в  них  поселился   демон,
прогрызающий себе дорогу наружу - но когда я был в движении, то  забывал  об
этом. По большей части. Остановившись, я почувствовал ломоту в костях. Но  в
поединке важнее всего были мои руки, а они-то и  оказались  самым  серьезным
препятствием в восстановлении былых навыков.
   Запястья еще выдержали бы, но пальцы не удержали меч: они дернулись, боль
обожгла руки - и меч отлетел в сторону, со звоном  ударившись  о  камень.  Я
проклял себя  за  то,  что  так  глупо  выпустил  оружие.  Но  когда  Кормак
наклонился, чтобы поднять мой меч, я наступил на клинок ногой:
   - Оставь. Довольно. Мы продолжим в другой раз.
   Он быстро поклонился и вышел, забрав свой меч. Мой все еще лежал на полу,
словно смеялся надо мной, пока я пытался перевести дух. Я  стиснул  зубы  от
боли в распухших пальцах, наклонился, поморщившись - в спину  вступило  -  и
поднял меч одной рукой.
   Пот заливал глаза. Я смахнул его рукой, опустился на ближайшую  скамью  и
осторожно вытянул ноги, на  миг  сдавшись  боли,  чувствуя,  как  горят  мои
колени. Я прислонился спиной к стене и попытался преодолеть это чувство.
   - Тебе в последнее время стало лучше, господин. Когда я нашел  для  этого
силы, я повернул голову на голос и увидел Роуэна.
   - Да? Или ты просто хочешь, чтобы я так думал?
   - Я никогда не поступил бы так, - ответил он. - Но ты не  должен  думать,
что все это восстановится быстро. Должно пройти время, мой господин.
   - У меня нет времени. Тинстар украл его, - я потерся  спиной  о  стену  и
снова сел прямо, с трудом удержавшись  от  гримасы  боли  и  подтянув  ноги.
Болели колени. - Ты пришел по делу  или  просто  затем,  чтобы  сказать  мне
слова, которые, как тебе кажется, я хотел услышать?
   - Пришел человек, - он показал мне  серебряное  кольцо-печатку  с  черным
камнем.
   Я взял кольцо, взвесил и покатал его на ладони:
   - Кто это? Я его знаю?
   - Он  назвался  Алариком  Атвийским,  господин.  Говоря  точнее,  Принцем
Короны.
   Я поднял взгляд от кольца и остро взглянул на Роуэна:
   - Торн убит. Если этот мальчик - его сын, он  ныне  король  Атвии  вместо
Торна. Зачем он принижает свое достоинство?
   - Аларик - не наследник. На троне Атвии сидит Осрик, - Роуэн помолчал. Он
в Атвии, господин мой. Я нахмурился:
   - Итак, значит, Осрик не приехал.
   - Нет, мой господин.
   Я  стиснул  зубы  и  мысленно  выругался.  Я  был  не  в  настроении  для
дипломатических переговоров, тем паче с ребенком.
   - И где же этот Атвийский инфант? Роуэн улыбнулся:
   - В передней, господин, подле тронного зала, где  я  его  и  оставил.  Ты
хочешь, чтобы его перевели куда-нибудь еще?
   - Нет. Тронный зал я оставлю для его  братца.  Я  поднялся,  опираясь  на
стену, мгновение стоял, ожидая, когда утихнет боль, потом отдал меч  Роуэну.
Я сжал в кулаке кольцо и вышел из фехтовального зала. Мальчик, как я увидел,
был подавлен окружающей обстановкой. Большой Зал вовсе сразил бы его,  я  же
не был в настроении для таких шуток. Аларик выглядел не старше, чем  лет  на
шесть-семь, и вряд ли смог бы понять политическую подоплеку ситуации.
   Когда я, уже переодевшись в чистое, вошел в  зал,  он  поднялся  каким-то
скованным движением. Поклонился - коротко и небрежно, вроде бы  почтительно,
но и с тенью снисходительности. Карие глаза смотрели неприязненно, лицо было
холодно.
   Я подошел к  заваленному  подушками  креслу  черного  дерева  и  сел,  не
позволив и тени боли отразиться на моем лице, После тренировки все мое  тело
было мучительно напряжено:
   - Итак... Атвия приходит к Хомейне.
   - Нет, мой господин, - тихо ответил Аларик. - Мой  брат.  Государь  Осрик
Атвийский, посылает меня, чтобы сказать,  что  Атвия  не  станет  подчиняйся
Хомейне до тех пор, пока земля эта не завоевана.
   Я разглядывал Аларика в раздумье и некотором недоумении. Одет он был так,
как приличествовало его положению, темные волосы были гладко зачесаны.
   Приглядевшись, я понял, что  он  старше,  чем  показался  мне  на  первый
взгляд. Он был, должно быть, на год или два старше Донала, а глаза его  были
глазами взрослого человека.
   Я позволил себе улыбнуться, хотя вовсе не чувствовал веселости:
   - Я убил твоего отца, господин мой Аларик, потому что он хотел  свергнуть
мой Дом и заменить его своим. Я мог бы сделать то же самое и с  тобой,  -  я
помолчал. - У твоего брата есть ответ на это?
   Хрупкое тело Аларика напряглось:
   - Да, мой господин. Я прислан сказать, что мы не признаем твоей власти.
   Я подпер подбородок рукой:
   - Осрик посылает тебя прямо в пасть хищника с такими  словами,  мой  юный
Атвийский орел?.. Что ты скажешь на то, чтобы остаться здесь заложником?
   Лицо Аларика залила краска гнева, но он не дрогнул:
   - Мой брат сказал, что я должен быть готов к этому.
   Я нахмурился:
   - Сколько лет Осрику?
   - Шестнадцать. Я вздохнул:
   - Так молод - и уже готов рисковать своим братом и своей страной...
   - Мой отец говорил, что ты всегда был врагом  Атвии,  и  что  тебя  нужно
остановить, - при воспоминании об отце в карих  глазах  мальчика  отразилось
горе, губы дрогнули, но он почти мгновенно справился с собой. - Мой брат и я
будем служить памяти нашего отца и будем сражать