гнул. Подобрался и прыгнул на моего  пони,  одним  ударом  огромной
когтистой лапы сбив его с ног - я услышал хруст  костей,  и,  не  успел  еще
бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной  шеей,  лев  повернулся  ко
мне.
   Я  выронил  лук  и  ударился  в  бегство.  Вслед  за  мной  бросился  лев
великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по
бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал -  но  знал,  что  он
легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.
   Лев прыгнул - взлетел  в  воздух,  оттолкнувшись  от  земли  мускулистыми
задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями.  Я
едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..
   Одна лапа зацепила мою голову - но все же я успел  увернуться  от  удара,
который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без  того  силы  удара
хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.
   Я упал, но продолжал крепко сжимать меч  в  руках  -  клинок  вонзился  в
широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость - в прыжке  лев  едва
не вывернул его из моих рук.
   На мгновение я оказался распростертым в снегу - но почти тут же  вскочил,
не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня  ужас.  Голова  у
меня  гудела,  рот  наполнился  кровью.  Меч  был  бессилен  против  льва  -
единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для
этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы  он
достал меня, чем я его. Мне вовсе не улыбалось стать его добычей...
   Лев снова зарычал - но глуше, рык  перешел  в  подобие  кашля,  спутанная
черная грива встала дыбом - и все же под темным  золотом  шкуры  по-прежнему
перекатывались мускулы: рана ничуть не ослабила хищника. Кровь  хлестала  из
раны, но ни остановить, ни даже задержать льва это не могло.
   Каким-то шестым чувством я сознавал, что он  не  умрет.  Мне  не  удастся
убить его как обычного зверя, даже если и удастся нанести смертельную  рану.
Этот зверь был создан и призван чародеем.
   Отступая от приближающегося льва, я наткнулся ногой на что-то твердое.
   Оказалось - пытаясь убежать от льва, я описал круг. Неподалеку лежал труп
моего коня, а под ногами у меня - мой лук.
   Я мгновенно отшвырнул меч и схватил лук, вырвал из колчана  стрелу  -  и,
когда зверь вновь бросился на меня, выстрелил...
   Но не во льва. В человека.
   Стрела вонзилась в грудь Айлини,  он  содрогнулся,  по  его  телу  прошла
долгая дрожь. Он попытался вырвать из раны оперенное древко - но зашатался и
упал на колени. Стрела вспыхнула  ярко-алым  пламенем,  рассыпалась  жгучими
искрами чародей был мертв.
   Я стремительно обернулся - но зверя за моей спиной уже  не  было.  Только
кость на снегу. Кость, обточенная в форме рукояти кинжала.
   Я медленно опустился на колени, наклонился  вперед,  опершись  руками  на
снег. Дыхание с шумом вырывалось из груди,  каждый  вздох  отдавался  резкой
болью в легких. Из носа у меня по-прежнему текла кровь, пятная снег,  голова
болела и кружилась, я выплюнул  выбитый  зуб  и  так  и  остался  стоять  на
четвереньках, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя.
   Когда, наконец, я сумел подняться на ноги, меня  шатало,  словно  изрядно
перебравшего человека. Я дрожал всем телом. С трудом мне удалось добрести до
ручья, там я опустился на колени и принялся яростно оттирать кровь и грязь с
лица, словно мог стереть и воспоминание  о  том,  что  произошло,  из  своей
памяти.
   Наконец, я снова поднялся  на  ноги.  Медленно,  словно  древний  дряхлый
старик, я наклонился за мечом и луком. Рукоять кинжала я оставил. Что-то,  а
уж эту штуку я не стану носить при себе больше никогда.
   Айлини был мертв. Тело его как-то сжалось, усохло - словно стрела  отняла
у него не только жизнь, но и выпила силы его тела - и теперь  оболочка,  уже
ненужная, съежилась, как пустой кокон. Это было телом - но вряд ли его можно
было назвать телом человека.
   Конь Айлини стоял на противоположном склоне холма - очень  темной  гнедой
масти, не слишком чистых кровей - но достаточно хорош. Интересно  что,  конь
Айлини тоже зачарован?
   Я поднял повод и заставил коня  подойти  ближе.  Он  был  побольше  моего
бедняги-степнячка, и заметно линял.  Хвост  у  него  был  подстрижен,  грива
топорщилась щеткой, глаза были темно-карими и добрыми, а посереди лба белело
пятно-звездочка. Я ласково потрепал его по холке и взобрался в седло.
   И тут же едва не свалился на землю.  Голова  у  меня  снова  закружилась,
казалось, череп разламывается на куски от дикой боли - лев задал мне хорошую
встряску. Я ссутулился в седле, надолго прикрыв глаза,  выжидая,  пока  хоть
немного отступят боль и головокружение.
   Ощупав свое лицо, я почувствовал, что оно сильно распухло. Нет  сомнений,
что к вечеру на меня и взглянуть-то будет страшно. Но, по крайней мере,  нос
явно был цел.
   Немного придя в себя, я развернул коня и направился на восток.
   Пес Торрина выбежал мне навстречу. За те недели, что мы  жили  здесь,  он
изрядно подрос: в первый раз я увидел его совсем  щенком,  теперь  это  была
почти взрослая собака, но щенячьего веселья  в  нем  по-прежнему  было  хоть
отбавляй. Он прыгал вокруг моего коня, радостным басовитым лаем предупреждая
Торрина о моем возвращении. Впрочем, необходимости в этом  не  было:  Торрин
был как раз у колодца - вытаскивал ведро воды.
   За пять лет он не намного изменился. Его  седые  поредевшие  волосы  были
по-прежнему коротко подстрижены, годы крестьянствования не  сгладили  боевых
рубцов и мозолей от меча на ладонях. Конечно, было заметно, что человек этот
давно уже не служит мастером меча, что ему теперь больше знакомы плуг и соха
, но уверенная сила воина не покинула его. Он был рожден для битв и клинков,
не для возни в земле  -  и  все  же  оставил  все  ради  Аликс.  Шейн  хотел
избавиться от нее, а Торрин не мог снести того, что девочка умрет.
   Я медленно подъехал поближе. Конь подошел к  колодцу  и,  не  церемонясь,
сунул морду в бадью,  которую  держал  в  руках  Торрин.  Торрин  критически
оглядел меня, прищурил карие глаза и покачал головой:
   - Это работа солиндцев?
   Было ясно, что он имеет в виду. Я потрогал опухшее лицо:
   -  Нет.  Айлини.  Он  призвал  зверя.  Льва.  Морщинистое  лицо   Торрина
побледнело:
   - Значит, Беллэм знает... Я покачал головой:
   - Должно быть, нет. Те, кто пытался меня убить, мертвы. Не сомневаюсь, он
знает, что я вернулся - это знает почти вся Хомейна - но не осталось никого,
кто мог бы рассказать ему, где я. Думаю, еще некоторое  время  мы  можем  не
тревожиться за свою безопасность.
   Торрин выглядел озабоченным, но мне уже было не до него. Я медленно сполз
с коня, морщась от боли,  оставил  моего  скакуна  на  попечении  Торрина  и
медленно пошел к ферме. В доме топилась печь: я чувствовал запах дыма.
   - Мой господин, я думаю... У самой двери я обернулся, я  так  устал,  что
просто не мог найти в себе сил дослушать его до конца:
   - Есть у тебя корыто, а? Или бочка... Одежду я вроде оставлял у тебя...
   Мыло и вода есть? Горячая. Я хочу хорошенько отмыться от этой вони.
   Он кивнул, морща лоб.
   - Не хочешь ли, чтобы я...
   - Нет, - я устало махнул рукой. - Я сам справлюсь.
   В изгнании я научился многому. В том числе и обходиться без слуг.
   - Господин мой... - снова начал Торрин, но я уже вошел в дом.
   И - замер на пороге.
   Я увидел Аликс. Они стояла за столом у печи - месила тесто: должно  быть,
собиралась печь хлеб. Руки ее до локтей были перемазаны в  муке.  Я  увидел,
что ее темно-каштановые волосы отросли до своей обычной длины - она  заплела
их в косу и уложила в пучок, заколов его серебряными шпильками и заколками.
   Я увидел девушку, которую встретил, когда  был  еще  принцем  -  девушку,
которая стала моим другом - а много ли настоящих друзей у принцев?  Я  снова
увидел ту девушку, из-за которой попал в руки Финна и его  отряда.  Я  снова
увидел девушку, чья толмоора Чэйсули  была  так  тесно  переплетена  с  моей
собственной хомэйнской судьбой.
   Я увидел девушку, которая стала женщиной - и  проклял  те  годы,  которые
разделили нас - те годы, которые я провел вдали от нее.
   В ее глазах был вопрос - и растерянность. Она не узнала меня, я и сам  не
узнал бы себя - бородатый, грязный, с  синяком  в  пол-лица...  Я  вспомнил,
каким был пять лет назад, и не смог удержаться от смеха.
   И тут она узнала меня - она прошептала мое имя - и я стремительно  шагнул
к ней и обнял ее.
   Она прижималась ко мне так же крепко, как я к ней, снова и снова повторяя
мое имя, от нее пахло тестом и свежим хлебом, и  дымом,  и  она  смеялась  -
смеялась так, словно не могла остановиться...
   - Такой грязный... - выговорила она сквозь смех, - такой жалкий...
   Никогда я таким не был. Но я смеялся вместе с ней,  понимая,  что  другое
просто трудно сказать, глядя на меня. Да в чем-то я  и  был  жалок,  наверно
потому что я желал ее. И, не в силах сдержаться, я взял ее лицо в  ладони  и
поцеловал.
   Только  однажды  -  единожды  в  жизни  -  я  целовал  ее,  и   в   таких
обстоятельствах, когда она могла счесть это простой  благодарностью.  Это  и
было благодарностью - но не только. И уже тогда, когда она  спасла  меня  из
атвийского плена, Аликс была связана с Дунканом. Более того - она носила его
ребенка.
   Теперь же в моих чувствах к Аликс не было ничего от благодарности  -  она
не могла ошибиться в этом. За пять лет я часто думал о  ней,  жалел  о  том,
чего не было между нами - и теперь не мог скрыть своих чувств.
   Но между нами по-прежнему был Дункан.
   Я отпустил Аликс - хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.
   Она осталась стоять рядом - безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были
спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.
   - Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, - тихо проговорила она,
- но не больше.
   - Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?
   Она коротко покачала головой:
   - Между нами ничего не может быть. Здесь... ничего нет, - коснулась груди
слева.  Взгляд  ее  был  тверд  и  спокоен.  Я  едва  не  рассмеялся.  Какая
разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать -  она
знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского  влечения,
больше не было: передо мной стояла женщина и мать.
   - Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи...
   - Я знаю, - ее голос не  дрогнул.  -  Если  бы  ты  был  Дунканом,  я  бы
чувствовала то же. Но ты не Дункан - ты  никогда  не  был  и  не  будешь  им
никогда.
   Ты есть ты. Да, верно, для меня ты - особенный, но для большего время уже
давно прошло. Когда-то, может, это было возможно... но не теперь.
   Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:
   -  Я  не  хотел...  я  вовсе  не  хотел  этого  делать.  Я  только  хотел
поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не  легче,  чем
когда бы то ни было, - я суховато улыбнулся. - Не каждый мужчина  сделал  бы
такое признание женщине, которой он безразличен.
   Аликс улыбнулась:
   - Финн сказал почти то же самое. И  его  приветствие  было...  похоже  на
твое.
   - А Дункан?
   - Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.
   - И никогда не был бесчувственным, - я вздохнул и поскреб  подбородок.  -
Ну ладно, поговорили - и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.
   - Прекрасно.
   Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом - удивительно  красивые
глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими - хомэйнов, для
меня - вдвое прекраснее и тех, и других.
   - Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, -  Аликс
повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня
через плечо. - Может, ты нальешь в бочку воды?
   И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я - королевской крови,  а
значит, выше столь низменных забот.
   Я усмехнулся:
   - И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел
с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.
   И, прихватив тяжелую кадку,  я  вышел.  Торрин  сидел  на  краю  колодца,
покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:
   - Я хотел предупредить тебя, что она там, - сказал  он,  выпустив  кольцо
дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:
   - Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.
   - Мне - да, - Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в  кадку.
Она была так молода, когда ты встретил ее впервые... Она еще ничего не знала
о своем наследии, о своей крови... А потом появился Дункан.
   Это имя легло мне камнем на сердце.
   - Да... он был умнее меня. Он видел, чего хочет - и взял  это  -  Добился
этого, - тихо поправил меня Торрин.
   - Господин мой... если ты  хочешь  отвоевать  ее  у  него,  лучше  хорошо
подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь  к  ней
как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять  у  нее
радость, - он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал,
что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.
   - Ты Мухаар и можешь делать все что угодно - даже с Чэйсули. Но, думаю, у
тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.
   Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем - я  получал  то,  что
хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна  мне  и
как желанна. И теперь, поняв это, я знал,  как  больно  терять.  Как  больно
проигрывать.
   Особенно - Дункану.
   Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.
   - Я развела огонь.
   Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье - золотой ястреб,  раскинувший  крылья,
разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.
   Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.
   Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на
табурет, спиной ощущая каждое движение  Аликс,  глядя  в  огонь.  Она  снова
занялась своим тестом.
   - Когда ты пришла? - наконец спросил я.
   - Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, -  ее  лицо  озарилось  теплой
ясной улыбкой.
   - Он тоже вернулся? - мне сразу как-то полегчало.
   - Он привел нас с севера.
   В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные  шпильки  и
заколки  -  в  такт  движениям,  и  в  такт  движениям  колыхались   складки
темно-зеленого, цвета  мха,  платья.  Поверх  платья  была  надета  длинная,
доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в
светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии  она  была
стянута поясом темно-коричневой кожи с  золотой  пряжкой.  И  одежда  ее,  и
украшения были не хомэйнской работы - творением рук Чэйсули. И сама она была
- Чэйсули.
   Я потер лицо:
   - Как он? В порядке?
   - Финн? О да, конечно - разве с ним может быть иначе? Это же Финн, -  она
снова улыбнулась, не на мгновение  не  прерывая  работы.  -  Хотя,  кажется,
он-таки нашел себе занятие.
   - Женщина, - предположил я. - Он что,  наконец  нашел  кого-то  в  клане?
Аликс рассмеялась:
   - Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на  своего
су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.
   Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает  невыносим.
Нам и одного хватало - но теперь у нас два Финна.
   - Два Финна ?.. - я представил  себе  эту  картину  и  рассмеялся,  Аликс
покачала головой.
   - Сказать им, чтобы они пришли сюда? - спросила она. - Мне  только  нужно
поговорить с Каем и со Сторром.
   Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс -  о  той  невероятной
магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс
могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.
   - Нет, - ответил я. - Я пойду к ним сам - но не раньше, чем избавлюсь  от
этой грязи.
   Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно  согрелась.  Я  спросил
Аликс, где бы мне взять бочонок - она указала на прихожую,  ежели,  конечно,
так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.
   Бочка была окована медью и все еще еле  заметно  пахла  сидром:  несложно
было угадать ее первоначальное назначение.  В  Хомейне-Мухаар  у  меня  была
большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли  не  до
блеска, чтобы, упаси боги, ни одна  заноза  не  впилась  в  тело  наследника
престола. Однако - что ж, пока и эта сойдет.  В  изгнании  я  научился  быть
благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.
   Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.
   Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку,  наполнил  ее
водой и отправился разыскивать полотно и мыло.
   Аликс выдала мне и то, и другое.
   - С тех пор, как я покинула  ферму,  Торрин  не  менял  здесь  ничего,  -
сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот  день,  когда  Финн
похитил нас обоих.
   Да и могла ли она не помнить  этого?  Я  -  так  помнил  слишком  хорошо.
Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной - со всеми нами - с тех пор.
   Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна  и  темное
мыло. Я немногое мог сказать ей - но может, не стоило говорить и этого.
   - Я не стану оскорблять ни тебя, ни твоего мужа, последовав за вами туда,
где меня не желают видеть. Аликс вспыхнула. Я невольно отметил про себя, что
с годами ее черты утратили юношескую округлость, резче стал очерк лица, выше
скулы - ее лицо было лицом Чэйсули. Она как никогда была  похожа  на  Финна:
сказывалась отцовская кровь. - Не было нужды говорить это, - мягко  ответила
она.
   - Нет, была. Иначе я не смог  бы  объяснить  свои  поступки,  -  я  легко
коснулся пальцами ее лица. - Аликс... было время, когда мы могли иметь много
общего. Давай теперь сохраним хотя бы то, что возможно.
   Я отнял руку и вошел  в  спальню.  От  бочки  поднимался  густой  пар.  Я
задвинул штору и с наслаждением стащил с себя вонючие обноски, Нет, я не мог
выбросить из головы Аликс. А для нее не существовало никого, кроме  Дункана.
Я думал о тех ночах, которые они проводят вместе. О  самой  Аликс,  какой  я
помнил ее - юной, веселой и сердечной девушке. Такой грациозной и  гибкой  -
такой прекрасной - такой мужественной и твердой...
   Я подумал о том, как странно - вот сейчас мы рядом, мы знаем  о  чувствах
друг друга - и знаем, что нет ничего хорошего в нашей теперешней близости.
   Ничего хорошего. Только боль.

Глава 9

   К  сожалению,  бочка  была  явно  не  предназначена  для  человека   моих
габаритов.
   Мыться было не слишком удобно, мои колени  едва  не  упирались  в  нижнюю
челюсть,  а  хребтом  я  ощущал  стенку  бочки.  Однако  все-таки  это  была
возможность вымыться, и вымыться в горячей воде - я тер и тер изо всех  сил,
стараясь избавиться от грязи и жира - заодно и тех, что покрывали мои волосы
и бороду.
   Когда, наконец, я сумел вздохнуть свободно,  более  не  чувствуя  мерзкой
вони, наступило время расслабиться и отдохнуть. Я  свесил  ноги  через  край
бочки и откинулся назад. Лицо у меня по-прежнему  болело  от  удара  львиной
лапы, болело и все тело - я чувствовал себя едва ли не стариком. Лев  словно
бы выпил мои силы,  впрочем,  навряд  ли  кто-либо,  столкнувшись  с  чарами
Айлини, сумел бы сохранить силы и душевное равновесие.  Благодарение  богам,
хоть жив остался...
   Вода остывала - но не так быстро, и я не спешил выбираться из нее.  Более
того - глубоко вздохнув, я прикрыл глаза и попросту заснул - тут же, в воде.
   - Кэриллон Я мгновенно проснулся, дернулся, ободрав позвоночник о  грубые
доски бочки,  выругался  -  и  в  некотором  смущении  уставился  на  Ф