Я почувствовал, как напряжены его мышцы,  услышал  как
хрипло он дышит, как тревожно хрустит гравий  под  подкованными  копытами.
Жеребец поставил уши, потом прижал их.
     - Хей... - начал я, но закончить не успел.
     Это ощущение не появлялось уже несколько недель и сначала я  даже  не
понял, что происходит, но потом растерянность прошла и я вспомнил.  Трудно
забыть  единственную  причину,  которая  вводит  человека  в   болезненное
состояние.
     Не из-за того, что ты  заболел.  Я  болел  и  раньше,  когда  получал
ранения, когда в детстве у  меня  была  температура,  когда  на  Севере  я
подхватил то, что называется "простуда". Больным я себя чувствовал и после
того, как перебирал акиви, а такое со мной  случалось  так  часто,  что  я
давно уже сбился со  счета.  Нет,  это  была  болезнь  не  тела,  а  души,
сопровождаемая страхом.
     Но и этим дело не ограничивалось.
     Все волоски на руках поднялись, чесался  затылок,  чесалась  кожа  на
черепе. Я непроизвольно поежился, проклиная себя за дурь,  и  почувствовал
как тошнота сжала мой желудок.
     Не просите меня объяснить, что  это  было.  Дел  как-то  назвала  это
влечением к магии. Кем, создатель моего меча, говорил, что я  чувствителен
к сущности магических явлений.  Сам  я  твердо  знал  только  одно  -  при
приближении  неизведанных  сил  ощущение  неуюта  у  меня   переходило   в
болезненное состояние, не сулившее ничего хорошего. А я от природы человек
веселый, добрый и открытый - во всяком случае комплексов у меня  нет  -  и
мне не очень нравится, когда  моя  чувствительная  душа  калечится  чем-то
непонятным и мрачным, например магией.
     Если конечно это она заставляла меня чувствовать себя больным.
     А может виной была кошка. Я съел слишком много  мяса  кошки.  Слишком
большой кусок Северной кошки попал в Южный живот.
     Но жеребец-то кошку не ел, однако тоже выглядел невесело.  Или  всему
виной меч. Из-за него у меня были сплошные неприятности.
     Значит снова...
     - Гончие, - пробормотал я, вдохнув знакомую вонь.
     Я и забыл, каково  находиться  рядом  с  ними,  видеть  белые  глаза,
сияющие в темноте, вдыхать резкий запах. Гончие как всегда подошли большой
стаей - они подавляли одним количеством.
     Я поиграл в охотника. Теперь они охотились на меня.
     Жеребец тоже узнал их. Он, как и я, когда-то сражался с  ними,  круша
гибкие тела ударами Южного железа, но такие битвы нравились ему не  больше
чем мне. Мы оба хотели держаться  подальше  от  магии.  Жеребец  тоже  был
рожден  путешествовать  в  песках,  под  Южным  солнцем.  Мы   не   хотели
сталкиваться с непонятными силами.
     Меч остался в ножнах, у костра, рядом с моими  одеялами.  Вот  так  и
расстаются со старыми привычками,  мрачно  подумал  я.  Еще  месяц  назад,
отправившись к жеребцу, я бы обязательно захватил оружие. Из  случившегося
можно было сделать два вывода: судьба жеребца меня беспокоила больше,  чем
следовало бы, и Северный меч я  ненавидел  больше,  чем  думал.  Хотя  меч
оставался мечом, даже если у него были свои странности, и, как не хотелось
мне это признавать, он мог спасти мне жизнь. Правда в этот момент  он  был
бесполезен, потому что я оставил его далеко. Со  мной  был  только  нож  и
рядом не было лошади, на которой я мог бы  спастись  или  атаковать,  если
дело дойдет до схватки. Теперь мне придется сражаться на земле.
     Белые глаза  ярко  сияли  в  темноте.  Гончие  подбирались  бесшумно,
растворяясь в тенях. Черные и серые на сером и черном. Я не мог сосчитать,
сколько их было.
     Мне пришло в голову, что  несмотря  на  ранения  жеребца,  я  мог  бы
попробовать ускакать на нем. Недалеко, чтобы не искалечить его еще больше.
Просто подальше, чтобы оставить зверей позади.
     Но я шел за гончими не для того, чтобы сбежать, едва  столкнувшись  с
ними. Не такое обещание я давал.
     Я втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
     - Ну давайте, - процедил я, - идите ко мне.
     Наверное  это  была  явная  бравада.  Пустые  слова.  Но  почему   не
попробовать, ведь иногда срабатывает.
     Иногда...
     Они выползли из теней в серо-красное сияние углей. Звери с  мохнатыми
гривами и пятнистыми шкурами: что-то от собаки, что-то от волка, что-то от
ночного кошмара. Ни капли красоты и ни следа независимости. У них не  было
своей   воли,   эти   животные   подчинялись   приказу.   Жеребец   нервно
пританцовывал. Сильный удар копытом расколол камень.
     - Идите ко мне, - повторил я. - Значит  я  подошел  совсем  близко  к
логову?
     Они налетели всей стаей, как волна грязной воды. Их поток  захлестнул
лагерь и отхлынул обратно к деревьям.
     Отлив унес с собой меч.
     Не веря своим глазам, я смотрел на  блеск  перевязи,  сияние  лунного
света на рукояти. Увидел зубы, сжимавшие ножны. Клинок  выскользнул,  и  я
понял, что охраняющая магия, свойственная именному  клинку,  не  одинаково
влияет на людей и на магических животных.
     Зачем вообще она нужна, мрачно подумал я, если она  не  действует  на
гончих.
     Две гончие неловко взяли в пасти меч. Одна  держала  рукоять,  другая
клинок, деловито рыча друг на друга как две собаки, не  поделившие  палку.
Только эта палка была сделана из стали. Магической, благословенной  богами
стали.
     Другие  гончие  окружили  эту  пару  как  охранники  танзира.   Звери
направились к деревьям, к теням,  в  которых  я  уже  ничего  не  смог  бы
разглядеть.
     Аиды, им нужен был меч.
     По моей шкале ценностей это совсем немного.
     Я чуть не рассмеялся. Если им  до  такой  степени  нужна  эта  трижды
проклятая штука, пусть они ее забирают. Я мог обойтись и без яватмы,  я  и
сам мечтал от нее избавиться.
     Но  я  не  мог  позволить  им  унести  оружие.  Звери  не  смогли  бы
воспользоваться им, но вот человек,  создавший  их,  мог.  И  я  решил  не
рисковать, потому что именно этого человека я искал.
     Одним плавным движением я вынул  охранный  свисток  из-под  шерстяной
туники и сжал его губами.  Такая  крошечная,  нелепая  игрушка,  созданная
существами, в которых я и сейчас с трудом верил, хотя видел - и  слышал  -
их сам.  Я  вспомнил  серебристую  кожу,  пушистые  гребешки  на  головах,
проворные пальцы и горла, похожие на лягушачьи. В голове  снова  зазвучала
их музыка.
     Музыка была даже в беззвучной трели свистка. Музыка и сила. И поэтому
я немного подождал,  чтобы  гончие  убедились  в  своей  победе,  а  потом
свистнул.
     Свисток, как всегда, сработал. Гончие уронили меч и умчались.
     Я подошел и поднял клинок.
     И тут же пожалел, что сделал это.
     - На меня нахлынула волна стыда. Стыда, гнева, печали из-за того, что
я так небрежно обращался с клинком, который заслуживал  уважения.  Что  же
этот меч сделал со мной?
     Я рассеянно выплюнул свисток. Это были не мои мысли. Я не сомневался,
что мне такое и в голову не пришло бы. Мысли  появились  откуда-то  извне.
Чувства появились откуда-то извне.
     Я снова отбросил меч. Он глухо ударился о землю. Красноватые отблески
углей и белый лунный свет играли на клинке.
     - А теперь послушай меня, - сказал я, - может ты и не такой меч,  как
остальные, но это не дает тебе права диктовать мне,  что  думать.  Это  не
дает тебе права заставлять меня чувствовать себя виноватым, стыдиться  или
злиться, или внушать мне что-то еще, слышишь? Магия, шмагия, я знать  тебя
не хочу, и ты меня не переубедишь. Если бы  дело  касалось  только  нас  с
тобой, я бы отдал тебя гончим... но я не хочу, чтобы ты попал в руки того,
кто может выжать из тебя всю твою силу.
     Я хотел сказать что-то еще, но не стал, представив как  глупо  должен
был выглядеть со стороны разговор с мечом.
     Хотя причина была наверное не в этом. Как я  успел  выяснить,  прежде
чем войти в круг многие разговаривают с  оружием.  Мне  стало  неуютно  от
разговора с магическим мечом. Я боялся, что  он  поймет.  Я  вытер  потные
ладони об одежду. Все это мне не показалось.  Я  действительно  чувствовал
стыд. И уж совершенно точно, я чувствовал силу,  требующую  выпустить  ее.
Сжавшуюся в комок как кошка перед прыжком.
     В моей голове зазвучала песня. Тихая, нежная песня, сулящая здоровье,
богатство и долголетие с уверенностью божества.
     - Яватмы умирают, - хрипло сказал я. - Я видел их смерть дважды. Тебя
тоже можно убить и ты не сделаешь нас бессмертными. Не  обещай  мне  того,
что дать не можешь.
     Мелодия заколебалась, потом затихла. Я  наклонился  и  подобрал  меч.
Клинок сиял.
     - Аиды... - рукоять жадно присосалась к ладони. - Отпусти! - закричал
я. - Ты трижды проклятое козье отродье... отпусти меня!
     Металл   прижимался,   ласкался,   впитывался.   Я   снова   вспомнил
расплавленные глаза в пронзенном сталью черепе.
     - Да заберут тебя в аиды! - заорал я. - Что ты хочешь, мою душу?
     Или это он пытался поделиться со мной душой?
     - На колени, сейчас...
     - Аиды, ну аиды... я прилип к мечу... аиды, прилип к мечу...
     Сколько это  будет  продолжаться?  Капли  пота  стекали  по  коже.  В
холодном ночном воздухе от меня шел пар.
     - Никто никогда не говорил мне... никто никогда не объяснял...  никто
меня об этом не предупреждал...
     А может и предупреждал, а я пропускал мимо ушей.
     Пот заливал глаза. Я  прищурился,  наклонил  голову  к  плечу,  вытер
мокрые волосы. В ноздри били острые запахи: пота, старой шерсти,  грязи  и
резкая вонь страха.
     Я захлебнулся воздухом.
     - Что, в аиды, я...
     Огонь озарил небо. Вернее я решил, что это  огонь.  Это  было  что-то
яркое и слепящее. Что-то, что затмило  луну  и  звезды,  украсив  небосвод
яркими лентами. Такой красоты я никогда  не  видел.  Такое  и  во  сне  не
привидится. Стоя на коленях с мечом в руках - вернее мечом, цеплявшимся на
меня - открыв  рот  и  запрокинув  голову,  я  не  мог  оторвать  глаз  от
великолепия Северных огней. От  магии,  рожденной  небом  стали,  покрытой
созданными богами рунами.  Стали,  получившей  имя  после  того,  как  она
попробовала человеческой крови.
     Стали,  прославленной  песней.  В  небе   дрожала   сияющая   завеса.
Приглушенное великолепие цветов плавно переливалось и меняло оттенки.  Они
перетекали друг в друга.  Разливались.  Менялись  местами.  Встречались  и
таяли, превращаясь в другие цвета, яркие, горящие как огонь. И ночь ожила.
В моей голову зазвучала песня. Новая, могущественная песня. Ее я не  знал.
Она шла не из моего меча, он был слишком молод, чтобы так петь. Эту  песню
создал меч постарше. Меч, который понимал суть силы, привык к ней  и  умел
ею управлять. Меч, рожденный Севером, снегом  и  ветром,  холодной  зимой,
познавшей яростную баньши-бурю. Меч, который знал мое имя,  и  чье  имя  я
тоже знал. Самиэль выпал из моих рук.
     - Аиды, - прохрипел я, - она жива.



                                    4

     Я отбросил эту мысль. Немедленно.  Собрав  все  силы.  Я  не  решался
позволить себе поверить, что это  может  быть  правдой.  Я  не  мог  снова
разочароваться, это было бы слишком больно.
     Ну баска, баска.
     Я заставил себя не думать о ней. Из последних сил. Все дорогу вниз по
склону, в темноте.  Всю  дорогу  по  завалам  камней.  Через  тени  неясно
вырисовывающихся деревьев.
     Захлебываясь болезненной уверенностью: Дел мертва, я убил ее.
     Огонь заполнил весь небосвод. Чистые, живые цвета струились как Южные
шелка на ветру. Ничто, кроме Бореал, не в силах был так  раскрасить  небо.
Сталь расчеркивала ночную тьму. Такую красоту могла создать только магия.
     Сомнения улетучились как дым, оставив меня без дыхания.
     Делила жива.
     Я  остановился.  Перестал  скользил.  Перестал  проклинать  себя   за
глупость.  И  неуклюже  застыл,  судорожно  цепляясь  за  дерево.  Пытаясь
заставить себя дышать. Пытаясь постичь. Пытаясь рассортировать неразбериху
чувств, слишком сложных чтобы их понять.
     Делила жива.
     Ладони сразу стали мокрыми. Я  прислонился  к  дереву  и  зажмурился,
дрожа и выдыхая наконец воздух,  который  захватил  одним  глотком.  Потом
снова вдохнул. Почти захлебываясь. Не обращая внимания на то, что в животе
все завязалось узлом, а руки задрожали.
     Пытаясь осознать.
     Облегчение.  Шок.  Изумление.  Радость.  А  с  ними  чувство  вины  и
странный, нарастающий страх. Глубокое отчаяние.
     Делила жива.
     Боги валхайла, помогите мне. Цвета разлились по небу как полосы мятых
шелков: розовый, красный, фиолетовый, изумрудный,  были  даже  желтизна  и
янтарное золото Юга. И все оттенки синего,  от  бледно-голубого  до  почти
черного.
     Я вытер пот со лба. С трудом выровнял  дыхание.  Потом,  уже  немного
успокоившись, проследил, где находится источник света, и вышел из деревьев
и темноты в мороз, туман и радугу, где миром правила яватма. Чужая  сталь,
покрытая рунами. Обнаженный клинок в руках Дел.
     Делила жива.
     Она стояла в хорошо знакомой мне позе, воздавая дань уважения  то  ли
Северу, то ли самой яватме. Широко расставив ноги, твердо.  Высоко  подняв
руки  над  головой.  Удерживая  клинок  на  вытянутых  ладонях.  Три  фута
смертоносной стали, ярко сияющей в ночи,  фут  витого  серебра,  мастерски
превращенного в рукоять, изрезанную узорами и в то же время очень простую,
изумительно  правильной  формы.  Простота  в  обещанной  силе,  смерть   в
сдержанных обещаниях.
     Вся в белом,  Делила.  Белая  туника,  штаны,  волосы.  Ленты  сияния
обвивали ее руки, лицо, одежду, пенились вокруг ее лодыжек  и  растекались
по земле. Капли влаги блестели, отражая рожденные  мечом  яркие  переливы.
Вся в белом, Делила. Безупречно  белая,  как  чистое,  застывшее  полотно.
Позади нее была ночь, безупречно черная. А в небе горели все  цвета  мира,
явившиеся по призыву магической стали.
     Белое на черном  и  радуга  над  ними.  Сияющий,  слепящий  свет,  от
которого хотелось прищуриться.
     Привидение, подумал  я,  призрак.  Дух,  созданный  тенями,  которому
одолжил свет игривый демон. Хитрая уловка или игра воображения.  На  самом
деле это не Дел. Дел здесь быть не может.
     Боги, пусть это действительно будет Дел.
     Поднялся  ветер.  Он  летел  по  открытому   пространству,   разрывая
созданный мечом туман,  и  нежно  прижимался  к  моему  лицу.  Как  пальцы
слепого, как руки любовника.  Холодный,  зимний  ветер,  превратившийся  в
баньши. Он показывал мне всю свою силу. Заставлял почувствовать ее.
     Поверь, говорил он мне. Я рожден Бореал, а только один человек в мире
управляет ею. Только один человек может вызывать  эту  силу.  Призывать  и
контролировать ее. Создать меня. Дать мне жизнь в любое время года.
     Весна не выдержала яростного натиска Северного ветра и сдалась. Уши и
нос замерзали, застывали ноющие суставы. Ветер теребил полы  моего  плаща,
пытаясь сорвать его, отбрасывал волосы с моего лица, забивал бороду инеем,
а легкие холодным воздухом.
     Дел запела. Тихую, нежную песню. Едва призывая силу.
     Она продала свою душу за эту песню, а душой отдала и человечность.
     Я повернулся к ней спиной. Я повернулся спиной к ней и к ее  силе,  к
зиме и ветру. Думая о весне. О том, что будет, а не о том, что прошло.
     Я вышел из ее света и вернулся в темноту. В мир, который понимал.
     Теперь я знал: Делила жива.
     А значит я мог разозлиться.


     Так я и сделал, когда она наконец-то добралась до моего лагеря. Аиды,
шесть недель. И все это время она была жива.
     А я думал, что она умерла.
     Я думал, что убил ее.
     Все эти дни и ночи.
     Делила жива.
     Я сидел на корточках у огня и грел  руки  над  углями.  Мне  не  было
холодно, вызванная Дел зима ушла, но это было хоть какое-то  занятие.  Мне
нужно было смотреть на что угодно, только не на Дел, но я  не  выдержал  и
посмотрел на нее, и тяжело сглотнул. Но снова  отвернулся  со  старательно
разыгранным равнодушием и тупо уставился на свои руки, которые  все  время
пытались задрожать и все мои силы  уходили  на  то,  чтобы  эту  дрожь  не
выдать.
     Она приехала на темной лошади. Чалый,  подумал  я,  хотя  в  полутьме
трудно было разобрать. Высокий мерин, изящно переступивший  через  валуны.
Жеребец, который в отличие  от  меня  не  собирался  демонстрировать  свою
гордость, поднял верхнюю губу и заржал. Жеребцу еще  предстояло  объяснить
мерину, где его место.
     Волосы вбирали в себя лунный свет и казались совсем бледными. Лицо, с
заострившимися чертами, тоже было бледнее  чем  обычно.  Кожа  так  плотно
обтягивала  острые  кости,  что  готова  была  порваться.  Танец   и   его
последствия вытянули из Дел слишком много сил.
     Огонь вытек с небосклона как вино из чаши. Клинок отдыхал  за  спиной
Дел в привычной перевязи, склонившись  слева  направо.  Над  левым  плечом
поднималось около фута сверкающей стали.
     Бореал, яватма. Кровный клинок певца меча.
     Им Дел убила человека, который учил ее владеть  оружием.  А  я  почти
убил ее.
     Делила жива.
     Жеребец переступил, ударил  копытом,  заржал,  выгнул  шею  и  поднял
хвост. У меня сразу улучшилось настроение. Хотя для  жеребца  такой  танец
был лишь слабой  тенью  обычной  реакции  на  появление  собрата,  попытка
утвердить свое превосходство доказывала, что гнедому уже  лучше.  Может  я
зря беспокоился.
     О жеребце и о Дел. Она тоже была здесь, передо мной.
     С привычным благоразумием Дел остановила мерина, не подъезжая  близко
к костру. Чалый стоял не так  далеко,  чтобы  жеребец  снова  ощутил  свое
одиночество, но и не так близко, чтобы гнедому удалось физически  доказать
свое превосходство.
     Или это был намек на наши с Дел отношения?
     Аиды, с этим уже пора покончить. Круг вынес решение.
     Вся в белом, Делила. На Юге белый - цвет траура, на Севере - не знаю.
Подпоясанная туника, мешковатые штаны, тяжелый  плащ.  Одежда  без  всяких
украшений, только серебристая  вышивка  на  меховых  гетрах,  обтягивающих
голени, и серебряные шишки на поясе  и  коричневых  кожаных  нарукавниках,
закрывавших ее руки почти до локтей. Плащ  удерживала  серебряная  фибула.
Распущенные волосы покрывали плечи.
     И я подумал: я не могу это сделать.
     Хотя знал, что начать все равно придется.
     - Что на Севере принято предлагать призракам? - легко спросил я.
     - Амнит, - ответила она, - если он у тебя есть.
     В ее голосе не было ничего нового, только  привычный  покой.  Никаких
эмоций. Я надеялся, что держался не хуже.
     - Осталась фляга, или две, - я поднял одну флягу с  земли  и  покачал
ее: кожаный мешок на перекрученном ремне.
     Дел молча сидела в седле и смотрела как  крутилась  фляга.  В  слабом
свете ее глаза были черными. Слишком черными на слишком белом лице.
     Аиды, баска, а что делать теперь?
     Не двигаясь, она смотрела на флягу.
     Раздумывая, что сказать?
     Нет, такие сомнения не для Дел. Она оттачивает слова старательно, как
клинок, но использует это оружие не так часто.
     Она медленно перевела взгляд на меня.
     - Я пришла потому что ты мне нужен.
     Глубоко в кишках что-то сжалось.
     Дел говорила твердо, но я уже давно знал,  что  ее  голос  ничего  не
выдает.
     - Никто больше не будет танцевать со мной.
     Ну конечно. Вот в чем дело. Больше ее ничего не  волнует.  Мы  с  ней
думали о разном.
     Рана снова заныла. Я поставил флягу на землю и осторожно выдохнул.
     - Да?
     - Никто, - повторила она. На этот раз я уловил: боль,  гнев,  печаль.
Всегда сдержанная, всегда скрытная Дел дала волю своим эмоциям.
     Во мне начал подниматься гнев.  Я  заставил  себя  успокоиться,  пока
лениво чесал заросший бородой подбородок.
     - Но ты думаешь, что я буду.
     Соскучившийся  мерин  замотал  головой.  Дел  не  обратила  на   него
внимания. Ее руки, лежавшие на передней луке  седла,  едва  держали  конец
повода. Она спокойно смотрела на меня.
     - Ты Песчаный Тигр, ты Южанин. Ты не уважаеш