ялся в воздухе. Ветер уносил его, сообщая о моем
присутствии животным, расположившимся в темноте где-то к Северу  от  места
моего ночлега. Я называл их гончие аид. Это название было не  лучше  и  не
хуже любого другого.
     Я думал, что она заговорит, даже обвинит меня, но она не  сказала  ни
слова. Просто сидела, разглядывая меня, не  сводя  с  меня  глаз,  положив
яватму на обтянутые шерстяной тканью бедра. В темноте на  клинке  блестели
руны, которые я не умел - и не должен был - читать, говорившие о  крови  и
запретной силе.  Силе  такой  могущественной,  что  больше  никто  не  мог
призвать ее и тем более не мог ее контролировать - плотью, волей, голосом.
     Эта сила подчинялась только Дел. Это умение  было  частью  ее  личной
магии, атрибутом певца меча.
     Певец меча. Не просто танцор меча, к которым я привык. Что-то  делало
ее другой. Делало ее чужой.
     И это что-то называлось Бореал.
     - Аиды, - пробормотал  я,  не  скрывая  отвращения,  и  снова  поднял
кожаную флягу, чтобы залить в себя еще немного амнита. Я тянул его  глоток
за глотком, радуясь жжению в  животе.  Но  главным  было  другое  -  амнит
притуплял чувства. Я ожидал комментария Дел, что этот  напиток  ничего  не
излечит, что пьющий человек - марионетка, которой управляет бутылка. И что
танцор меча - человек, который живет, продавая свое умение владеть оружием
- теряет силу и реакцию пропорционально количеству выпитого алкоголя.
     Ничего этого Дел не сказала.
     Я стер капли  амнита  с  губ  тыльной  стороной  ладони,  разглядывая
смутную тень в свете костра.
     - Не моя вина, - сказал я Дел. - Неужели ты думаешь, что я ХОТЕЛ тебя
ранить? -  я  кашлянул,  сплюнул  и  вздохнул  слишком  глубоко,  забыв  о
полузалеченной ране.  Меня  чуть  не  вывернуло  наизнанку,  тело  покрыла
испарина, и я еще долго выравнивал дыхание, медленно, старательно вдыхая и
выдыхая.
     - Аиды, баска...
     И тут я запнулся, представив, как этот разговор выглядел со  стороны,
потому что Дел со мной не было.
     Позади меня жеребец копал очередную яму. Он, как и я, был одинок.
     Я резко выдохнул, хотя грудь сжалась  от  боли.  Выдох  сопровождался
набором  проклятий,  произнесенных  в  надежде,  что  их  ярость  прогонит
навалившееся на меня черное отчаяние, хуже которого я в жизни не знал.
     Я  уронил  флягу,  поднялся,  отвернулся  от   костра   и   пошел   к
встревоженному жеребцу проверить веревку и узлы. Гнедой фыркнул и  потерся
об меня своей  твердой  башкой,  игнорируя  мой  болезненный  всхлип,  ища
облегчения так же, как и я. Ночь выкрасила его шкуру в черный цвет.
     - Я знаю, - сказал я, - знаю. Вообще-то нам здесь нечего делать.
     Гнедой  прикусил  фибулу  плаща:  гранат,  оправленный  в  золото.  Я
отпихнул морду жеребца подальше, чтобы зубы не добрались до моего лица.
     - Мы могли бы уже быть на пути к дому, старина.
     Просто повернуть на Юг и ехать домой. Забыть о холоде, ветре,  снеге.
Забыть о гончих.
     Когда-нибудь он и забудет. Головы у лошадей устроены не  так,  как  у
людей. Они помнят лишь то, чему их обучали.  Вернувшись  домой  на  Юг,  в
пустыню, которую называют Пенджа,  он  будет  вспоминать  только  крупинки
песка под его копытами и опаляющий жар дня. Он забудет и холод, и ветер, и
снег. Он забудет гончих. Он забудет даже Дел.
     Аиды, хотел бы и я ее забыть. Забыть Дел и  ее  лицо  в  тот  момент,
когда я вонзил ей в живот отточенную сталь.
     Меня затрясло. Я резко  отвернулся  от  жеребца  и  пошел  обратно  к
костру. Там я наклонился,  подобрал  ножны  и  перевязь,  сжал  пальцы  на
рукояти.  В  моей  руке  холодный  металл  сразу   согрелся,   ласково   и
соблазнительно прижимаясь к коже. Скрипнув зубами, я вырвал меч из ножен и
на него упал свет костра. Клинок запылал. Свет стекал по  мечу  как  вода,
задерживаясь в путанице рун, которые я знал теперь так же  хорошо,  как  и
свою яватму.
     Дрожь сотрясала все тело. С мечом в руках я подошел к куче  массивных
валунов, нашел среди  них  подходящую  трещину  и  вогнал  в  нее  меч.  Я
проверил, глубоко ли вошел клинок, а потом обхватил рукоять обеими  руками
и нажал, пытаясь сломать сталь. Раз и навсегда покончить с  мечом  за  то,
что он сделал с Дел.
     Самиэль запел. Тихую, нежную песню, предназначенную только для меня.
     Он был голоден, все еще так голоден, и ему так хотелось пить. Если  я
сломаю его, он умрет. Хотел ли я этого?
     Я сильнее сжал рукоять. Скрипнул зубами. Закрыл глаза...
     И чуть наклонив меч, вытащил его из трещины.
     Я повернулся и сел,  прислонившись  к  камням  и  баюкая  беспощадную
яватму. Меч, который я сам создал.
     Я прижался виском к рукояти. Она была прохладной и нежной, словно меч
чувствовал мой гнев и успокаивал меня.
     - Я кажется старею, - пробормотал я, - а старые люди  быстро  устают.
Сколько мне сейчас...  Тридцать  четыре?  Тридцать  пять?  -  я  рассеянно
вытянул руку и начал загибать пальцы. -  Давай  прикинем...  Салсет  нашли
меня, когда мне было полдня от роду... Держали  меня...  шестнадцать  лет?
Семнадцать? Аиды, откуда мне знать, - я хмуро  вглядывался  в  темноту.  -
Трудно следить за временем, если у тебя нет даже имени, - я прикусил губу,
раздумывая. - Ну предположим шестнадцать лет с Салсет. Как  минимум.  Семь
лет  занятий  у  шодо,  обучение  танцу...  и   уже   тринадцать   лет   я
профессиональный танцор меча, - меня как холодной  водой  окатило.  -  Мне
может быть тридцать шесть!
     Не поднимаясь с земли,  я  внимательно  осмотрел  себя.  Конечно  под
шерстью я ничего не мог разглядеть,  но  я  и  без  этого  знал,  что  там
скрывалось. Длинные, сильные ноги - и ноющие колени.  Они  болят  когда  я
много хожу, болят после танца мечей, болят когда я долго сижу в  седле,  и
все благодаря Северному холоду. Я выздоравливаю уже  не  так  быстро,  как
раньше, и раны напоминают о себе дольше.
     Может вот так и начинают терять форму?
     Этим дело не ограничивалось. Рана высосала из меня вес и реакцию.  Да
и сама она была достаточно тяжелой, чтобы уложить любого человека на  пару
недель. Но я пролежал почти месяц, а не вылечился и наполовину.
     Я почесал заросшую бородой щеку и почувствовал под пальцами  неровные
шрамы. Им было  уже  очень  много  лет.  Четыре  неровные  линии,  глубоко
врезавшиеся в плоть.  Много  месяцев  они  были  ярко-алыми  -  чудовищные
напоминания о кошке, которая  едва  не  прикончила  меня  -  но  я  их  не
стыдился.  Даже  когда  люди  меня  разглядывали.  И  уж  конечно   охотно
рассказывал о кошке любопытным женщинам. Потому что  шрамы  были  монетой,
которой я расплатился с Салсет  за  мою  свободу.  Я  прикончил  песчаного
тигра, который поедал детей, и перестал  быть  безымянным  чулой.  Я  стал
человеком, который назвал себя Песчаным Тигром,  чтобы  все  знали  о  его
победе.
     Это случилось так много лет назад. Шрамы на щеке побелели, но раны  в
памяти так и не затянулись.
     Столько лет я был один. Пока Дел  не  ворвалась  в  мою  жизнь  и  не
сделала из нее посмешище.
     Я снова почесал шрамы. Борода. Длинные волосы. Грязь.  Шерсть  вместо
шелка, чтобы спастись от Северного ветра. И чтобы не так ныли раны.
     Меч ласково согревал ладони. Покрытый рунами клинок был полон света и
обещания силы. Сила текла из  острия  по  стали  и  поднималась  по  витой
рукояти. Она касалась моих пальцев и едва ощутимо задерживалась в  ладони.
Мягкая и нежная, как прикосновение женщины. Как  прикосновение  Дел,  даже
Дел, в которой было достаточно женского, чтобы становиться мягкой и нежной
когда у нее было подходящее настроение. Она прекрасно знала,  что  это  не
было проявлением слабости. Она была честной женщиной, Делила, в постели  и
в круге.
     Я швырнул меч через костер в  темноту.  Блеснула  яркая  дуга,  глухо
зазвенел металл, ударившись о промерзшую землю.
     - Хотел бы я отправить тебя в аиды, - крикнул я ему. - Ты мне  совсем
не нужен.
     И в темноте, далеко за клинком, залаяла одна из гончих.




                              ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

     Только дураки дают обещания. Из этого следует, что вы можете спокойно
назвать меня дураком.
     Время от времени мне и  самому  приходится  это  признавать.  Гончие,
которые шли за мной и Дел высоко  в  горы  до  Стаал-Уста,  были  злобными
тварями, созданными чьей-то магией. И  их  создатель  отправил  гончих  по
нашему следу. Мы провели в соседстве с ними несколько недель, они играли с
нами в собак и овец, собираясь загнать нас куда-то на Север.  Когда  мы  с
Дел пришли в Стаал-Уста, гончие начали действовать более  решительно.  Они
напали на поселок на берегу озера и убили больше тридцати  человек.  Среди
убитых были и дети.
     Я никогда не считал себя героем,  Я  танцор  меча,  человек,  который
продает свой меч и свое мастерство тому, кто может очень дорого заплатить.
Если задуматься, это не такое уж чудесное занятие, для такой грубой работы
годится не каждый (некоторые уверенно заявляют, что годятся, но  тогда  им
все объясняет круг). Но в услугах  танцора  меча  нуждаются  многие,  а  я
профессионал.
     Хотя это совсем не значит, что я герой.
     Мужчине, как мне кажется, от природы дано умение о себе позаботиться.
Женщине тоже, до тех пор, пока  она  не  сунет  свой  прекрасный  носик  в
середину чего-то, что ее совсем не  касается,  а  женщины  почему-то  чаще
всего так и поступают. Но вот кто беспомощен и не заслуживает  жестокости,
так это дети. И поэтому им нужно дать время, чтобы они  могли  дорасти  до
того возраста, когда сами смогут  решать,  жить  им  или  умереть.  Гончие
украли это время у многих детей из поселка.
     Я ничем не был обязан Стаал-Уста, Обители  Мечей,  которая  благодаря
Дел попыталась заполучить год моей жизни под предлогом почетной службы.  Я
ничем не был обязан жителям поселка на берегу озера, не считая  того,  что
они заботились о жеребце. Но ни один из этих людей  ничем  не  был  обязан
мне, и все же они умерли за меня.
     Кроме того, ничто больше не держало меня на острове. Я хотел уехать и
даже едва затянувшаяся рана не могла остановить меня.
     Никто не возражал. Они хотели, чтобы я убрался не меньше, чем я хотел
уехать. На прощание они даже  преподнесли  мне  подарки:  одежду,  немного
драгоценных камней, деньги. Не получил я только одного - нормальный меч.
     Для Северянина, обучавшегося в Стаал-Уста, яватма - кровный клинок  -
вещь святая. Это конечно тоже меч, но создает его  древняя  магия  и  сила
воли. Создание включает много ритуалов и  бесконечных  призывов  к  богам.
Будучи Южанином и человеком, не верящим в богов, я наблюдал на всем этим с
насмешкой. Хотя в итоге мое незнание и (почти полное) неверие  в  Северную
магию роли не сыграли. Кузнец своим мастерством и магией создал клинок,  и
Самиэль стал моим.
     Но ожил он не полностью. Самиэль жил не так, как  жили  другие  мечи.
Как жила Бореал.
     По Северным понятиям моя яватма родилась  только  наполовину,  потому
что я не призвал ее как положено, не  спел,  чтобы  подчинить  себе  силу,
наполнившую  клинок  после  благословения  и  точно  выполненных   древних
ритуалов. И все же яватма была чистой, хорошо выкованной сталью, а  значит
прекрасным и опасным оружием.  Чтобы  танцевать,  мне  достаточно  было  и
этого. В помощи магии я не нуждался.
     Но сила в клинке жила. Я чувствовал ее каждый раз, когда вынимал  меч
из ножен. Вкус крови  Дел  раздразнил  клинок,  как  когда-то  яватма  Дел
заставляла терять головы мчавшихся за нами гончих.
     Я не смог оставить меч в грязи на всю ночь.  Трудно  отказываться  от
давно вбитых в тебя привычек - несмотря на свою ненависть к этой  вещи,  я
знал, что не могу бросить оружие. Я сходил за мечом и,  почувствовав,  как
лед рукояти сменился теплом, убрал его обратно в  ножны.  Последнее  время
даже если мне и удавалось поспать, спал  я  плохо.  Меня  беспокоило,  что
могло случиться, если  я  все  же  столкнусь  с  гончими  и  мне  придется
использовать меч. После рассказов Дел  и  кайдинов  Стаал-Уста  о  яватмах
отбиваться кровным клинком мне совсем не хотелось.
     Дел заявила напрямик, чтобы  я  наконец-то  понял:  "Если  завтра  ты
уйдешь отсюда и убьешь белку, ты  напоишь  меч  ее  кровью  и  он  получит
привычки белки".
     В тот момент эти слова рассмешили меня: клинок с  сердцем  белки?  Но
мой смех Дел не развеселил, потому что  она  не  шутила.  Тогда  я  ей  не
поверил. Теперь я часто вспоминал эту фразу.
     В темноте, лежа под одеялом, я тоскливо посмотрел на меч.
     - Я от тебя избавлюсь, - прямо сказал я ему,  -  как  только  достану
другой клинок.
     А про себя добавил: "И больше ничьей крови ты не выпьешь".
     Человек может ненавидеть магию, но это не значит, что она не коснется
его.
     Жеребец приготовился встретить меня с присущей ему любезностью, когда
я подошел к  нему  с  седлом.  Сначала  он  шарахнулся  в  сторону,  почти
выбравшись из-под седла, потом яростно замотал  головой  и  хлестнул  меня
хвостом. Конский волос бьет сильно, как кнут. Он  попал  мне  в  глаз,  по
щекам немедленно потекли слезы, что дало мне  повод  применить  целый  ряд
красочных эпитетов, касающихся  жеребца,  которые  тут  же  пришли  мне  в
голову. На гнедого это не произвело никакого впечатления. Он прижал уши  и
выкатил глаза, продолжая рыть ямы  в  земле.  И  по-прежнему  угрожая  мне
хвостом.
     - Скоро я его отрежу, - пообещал я. - А если и дальше так  пойдет,  я
приложу меч не только к твоему хвосту... я воткну его тебе в живот.
     Жеребец посмотрел на меня искоса,  раздул  ноздри  и  резко  повернул
голову. Уши прорезали воздух как клинки. Жеребец задрожал.
     - Кобыла? - скривился я.
     Но гнедой не издавал ни звука, не считая тяжелого  дыхания.  Жеребец,
почувствовавший  кобылу,  обычно  поет  любовные  песни  так  громко,  что
разбудит и мертвого. То же самое происходит при появлении других жеребцов,
только звук тогда бывает вызывающим. Сейчас он молчал.
     Я воспользовался  тем,  что  гнедой  отвлекся,  быстро  оседлал  его,
отвязал и сел в седло прежде чем он  успел  запротестовать.  Его  странное
поведение беспокоило меня и я уже  собирался  вынуть  меч,  но  передумал.
Лучше было позволить жеребцу унести меня от опасности, чем  положиться  на
чужое оружие. Жеребцу я, по крайней мере, мог доверять.
     - Ладно, старина, поехали.
     Жеребец упрямо стоял  на  месте,  хотя  весь  дрожал.  Я  взял  повод
покороче, ударил гнедого  по  бокам  и  для  убедительности  даже  щелкнул
языком, но с места мы не сдвинулись.
     Я задумался. Беспокоился гнедой не из-за животных, которых я окрестил
гончими. Их приближение выдавал особый запах, я не чувствовал  его  с  тех
пор, как покинул Стаал-Уста. Значит было что-то другое, и  оно  находилось
совсем близко, вот только что это, понять я  не  мог.  Я  не  Говорящий  с
лошадьми,  но  о  лошадиных  привычках  кое-что  знаю  и   легко   отличу,
присутствие человека или животного нервирует  лошадь.  Может  волки?  Один
когда-то пытался пообедать гнедым, но тогда реакция была другой.
     - Ну давай, - попросил я, сжимая бока жеребца.
     Он дернулся, фыркнул, шарахнулся и наконец-то  сорвался  с  места.  Я
настойчиво  повернул  его  на  восток.  Он  легко  пронесся  по  открытому
пространству и кинулся в редкие деревья, расплескивая лужи и мокрый  снег.
Он дышал как кузнечные мехи, широко раздувая ноздри.
     Гнедой подчинился, но удовольствия я от этого не  испытывал.  Жеребец
мчался скачками, ни с того, ни с сего шарахаясь от веток и  теней.  Обычно
он веселый и энергичный парень, готовый скакать вперед  вечно  без  всяких
комментариев, но когда что-то впивается в его задницу,  больно  становится
моей, и его поведение начинает напоминать необъявленную войну.
     Самое лучшее в таком случае - долго гнать его, чтобы он успокоился. Я
предпочитал именно этот вариант, поскольку он был наиболее  безболезненным
для жеребца, который  за  восемь  лет  успел  доказать,  что  был  гораздо
надежнее многих людей. Но теперь от его прыжков все сильнее болела рана  и
это несколько портило мне настроение. Я сильный, но не жестокий,  и  знаю,
какие нежные у жеребца губы, но иногда он сам вынуждал  меня  на  жестокие
поступки. И я не выдержал.
     Я сел поглубже в седло, передернул повод и  от  души  врезал  жеребцу
пятками  по  бокам.  Он  удивленно  подскочил,  фыркнул  и,  изогнув  шею,
уставился на меня изумленным глазом.
     - Все нормально, - ласково уверил его я. - Ты что, забыл, кто из  нас
начальник?
     И тут же вспомнил давно услышанные слова. Кто-то говорил  обо  мне  и
жеребце. Говорящий с лошадьми. Северянин. Гаррод.  Он  сказал,  что  мы  с
жеребцом постоянно доказываем друг другу свое превосходство.
     Да, так оно и было. Ненавижу предсказуемую жизнь.
     Жеребец шумно хлестнул хвостом, мотнул  головой  так,  что  зазвенели
медные украшения уздечки, а потом перешел со  своего  любимого  аллюра  на
негнущихся ногах  с  высоким  подкидыванием  крупа  на  определенно  более
удобный галоп.
     Напряжение спало, боль уменьшилась. Я позволил себе вздохнуть.
     - Тебе же самому легче, так?
     Жеребец решил не отвечать.
     На восток и немного к северу. К Ясаа-Ден,  поселку,  который  баюкали
высоко в горах белые склоны неподалеку от пограничных  земель.  Именно  из
Ясаа-Ден приходило в Стаал-Уста большинство сообщений о смертях,  причиной
которых были звери. Вока обязан был послать на помощь  Северянам  танцоров
мечей.
     За это дело хотели взяться многие, но я, с  моим  недавно  полученным
высоким Северным титулом, воспользовался преимуществом ранга  и  предложил
свою помощь. И эту задачу возложили  на  меня  -  Южанина,  танцора  меча,
ставшего кайдином и заслужившего этот ранг в формальном поединке.
     Я шел за гончими по следам, хотя в  морозные  дни  находить  их  было
трудно. Отпечатки на мокрой земле были четкими,  но  снег  засыпал  их,  а
подтаявшая грязь размывала. Я ехал, наклонив голову в сторону и разыскивая
следы, хотя давно уже понял, что звери шли точно на северо-восток, позабыв
обо всем, к чему стремились раньше.
     Они шли к Ясаа-Ден так же упорно, как раньше преследовали Дел.
     Мы спустились с Высокогорий  и  теперь  пробирались  опушкой  редкого
леса. Заснеженные вершины остались позади. Высокогорья,  предгорья  -  все
эти слова были непривычны мне, рожденному в пустыне, пока Дел не  привезла
меня на Север. Всего два месяца назад,  хотя  мне  эти  месяцы  показались
очень долгими. Они тянулись годы, а может  и  десятилетия.  Столько  всего
случилось за это время.
     Я рассматривал потемневшую за  зиму  траву  под  копытами  жеребца  и
думал, что зелень появится не скоро. Весна на Север шла осторожно,  словно
пробуя каждый шаг. Она еще могла лишить  землю  своей  благосклонности  и,
застенчиво повернувшись спиной, оставить меня на растерзание холоду. Такое
уже было около недели назад, когда ветер засыпал мир  белой  крупой,  и  я
снова затосковал по Югу.
     Листьев на деревьях не было, только кое-где я заметил набухшие почки.
А вот небо над паутиной черных  веток  стало  ярче,  голубее  чем  обычно,
обещая теплую погоду. И  даже  острые  ледяные  вершины  тянулись  к  этой
голубизне. Обломки треснувших скал валялись на земле огромными пирамидами,
время крошило их и разбрасывало камешки. Но  и  среди  них  мне  удавалось
найти следы гончих. Жеребца было  слышно  издалека.  Он  грохал  железными
подковами о камни, и те с хрустом рассыпались.
     На Юге весна другая. Она конечно теплее и приходит  быстрее,  но  она
слишком  коротка.  Через  несколько  недель  начинается  жара   и   Пенджа
загорается под яростным взглядом солнца. Силы его лучей хватало, чтобы  до
черноты выжечь кожу человека. Моя запеклась до цвета меди.
     Я вытянул руку и посмотрел на нее. Правая