когда я потянулся к ней, чтобы взять  ее  за  руку  и  заставить
сесть на песок прежде чем она побежит в  безумии  от  боли  и  бреда,  она
попыталась вытащить меч из ножен.
     В ее движении не осталось ничего  от  былого  изящества  и  быстроты.
Неуклюжий, неуверенный жест, которым она  попыталась  высвободить  меч  из
перевязи.
     Я поймал ее левую руку.
     - Баска, не надо...
     Другая рука потянулась к  мечу.  Я  видел  как  тщетно  она  пыталась
достать правой рукой серебряную рукоять, видневшуюся из-за  левого  плеча.
Солнечный  свет,  отражавшийся  от  металла,  опять   ослепил   меня,   но
прищуриться я не смог, было слишком больно.
     Я задержал и другую руку. Дел дернулась всем  телом.  Я  старался  не
нажимать  на  ее  кожу,  но  даже  легкое   прикосновение   было   слишком
болезненным. Она не смогла сдержаться и застонала, нарушив тишину пустыни.
     - Дел...
     - Меч, - она не выговорила это слово, я не услышал знакомого  низкого
голоса. Был просто звук. Непонятное шелестящее сочетание букв.
     - Баска... - взмолился я.
     - Меч, - ее глаза были слепыми, как у песчаного тигренка.  Мне  стало
жутко и я едва не отпустил ее.
     Я вздохнул.
     - Нет, баска, никакого меча. Песчаная болезнь сводит тебя с ума.  Что
ты сделаешь с оружием - непредсказуемо. Может вырежешь  мне  сердце,  -  я
попытался улыбнуться. Губы треснули и снова потекла кровь.
     - Меч, - жалобно.
     - Нет, - мягко повторил я, и она заплакала.
     - Кайдин говорил... ан-кайдин говорил... - она с трудом  выговаривала
бессвязные слова, - ан-кайдин говорил... меч.
     Я сразу поймал разницу: ан-кайдин - не кайдин.
     - Никакого меча, - настаивал я. - Тигр говорит нет.
     Слезы наполнили ее  глаза.  По  правой  щеке  потекла  капля,  но  до
подбородка не добралась. Высохшая кожа моментально впитывала любую влагу.
     - Баска, - начал я, едва справляясь с голосом, - слушай меня. У  тебя
песчаная болезнь и ты должна делать то, что я скажу.
     - Меч, -  прошептала  она  и  рывком  освободила  запястья  от  моего
захвата.
     Высохшая кожа треснула, из-под нее  потекла  сукровица.  Но  Дел  уже
дотянулась до рукояти меча, сжала пальцы и потянула меч вверх и  вперед  -
жалкая пародия на обычное гибкое движение. Но чего бы  ни  стоило  ей  это
усилие, я уже ничего не мог изменить: Дел держала в руках меч.
     Я не дурак, я сделал шаг назад. Люди  говорят,  что  я  бесстрашен  в
круге - пусть говорят. Это создает определенную  репутацию.  Но  сейчас  я
стоял не  в  круге.  Передо  мной  была  женщина  в  песчаном  безумии  со
сверкающим мечом в руках.
     И меч она держала необычно: лезвие было направлено вниз,  параллельно
ее телу, обе руки сжимали изогнутое перекрестье. Она медленно поднесла меч
к лицу и прижала рукоять к потрескавшимся воспаленным губам.
     - Сулхайя, - прошептала она и закрыла глаза.
     Я настороженно смотрел на нее. Нужно было отобрать у нее оружие, но я
не мог даже предположить, как Дел поведет себя. Мастерское владение мечом,
о котором она столько говорила, делало ее вдвойне опасной: ни один мужчина
не рискнет пойти против клинка и женщины в  песчаном  безумии.  Хотя  даже
если бы у нее не было оружия, я не стал бы с ней связываться.
     Она шептала что-то мечу. Я нахмурился, обеспокоенный ее  интонациями.
Я и раньше видел песчаную болезнь и знал, как она может лишить  мужчину  -
или женщину - разума, оставив лишь пустоту безумия.  От  песчаной  болезни
люди редко выздоравливали. Чаще всего они  уходили  в  пески  и  погибали,
когда пустыня высасывала из них воду, не найдя укрытия и без тени  надежды
на спасение.
     Как Дел и я.
     - Баска... - снова попробовал я.
     Дел отвернулась.  Она  неловко  опустилась  на  колени,  сжимая  меч:
багрово-красная фигурка на  серо-коричневом  песке.  Туника,  которую  она
носила, обтягивала тело как ножны меч, но я все еще не  решил,  сможет  ли
эта измученная женщина справиться со мной. Я просто приходил  в  отчаяние,
глядя как эта девочка поддается слабоумию песчаной болезни.
     Аиды, какая потеря!
     Она стояла на коленях, но спину не согнула.  Дел  осторожно  опустила
острие на песок и надавила на перекрестье, пытаясь установить  меч  прямо,
но сил у нее не хватало и плотный песок не поддавался. В конце концов  мне
пришлось нажать на рукоять и меч встал прямо как штандарт.
     Но я успел почувствовать боль. Она вошла в кисть, пробежала до  плеча
и меня затрясло. Только когда я отдернул руку жуткое ощущение исчезло.
     - Дел, - резко сказал я, встряхивая ноющую ладонь. - Баска,  в  аиды,
что такое этот меч? - и тут же понял, какую глупость  спросил  -  меч  это
меч, что же еще? -  но  боль,  возникавшая  сразу  после  прикосновения  к
рукояти подтверждала, что Северный клинок был чем-то большим,  чем  просто
куском металла, обращенным в форму смертоносного  оружия.  Кисть  ныла.  Я
подозрительно посмотрел на  ладонь,  яростно  растер  ее  другой  рукой  и
уставился на Дел.
     Это просто трюки и фокусы для наивных людей, но я-то не наивный.
     А если быть откровенным,  хотя  я  не  прочь  посмеяться  над  любыми
суевериями, я сразу  узнаю  запах  настоящей  магии,  когда  он  наполняет
воздух, которым я дышу.
     Как сейчас.
     Дел не ответила мне, я даже не уверен, что она меня слышала.  Голубые
глаза сосредоточились на рукояти. Серебряные узоры возвышались  на  уровне
ее лица. Она сказала что-то - набор слов на Северном языке -  и  повторила
эти фразы четыре раза. Она подождала - ничего не произошло (или по крайней
мере мне так показалось), она снова повторила.
     - Дел, это нелепо, вытаскивай его оттуда, - я  протянул  руку,  чтобы
вытащить меч из песка, но не смог. Рука застыла  в  нескольких  дюймах  от
рукояти. Я снова вспомнил болезненное онемение и зуд, замораживающие кровь
в венах.
     Какой-то наговор?
     Возможно, но тогда Дел ведьма... или что-то в этом роде.
     Как бы там ни было, я не мог  коснуться  рукояти.  Не  мог  заставить
себя, хотя  ничто  меня  не  останавливало.  Ничто,  кроме  непреодолимого
нежелания снова почувствовать свою смертность.
     Дел согнулась. Ее ладони с разведенными пальцами легли на песок.  Лоб
трижды коснулся раскаленных крупинок. Она взглянула на меч.  Потом  ритуал
повторился.
     К воспаленной коже на лбу, к носу, губам прилипли песчинки,  и  когда
Дел снова склонилась в унизительном поклоне мечу, я  увидел  как  неровное
дыхание поднимало пыль под ее лицом.
     Светло-коричневое облако над желтым песком.
     Я молчал. Ее сознание было уже в другом мире.
     Дел снова склонилась в низком поклоне, а  потом  неуклюже  потянулась
вперед, пока не опустилась на песок.  Она  обхватила  ладонями  сверкающее
лезвие. Воспаленные суставы, обгоревшие докрасна, побелели от напряжения.
     - Кайдин, кайдин... я прошу тебя, - Дел говорила то на  Северном,  то
на Южном. Значит она уже ничего не соображала. - Ан-кайдин,  ан-кайдин,  я
прошу тебя...
     Ее глаза были закрыты, на ресницы налипли сукровица и песок. Такая же
корка покрывала ее лицо и раздувшиеся ссадины уродовали безупречный  овал.
Во мне поднялся безудержный гнев. Я наклонился, оторвал ее руки от меча  и
- заставив себя забыть и о  визите  смерти  -  выхватил  клинок  из  этого
подобия алтаря в песке.
     Боль успела добежать до груди.  Замораживающая,  острая  как  кинжал,
хотя ничто не вонзилось в мое тело. Мне стало холодно,  так  холодно,  что
могли замерзнуть кости, кровь, плоть.
     Я содрогнулся и попытался отбросить меч, но рука, казалось, примерзла
к рукояти. Голову наполнил ослепительный  свет,  все  оттенки  пурпурного,
синего и красного. Я смотрел в пустыню и не видел ничего, кроме света.
     Я что-то закричал, сам не помню что. Но когда я  прокричал  это,  мне
удалось отбросить меч, собрав все силы, которые у меня  оставались,  а  их
было совсем немного.
     Ладонь, хвала валхайлу, освободилась. Несколько клочков кожи  и  мяса
прилипли к рукояти. На ладони остался отпечаток чужих запутанных  контуров
Северных тварей и теней. Ямки  в  ладони  быстро  заполнились  сукровицей,
которая тут же высохла и затвердела. И отвалилась, сорвав еще  один  кусок
кожи.
     Меня трясло. Я обхватил правую ладонь  левой,  пытаясь  унять  дрожь,
ослабить острую боль. Горячий металл мог обжечь, опалить,  я  видел  такие
ожоги, но  это...  Это  было  что-то  другое,  что-то  большее.  Это  было
колдовство. Замораживающее колдовство. Воплощение Севера.
     - Аиды, женщина! - заорал я. - Какой же магией ты владеешь?
     Не поднимаясь с песка, Дел взглянула на меня. Голубые глаза  смотрели
в другой мир, она уже ничего не понимала. Рот был приоткрыт. Дел осторожно
согнула руки, оперлась на локти и, едва удержавшись от падения,  с  трудом
встала на одно колено, упираясь в песок трясущимися руками.
     - Магия, - с отчаянием прошептала она, - магия не поможет...
     - Магия! - с отвращением повторил я. - Да какая сила в этом... в этой
штуке? Она может сделать день прохладнее? Может облегчить боль от  ожогов?
Закрыть солнце и дать нам тень?
     - Да, может. Но только на Севере, - она сглотнула  и  кожа  на  горле
треснула. - Кайдин говорил...
     - Мне плевать, что тебе говорил твой мастер меча! - заорал я.  -  Это
просто меч, оружие. Клинок. Его сделали, чтобы  разрезать  мясо  и  кости,
отрубать руки и ноги... отнимать у человека жизнь, -  даже  вслух  отрицая
силу, которую почувствовал,  я  взглянул  на  руку,  обожженную  творением
Севера. Замороженную магией.
     Дел шаталась. Я видел, как дрожали ее руки. На один короткий миг в ее
глазах засветился разум и она посмотрела на меня с горечью.
     - Откуда Южанину знать, какая сила заключена в мече...
     Я протянул руку, взял в широкую ладонь рукоять Разящего, не  замечая,
что израненная кожа снова треснула, и вытащил меч из ножен. Острие  клинка
застыло в дюйме от ее носа.
     - Сила меча заключена в умении того, кто владеет им, - объявил я, - и
больше ни в чем.
     - Нет, - прошептала Дел, - все не так. Но  боюсь,  ты  этого  уже  не
узнаешь.
     Ее глаза закатились и она бессильно упала на песок.
     - Аиды, - с отвращением выдавил я и убрал Разящего.


     Сначала я услышал лошадей. Фырканье. Скрип  кожаных  седел.  Бряцанье
удил и стремян. Скрежет дерева и голоса.
     Голоса!
     Мы с Дел лежали растянувшись на песке как  тряпичные  куклы.  Слишком
слабые чтобы идти. Слишком сильные, чтобы умереть. Мы лежали на расстоянии
вытянутой руки друг от друга. Когда я повернул голову и посмотрел на  нее,
я увидел сначала изгиб бедра, потом  ее  выгоревшую  под  солнцем  косу  и
длинные, сильные, покрытые ожогами ноги.
     И песок, запекшийся коркой на обожженном теле.
     Я собрал остаток сил, повернул  голову  в  другую  сторону  и  увидел
темнолицую женщину, одетую в голубой бурнус. Я узнал ее.
     - Сула, - хрип так и остался на моем распухшем языке.
     Я увидел, как расширились черные глаза. На  широком  лице  отразилось
изумление, а потом решительность.
     Женщина отвернулась,  закричала,  и  через  минуту  к  нам  подъехали
повозки. Вокруг нас собрались люди. Я услышал  изумленные  возгласы:  меня
узнали. Мое имя переходило от мужчины к женщине и от женщины к ребенку.
     Мое старое имя, которого у меня не было.
     Кочевники,  такие  как  Салсет,  знают  пустыню.  Быстро  обменявшись
несколькими словами, они завернули Дел и меня в прохладную  мокрую  ткань,
поднесли поближе к повозкам и положили нас в тень. За несколько минут  они
разбили лагерь. Это Салсет умеют:  один  хиорт  здесь,  другой  там,  пока
десятки их не раскинутся на небольшом клочке пустыни. Такое поселение  они
называют домом.
     Я хотел попросить Сулу и других женщин сначала заняться  Дел,  но  не
мог говорить. Язык распух и отяжелел и даже дыхание давалось с  трудом.  В
конце концов после долгих уговоров Сулы я прекратил попытки  заговорить  и
отдал себя в надежные руки Салсет. Когда ткань на обожженном теле высохла,
Сула снова намочила ее водой из деревянной бочки, укрепленной  в  повозке.
После пятой смены мокрой ткани она достала пасту  из  растения  алла  и  я
провалился  в  благословенное  забытье,  когда  прохладная  мазь   покрыла
израненное  тело  и  унесла  боль.  Сула,  благословение  богам  валхайла,
приподняла мою голову и я сделал первый глоток воды за двое суток.
     Перед тем, как потерять  сознание,  я  думал  о  Дел.  Вспоминал  как
странно она себя вела. И действительно ли ее  меч  был  не  просто  куском
металла. И всерьез ли она полагала, что он мог спасти нас.
     Разящий, несмотря на всю мою любовь и уважение  к  нему,  был  только
мечом. Не богом. Не человеком. Не магическим существом.
     Он был обычным мечом.
     И моим спасением.


     Обычно  я  выздоравливал  быстро,  но  на  этот  раз   мне   пришлось
проваляться  несколько  дней,  прежде  чем  я  снова  ощутил  себя   живым
существом. Обгоревшая кожа сходила кусками и я сам себе напоминал кумфу во
время линьки. Новую кожу я  обильно  смазывал  пастой  алла,  пока  та  не
огрубела до нормального состояния. Песчаный Тигр, который, сколько  я  его
помнил, всегда  был  темным  как  кусок  меди,  стал  похож  на  огромного
новорожденного младенца, рожденного незадачливой женщиной. Нежная  розовая
кожа обтягивала все тело кроме тех мест,  которые  прикрывала  набедренная
повязка.
     А поскольку она прикрывала именно ту часть моего тела,  к  которой  я
всегда был наиболее привязан, я не терял веру в будущее.
     Дел, однако, болела серьезно. Она лежала в маленьком оранжевом хиорте
Сулы, забывшись в бреду песчаной болезни и  черном  мире  настоя,  которым
поила ее Сула несколько раз в день. Но даже паста алла и настой  не  могли
полностью успокоить боль.
     Я стоял у входа в хиорт и смотрел на фигурку, закутанную в шафрановое
покрывало. Я видел  только  ее  лицо.  Обожженное,  покрытое  волдырями  и
клочьями сходившей кожи.
     - Она не может разговаривать с тобой, - Сула говорила на Южном  языке
с выговором Салсет, которого я не слышал уже много лет. -  Она  ничего  не
понимает. А тот, кто не думает, не говорит.
     - Это пройдет, - убежденно сказал я, в  душе  понимая,  что  о  таком
исходе можно было только мечтать. Песчаная болезнь это не шутки.
     - Может  быть,  -  выражение  широкого  лица  Сулы  меня  не  слишком
успокоило.
     - Но о ней хорошо заботятся, - напомнил я. - У нее есть  вода  и  тот
напиток, который ты даешь. Песчаная болезнь пройдет.
     Сула пожала плечами.
     - Зря сидишь здесь. Она не заговорит с тобой.
     Я снова посмотрел на Дел. Она стонала и вскрикивала  в  наркотическом
ступоре, шепча что-то на Северном языке. Я  снова  и  снова  слышал  слово
"кайдин", но если Дел и произносила имя своего меча, я его не уловил.
     Смирившись с собственным бессилием, я покачал головой.
     - Глупая маленькая баска. Тебе бы следовало остаться на Севере.
     Я хотел спать по ночам в хиорте, но Сула, верная обычаям  Салсет,  не
позволила. Я был неженатым мужчиной, она незамужней женщиной, которая  еще
могла изменить свое положение, и я засыпал  около  хиорта,  закутавшись  в
одеяло, пропахшее козами  и  собаками,  и  вместо  сна  ко  мне  приходили
воспоминания  детских  лет.  Воспоминания,  от  которых  я   бы   навсегда
избавился, если бы мог.
     Каждый день я занимался, стараясь вернуть силу мускулам  и  растянуть
новую шкуру, чтобы она сидела на мне поудобнее. Я  часами  тренировался  с
мечом, усмехаясь, когда все дети  племени  собирались  посмотреть  на  это
зрелище  хитрыми  черными  глазками,  которые  становились  огромными   от
изумления. Но глубоко внутри я постоянно ощущал беспокойство. Опасение.  И
никак не мог справиться с собой. Когда я проходил мимо хиортов и  повозок,
вспоминая детство, я снова чувствовал себя униженным, слабым, испуганным -
Песчаный Тигр был испуган. Я хотел сбежать - мне нужно было уйти от них  -
но я не мог оставить Дел.
     Ну, то есть дело было в том, что она наняла  меня.  И  я  должен  был
выполнить обещанное или навсегда погубить свою репутацию.
     Однажды сам шукар пришел посмотреть на меня. Он  долго  изучал  шрамы
песчаного тигра на лице и когти на шнурке, и ушел, не сказав ни слова.
     Но я успел заметить горечь в его глазах - он вспоминал прошлое, думал
о настоящем и будущем. Коварный старик. Хитрый,  старый  шукар.  Когда  он
отворачивался, я увидел, как скривился его рот.
     Боги, он ненавидел меня.
     Но я ненавидел его сильнее.
     Мужчины  демонстративно  отворачивались  от  меня,  но  меня  это  не
удивляло: они тоже ничего не забыли. Замужние женщины  меня  не  замечали:
обычаи Салсет не позволяли женщине, имеющий мужа, разговаривать с  другими
мужчинами, в крайнем случае беседа должна была ограничиться парой вежливых
фраз. Но я и сам не обращал на них внимания.
     Зачем мне женщины, которые были настолько стары, что помнили меня еще
ребенком.
     Но девушки меня не знали  и  во  всю  пользовались  имеющейся  у  них
свободой.
     Они заинтересованно посматривали на меня, но от этого я не чувствовал
себя высоким,  сильным  и  смелым.  Я  становился  все  меньше,  слабее  и
испуганнее.
     Салсет - привлекательное племя. Их кожа светлее чем у Ханджи и они не
уродуют себя шрамами и красками. Волосы и глаза у них черные.
     Большинство Салсет невысокие и худые, хотя многие из женщин постарше,
такие как Сулы, были склонны к полноте. Салсет быстрые и гибкие  как  Дел,
но среди них не было воинов.
     Они кочевники.
     Их племя жило одним днем, от рассвета до заката, и бродило  вместе  с
песками; они отправлялись в путь, а потом где-то разбивали лагерь.
     Они не могли представить себе жизнь без свободы, но строго  соблюдали
традиции, а их  огромная  любовь  друг  к  другу  заставляла  постороннего
человека стыдиться, что он не может разделить ее.
     Они заставляли меня стыдиться, что я не Салсет, хотя когда-то и жил с
ними. Но ни тогда, ни сейчас я не мог  стать  одним  из  них,  слишком  уж
разными мы были.
     Я не мог изменить свое сложение, вес,  цвет  кожи,  зеленые  глаза  и
каштановые волосы. Не мог лишиться силы и врожденного таланта к мечу.
     Я был чужим для них: тогда, сейчас, навечно. И первые шестнадцать лет
моей жизни они пытались выбить это из меня.



                                   11

     Песчаная болезнь изменяет человека. Она  превращает  память  в  сито:
какие-то воспоминания уходят в никуда,  какие-то  сохраняются.  Потерянные
заменяются мечтами и иллюзиями настолько реальными, что в них веришь  пока
кто-то тебя не разубедит.
     Я пытался объяснить это Дел, но она ничего не слышала. Она лежала  на
покрывале в оранжевом хиорте Сулы и я видел, что  физически  она  медленно
выздоравливала, но что происходило у нее в голове я не  знал.  Сула  щедро
смазывала тело Дел пастой алла и заворачивала ее во влажную  ткань,  чтобы
новая кожа не высыхала. Дел была похожа на страшный  обгоревший  труп,  но
она дышала.
     И ей снились сны. Я  быстро  выработал  распорядок  дня:  еда,  общие
упражнения, еда, практика с мечом, беседы с Дел. Я сидел около нее  часами
и разговаривал так, словно она могла меня слышать. Мне казалось,  что  Дел
должна была все время ощущать чью-то поддержку. Трудно сказать,  знала  ли
она,  что  я  был  рядом.  Дел  шептала,  стонала,  разговаривала,  но  за
исключением нескольких слов, я не понимал ее. Я не говорил на Северном.
     А иногда мы молчали. Вдвоем мы делили минуты  тишины  -  Сула  всегда
находила себе работу - Дел спала, а я  смотрел  на  тканые  стены  хиорта,
пытаясь  (чаще  неудачно)  заставить  себя  смириться   с   необходимостью
оставаться среди Салсет. Шестнадцать лет  назад  я  покинул  племя,  думая
(надеясь), что никогда уже их не увижу. За эти годы ничего не  изменилось,
только Сула превратилась в пожилую вдову и