е рассчитывает на него...
     Но что это? Светлый индеец племени тоба,  который  в  течение  многих
недель был постоянным гостем Бенито, обнимал  большого  человека  и  даже,
кажется, плакал от радости. На душе у Бенито становилось все хуже и  хуже.
Нынче, в течение дня, он уже несколько  раз  поймал  взгляд  индейца-тоба,
устремленный  на  него.  Словно  индеец  подозревал  что-то  о  содержании
проклятой телеграммы.
     Бенито невольно попятился назад и пробрался задним  переулком  домой,
где он, сидя за  стаканом  национальной  водки,  попытался  обдумать  свое
тяжелое положение. Вливши в себя около полулитра aquardiente, он несколько
ободрился. Он закрыл свою лавку, и улегся на скамейке со сладкими  мечтами
о похождениях и деяниях своей молодости.
     В тот же вечер в уютной комнате небольшой гостиницы  Йунас  Фьельд  и
Паквай сидели, склонясь над картами и бумагами.
     - Удивительная история, сеньор, - сказал наконец Паквай.  -  Я  помню
слышанные мною еще в раннем детстве рассказы о бессмертных карликах. Но  я
не питал к ним доверия... Индейцы Пилькомайо пугают своих детей карликами.
Но я никогда не встречал человека, который бы видел их. Старые мудрые люди
моего племени связывают мысль  об  этих  карликах  с  величайшею  загадкою
природы.
     Йунас Фьельд кивнул головой и сказал:
     - Давно известно, что в самой глубине Африки, в  лесах,  на  деревьях
живут карлики. Пигмеи являются неоспоримою действительностью  естественной
истории.
     - Я слыхал о чем-то подобном, - сказал Паквай, - но я думал, что речь
идет просто о недоразвитой расе, вроде наших  чарантес.  Они  очень  малы,
ростом не выше павиана. Карлики  же,  о  которых  я  говорю,  те,  которых
индейские предания изображают людьми  высокого  разума,  распространяющими
вокруг себя ужас, - явление совершенно другого рода. Они умнее большинства
обыкновенных людей. Они знают законы природы. Они  являются  чем-то  вроде
злых и жестоких полубогов.
     - Это согласуется с заметками Сен-Клэра, - сказал Фьельд. -  Я  хочу,
Паквай, разъяснить тебе тайну путешествия этого ученого. Его заметки очень
коротки и написаны в то время, когда он уже был отмечен рукою  смерти.  Но
нетрудно по  ним  восстановить  основные  черты...  Насколько  я  понимаю,
Сен-Клэр покинул этот город около двух лет  тому  назад,  в  сопровождении
четырех человек. Они поехали вверх по реке Укаяли до небольшого ее притока
Таничи, по которому они следовали до  самого  истока.  В  этом  месте  они
покинули моторную лодку, которая, вероятно, еще лежит там,  и  отправились
через скалистые отроги к так называемым Андам-Кономамас. До  сих  пор  все
шло отлично. Индейцы встречали их дружелюбно, но были необычайно мрачны  и
скупы на слова. Над ними словно тяготело неведомое проклятие.
     -  Но  здесь  Сен-Клэра  стали  преследовать  несчастья.  В   течение
четырнадцати дней трое из его  спутников  исчезли  без  следа.  Ни  одного
столкновения, ни одного  нападения.  Они  все  пропадали  ночью,  один  за
другим, причем спутники ничего не слышали. Не было оснований предполагать,
что они сбежали - все это были верные и преданные Сен-Клэру люди. Сен-Клэр
понял, что он попал в опасные области, но не поддавался страху. Он  крепко
связал себя со своим последним верным спутником, так что ни один из них не
мог быть похищен отдельно от другого  таинственными  врагами,  окружающими
их.  Но  все  эти  обстоятельства  известны  в  Лиме.  Несколько  человек,
собиравших каучук, жители  маленькой  деревни  Меабуль,  лежащей  в  самой
середине девственного леса, встретили профессора и обещали передать дальше
печальные вести, которые лишь много времени спустя дошли  до  Икитоса.  Но
Сен-Клэр продолжал свой путь. Несколько недель спустя он добрался  уже  до
самых высоких скалистых отрогов Кономамасских Андов, вблизи  истоков  реки
Ярарис.  Путь   становился   все   более   трудным,   и   лес   прерывался
могущественными громадами скал и застывшей лавы. Эти застывшие потоки лавы
находились  у  подножья  потухшего  вулкана.  Сен-Клэр  теперь  знал,  что
приближается к цели, к той цели, о которой поведал  ему  умирающий  индеец
племени коло в больнице  св.  Марка  в  Лиме.  Тут  произошло  его  первое
столкновение с бессмертными карликами.
     Паквай, который с величайшим вниманием слушал этот  рассказ,  опустил
вдруг предостерегающую руку на плечо Фьельда.
     - Кто-то стоит там  и  подслушивает,  -  прошептал  он  и  указал  на
открытое окно, выходившее на широкую лоджию, окружавшую дом.
     Фьельд спокойно продолжал свое повествование,  придав  своему  голосу
тон рассказчика маловероятной выдумки, и сделал знак Пакваю.  Тоба  тотчас
понял  своего  господина.  Он  соскользнул  со  своего  стула  и  бесшумно
подкрался к окну... Вдруг он  с  быстротой  молнии  спрыгнул  в  лоджию  и
схватил что-то. Раздался крик. Фигура, прятавшаяся налево  от  окна,  была
втащена в свет комнаты.
     Фьельд  вскочил  с  возгласом  удивления  и  невольно   вынул   руку,
заложенную было в правый карман.
     Вместо коварного убийцы в окне стояла Инеса Сен-Клэр. Девушка сменила
свой  верховой  костюм  на  широкое  платье  белой  фланели.  Она  стояла,
дрожащая, выделяясь на темном отверстии окна,  подобно  старинной  картине
большого мастера. Паквай тотчас освободил ее от своего железного захвата и
спрятал свой нож.
     Наступила минута молчания
     Молодая девушка, по-видимому, дрожала не от страха и даже не от стыда
за свое подслушивание.
     - Не хотите  ли  подойти  поближе,  сеньорита?  -  сказал  Фьельд.  -
Вечерний воздух очень свеж. Может быть, вы  предпочтете  войти  в  комнату
через дверь?
     Слабый оттенок упрека в голосе норвежца вывел ее из  оцепенения.  Она
прыгнула через подоконник и подошла к Фьельду.
     -  Вы  рассердились  на  меня,  -  сказала  она  взволнованно.  -   Я
подслушивала, и теперь вы уверены,  что  я  -  низкая  и  гадкая  женщина.
Думайте, что хотите, доктор. Я гуляла в саду там внизу  и  вдруг  услышала
имя  человека,  которого  люблю  больше  всего  на   свете...   Это   была
единственная для меня возможность наконец добиться  сведений,  которые  вы
так тщательно от меня скрываете. Нет,  доктор  Фьельд,  мне  нисколько  не
стыдно! А теперь выслушайте меня, доктор Фьельд, ведь вы всегда  были  для
меня  добрым  другом.  Расскажите  мне  все!  Вы   говорили   о   заметках
Сен-Клэра... И вы, быть может, знаете о его судьбе  больше,  чем  кто-либо
другой. Вы, вероятно, думаете, что я обыкновенная слабая женщина, и хотите
пощадить меня. О, расскажите же  мне  все,  расскажите!  Скажите,  жив  ли
дедушка? Каким образом вы получили его дневник? Не забывайте,  что  я  его
единственная наследница. Дневник принадлежит мне.
     Фьельд побледнел. Он осторожно отвел руку, которую Инеса положила ему
на плечо, и поднялся со своего стула.
     - Милая мадемуазель Сен-Клэр! - сказал он. - Я все время  намеревался
сообщить вам все, что знаю о вашем дедушке. Но в Лиме я узнал многое,  что
заставило меня молчать до сего дня. Видите ли вы этого человека?  Это  мой
друг Паквай. Раймон Сен-Клэр умер у него  на  руках  приблизительно  шесть
месяцев тому назад. И умер как герой. И последнее слово на его устах  было
ваше имя...
     Раздался крик, подобный крику раненой птицы,  и  Инеса  закрыла  свое
лицо руками. Фьельд подвинулся к ней...
     Это движение спасло, вероятно,  ему  жизнь.  Длинный,  тонкий  нож  с
жужжанием пронесся по комнате. Он полоснул руку доктора и воткнулся в  его
плечо.
     На веранде послышались быстрые шаги убегавшего человека.
     Паквай подбежал к своему господину. Но Фьельд уже вытаскивал  нож  из
раны.
     - Хороший удар,  -  пробормотал  он,  -  но  неудачный.  Позови  Кида
Карсона. У него находится дорожная аптека с перевязочными средствами.
     Паквай ринулся вон из комнаты. Фьельд с интересом  рассматривал  нож,
меж тем как из раны медленно струилась кровь.
     Инеса  подошла  к  нему.  Она,  очевидно,  хотела  чем-нибудь  помочь
раненому... Но все эти волнения оказались ей не по силам, и она упала  без
сознания на руки Фьельда.



                                 24. СЛАБОСТЬ

     - Это я виноват, - говорил в один из следующих дней  Паквай,  сидя  у
изголовья раненого Фьельда.  -  Я  должен  был  предостеречь  тебя  против
старого Бенито. Я заметил случайно подпись на полученной им телеграмме,  и
эта подпись возбудила мое подозрение, но я совсем  забыл  об  этом,  когда
увидел тебя.
     Фьельд улыбнулся.
     - Одним ударом ножа больше или меньше, - это ничего не меняет в деле.
Но этот испанец не забыл своего старого искусства в бросании ножа. Если бы
сеньорите Инесе не сделалось дурно при известии о  смерти  дедушки,  то  я
непременно получил бы удар прямо  в  сердце.  Теперь  мне  надо  запастись
терпением на целую неделю. Но вы должны следить за  Бенито,  чтобы  он  не
причинил нам еще больше неприятностей.
     - Об этом я уже позаботился, - сказал спокойно Паквай.
     - Как так?
     - Судьба сама взялась за  это  дело.  Бенито  упал  сегодня  утром  с
пароходного мостика и утонул. Кид Карсон, который стоял возле, сделал  все
возможное, чтобы спасти его, но течение было так сильно, а может  быть,  и
какой-нибудь крокодил...
     - Все это весьма невероятно.  А  случилось,  вероятно,  то,  что  Кид
Карсон просто-напросто сбросил его с мостика.
     - Этого никто не видел. Но есть достаточно свидетелей, которые  могут
подтвердить, что Кид Карсон делал чудеса, чтобы спасти  Бенито.  Так  что,
если уж кому-нибудь следует получить медаль за спасенье...
     Фьельд вздохнул.
     - Вы должны немного следить за Карсоном. Он иногда проявляет чересчур
большое усердие.
     Паквай пожал плечами:
     - Бенито был человек опасный, сеньор. Он получил  то,  что  заслужил.
Многие жители Икитоса вздохнут теперь с облегчением. Пока он был жив,  нам
было почти невозможно приступить к подготовке экспедиции.  Ты  помнишь  ту
большую плоскодонную  моторную  лодку,  которую  мы  пытались  нанять  или
купить. Мы не могли добиться от хозяина ее ничего  определенного.  У  него
всегда находились  какие-то  отговорки.  Дело  было  в  том,  что  Бенито,
действуя по приказанию Антонио, угрожал хозяину лодки. А  теперь  лодка  -
наша, как только мы пожелаем. Итак, у нас нет  оснований  жаловаться,  что
Бенито превратился в пищу для крокодилов... У меня есть еще одна  новость.
Подруга сеньориты Инесы, Конча,  прибудет  сюда  через  несколько  дней  с
пароходом из Пуэрто-Бермудеса.
     - Уже?
     - Сеньорита Инеса не помнит себя от радости, господин.  Она  говорит,
что  ты  обещал  взять  ее  в  экспедицию  в  случае,  если  Конча  сможет
сопровождать ее.
     - Да, я обещал, так как  заранее  был  уверен,  что  Конча  не  может
выздороветь за такое короткое время. Ты ведь сам  понимаешь,  Паквай,  что
было бы бессмысленно, даже безумно, взять с собою донну Инесу.
     - Наверно не могу сказать, - задумчиво отвечал  Паквай.  -  Подобного
рода женщины часто приносят счастье. Вспомни только о донне Франческе.
     Чуть заметный румянец разлился по  лицу  Фьельда,  но  он  ничего  не
сказал.
     - Дочь Ферио постоянно говорит о тебе, когда я посещаю ее. Она  может
целыми часами сидеть у горящего  камина  и  вспоминать  о  минувших  днях.
Помнишь, Паквай, - говорила она мне, - помнишь, как он тогда убил  гаучасо
Пастеро одним ударом кулака... Еще бы не помнить! Паквай помнит все!
     - Она была удивительная женщина, - пробормотал Фьельд и повернулся  к
стенке. - Других таких не встретишь в больших городах. Чтобы найти  таких,
надо  уйти  в  пустыню,  далеко  от  джаз-бандов,  граммофонов  и   модных
магазинов... Но что касается теперешнего, Паквай, -  после  того,  что  мы
знаем об этой экспедиции, мы не можем взять на свою ответственность  донну
Инесу.
     - Опасности существуют повсюду, - сказал индеец. - Пароход  в  Европу
отходит только через три недели, а мы должны, как ты сам решил,  двинуться
в путь через несколько дней.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Что сеньорита Сен-Клэр будет предоставлена своим врагам. Я  говорил
об этом с Хуамото. Он говорит, что побитый перуанец  никогда  не  сдается.
Черный Антонио будет преследовать девушку, подобно разгневанной пчеле. Он,
несомненно, приедет с тем же пароходом, что и Конча,  вот  увидишь!  Кроме
того...
     Паквай вдруг остановился, слегка смущенный.
     - Ну, пожалуйста, выбалтывай! - воскликнул  Фьельд.  -  Что  там  еще
кроме?
     - Да, господин, - продолжал индеец,  -  в  жилах  донны  Инесы  течет
немало перуанской крови. Она упряма. Убедить  ее  не  так-то  легко.  Она,
по-видимому, смотрит на свое  участие  в  поездке,  как  на  нечто,  давно
решенное и неоспоримое теперь, когда она уверена  в  прибытии  Кончи.  Это
указание самой судьбы, - твердит она, - что ты задержался  с  отъездом,  а
Конча выздоровела так  скоро.  Она  все  эти  дни  только  и  делает,  что
подготовляется к дороге и приводит в порядок моторную лодку.  Сегодня  она
заказала новый бак для керосина.
     Фьельд поднялся на постели скорее, чем это было для него полезно.
     - Эта проклятая рана  все  еще  мешает  мне.  Не  то  я  бы  заставил
послушать ее другую музыку. Я не люблю, когда женщины  вмешиваются  в  мои
дела. Но я поговорю серьезно с этой молодой сеньорой.
     Возможность эта весьма скоро представилась раненому, так как в ту  же
минуту послышался слабый стук в  дверь,  и  Инеса  вошла  в  комнату.  Она
осторожно подвигалась на цыпочках и имела весьма озабоченный вид.
     Фьельд невольно улыбнулся:
     - Пожалуйста, не трудитесь ходить так тихо из-за меня - я  не  люблю,
чтобы со мной обращались, как с больным. Одна лишняя рана ничего не меняет
в устройстве моего тела. Через три дня я уезжаю.
     Инеса захлопала в ладоши.
     - Ах, как прекрасно! - воскликнула она. - Пребывание в  этом  Икитосе
становится невыносимо. Как чудесно будет снова ехать по реке!
     Фьельд про себя ругнул ее, а вслух сказал:
     - Итак, вы окончательно уверены, что едете с нами?
     - Разумеется. Вы же сами дали мне слово. Если Конча выздоровеет... Не
правда ли?
     - Да, но все это приводит меня в отчаяние. Я не могу  взять  на  себя
ответственности...
     - Вы не должны  так  много  говорить,  -  сказала  Инеса  и  положила
маленькую руку на его рот. - Я знаю, что  это  вам  вредно.  А  до  вашего
выздоровления  я  считаю  себя  вашим  секретарем  и   сделала   кое-какие
приготовления...
     - Я уже слышал.
     - Вам нечего бояться, что я наделаю глупостей... Я понимаю свое дело.
     Фьельд тихо рассмеялся.
     - Да, да, теперь вы одерживаете  верх,  сеньорита  Инеса.  Я  лежу  в
постели и не смею сорвать своих  повязок.  Но  через  два  дня  эта  дудка
заиграет другую песенку... Если вы, несмотря на все, отправляетесь с нами,
то я требую, чтобы вы не вмешивались в мои  дела.  Дисциплина  и  еще  раз
дисциплина.
     Смущенная девушка опустила голову.
     - Я всегда имела это в виду. Я знаю свои обязанности.
     Она повернулась и тихо вышла из комнаты.
     Фьельд смущенно посмотрел ей вслед.
     - Лихорадка от раны, должно быть, еще не  совсем  прошла,  Паквай,  -
сказал он. - Мне что-то очень жарко. Давай-ка измерим температуру.
     - Странная женщина! - прошептал индеец, ставя больному градусник.
     Норвежский доктор, по-видимому, хотел что-то возразить  на  последнее
замечание Паквая, но трудно вообще что-нибудь  говорить,  когда  лежишь  с
градусником  во  рту.  Итак,  при  этих  обстоятельствах  никто  не   имел
возможности узнать мнения Фьельда о странной женщине.
     Термометр показывал 37,8, и, значит, дело обстояло не так  уж  плохо.
Затем  сосчитали   пульс.   Сердце   работало   немного   слишком   скоро.
Врач-испанец, посетивший на следующий день своего норвежского коллегу, был
не очень-то им доволен.
     Йунас Фьельд также не  был  доволен.  Он  плохо  спал  эту  ночь.  Он
сердился на свое собственное  добродушие.  Чувство  слабости  перед  двумя
большими и серьезными женскими глазами было его давнишним недостатком.



                              25. ВВЕРХ ПО РЕКЕ

     Четверо суток пыхтела большая и  неудобная  моторная  лодка,  несущая
экспедицию Фьельда вверх по реке Мараньон мимо маленького  городка  Наута,
где второй из главных истоков Амазонки присоединяет свое водное  богатство
к могучей матери-реке.
     Лодка была старая и сильно подержанная, но мотор только что вышел  из
мастерских Болиндера и был достаточно силен и прочен. Но за спокойный  ход
похвалить было его нельзя.
     Рубка была теперь превращена в пассажирскую каюту и, под  наблюдением
Инесы, вымыта и вычищена всеми дезинфекционными жидкостями,  какие  только
нашлись в Икитосе. Она все-таки пренеприятно пахла рыбой и разной  гнилью.
Но жара была такая нестерпимая, что никто  не  испытывал  особенной  охоты
сойти под палубу, где было еще жарче от топки мотора.
     Все же керосин во многих отношениях является  отличным  топливом.  Он
держит в отдалении москитов. И  поэтому  пассажиры  моторной  лодки  имели
возможность тихо и мирно лежать в своих гамаках, протянутых на палубе.
     Инесе  и  Конче   было   предоставлено   переднее   помещение.   Оно,
по-видимому,  служило  некогда  "каютой  капитана"  и,  несмотря  на  свои
скромные размеры, было все же самым комфортабельным в лодке.
     Обязанности каждого были точно определены.  Хуамото,  знавший  каждый
участок фарватера, был лоцманом. Кид Карсон заботился о машине и о  кухне.
Паквай стоял у руля. Фьельд и Конча, в качестве  выздоравливающих,  лежали
почти все  время  в  своих  гамаках,  чтобы  поскорее  набраться  сил  для
предстоящих испытаний. Инеса заведовала провиантом.
     Удалившись от последних признаков  цивилизации,  молодая  барышня  из
Лимы  переменилась  окончательно.  В  Икитосе   парикмахер   с   жалобными
причитаниями избавил ее от прекрасных пепельно-золотистых волос. Она опять
надела мужской  костюм,  который  носила  без  обычного  в  таких  случаях
кокетства. Все части костюма были старые,  сильно  поношенные,  вплоть  до
тяжелых грубых сапог, в которых ее ноги чувствовали себя  отлично.  Фьельд
замечал не без известного удовольствия, что  Инеса  отдавала  себе  точный
отчет в предстоящих  трудностях.  Но  то,  что  доставляло  ему  особенную
радость, было ее простое и спокойное обращение  с  мужчинами.  Она  всегда
принимала живое участие в их  разговорах  и  подбодряла  их  всевозможными
выходками. В тихие звездные ночи она играла на мандолине и аккомпанировала
Киду Карсону, поднимавшему ужасающий вой, который засел в его глотке еще с
тех времен, когда он пел куплеты и плясал чечетку в кафе-шантане. Но тоска
по умершему деду все еще лежала темной тенью в огромных прекрасных глазах,
несмотря на то, что Инеса видимо боролась сама с собой, чтобы скрыть  свое
горе от посторонних взглядов.
     От времени до времени она отводила Паквая в  сторону  и  просила  его
рассказать еще и еще о малейших подробностях его встречи с профессором.  И
Паквай начинал  своим  глубоким  мягким  голосом  повествование  о  смерти
мудрого человека далеко, далеко, в пустынных степях аргентинской сельвы.
     И тогда случалось, что Инеса спрашивала:
     - Но как случилось, что дедушка попал так далеко на восток?
     И Паквай неизменно отвечал:
     - Он ведь был старик. Сил  у  него  не  хватило,  чтобы  пойти  через
высокие плоскогорья. Он стремился вниз. Может быть, он  шел,  как  слепой,
ощупью. Может быть, он пытался убежать от того, кто хотел  отнять  у  него
жизнь. Я не знаю, сеньорита. Вероятно, он  надеялся  встретить  дружелюбно
настроенных  индейцев  или  же  наткнуться  на  какую-нибудь   пограничную
экспедицию. Он не успел сказать об этом. Еще  ведь  надо  было  так  много
сказать прежде, чем жизнь покинет его. Когда я встретил его, тело его  уже
умерло, одна только воля еще жил