роге, огражденной с обеих сторон  высокими  каменными  стенами.
Стены эти окружали всю усадьбу двойным,  неприступным  кольцом  и  снаружи
были еще обведены глубоким, наполненным водою рвом. Вот  по  крайней  мере
все те выводы, которые мне  удалось  сделать  путем  долгих  наблюдений  и
обследований как из своей, расположенной высоко над землей, камеры, так  и
во время прогулок, которые я совершал ради здоровья по предписанию Прозопа
во дворе крепости.
     Обмануть бдительность моих стражников не представлялось  ни  малейшей
возможности. Сломать запоры моей двери было также невозможно. Выскочить из
окна - значило покончить жизнь самоубийством.
     Я знал о своей тюрьме решительно все, что мог узнать при помощи своих
чувств, но ничто не давало мне надежды  на  освобождение.  Ухаживавший  за
мной слуга был по-прежнему безмолвен. Никого другого  я  не  знал.  Как-то
ночью, когда полная неподвижность облегчила мне  эту  задачу,  я  сосчитал
обитателей замка. Нас было тридцать человек,  и,  по-моему,  их  следовало
подразделить следующим образом: двенадцать больных или  пациентов,  восемь
докторов или инженеров; десять слуг - санитаров и электротехников.  Тишина
нарушалась лишь глухим гулом  динамомашин.  Они  находились  в  подвальном
помещении  и  испускали  такой  ослепительный  свет,  что  каждая  из  них
производила на меня впечатление  искусственного  солнца.  Извергаемые  ими
флюиды выбрасывались вдаль в виде сияния паутинообразных кругов  и  нитей.
По вечерам, в то время, когда зажигался электрический  свет,  вокруг  меня
воздвигалось какое-то парадоксальное строение из тонких раскаленных  нитей
электрических проводов.
     - Извините меня, Жан, что  я  вас  перебиваю,  но  скажите  мне,  что
кажется вам более ярким: горящая электрическая  лампочка  или  провод,  по
которому проходит невидимый для нашего глаза электрический ток?
     - Вспомните, что я вам говорил относительно дня и ночи. Для меня  это
только оттенок... Итак, я продолжаю.
     Как-то утром, около месяца тому назад, обычная тишина  была  нарушена
донесшимися до меня звуками громкого разговора, и я  различил  в  соседней
комнате две стоявшие друг против друга человеческие фигуры: крупную фигуру
Прозопа и маленькую фигурку,  с  менее  развитым,  чем  у  него,  головным
мозгом, несомненно, принадлежавшую приставленному для ухода за мной слуге.
     Оба человека явно спорили. Но комнаты этого замка, по-видимому,  были
устроены так, что совершенно заглушали всякие звуки, потому что,  несмотря
на незначительность разделявшего нас расстояния, я улавливал лишь  смутный
прерывистый шум. Судя по их жестам, по их  позам,  по  пробегающим  по  их
нервной системе вспышкам,  я  мог  судить  о  пылкости  их  ссоры.  Сердце
маленького человечка билось с характерной учащенностью.
     Прозоп, наименее взволнованный из них двоих, тем  не  менее  внезапно
нанес ему удар кулаком в лицо. Слуга, ошеломленный ударом, упал на пол.  Я
видел, как маленький призрак  поднялся  на  ноги  и  вышел  из  комнаты  с
опущенной головой, но  вся  его  фигура  так  ослепительно  сверкала,  что
казалась мне покрытой какой-то всклокоченной, светящейся шерстью.
     Приближалось время завтрака. Вскоре слуга отпер замок моей двери и  с
обычным безмолвием поставил на стол принесенное мне кушанье.
     Я уже не раз пытался вызвать его на разговор, но всегда напрасно.  На
этот раз он мне ответил; но будь я  проклят,  если  кто-либо  когда-нибудь
говорил на таком чудовищном французском языке! Я  даже  приблизительно  не
мог бы передать вам, как он говорил. Он был доведен до бешенства, и, найдя
во мне скромного и готового ему сочувствовать слушателя, он излил мне свою
злобу на Прозопа. Он осыпал его невероятнейшими ругательствами и  возводил
на него самые страшные обвинения.
     Повод к их ссоре был самый ничтожный, но я  счел  момент  подходящим.
Без  дальнейших  обиняков,  я  предложил  ему  бежать  вместе   со   мной.
Единственным его возражением было  то,  что  он  так  же,  как  и  я,  был
пленником Прозопа.
     - Разве ключи от дома не в твоих руках?
     - Ключи? Что такое ключи? Ровно ничего! Чтобы выбраться отсюда, - (я,
конечно, передаю только смысл его невероятной болтовни), - чтобы выбраться
отсюда, нужно только пройти по узкому  проходу  между  каменными  стенами.
Перелезть через решетку, которая его преграждает  -  это  тоже  ничего  не
стоит. Вся беда в плитах, которыми вымощен  проход!  В  некоторых  из  них
вставлены совершенно незаметные для глаза пластинки, и через них  проходит
электрический ток. Кто ступит на них ногой, будет убит на месте.
     Так вот чем объяснялось странное  явление,  которое  уже  давно  меня
интриговало! Я с улыбкой смотрел на каменные  плиты  мощеного  прохода  со
вложенными  в  них  и   скрытыми   от   обыкновенных   человеческих   глаз
смертоносными пластинками. Значит, это они представлялись  моим  глазам  в
виде разбросанных там и здесь световых бликов! Но ведь я мог обойти их так
же легко, как если бы они были вделанными в камень  золотыми  украшениями.
Никто другой не мог их видеть, но зато я различал их вполне отчетливо.
     - А в конце прохода только решетка? - спросил я.
     - Да, у въезда на мост. Через нее легко может перелезть даже ребенок.
Но проход?.. Ток прекращают только  тогда,  когда  въезжает  или  выезжает
автомобиль, но в такие дни доктор всегда следит за всем сам.
     - Мы уйдем сегодня ночью! - сказал я решительно.
     - Но как же плиты?
     - Это уж мое дело. Приходи за мной, когда все заснут. Я тебя  проведу
до решетки, а затем...
     Мой китаец (я предполагал, что это китаец) с трепетом и обожанием уже
целовал мне руки.
     - Где мы находимся? - спросил я его, стараясь высвободиться.
     - Господин, - ответил он, - не расспрашивай  меня  об  этом!  Где  мы
находимся - об этом я поклялся не  говорить...  Что  же  касается  бегства
отсюда, это дело другое. Я жду твоих приказаний. Я проведу тебя  в  город,
который вон там, далеко! Если ты хочешь, я провожу тебя до  твоей  родины.
Дай мне возможность пройти  по  этому  проходу,  и  я  клянусь  тебе,  что
благополучно сдам тебя твоим соотечественникам. Но там я тебя  покину.  Не
требуй от меня большего. Я принес клятву.
     Во время нашего ночного бегства не произошло  ни  одной  мало-мальски
неприятной случайности. Маленький азиат обладал совершенно  исключительным
умением  бесшумно  отпирать  замки.  Замок,  выложенный  изнутри   мягкими
обивками, как кабинет дантиста, заглушал все  шумы.  Прозоп,  уверенный  в
своих слугах, крепко спал (я видел его в его комнате). Не было ни  ночного
сторожа, ни собак. Кроме  того,  шел  мелкий  дождь,  который  я  от  души
благословлял, потому что все влажные предметы воспринимаются мной  гораздо
более отчетливо.
     Благополучно,  без  всякого  труда  пробравшись   вдоль   прохода   и
перебравшись через решетку, мы в течение пяти часов шли по  направлению  к
тому месту скопления массы светящихся точек, о котором я уже говорил.  Это
был город.
     Мой спутник сказал мне:
     - Будет очень хорошо, если нам  удастся  сесть  в  поезд  с  восходом
солнца!
     И он добавил с жутким смехом:
     - Доктора будут долго спать после нашего ухода, по  крайней  мере  до
завтрашнего вечера... Ведь у меня были ключи от аптеки!
     "Само небо послало мне этого дьявола", - подумал я.
     Он не сказал мне ни своего имени, ни своей национальности; я не узнал
от него ничего относительно таинственных докторов. Он был так же  скрытен,
как изобретателен и ловок.
     Мы торопились. Ночь подходила к концу. Сквозь  пропускающую  световые
лучи толщу нашей планеты  я  следил  взглядом  за  медленным  продвижением
солнца. Среди других небесных тел, сквозь беспредельный голубой туман, оно
казалось мне огромным фиолетово-красным диском, центром  изумительного  по
красоте и силе светоизлучения.
     Когда  солнце  взошло  над  горизонтом,  мы,  среди   многих   других
пассажиров, сидели в узком и душном железнодорожном  купе.  Наши  спутники
говорили между собой на непонятном для меня языке, который не давал мне ни
малейшего представления об их национальности.
     Не  стану  говорить  о  подробностях  этого  утомительного  и  крайне
затруднительного путешествия через всю  Европу...  К  вечеру  в  то  самое
время, когда в уединенном замке-больнице, вероятно, проснулся тот, кого  я
привык называть Прозопом, мы оказались  в  стране,  где  слышалась  только
немецкая речь. Мне - человеку, знающему всего несколько  слов  по-немецки,
было бы бесполезно расспрашивать окружавших  меня  людей.  Этим  я  только
обратил бы на себя излишнее внимание и  доставил  бы  неприятности  своему
спасителю, который очень меня просил ничего пока о себе не рассказывать  и
не стараться ничего разузнавать. Поэтому я лишь продолжал  делать  то  же,
что делал уже и раньше,  а  именно  прилагал  все  усилия  к  тому,  чтобы
сохранить в  памяти  названия  станций,  очертания  гор,  контуры  зданий,
надеясь, что буду в состоянии узнать их в будущем. Но, в сущности, к  чему
все это?
     Утром я уловил слово "Регенсбург".  Мы  ехали  в  экспрессе,  который
несся вдоль берега широкой, как  морской  пролив,  реки.  До  моего  слуха
донеслись названия городов "Нюрнберг", "Карлсруэ".
     У моста в Кале мой маленький  азиат  бесследно  исчез.  Я  перебрался
через Рейн благодаря любезности конвоиров, сопровождавших телеги с военным
материалом, которые переправлялись через Рейн для сдачи союзникам.
     С этого момента начались бесконечные медицинские  осмотры  и  допросы
военными врачами. В моих показаниях незначительная доля правды смешивалась
с невероятным количеством лжи... Все остальное вы знаете.  Официально  мое
приключение зарегистрировано, подшито к делу и  закончено.  От  души  хочу
верить в то, что оно и фактически закончено, но мне тем не  менее  кажется
необходимым всегда иметь при себе револьвер. И я  должен  вам  признаться,
мой милый Бар, что ваша недавняя попытка подсмотреть за мной в лесу  из-за
ствола дерева порядком меня напугала...
     Жан умолк и остановился. Мы пришли. Садик, в глубине  которого  стоял
дом Лебри, был слегка освещен проникавшим из его окон светом.
     - Кажется, очень поздно! - заметил я.
     - Да, - ответил Жан и указал мне концом своей палки сперва одну точку
в траве, затем другую. -  Солнце  вот  здесь,  а  здесь  созвездие  Южного
Креста. Надо сознаться, что я все-таки первый человек, который видит  его,
находясь в северном полушарии.
     Затем он надел вытащенные  им  из  кармана  знаменитые  очки  доктора
Прозопа. Они были очень похожи на очки автомобилиста и, плотно прилегая  к
лицу вокруг глаз, совершенно скрывали  фосфоресцирующие  электроскопы.  Их
свободно можно было принять за обычные  темные,  дымчатые  консервы  очень
толстого стекла, и ничто в них не вызывало никакого сомнения. Всякий мог с
полным основанием думать, что Жану приходилось время от  времени  надевать
их, следуя предписаниям окулиста.
     - Теперь вам придется меня вести, - сказал он. - Я ослеп!
     Я повел его. Мы поднялись по лестнице. Но  после  того,  как  он  уже
скрылся за дверью своей комнаты, я еще долго стоял, опершись на перила,  в
лихорадочном  волнении.  Я  старался  найти  какой-нибудь  предлог,  чтобы
подняться во второй этаж и хотя бы на минутку еще раз увидеть  мадемуазель
Грив. Сердце мое так сильно билось, что я слышал его  удары.  Я  радовался
звуку раздавшихся наверху голосов, как влюбленный мальчишка...
     Вдруг мне пришло в голову, что на меня сквозь толщу стен, может быть,
смотрит необычайный  слепой;  я  медленно  стал  спускаться  по  лестнице,
размышляя над чудом, которое он мне открыл.



                          7. АВТОМОБИЛЬНАЯ ГОНКА

     Смею вас уверить, что я впервые задался целью  написать  рассказ.  Но
тем не менее, когда  я  перечитал  все  предыдущее,  я  испытал  искреннее
огорчение от сознания, как плохо мне  удалось  выполнить  свою  задачу.  Я
стремился к тому, чтобы дать короткое,  простое  и  фотографически  точное
изложение происшедших событий. Но, против моей воли, я  останавливался  на
описании зародившейся в моем сердце любви или же  предавался  восторженным
размышлениям над чудом открытия  шестого  чувства.  Собственно  говоря,  я
должен был бы высказывать свое мнение и давать известное освещение  фактам
лишь постольку, поскольку это необходимо для  ясности  рассказа.  И  здесь
совсем не место говорить о токах Фуко, о самоиндукции, и гистерезисе. Ведь
в моей  памяти  и  без  того  прекрасно  сохранились  все  те  технические
подробности,  в  которые  посвятил  меня  Жан   Лебри,   благодаря   своим
глазам-электроскопам. Отныне я приложу все усилия к  тому,  чтобы  идти  к
цели более прямым путем.


     Прошло несколько недель с того дня, как Жан  Лебри  открыл  мне  свою
тайну. В моей душе они  оставили  воспоминание  об  исключительно  богатом
переживаниями  времени.  Любовь,  дружба,  преданность  больному,  научная
любознательность -  вот  те  причины  и  поводы,  которые  побуждали  меня
принимать близкое участие в жизни моих соседей. Таким образом, нет  ничего
удивительного в том, что через несколько дней мы стали  почти  неразлучны.
Но я отчетливо припоминаю, что мне стоило громадных усилий заставить  себя
уделять одинаковое внимание всем и скрывать под видом  обычной  любезности
все возраставшую в моей душе страсть.
     Мадам Фонтан и мадемуазель Лебри очень привязались  друг  к  другу  и
почти не расставались. Фанни, пользовавшаяся полной свободой,  была  вечно
охвачена жаждой деятельности, постоянно искала случая помочь  ближнему  и,
вместе с тем, всегда была готова наслаждаться жизнью и делила  свое  время
между слепым, спортом и маленькими вечеринками, пикниками и т.п.,  которые
мы сообща устраивали.
     Все двери были широко открыты перед ее очарованием; все  восторгались
ее жизнерадостностью и соболезновали ей в постигшем ее несчастии. Со  всех
сторон  сыпались  приглашения.  Она  не  колеблясь   и   с   удовольствием
пользовалась ими.
     Следует сказать, что в течение лета наш  скромный  Бельвю  становится
очень модным местом благодаря тому, что  в  его  окрестностях  расположено
много поместий и больших дач. По воскресеньям, после  мессы,  здесь  можно
встретить множество светских элегантных людей, и по  окончании  обедни  от
церкви всегда тянется длинная вереница автомобилей. Сам я люблю заниматься
спортом и далеко не склонен презирать радости современной жизни. Я  всегда
с удовольствием посещаю это великосветское общество, где занимаю  скромное
место добросовестного и опытного врача, который,  при  всем  том,  недурно
играет и в бридж и умеет сразиться в теннис.
     Мадемуазель Грив произвела настоящую сенсацию. Ее приглашали всюду.
     Я об этом не жалел. В большинстве  случаев  мадам  Фонтан,  во  время
отсутствия своей племянницы, оставалась дома. Таким образом, Фанни Грив  и
я постоянно одни, без третьего лица, бывали в обществе. Результатом  этого
явилась некоторая близость, доставлявшая мне безграничную радость.
     Что касается Жана Лебри, то нечего и говорить, что он как чумы боялся
всякого  случая,  который  заставил   бы   его   побороть   присущую   ему
застенчивость и дикость.  Уже  для  одного  того,  чтобы  приучить  его  к
обществу очаровательной беженки, понадобилась вся сила  ее  непреодолимого
обаяния. Однако  вскоре,  благодаря  ее  внимательной  заботливости  и  ее
постоянному  стремлению  поделиться  своими  впечатлениями,  благодаря  ее
"товарищескому" отношению, которое было особенно  ценно  ввиду  того,  что
исходило от такой исключительно одаренной  и  жизнерадостной  девушки,  он
стал ценить ее услуги. Он полюбил голос своей лекторши,  он  привык  к  ее
заботливому вниманию во  время  прогулок.  Тем  не  менее,  болезненный  и
нелюдимый, он всегда отклонял наши настойчивые просьбы  принять  вместе  с
нами участие в каком-нибудь маленьком празднестве.
     Несмотря на всю силу охватившей меня любви, Жан Лебри занимал в  моем
сердце очень большое место Я лечил его с самой сердечной  внимательностью,
пользуясь  всем  своим  опытом,  всеми  знаниями.  А   его   благодарность
проявлялась  главным  образом  в  том,  что  он  охотно  предоставлял  мне
возможность пользоваться им для всяких научных исследований.
     Как  явствует  из  моего  научного  отчета,  я  пользовался   редкими
способностями  Жана  Лебри  и  его  исключительной  наблюдательностью  для
нескольких целей.
     При его посредстве я делал наблюдения над зрительными  впечатлениями,
которые  возникают  при  разных  электромагнитных  явлениях.   По   своему
образованию  я  никоим  образом   не   могу   считаться   специалистом   в
электротехнике, но я приложил все старания к тому, чтобы  восполнить  этот
пробел. Я выписал себе новейшие журналы, приобрел несколько аппаратов. Под
предлогом того, что я желаю расширить свои знания,  я  добился  разрешения
властей осмотреть вместе с Жаном динамомашины  и  трансформаторы  огромной
электрической станции, которая превращала гидравлическую силу реки Соны  в
электрическую энергию. Таким образом Жану удалось  восстановить  в  памяти
почти все опыты, проделанные в свое время Прозопом.
     Сотрудничество  Жана  Лебри  было  мне  не  менее  ценно  и  в   моей
профессиональной области. Сидя в комнате,  соседней  с  кабинетом,  где  я
принимал пациентов, он свободно  различал  сквозь  стену  нервную  систему
больных, которых  я  считал  желательным  подвергнуть  электроскопическому
осмотру. Я должен сказать, что мне  удалось  излечить  многих  лиц  именно
благодаря указаниям, полученным таким образом от Жана Лебри.
     Кроме  того,  я  не  считаю  себя   вправе   умолчать   о   некоторых
психофизиологических опытах, для  которых  я  пользовался  услугами  этого
замечательного  ясновидца  человеческой  души.  Но  опыты  эти  дали   нам
малоудовлетворительные  результаты  ввиду  крайней  сложности  и  тонкости
аппарата, механизм которого был совершенно неизвестен. Для того, чтобы они
были более удачны, нам  необходимо  было  иметь  в  распоряжении  какой-то
другой аппарат, который для электроскопов Жана Лебри  играл  бы  такую  же
роль, какую играют для наших глаз увеличительные стекла, и который дал  бы
ему возможность легче  разобраться  в  часто  сменяющихся,  едва  уловимых
явлениях.
     К  сожалению,  мне  приходилось  ограничиваться  лишь  тем,   что   я
пользовался его глазами-электроскопами для своих медицинских работ.  Но  я
не имел никакой возможности хотя бы что-нибудь узнать о самом их  строении
и устройстве. В этом отношении Жан продолжал проявлять все то же  упорство
и неизменно восставал против всякой попытки исследовать его глаза.  "Когда
я умру, - отвечал он, - когда я умру, вы можете  спокойно  и  не  торопясь
заняться их изучением".
     Фраза эта производила на меня такое  тяжелое  впечатление,  что  я  в
конце концов перестал настаивать. Да, кроме того, эти искусственные  глаза
были мало доступны для медицинского осмотра. Правда, был один способ... Но
о нем я буду говорить несколько позднее.


     Я  чувствовал  себя  бесконечно  счастливым  и  был  исполнен   самых
радостных надежд. Незаметно для себя я прожил в таком настроении несколько
недель,  богатых  всевозможными   впечатлениями,   и   по   временам,   со
свойственным людям эгоизмом,  забывал  о  том,  что  дни  Жана  Лебри  уже
сочтены. Забывал я об этом главным образом потому, что сам он в  то  время
тоже наслаждался жизнью, и его исхудалое, изможденное  лицо  дышало  таким
безграничным  счастьем,  какого  ни  в  силах  было  затмить  ни  сознание
приближавшегося неизбежного конца, ни  отсутствие  настоящего  зрения,  ни
даже мысль о том, что страшный и грозный для него Прозоп  все  еще  где-то
существует.
     Этот последний, впрочем, ничем не напоминал о своем существовании.  Я
внимательно,  да