ня  из  всех  тех
раненых, которые там были?
     - Вы представляете для нас особенно интересный случай.
     -  Особенно  интересный?  Во  всяком  случае,  кажется   не   слишком
благодарный...
     - Посмотрим! Не теряйте надежды, месье Лебри, и будемте друзьями.
     Мой милый Бар, вы знаете, что почти нельзя ошибиться в интонации.  На
самом деле, разве эти люди не сделали всего, что от  них  зависело,  чтобы
спасти мне зрение? А раз это им не  удалось,  не  было  ли  с  их  стороны
искренним заблуждением, когда они решили,  что...  Но  не  будем  забегать
вперед.
     Я прожил в этом неизвестном мне уголке земли целых три  недели.  Меня
лечили, и  я  пользовался  великолепным  уходом.  Мне  была  предоставлена
просторная  комната,  которая  очень  тщательно  проветривалась.  Все  мои
требования  и  желания  немедленно  приводились  в  исполнение  ловкими  и
умелыми, но  бессловесными  слугами.  Доктор  "Прозоп"  всячески  старался
развлекать меня и тратил на это немало  времени.  Должен  сказать,  что  я
всегда с удовольствием слушал  его,  потому  что  это  человек  совершенно
исключительно образованный и с необычайно широкими взглядами...  Вместе  с
тем, я не имел решительно  никаких  сведений  относительно  войны;  доктор
притворялся, что не интересуется  войной.  Когда  я  обратился  к  нему  с
просьбой написать моей матери письмо, чтобы хоть отчасти ее успокоить,  он
прямо ответил мне, что пока это совершенно невозможно. Я  тщетно  напрягаю
свою память, чтобы припомнить хотя бы один случай, когда  он  солгал  мне,
и...  не  могу.  Но  ведь  иногда  молчание   или   умышленное   утаивание
какой-нибудь мысли равносильно лжи. Во всяком случае, я ничего  не  берусь
утверждать. В конце концов, я даже не знаю, что он был за человек...  Ему,
несомненно,  было  крайне  важно   заручиться   моим   доверием   и   моим
благорасположением.
     В один прекрасный день, закончив мою обычную утреннюю  перевязку,  он
обратился ко мне со следующими словами:
     - Бедный мой Лебри, я вами недоволен. С вашими глазами  дело  обстоит
не так, как я бы этого желал.
     Я должен вам сказать, Бар, что я уже приучил  себя  к  мысли,  что  я
ослеп на всю жизнь, и потому  это  его  замечание  не  произвело  на  меня
никакого впечатления.
     - Самое лучшее, - продолжал Прозоп, - самое лучшее,  что  вы  можете,
по-моему, сделать, это совсем избавиться от глаз.  Они  вам  могут  только
повредить, разрушая окружающие их ткани. Кроме  того,  -  я,  конечно,  не
хотел бы напрасно вас обнадеживать, - но мне кажется, что нам до известной
степени удастся восполнить этот пробел.
     - Зачем такие злые шутки, доктор? Раз у меня не будет глаз...
     - Все будет зависеть от того, что мы найдем под глазным  яблоком.  Вы
понимаете? Все будет зависеть от состояния зрительного  нерва.  Во  всяком
случае, мы еще поговорим с вами об этом, Лебри! А пока что я  советую  вам
решиться удалить глаза. Я считаю это безусловно необходимым и настаиваю на
этом. Мы назначим операцию на завтра утром, не правда ли?
     Я согласился на это без малейшего колебания. За последнее  время  мои
уже бесполезные для меня глаза как-то отяжелели, стали гореть, и, как  мне
казалось,  словно  увеличились  в  объеме.  Временами  все  это   вызывало
настолько мучительные ощущения, что невольно заставляло меня мечтать о той
операции, которую только что предложил мне Прозоп. Кроме того, я повторяю,
что он безусловно внушал мне доверие.  И  весь  этот  дом  был  так  полон
спокойствия и тишины! Я никогда не слышал ни  единого  крика,  не  замечал
никакого подозрительного волнения. Благодаря своему вынужденному безделью,
я часами лежал, тоскуя и мечтая о милой, прекрасной  родине,  которую  уже
никогда не увидят мои глаза (меня могло исцелить только чудо, а в это я не
особенно верил). Прислушиваясь на досуге ко всему,  я  никогда  не  слышал
ничего необычайного. Даже тогда, когда я  нарочно  старался  вслушаться  в
звуки,  раздававшиеся  в  моей  темнице,  стараясь  угадать,  что  в   ней
происходит, я различал только шум, говоривший мне о мире и упорном  труде.
Обычно это работали машины; до меня доносился ритмический грохот  какой-то
механической  мастерской.  Но  все  это  производило  впечатление  чего-то
спокойного, добродушного, успокоительного...
     Утром следующего дня у меня уже не было глаз.
     Очнувшись  от  наркоза,  я  невольно   поддался   ощущению   какой-то
бессознательной грусти, но Прозоп с необычайным энтузиазмом  сообщил  мне,
что операция сошла прекрасно и что все говорит  в  пользу  того,  что  тот
опыт, о котором он мне говорил, удастся.
     - Зрительный нерв не затронут. Дадим ране зажить. Лебри, вы  родились
под счастливейшей звездой!  Ваше  имя  будет  связано  с  сенсационнейшими
открытиями...
     Уже потом он мне сказал, что совершенно  не  знал,  удастся  ли  этот
предложенный им опыт; мне  кажется,  что  он  лишь  до  некоторой  степени
рассчитывал  на  положительный  результат;  но   ему   нужно   было   меня
подбодрить... Во  всяком  случае,  несмотря  на  то,  что  я  закидал  его
вопросами, я не добился  от  него  никакого  объяснения  по  поводу  самой
сущности этого эксперимента. И вы легко можете себе  представить,  сколько
различных предположений наводнило мой мозг. Я поочередно останавливался то
на мысли, что мне будет сделана пересадка,  то  на  мысли  о  каком-нибудь
новом оптическом изобретении. Я видел  себя  то  с  глазами  какого-нибудь
животного, то с искусственными  глазами,  созданными  каким-то  гениальным
оптиком. Но как бы то ни было,  я  уже  видел  себя  зрячим.  Прозоп  ведь
настойчиво указывал на полную жизнеспособность зрительного нерва.
     Вы, наверное, обвиняете меня в излишней доверчивости,  мой  друг?  Но
если бы вы только знали, что таится для слепого под этим  одним  маленьким
словом  "видеть"!  А  кроме  того,  разве  то,  что  произошло,  не  более
необычайно, не более фантастически чудесно, чем  какое-либо  искусственное
зрение?
     Если вы  хотите,  я  когда-нибудь  перечислю  вам  (по  крайней  мере
постольку, поскольку я отдавал себе в этом отчет и мог запомнить)  все  те
подготовительные меры, которым я подвергался:  меня  лечили  всевозможными
способами, делали всякие  измерения,  сняли  слепки  с  глазных  впадин  и
наконец ввели в них два абсолютно гладких тела, которые в  совершенстве  к
ним прилегали. Их почти тотчас же извлекли. Это пробное введение  каких-то
непонятных  предметов  в  глазные  впадины  производилось  в   присутствии
нескольких человек, которые, не  стесняясь,  очень  много  говорили  между
собой на своем непонятном языке.  В  тот  раз  меня  расспрашивал  о  моих
впечатлениях и ощущениях не Прозоп, а какой-то старик с  тягучим  голосом,
напоминавшим шарманку. По-французски? Да, да, конечно, но  не  так  чисто,
как говорил Прозоп, и  со  всеми  интонациями  таинственного  волапюка.  Я
сказал ему, что введение двух  шаров  в  глазные  впадины  не  вызвало  ни
болезненных,  ни  неприятных  ощущений,  и  я  понял,   что   он   испытал
удовлетворение, услышав такой ответ.
     Спустя несколько дней меня усыпили во второй раз.
     После первой операции мое пробуждение сопровождалось рвотой и другими
явлениями, которые вам, наверное, хорошо знакомы:  перед  глазами  у  меня
мелькали яркие шары, временами мне казалось, что я  что-то  вижу,  но  что
именно - никак  не  могу  разглядеть.  Я  знал,  что  все  эти  обманчивые
впечатления вызваны раздражением зрительного нерва,  которому  свойственно
реагировать таким образом на боль. А боль эта  была  результатом  удаления
моих уже ненужных и мертвых глаз. Ввиду всего этого, когда я  почувствовал
после второй операции, что пары эфира  постепенно  рассеиваются  и  что  я
начинаю различать очертания неясных предметов, представлявшихся мне в виде
сочетаний света и тени, я  спокойно  решил,  что  это  просто  аналогичные
первому случаю ощущения.
     Но мало-помалу, постепенно пробуждаясь от глубокого сна, в который  я
был погружен во время наркоза, я стал отдавать себе более  ясный  отчет  в
своих восприятиях. Я чувствовал, что лежу на спине и что на глазах у  меня
плотная, толстая повязка... И тем не менее...
     "Нет, нет, - подумал я, - я еще не проснулся. Наоборот, я  несомненно
нахожусь  в  состоянии  самого  глубокого  наркоза.  Я   являюсь   жертвой
оптического обмана. И это, это... не может быть ничем другим,  как  только
косвенным результатом испытываемой боли - боли,  которой  я  не  чувствую,
благодаря  анестезии.  Несомненно,  это  просто  лишь  раздражение  нерва,
неизбежное при  операции  явление:  это  укол,  разрез,  превратившиеся  в
зрительную галлюцинацию... Но нет! Ведь мои веки плотно сжаты, и  на  моих
глазах повязка..."
     Ужасное заблуждение! Я бесспорно не спал. Я был в полном  сознании  и
мог здраво рассуждать; но тем не менее я  видел  перед  собой  страшное  и
фантастической существо, излучавшее из себя свет.



                                 5. ЧУДО

     - Представьте себе, - продолжал Жан  Лебри,  -  человеческую  фигуру,
составленную из ряда переплетающихся между собой нитей различной  толщины.
Это было что-то вроде раскаленной сетки, светящейся фиолетовым светом; эта
сетка своими воздушными разветвлениями и переплетениями  создавала  легкое
подобие свойственного человеку облика. Передо мной  был  человек,  как  бы
сплетенный из  светящихся  корней  дерева,  человек,  состоящий  из  массы
отдельных ветвей. Его мозг, среди окружавшей темноты, казался мне нежной и
волнистой световой глыбой,  а  длинная  светящаяся  линия  спинного  мозга
представлялась в виде приведенной в действие Гейслеровской трубки.
     Видение пошевелилось. Его очертания словно были  нарисованы  фосфором
на черной грифельной доске. Между этими тончайшими  нитями  (некоторые  из
них были значительно тоньше  человеческого  волоса)  я  различал  какую-то
туманную массу фиолетового оттенка, которая, заполняя пустые пространства,
восстанавливала  контуры  человеческого  тела   и   давала   общий   абрис
индивидуума.
     - Что такое я вижу? - воскликнул я в ужасе.
     Светящиеся нити, составлявшие нижнюю часть лица моего  фосфорического
призрака, стали ритмично сокращаться и расширяться. Нити шеи и горла  тоже
немедленно проявили свою деятельность, а в мозгу, слева от лба,  появилась
особенно ярко светящаяся точка. Это повышенное  светоизлучение  передалось
из ярко вспыхнувшей области мозга по всей  сети  нитей.  Мерцающий  огонек
пробежал по ним, как пробегает колеблющееся пламя  по  тлеющим  углям  под
неожиданным порывом ветра.
     Нагнувшись ко мне, привидение заговорило:
     - Вы видите, Лебри? Вы видите? Неужели же это правда?
     - Да, - отвечал я, узнав голос доктора Прозопа. - Я вижу даже  сквозь
закрытые веки и плотные ткани повязки.  Я  вижу  совершенно  невообразимое
зрелище!
     - Вы в этом уверены? Скажите же мне, скажите же мне  скорее,  что  вы
различаете?
     Я рассказал ему. К моему удивлению (если я вообще мог еще чему-нибудь
удивляться) сетчатый  светящийся  человек  неожиданно  проделал  несколько
пластических телодвижений и поворотов. Всякий другой на его месте бросился
бы на колени и стал бы благодарить бога,  но  Прозоп,  довольный  судьбой,
выражал свою радость, танцуя танго.
     - Ради бога, объясните мне! - взмолился я.
     - Сейчас, сейчас! Подождите минутку. Я должен сообщить остальным.
     Я увидел, как фантастическая фигура Прозопа вдруг резко  уменьшилась;
он круто повернулся. Я слышал, как хлопнула дверь, затем  весь  его  облик
изменился  под  влиянием  изменившейся  перспективы  (я  слышал,  как   он
спускался по лестнице). Тут только я понял, что он удаляется от меня через
бесчисленное множество туманных плоскостей и разных  пространств  с  более
или менее ясно различимыми контурами, причем пространства эти были как  бы
наполнены  дымом...  Весь  этот  чуждый,   спутанный   мир   казался   мне
перерезанным массой геометрических прямых линий;  местами  полупрозрачным,
но все-таки  пропускающим  свет,  и  был  усеян  неисчислимым  количеством
световых  дисков.  В  момент,  наступивший  непосредственно  после   моего
чудесного превращения, все эти смутные восприятия казались мне лишь смутно
ощутимым  хаосом.   За   этими   неясными,   неосознанными   впечатлениями
(окрашенными в различные оттенки лилового цвета) царила черная как чернила
ночь, страшная ночь, всюду сопутствующая каждому слепому.
     Но тут, впервые взглянув на собственное тело, я убедился в том, что я
и представляю собой такое же чудовище, как то,  которое  только  что  меня
покинуло.
     Четыре  формы  -  четыре  аппарата,  четыре  существа,  состоящие  из
светящихся разветвлений - быстро приблизились к моему изголовью.  Одно  из
этих существ было горбатым, даже сморщенным, согбенным. Я различал  у  них
на животе едва уловимые очертания часов  и  металлических  цепочек  и  еще
какие-то маленькие круглые тени: это, по всей вероятности,  были  пуговицы
или монеты. Прозопа я сейчас же узнал благодаря его исключительному  росту
и очень обширному черепу.
     Они сняли с моих глаз покрывавшую их повязку, и я приоткрыл веки,  но
ничто не изменилось в моих ощущениях. Вы легко  можете  себе  представить,
что у меня возникла мысль о радиографии.  Но  вместе  с  тем  я  отчетливо
понимал, что, если бы я был снабжен радиографическими  глазами,  я  должен
был бы видеть скелет людей, а никак не их нервную систему...
     Когда мы снова остались одни, Прозоп дал мне те разъяснения,  которых
я так от него ждал.
     - Лебри, -  сказал  он  мне,  -  несколько  минут  тому  назад  вы  с
удивлением и ужасом спросили меня, что вы  такое  видите  перед  собою.  Я
надеюсь, что вы меня простите, если  мне  придется  для  объяснения  этого
напомнить вам о некоторых принципах, которые вам уже известны. Но я прежде
всего хотел бы, чтобы вам все было совершенно ясно.
     Вы прекрасно знаете, Лебри, что глаз сообщается с мозгом  при  помощи
зрительного нерва, через который в мозг передаются все воспринятые  глазом
световые впечатления.
     С другой стороны,  вы  знаете  тоже,  что  зрительный  нерв  способен
передать мозгу только световые впечатления и никакие другие. Захватите его
пинцетом, и результатом явится не боль, а ощущение яркого света.  Заметим,
кстати, что это световое впечатление, вызванное  прикосновением,  есть  во
всяком случае ни что иное, как видимое осязательное восприятие.
     Всякое  раздражение  зрительного  нерва  передается  индивидууму  как
световое восприятие, независимо от того, имеется ли на конце  этого  нерва
глаз или нет.
     Возьмем человека с нормальными,  здоровыми  глазами.  Его  зрительный
нерв сообщает впечатления,  собранные  глазной  сетчаткой.  Такой  человек
способен воспринимать образы, различать цвета, свет и тень; короче говоря,
он впитывает в себя все то, что  запечатлевается  глазом  при  помощи  его
гениального сложного строения.
     Уничтожьте глаз и вызовите непосредственное  раздражение  зрительного
нерва.  Увы,  вы  уже  не  будете  видеть   образов;   вы   увидите   лишь
маловыразительные, спутанные световые  волны,  которые  не  способны  дать
субъекту почти никакого представления о внешнем мире и лишь вызовут у него
смутное ощущение какой-то неясной перемены в его организме.
     Теперь представьте себе, что я вставлю на  место  глаза  какой-нибудь
другой  орган  и  соединю  его  со  зрительным  нервом.  Вообразите  себе,
например, что я заменю ваш глаз слуховым аппаратом или  -  что  собственно
одно и то же - установлю контакт между вашим  ухом  и  зрительным  нервом,
вместо того, чтобы оставить ухо соединенным со  слуховым  нервом.  Что  из
этого выйдет? А вот что: ваш орган слуха  будет  продолжать  запечатлевать
звуки, но вы будете воспринимать их под видом  световых  впечатлений,  так
как это единственный язык, которым может пользоваться зрительный нерв  для
передачи ощущаемых им раздражений. Вы уже  не  будете  слышать  звуки,  вы
будете их видеть. Для вас мир звуков станет миром видимым.
     Ввиду того, что мы обладаем пятью  чувствами,  мы  легко  можем  себе
представить группу из пяти  человек,  совершенно  различных  между  собой,
смотря по тому, какие впечатления они способны воспринимать по отношению к
зрению. Один из них, нормальный человек, будет видеть  нормально  видимое.
Остальные (все соответственным  образом  прооперированные)  будут  видеть:
один - звуки; второй - запахи; третий -  вкусовые  ощущения;  четвертый  -
прикосновения.  Само  собой  разумеется,  что  последнее  наиболее  трудно
достижимо на практике ввиду того, что наш орган осязания рассеян по  всему
телу.
     Некоторые  наши  опыты,  Лебри,  убедили   нас   в   том,   что   эта
физиологическая  фантазия  хирургически  выполнима   в   действительности,
поскольку это  касается  слуха,  вкуса,  обоняния  и  зрения,  на  котором
собственно и базировались наши эксперименты. Искусственно все может  стать
видимым, если только соединить зрительный нерв с соответственным  органом.
Все: запахи, музыка, сочность и вкус ананаса.
     Вы, конечно, можете мне возразить на это, Лебри, что  все  эти  опыты
имеют чисто теоретический, да и то не слишком  серьезный  интерес,  потому
что человеку, правду говоря, столь же важно слышать глазами, как  и  уметь
ходить на руках.
     Вы правы, Лебри, но имейте немножко терпения.
     Вам очень хорошо известно, что  те  пять  чувств,  которыми  обладает
человек, не могут даже претендовать на то, чтобы  дать  ему  исчерпывающее
представление о различных состояниях материи,  составляющей  весь  внешний
мир. Пять чувств! Их, может  быть,  понадобилось  бы  сотни,  может  быть,
тысячи для того, чтобы иметь возможность посчитать все то, что существует.
Природа окутана бесчисленными занавесами.  До  сих  пор  человеку  удалось
приподнять только пять таких завес, тех же самых, которые были  приподняты
нашими отдаленными предками, людьми пещерного века. Что же  скрывается  от
нас за другими?
     За этими другими завесами скрыты от нас те свойства окружающей среды,
для восприятия которых мы не обладаем соответствующими органами. Мы только
разумом догадываемся об их существовании и не  можем  даже  приблизительно
определить характер этих свойств, потому  что  наши  чувства  не  в  силах
воспринять их не только непосредственно, но даже и косвенно, как отголосок
или отражение.
     За этими завесами от нас скрываются еще и другие качества  окружающей
нас  материи,  для  восприятия  которых  мы  тоже  не   имеем   специально
приспособленных чувств, но которые тем  не  менее  изредка  становятся  на
мгновение доступными нашим  восприятиям.  Эти  качества  в  исключительных
случаях проявляются под видом света, запаха, шума, неожиданно  врываясь  в
царство зрения, обоняния и слуха.
     Поистине великая красота, Лебри, таится в том, что человек  ежедневно
все больше и больше приподнимает те пять завес,  за  которые  ему  удалось
схватиться своей дрожащей рукой. Какая красота  в  том,  что  телефон  так
изумительно повысил чуткость его слухового аппарата! Какая красота в  том,
что микроскоп и телескоп дают ему возможность поочередно смотреть  на  мир
то глазами лилипута, то зрением великана, или в том, что взгляд  проникает
через стены при помощи  рентгеновских  лучей!  И,  наконец,  какая  дивная
красота в том, что ум  ученого  путем  интуиции  и  вычислений  восполняет
недостаточность  его  чувств,  а  иногда  и  полное  отсутствие   органов,
способных воспринимать некоторые явления внешнего мира!  Скажите  же  мне,
Лебри, как назовете вы того человека, который одарит  человечество  шестым
чувством?  Того,  кто  приспособит  зрительный  нерв  к   новому   органу,
чувствительному к колебаниям, которые до сих пор оставались неуловимыми  и
не могли быть восприняты ни одним нервом?
     Слушайте,  Лебри:   среди   та