ешь и свихнешься.
   С этими словами он развернулся и отошел подальше,  покуда  зловредный
эльф не  успел  ответить  какой-нибудь  изысканно-язвительной  репликой.
Какие там неисполнимые задачи задавала гордая принцесса  из  сказки  тем
вконец одуревшим бедолагам, что сподобились просить ее  руки?  К  солнцу
взлететь, сердце земли добыть и эльфа переспорить? Сказка  уверяла,  что
олух несусветной доблести, способный еще и не на такие подвиги, в  конце
концов отыскался, задания  принцессы  выполнил  и  на  гордой  красавице
женился. В то, что упрямый жених и к  солнышку  воспарил,  и  до  сердца
земного дорылся, принц мог поверить без натуги - обычно сказочные  герои
от  сказочной  своей  любви  доходили  до  совершенно   уже   сказочного
озверения, в котором звезды с неба дергать  все  равно,  что  редиску  с
грядки... но вот  по  части  последнего  задания  принц  очень  и  очень
сомневался. А теперь так  не  сомневался  и  вовсе.  Эльфа  переспорить?
Дудки! На такое ни один герой не способен. Даже  сказочный.  Не-ет,  вот
как оно на самом деле было: сначала гораздый  на  подвиги  жених  честно
пытался переспорить эльфа. Может, даже целую  неделю  пытался.  А  потом
едва не помер. И заплакал. А эльфов, как известно, хлебом  не  корми,  а
дай  чужой  любви  посодействовать.  Так   и   не   переспоренный   эльф
просто-напросто отправился к склочной принцессе сам. Сватом  отправился.
И попросил ее исстрадавшегося жениха не томить,  а  побыстрей  выйти  за
него замуж. И принцесса вышла - а куда ей деваться? С  эльфом,  что  ли,
спорить? Да  не  родился  еще  тот  человек,  которому  по  силам  эльфа
переговорить! А как бы хорошо... Взять и сказать  что-нибудь  такое,  на
что у Арьена и ответа не найдется... такое, чтоб он смотрел во все глаза
и молчал! Да за это немыслимое свершение Лерметта  в  балладах  воспоют.
Легенды о нем слагать станут!
   Лерметт даже зажмурился на мгновение -  перед  его  мысленным  взором
предстал помимо воли его собственный  могильный  камень  с  вызолоченной
надписью: "ОН  ПЕРЕСПОРИЛ  ЭЛЬФА".  Посозерцав  на  редкость  явственное
видение, принц осторожно разжмурился. Могильного камня нигде  поблизости
видно не было. Странно. Ведь  если  чего  беседами  с  Арьеном  и  можно
добиться, так только надгробной плиты. Безвременно.  С  такими  друзьями
долго на свете не заживешься.
   Друзьями?
   Лерметт издал  замысловатый,  как  ругательство,  свист,  вздохнул  и
отправился за дровами для костра.
   Место для отдыха глазастый эльф,  надо  отдать  ему  должное,  выбрал
умело. И как только усмотрел?  Над  большой  площадкой  не  громоздилось
ничего такого, что могло бы обрушиться измученным  путникам  на  головы.
Покрывающая землю короткая щетинистая  травка  заставляла,  конечно,  со
вздохом помянуть изобильное разнотравье высокогорных лугов  -  но  после
ночевок то в обледеневшей пещере, то на  узеньком  каменном  язычке  над
обрывом особо привередничать не хотелось.  К  тому  же  на  пышном  лугу
костер развести не из чего - а здешняя стоянка вполне способна  огоньком
порадовать.  На  краю  площадки  в  изобилии  торчал  кверху  кривоватый
сухостой. Принц мигом приглядел подходящую лесину  и  приналег  на  нее.
Нет, ну почему он  прихватил  с  собой  в  дорогу  узкий  кинжал,  а  не
вороненый тесак? Почему только он решил, что нельзя заявляться к  эльфам
в гости с таким зверским оружием? Затмение на него нашло, не иначе. Если
так рассуждать, ему не то, что кинжал -  зубочистку  с  собой  брать  не
следовало - а вдруг эльфы его не так поймут?
   Ветки от лесины обламывались без труда, а  вот  со  стволом  пришлось
повозиться. Когда перемазанный  с  ног  до  головы,  усталый  и  мрачный
донельзя Лерметт расчистил возле Эннеари место  для  костра  и  принялся
выкладывать шалашиком наломанный хворост, эльф уже не лежал.  Он  сидел,
вытянув ноги перед собой - и  ни  на  одной  из  них  не  было  и  следа
синевато-багровых лоснящихся вздутий.
   - Я же говорил, что дело не из долгих,  -  беспечно  молвил  Эннеари,
перехватив придирчивый взгляд принца.
   А ты и вообще много чего говорил, ехида остроухая,  подумал  Лерметт,
старательно орудуя огнивом.
   - Скоро уже встать можно будет,  -  утешительно  сообщил  Эннеари.  -
Осторожно, правда, и не очень надолго. А завтра я смогу идти нормально.
   - Сможешь, - сквозь зубы подтвердил принц,  внимательно  высматривая,
не занялась ли хоть одна искра. - А как же.
   - Почему ты мне не веришь? - удивился Эннеари.  -  Мы,  эльфы,  народ
живучий. Это же так естественно. Ведь мы - соль земли.
   Ах, вот даже как? Замечательно  сказано.  От  души.  Ну-ну.  Молодец,
Эннеари, давай дальше, не стесняйся - здесь все свои.
   - Интересное  дело  получается.  -  Лерметт  выпрямился,  не  обращая
внимания на долгожданную струйку дыма, ползущую по сухой  траве.  -  Вы,
значит, соль земли... да? А мы, люди, кто тогда?
   - Нашел, с кем сравнивать! - махнул рукой Эннеари. - Мы - соль земли,
дети земли, плоть от ее плоти. Мы земные до мозга  костей.  А  вы...  вы
такие возвышенные...
   Огниво выпало из окаменевших враз рук Лерметта прямо в  разгорающийся
костер.
   - Какие?!
   Зеленые глаза Арьена подернулись мечтательной дымкой.
   - Возвышенные, - повторил он. - Такие...  такие  необыкновенные.  Нам
даже трудно понять, насколько. Люди умеют не довольствоваться привычным.
Достигнутым. Вы всегда к чему-то стремитесь...  к  чему-то  другому,  не
такому... запредельному.
   Да. До  сих  пор  это  милое  свойство  человеческой  натуры  Лерметт
именовал "сколько ни дай, а все мало". Не довольствоваться  достигнутым?
Еще бы. Такую жадную тварь, как человек, еще поискать.  Вот  только  при
чем здесь возвышенность?
   - К совсем запредельному.  Вырваться.  Выйти  за  грань.  Перешагнуть
предел. Вы просто не можете иначе. Для  вас  это  потребность.  Вам  это
нужно -  стремиться,  тосковать,  вожделеть...  даже  в  грязной  канаве
мечтать о золотых лугах. Мы так мечтать не умеем.
   Верно подмечено. Где и мечтать о золотых  лугах,  как  не  в  грязной
канаве. А самое странное, что Арьен не шутит. Он совершенно серьезен. Он
серьезен, как боровичок, прорывающий лесную прель,  чтобы  выйти  из-под
земли. Нет, дружище, это не мы стремимся к запредельному. Вовсе даже  не
мы. Во всяком случае, более запредельного идиотизма,  чем  тот,  что  ты
изрекаешь, Лерметт во всю свою жизнь не слыхивал.
   -  Вырваться.  Как  можно  быстрее  отринуть  обыденность  и  уйти  в
неизведанное... - Эннеари вздохнул. - Может быть, поэтому вы так недолго
живете?
   Больше всего Лерметту хотелось дернуть себя за ухо... ну, или за  нос
ущипнуть хотя бы. Может, тогда ему удастся проснуться? К сожалению, руки
ему не повиновались.
   - Вы  такие  мимолетные...  -  снова  вздохнул  Эннеари  с  печальным
восхищением. - Как роса на траве. Как осенние листья на ветвях.  Мы  так
старались украсить эту землю, а вы все равно  нас  покидаете.  Наверное,
это правильно. Искать другую, новую красоту. Неутолимо, снова  и  снова.
Нам бы тоже хотелось уметь так.
   - А?..
   Только этот жалкий звук Лерметту и удалось выдавить из себя. Дар речи
покинул его окончательно.
   - Вы всюду ищете красоту. Ищете и создаете.  Во  всем.  Зачем  далеко
ходить - взять хотя бы вот эту одежду. - Эльф кончиками пальцев  оттянул
рукав своей рубашки. -  Такие  утонченные  переливы  оттенков  -  и  так
неподражаемо прихотливо подобранных... с такой небрежной смелостью!
   До сознания ошарашенного  Лерметта  этот  новый  экивок  миропорядка,
решившего отчего-то  встать  на  голову,  высунуть  язык  и  подмигнуть,
пребывая именно в таком положении, дошел слабо и не без труда  -  однако
все-таки  дошел.  Вывод  следовал   однозначный   и   очевидный.   Эльфы
воспринимают цвета и оттенки полнее, глубже, шире, точнее и тоньше,  чем
люди. Взять хотя бы вот эту одежду. Да, да, вот эту самую.  Арьен  вовсе
не шутил, называя ее красивой. Ничуточки не  шутил.  Ни  малейшей  капли
иронии - правда, и ничего, кроме правды. В глазах Лерметта бурое тряпье,
вдобавок изрядно застиранное и заношенное, отличалось чем угодно, только
не красотой - но для глаз  Эннеари  незримые  принцу  цветовые  переходы
обладали тонким изяществом.
   Создаем, значит, красоту - да, Арьен? Красоту, которую даже не видим.
Лерметт почувствовал, что внутри него, помимо воли, начинает зарождаться
смех. Совершенно неуместный в эту минуту. Совершенно.
   - И вдобавок эта расцветка никогда не бывает  случайной.  Она  всегда
наполнена глубоким смыслом.
   Каким? Каким, во имя всего святого, смыслом?!
   - И цвет, и форма - до мельчайших  деталей,  -  восторженно  выдохнул
Эннеари. - Все глубоко продуманно. Все насыщено символами.
   Арьен, остановись, ты меня в  гроб  вгонишь,  хотел  было  взмолиться
Лерметт. Хотел - и не  мог.  Рта  лучше  не  раскрывать  -  иначе  смех,
щекочущий губы изнутри, вырвется наружу.
   - Мы не просто не умеем так, - благоговейно промолвил Эннеари, -  нам
это и вообще в голову не приходило. Настолько смело и изысканно выразить
самое себя чрез символы. Когда  каждая  пряжка,  каждый  шнурок,  каждый
отворот рукава - символ того, кто ты есть.
   Лерметт едва не застонал. Непрошенный смех душил его, бился в  горле,
в груди. Выразить  себя?  Вот,  значит,  как  ты  это  понимаешь,  эльф.
Наиболее низменное и пакостное свойство... нет, не  человеческой  натуры
даже, а человеческой глупости. Наиболее отвратное и мелочное.  Напыжить,
выпучить, выставить на погляд - в каждой  пряжке,  в  каждом  шнурке,  в
каждом отвороте рукава... все смотрите, все!.. вот он - я!..  я!..  я  -
великий и неподражаемый Я!.. Чтоб видели. Чтоб знали. Чтоб  помнили!  Я.
Самый-пресамый. Самый знатный. Самый  родовитый.  Самый  богатый.  Самый
опасный.  Самый  омерзительный  и  злобный.   Самый   посредственный   и
обыкновенный. Неважно,  какой  именно  -  главное,  что  перед  вами  не
кто-нибудь, а Его Величество Я! Выпятить это  свое  "я",  да  так,  чтоб
солнечный свет застило - и переть напролом,  расталкивая  помянутым  "я"
всех остальных... а чтобы ловчее расталкивать,  непременно  побрякушками
обвеситься - чтобы нипочем не забыли, ничтожества, с кем дело-то имеют!
   Нет, мироздание не просто встало с ног на голову! Это  оно  хохотало,
сотрясая безмолвного от изумления  Лерметта  -  хохотало  с  ужимками  и
содроганиями, разваливаясь  в  такт  собственному  смеху  на  кусочки...
донельзя странные кусочки, разбегающиеся  с  радостными  визгом  на  все
четыре стороны.
   - Это пристрастие к символам поистине  благородно  и  поэтично,  -  с
прежним благоговением продолжал между  тем  Эннеари.  -  В  нем  столько
высоты мысли и чувства! Если даже каждая завязка на штанах...
   Вот завязок на штанах, исполненных высоты мыслей  и  чувств,  Лерметт
перенести уже не смог. Это было уже слишком  -  или,  как  выразился  бы
Арьен, запредельно. Дикий, дурацкий, неистовый, ни с чем  не  сообразный
смех, душивший принца все это  время,  вырвался,  наконец,  наружу  -  и
Лерметт повалился в траву, задыхаясь и хохоча.  Он  стонал,  всхлипывал,
зажимал рот руками - и все же был не в силах остановиться.
   - Ты что это? - осведомился Арьен чуточку даже подозрительно.
   - Это...  из  ме...  ня...  воз...  вышенность...  лезет,  -  кое-как
объяснил Лерметт, с трудом пропихивая  слова  между  взрывами  смеха.  -
Мыс... мыслей... и-и чувств...
   - Я же говорил, - кивнул нисколько не обиженный и даже не  удивленный
Эннеари. - Так тонко оценить возвышенный юмор контраста между  жизнью  и
смертью... между зарождающимся теплом понимания и  угасшим  сразу  после
рождения теплом едва затлевшего костра... если бы  не  ты,  я  бы  и  не
заметил. Какие же вы, люди, все-таки поэтичные...
   Лерметт взвыл от хохота,  замолотил  руками  по  земле  и  дрыгнул  в
воздухе ногой.

***

   Свечи горели ровно и ярко. В их бестрепетном свете перстень  выглядел
вполне достойно.  Золото  ободка  и  оправы  то  сдержанно  мерцало,  то
внезапно изливало густое тяжелое сияние, а крупный рубин  рдел  жарко  и
охотно, лишь изредка отливая фиолетовым, словно лепесток тюльпана. И все
же  бывший  канцлер  Селти  при  виде  этого  великолепия  лишь  скорчил
недовольную гримасу. Алый огонь, пылающий в глубине камня, выглядел,  по
его мнению, излишне простодушным - а значит, недостойным  столь  высокой
особы - да вдобавок фиолетовый отлив отчего-то казался Селти намеком  на
некий тайный разврат... и где были глаза его ювелира, когда  он  покупал
для своего господина камень с надцветкой, да еще такой? А  ведь  сколько
денег получает, шельма! Следовало бы давно  от  него  избавиться...  вот
только лучшего ни за  какие  деньги  не  найти,  как  ни  старайся.  Что
поделать,  приходится  довольствоваться  этим  нерадивым  архиплутом.  В
прежние времена, небось, за счастье почитал бы выискивать для  господина
только самое  наилучшее,  достойное  чести  украшать  одного  из  первых
вельмож  королевства...  а   теперь   и   этот   ничтожный   ремесленник
осмеливается небрежничать!
   Селти рывком сдернул перстень и  швырнул  его  в  шкатулку,  где  уже
валялись во множестве другие кольца, имевшие несчастье не  угодить  ему.
Вот ведь  напасть  -  полный  ларчик  перстней  и  прочей  дребедени,  а
надеть-то и нечего. А нужно, непременно нужно надеть  хоть  какое-нибудь
кольцо,  чтобы  скрыть  предательский  белый  ободок  незагорелой  кожи,
обвивающий  палец.  Тот  самый  ободок,  на  который  давеча   уставился
проклятый  паж  с  полотенцем...  Селти  испытывал   страстное   желание
пропихнуть это полотенце мальчишке в самую  глотку,  чтобы  удушить  его
нечаянные слова прежде еще, чем они успели сорваться  с  уст.  Возможно,
это принесло бы облегчение бывшему канцлеру - и уж, по крайности, удушье
гнева, терзающее его с того памятного ему умывания, беспременно  унялось
бы, сыскав подобающую жертву - но Селти умел держать себя  в  узде...  а
кто бы на его месте не научился за годы опалы? Ну,  прикончит  он  не  в
меру глазастого щенка - а толку-то? Что заметил паж,  могут  заметить  и
другие. Бесполезно убивать жалкого недоноска лишь затем, чтобы  назавтра
услышать тот же самый вопрос из других уст.  Никто  не  приглядывался  к
перстню опального канцлера - Селти носил свое кольцо  столько  лет,  что
людские взгляды скользили по злополучному перстню с истинно человеческим
равнодушием. Да попроси любого описать, как  выглядит  кольцо  господина
Селти - и, смело можно ручаться,  никто  и  слова  выдавить  не  сумеет,
настолько людям не  свойственно  обращать  внимания  на  повседневное  и
привычное. Никто ничего не заметит, если одно кольцо сменится  другим  -
особенно при условии, что  перстни  окажутся  хоть  отдаленно  похожими.
Никто не потратит на руку Селти, привычно украшенную массивным перстнем,
ни одного лишнего взгляда.  А  вот  отсутствие  кольца  незамеченным  не
пройдет.
   Селти яростно потер порядком уже припухший от  бесчисленных  примерок
палец, словно бы  хотел  стереть  с  него  белый  ободок,  этот  призрак
сломанного кольца, и потянулся к ларчику. Ну неужели среди всякого хлама
не найдется ни одного подходящего перстня?
   Селти рывком насунул на палец  очередное  кольцо  и  вновь  досадливо
скривился. Выглядит-то оно неплохо,  спору  нет...  но  очень  уж  сидит
неудобно. А ведь  мошенник-ювелир  уверял,  что  все  перстни  господина
подогнаны точно по руке... опять соврал, бестия!
   Правда была куда проще. И не только в  том  дело,  что  нет  перстня,
который пришелся бы по руке после того, как на ней перебывало в  течение
дня двадцать восемь разных колец. Нет, не в том. Просто  бывший  канцлер
слишком уж привык к тому перстню, который не  покидал  его  руки  больше
двадцати лет. Он сжился с этим кольцом, и теперь любое  другое  казалось
ему неудобным. Если бы только можно было  и  в  самом  деле  отдать  его
ювелиру! Долго  ли  старому  мошеннику  вернуть  на  место  отломившийся
лепесток оправы? Но  даже  самый  неискушенный  подмастерье  беспременно
заметит и поймет, что скрывалось под золотым лепестком...  а  вот  этому
как раз ну нипочем нельзя позволить случиться!
   На протяжении четырех поколений предки опального канцлера хранили под
лепестком средство для быстрой смерти -  на  случай  плена  или  тяжкого
неисцелимого ранения. Когда-то Селти  и  сам  носил  на  пальце  быструю
смерть... как же он был тогда наивен! Умирать, вот  еще!  Пускай  другие
умирают - а он, Селти, будет жить. Он еще всех переживет. К чему хранить
в перстне старый, еще прадедовский  яд,  пусть  даже  он  и  не  утратил
прежней силы? Не лучше ли сменить его на  иное  зелье?  Сменить  быструю
смерть на отсроченную? Ведь если твой враг, распив с  тобой  по  чарочке
вина, вдруг валится наземь в диких корчах и дрыгает ногами, испуская дух
на глазах у потрясенных свидетелей - а ну-ка, угадайте, кого  заподозрят
в первую очередь? Нет, враг должен отойти в  мир  иной  тихо,  во  мраке
собственной  опочивальни,  не  успев  даже  проснуться,  чтобы  осознать
собственную смерть. И вот эта желанная смерть уже близится - а Селти все
еще не получил никаких вестей от своих наймитов... и кольца  подходящего
тоже покуда не нашел. Но кто же мог знать, что лепесток оправы  окажется
таким хрупким и переломится, выдавая своего владельца с головой?  Никто,
никто не служит верно - даже вещи, и те ухитряются предать!
   И треклятые наемники куда-то  запропастились,  словно  их  с  головой
засыпало!
   В дверь робко постучали. Селти нахмурился. Кто посмел беспокоить  его
в такой час?
   - Да! - рявкнул он, рванув перстень прочь с пальца. Перстень застрял,
и Селти издал новый яростный рык.
   Дверь  приоткрылась,  и  в  ее  проем  бочком  протиснулся  заспанный
дворецкий.
   - Десятник личной стражи вашей милости к вашей  милости,  -  проблеял
перепуганный старикан.
   Ну наконец-то!
   - Зови, - коротко бросил Селти, все еще возясь с непокорным перстнем.
Бесполезно - кольцо сидело как влитое. Оно словно вмерло в  палец  и  не
желало покидать захваченную им врасплох руку ни под каким видом.
   Когда долгожданный вестник  вошел,  тяжко  ступая  по  сияющим  полам
столичных апартаментов его милости  бывшего  господина  канцлера,  Селти
опустил руку, с трудом отогнав неуместное желание запрятать ее за спину,
будто ночной гонец застал его за чем-то непотребным.
   - Докладывай, - приказал Селти в ответ на поклон гонца,  не  утруждая
себя приветствием.
   - Как будет угодно вашей милости, - вновь поклонился прибывший.
   Этот человек хотя и звался десятником личной стражи,  однако  занимал
при опальном канцлере совсем другую  должность.  Самые  тайные  и  самые
грязные поручения Селти выпадали  именно  на  его  долю.  Самую  опасную
миссию бывший канцлер мог доверить только ему. Этот человек понимал  его
волю с полуслова, слушался велений господина с полувзгляда -  и  награды
получал настолько щедрые, что прочие слуги господина  канцлера  могли  о
подобных разве что мечтать. По правде говоря,  Селти  платил  бы  ему  и
больше, когда бы  не  странное  неприятное  чувство  сродни  неловкости,
которое  охватывало  бывшего  канцлера  всякий  раз  в  обществе   этого
человека. Он не знал, не хотел знать, что чувство это именуется стыдом -
тем тайным стыдом, который всякая посредственность  испытывает  хотя  бы
смутно при виде человека более незаурядного... особенно если  упомянутая
посредственность им повелевает.
   -  Засада  погибла,  -  кратко  сообщил  тайный  порученец  господина
канцлера.
   - Перебита? - ледяной ужас стиснул горло Селти.
   Ночной гость покачал головой.
   - Нет, ваша милость. Просто погибла. На  Хохочущий  перевал  внезапно
сошла лавина. Погибли все до единого.
   Ужас отступил, сменившись облегчением настолько страстным, что  Селти
едва не возвел глаза к  потолку.  Лавина?  Неужели...  неужели  все  так
просто? Неужели после стольких  лет  ожидан