валась волшба. Какая угодно, даже  простейшее  превращение  напитков.
Ренган был мастером, и из его рук  выходили  изделия,  поражающие  своим
совершенством - а кривенькая чаша словно бы ухмылялась всем его усилиям,
легко принимая любые чары. Ренган  помнил,  как  Лавелль,  прислонясь  к
огромной  сосне,  говаривал,  принимая  от  Ренгана  чашу  с  золотистым
эльфийским вином: "Нет уж, от золота, даже и жидкого, я не  пьянею,  так
что уволь. Мне бы лучше чего потемнее". И нежное искристое золото в чаше
послушно темнело, превращаясь в красное до черноты вино из  тех  сортов,
что возделывают на виноградниках дальнего юга Сулана.
   А еще  эта  чаша  лучше  любой  другой  годилась  для  ясновидения  и
дальновидения. Только поэтому Ренган и нарушил свой молчаливый зарок. Ни
разу со дня смерти  Лавелля  он  не  брал  эту  чашу  в  руки,  даже  не
прикасался к ней. Он все еще не избыл тоски по навек ушедшему  другу,  и
напоминать себе о своей утрате  лишний  раз  не  хотел.  Однако  сейчас,
отпустив Арьена в дорогу, он места себе  не  находил.  Да,  мальчик  был
обязан это сделать. Да, Арьен прав, и человека,  вне  всякого  сомнения,
подстерегает  опасность.  А  он  -  он  отпустил  сына  навстречу   этой
опасности... отпустил в одиночку... нет, положительно, он сошел  с  ума,
когда дозволил Арьену уехать!
   Ренган несколько нескончаемо долгих часов боролся с  собой  -  и  был
разбит наголову. Рука его мимо воли сама потянулась к заветной чаше.  Не
для того, чтобы налить в нее вина - Ренган нуждался сейчас не в забытье,
а в знании.
   Если Арьен как-нибудь сведает, что я сегодня наблюдал за ним, подумал
Ренган, неприятностей не оберешься. Он будет ходить оскорбленным,  самое
малое, неделю. Ну  и  пускай.  Одно  дело  -  послать  мальчика  за  его
загулявшими приятелями... хотя даже и тогда Ренган был готов заглянуть в
чашу... и как только удержался? И совсем другое дело - знать,  что  сыну
может грозить опасность, и не знать, какая...
   Кому ты голову морочишь, Ренган - себе? Сам ведь понимаешь, что вовсе
не опасность, пусть и неведомая, заставляет  твое  сердце  сжиматься  от
боли и беспокойства... во всяком случае, не только опасность.
   Вода в роднике была чистой и  холодной.  Когда  чаша  наполнилась  до
краев,  прозрачная  поверхность  отразила  лицо  Ренгана  -   сумрачное,
встревоженное. Эльфийский король  прикоснулся  пальцем  к  краю  чаши  и
пробормотал заклятие.
   Отражение исчезло. Опустевшая вода помедлила немного - Ренган  затаил
дыхание - а потом в чаше появилось лицо Эннеари.  Усталое  -  о  Свет  и
Тьма, какое же усталое! - как ему глаза темными кругами-то  обвело,  как
щеки осунулись... зато веселое. Вот честное слово, веселое!
   А вот и Лерметт -  бледный  до  синевы,  но  живой...  похоже,  самое
страшное, чем бы оно ни было,  уже  позади.  Хвала  всему  мирозданию  -
мальчики живы!
   Лерметт в чаше нахмурился.
   - Ты, между прочим, тоже турнул следом, не спросясь, - произнес он.
   Из самой глубины не груди даже, а души Ренгана  вырвался  мучительный
стон. Самое страшное не закончилось - нет, оно только начиналось.

***

   - Ошибаешься, - ответил Эннеари. - Конечно, если бы мне и  запретили,
я бы все равно уехал. Но чего не было,  того  не  было.  Меня  отпустили
честь по чести.
   - Ой ли? - Лерметт отважился скептически приподнять брови. - По  мне,
твой отец готов скорей дать себя на куски изрезать, чем  дозволить  тебе
якшаться с  презренным  человеком.  Как  бы  тебе  за  твою  выходку  не
нагорело.
   - И опять ошибаешься, - возразил Эннеари. - Ничего  мне  не  нагорит.
Во-первых, отец не презирает  людей.  А  во-вторых,  не  просто  ведь  с
человеком, а с тобой. А он тебя, если хочешь знать, очень даже уважает и
ценит.
   - Вот как? - на сей раз Лерметт удивился непритворно.  -  Странно  же
оно у него выглядит. Если это, по его понятиям, уважение - помогай тогда
Боги тем, кого он не уважает.
   - Ты  не  понимаешь!  -  жарко  возразил  Эннеари.  -  Ты  просто  не
понимаешь!
   - Так объясни, сделай милость, - молвил Лерметт.  -  Правду  сказать,
едва ли я хоть раз попадал в положение, в котором понимал бы меньше, чем
сейчас. Вот и объясни.
   - Изволь, - хмуро откликнулся Эннеари и замолчал.
   - Это так трудно? - тихо осведомился Лерметт,  уже  сожалея  о  своих
словах. Нет, ну когда же он научится держать язык за зубами, когда?
   - Трудно? - переспросил Арьен и чему-то мрачно усмехнулся. - Нет.  Не
трудно. Скорей уж невозможно.
   Он снова замолчал - на сей раз надолго.
   - Скажи, - неожиданно произнес эльф, - когда Дичок твой помер,  ты  о
нем горевал?
   - Ужасно, - искренне  ответил  Лерметт,  совершенно  сбитый  с  толку
странным вопросом. - Мне  его,  честно  говоря,  и  посейчас  иногда  не
хватает. Полтора года прошло, а я так толком и не привык.
   - Вот как? - странным тоном протянул Эннеари. - До сих пор не привык,
говоришь? А ведь это только собака. Так чего же ты хочешь?  Ты  ведь  не
собака, Лерметт, ты - человек!
   Лерметт задохнулся, пораженный внезапной догадкой.
   - Почему вы так мало живете? - Эннеари  говорил  так,  словно  что-то
сдавило ему горло; на Лерметта он старался не глядеть. - Почему  вы  так
быстро уходите от нас? Ты ничего не понял, ничего... и я тоже... у  отца
был друг, человек... давно, еще до того, как я родился... и  он  до  сих
пор не может избыть своей потери.
   Эльфы живут долго... очень долго... сотни  лет  тоски  по  утраченным
друзьям, сотни лет неизбывной боли... так вот  отчего  эльфы  сторонятся
людей!  Надменные,  высокомерные?  Как  бы  не  так!  Какое,  к  свиньям
собачьим, высокомерие -  просто  кто  же  своей  охотой  в  такую  петлю
полезет? Несколько  десятилетий  дружбы,  сущая  малость  по  эльфийским
меркам - и то если очень повезет - а потом столетия скорби и горя.
   - Ты, помнится, говорил как-то,  что  у  эльфов  настроение  меняется
быстрее, чем белка с ветки на ветку скачет? - грустно улыбнулся Эннеари.
- Это правда,  Лериме.  Мы  переменчивы  в  настроении  -  но  до  ужаса
постоянны в страстях. И в привязанностях.
   Ох, Арьен - и ты  еще  улыбаться  пытаешься...  до  улыбок  ли  тебе?
Лерметт отлично понимал, что лишь от сильной душевной муки с уст Эннеари
могло сорваться староэльфийское "Лериме"  -  имя  ближней  ветви  взамен
общепринятого. Потому что такая же  точно  боль  заставила  его  впервые
назвать  друга  Арьеном  -  когда  казалось,  что  Лерметт  утратит  его
навсегда.
   - Это очень больно, - тихо промолвил Эннеари. - Я не знал...  у  меня
никогда еще не было такого друга, как ты, и я не знал... а у  отца  был.
Он просто хотел оградить нас от этой боли. Меня в особенности. Ты прости
его, если он тебя обидел. Это ведь не потому... - Арьен смешался.  -  Он
вовсе не презирает тебя, что ты. Наоборот. Именно поэтому. Испугался  он
за меня, понимаешь?
   Еще бы не понять! К презренному ничтожеству не привяжешься, о нем  не
станешь тосковать всю оставшуюся жизнь. Вот теперь Лерметт полной  мерой
понял, как восхищен и очарован был эльфийский король. Судя  по  тому,  с
какой  неистовой  силой  он  стремился  унизить  в  глазах  Арьена   его
новообретенного друга, уважение Ренгана было не только страстным,  но  и
поистине безграничным.
   И все же в одном Арьен ошибается. То, что с ним творится сейчас,  еще
не боль, а только ее преддверие - но  какое  же  страшное!  И  что  ему,
Лерметту, теперь делать прикажете?
   - Какая обида? - улыбнулся Лерметт в ответ. -  Нет,  это  я  как  раз
очень даже понимаю. Я не понимаю другого -  с  чего  вы  взяли,  что  мы
уходим, тем более навсегда?
   - К...как это? - запинаясь, вымолвил Эннеари. Лицо его побледнело так
внезапно и  резко,  как  это  бывает  только  у  эльфов.  Люди  бледнеют
по-другому. Пожалуй, никогда еще эльфийская природа Арьена не  проявляла
себя так выразительно. Даже когда  его  сломанные  кости  срастались  за
считанные часы, его инность не была столь явственной.
   - А ты на руки свои посмотри, - посоветовал Лерметт.
   Эннеари обратил растерянный взгляд на свои  руки,  которые  двигались
совершенно безотчетно, как нередко случается в минуты крайнего  волнения
- что у людей, что у эльфов. В руках Арьен вертел какую-то веревку -  по
всей вероятности, обрывок  пут  Лерметта.  Пальцы  эльфа  безостановочно
вывязывали  посольский  узел  -  затягивали,  раздергивали,   затягивали
вновь...
   -  Понял  теперь?  -  осведомился  Лерметт.   -   Нет?   Арьен,   лэн
найри-и-тале! - И почему только Лерметт произнес нетерпеливое  повеление
"подумай хорошенько" именно по-эльфийски? - То, что ты сейчас делаешь  -
ведь это тоже я!
   Эннеари вскинул голову. Обрывок веревки выпал из задрожавших рук.
   - Это тоже я, понимаешь? - настойчиво повторил Лерметт. - Ведь ты  же
от меня этому научился, верно?
   Арьен надломленно кивнул.
   - Всякий раз, когда тебе понадобится завязать посольский узел - это я
рядом с тобой, даже если меня и нет, даже если я умер, все равно это  я!
И когда ноги себе ломать станешь - в том или ином смысле - когда примешь
на себя боль, чтобы выбраться из ловушки, это тоже я! - Лерметт  говорил
с лихорадочной убежденностью, быстро и горячо. - И когда надумаешь  себе
смастерить, как собирался, воротник с припасом и пояс с секретом  -  это
тоже я! И когда смиришь себя прежде, чем гневаться - тоже!
   Эннеари пока еще не понимал...  не  совсем  понимал  -  но  лицо  его
осветилось жадной надеждой.
   - Арьен, таэ эккейр - да как я могу умереть, пока ты  жив,  придурок!
Куда я от тебя денусь, скажи на милость? Все, чему ты от меня  научился,
о чем спорил со мной, все, что мы друг другу сказали и еще скажем - ведь
это я с тобой, пойми же. Уйти? Ха! Как бы не так. Мы не  уходим  от  вас
навеки - мы остаемся с вами навсегда.
   Эннеари открыл было рот, но так и не смог ничего  сказать.  Губы  его
дрожали.
   - Когда я умру, я просто останусь с тобой навсегда, только и всего, -
тихо промолвил Лерметт. - И  уже  никуда  не  уйду.  Ты  всегда  сможешь
поговорить со мной - и тебе больше не придется меня искать или ждать.  Я
ведь буду рядом. А что ты моего ответа не услышишь - так всегда ли  меня
слышно теперь, пока я жив? Хотя... а кто сказал, что не услышишь? Я буду
с тобой и в тебе, навсегда, насовсем... ты только прислушайся  к  самому
себе повнимательней - разве я тебе не отвечу?

***

   Ренган закрыл глаза, но слезы все равно  струились  из-под  сомкнутых
век. Лавелль... свет и Тьма, как же неистово он негодовал  на  друга  за
то, что он смертен - а Лавелль только смеялся в ответ... выходит, не зря
смеялся?
   Когда эльфийский король вновь открыл глаза, Арьена и Лерметта в  чаше
уже не было. Там был только он сам.  Так  всегда  бывает,  если  закрыть
глаза или отвести взгляд от чаши во время видения. Ох, мальчики...
   Одна слеза упала  в  чашу  с  почти  беззвучным  всплеском,  и  вода,
повинуясь приказу, исходящему из глубин памяти,  зазолотилась  искристым
вином - а потом золото начало медленно темнеть, наливаясь алой чернотой,
и на  поверхности  горьковато-сладкого  южного  вина  плеснулось  совсем
другое лицо.
   - Лавелль?! - шепнули губы короля, и он утонул взглядом в чаше,  веря
и не веря, плача - и все-таки смеясь. - Лавелль?!
   - Да здесь я, здесь, - безмолвно ответила темная глубина  чаши.  -  А
вот ты, интересно, где шлялся все эти годы?

ЛИНГВОЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА,
составленная с использованием материалов, собранных гномом Илмерраном из клана Магейр, доктором наук и почетным доктором наук Арамейльского Университета.

   Эльф сказал бы, что любой язык  подобен  воде  -  текучей  на  земле,
летучей в воздухе и твердой, когда  настает  холод.  Мы,  гномы,  скорее
уподобили бы языки кольцам с  драгоценными  камнями:  каков  доставшийся
тебе камень, таким будет и перстень. Какой  жизнью  живут  те  или  иные
народы, на таком языке они и говорят - и если в их жизни или хотя  бы  в
их воображении чего-то нет и вовсе, то и слова такого в их языке  нет  и
быть не может. Если само слово "снег" живет в языке,  значит,  говорящие
на нем люди хоть раз в своей жизни сподобились узреть сие чудо  природы.
А если же в край, где испокон веку зайцы не водились, вдруг попадет  это
милое животное, именоваться ему впредь предстоит длинноухой  кошкой  или
чем-то в том же роде - ибо слово "заяц" местным жителям неведомо.
   Главное различие в образе жизни эльфов,  гномов  и  людей  состоит  в
продолжительности этой самой жизни. Различие это, на  первый  взгляд  не
очень существенное, и делает наши языки такими разными.
   Дольше  всех  живут,  конечно  же,  эльфы.  Собственно  говоря,   они
практически бессмертны. Отсюда не следует, что в  их  языке  нет  самого
понятия смерти - ведь эльфа можно убить.  Слово  "смерть"  в  эльфийском
языке как раз есть - а вот такого понятия, как "естественная  смерть"  в
нем нет и быть не может: ну что естественного вы  находите  в  убийстве?
Нет, отличие эльфийского  языка  от  всех  остальных  гораздо  занятнее.
Просто эльфы живут так  долго,  что  у  них  совсем  иные  отношения  со
временем, нежели у всех прочих. Оттого в их языке столько разных времен,
что даже самые сложные в этом отношении человеческие языки в сравнении с
эльфийским ошеломляюще просты. А уж те люди, что обходятся  всего  тремя
временами - прошлым, настоящим и будущим - и вовсе  встали  бы  в  тупик
перед этим грамматическим изобилием. Взять  к  примеру  хотя  бы  группу
времен  будущих  -  или,  вернее,  только  их  часть,  ибо   полное   их
перечисление для любого, кто  не  собирается  изучать  эльфийский  язык,
излишне. Будущее ближайшее - то, что занимает собой несколько  следующих
минут - и будущее расширенное, обнимающее тысячелетия. Будущее принятого
решения, которое зависит  лишь  от  выбора  и  стойкости  говорящего,  и
будущее вынужденных обстоятельств - "я это сделаю, ибо должен, хотя  мне
это и не по нраву, но я принужден". А как  от  него  отличается  будущее
предопределенное (оно же обреченное, оно же роковое)!  Продолжительность
жизни эльфов такова, что они успевают набраться опыта и обычно  замечают
тот маленький камешек, который служит причиной лавины - а  также  весьма
верно угадывают, куда лавина  двинется.  Факт,  который  окажется  таким
камешком, эльфы обычно распознают сразу, и о его возможных  последствиях
толкуют,  применяя  будущее  предопределенное  время,   поскольку   это,
зачастую ничтожное, действие предопределило дальнейшие события.  А  ведь
есть еще будущее отрицательное - то, которое никогда не наступит! Есть и
будущее случайное,  которое  может  сбыться  или  нет  исключительно  по
прихоти судьбы. Это далеко не все из самых употребительных форм будущего
времени, но для примера и их более чем достаточно. Притом же  эльфийские
глаголы, спрягаясь, меняют не окончания, а всю основу: инуин -  ниейр  -
ниойре - иннейр, керуин - керейн - керойне -  эккейр,  алуин  -  лейр  -
лойре - аллейр... а  если  учесть  при  этом  количество  грамматических
времен, становится ясно, что изучение эльфийских глаголов есть  истинное
пиршество духа для любого подлинного языкознатца,  наделенного  хотя  бы
толикой   художественного   чутья.   Нет   смысла   останавливаться   на
грамматических категориях стволов и ветвей, а  также  срастания  ветвей,
столь мало напоминающих привычные людям падежи, роды и прочее. Но еще об
одной особенности стоит все же упомянуть. Дело в том, что  в  эльфийском
языке почти отсутствуют прилагательные -  и  не  потому,  что  эльфы  не
воспринимают качественные признаки. Воспринимают, и даже острее и тоньше
прочих. Как бы дико это ни выглядело на взгляд человека  или  тем  более
гнома, качества в эльфийском  языке  выражаются  не  прилагательными,  а
глаголами  -  ведь  для  практически  бессмертного  эльфа  все  качества
предметов  настолько  преходящи,  что   являются,   скорее,   действием.
По-эльфийски нельзя сказать "яблоко красное" - только "яблоко краснеет",
и никак иначе. Какое же  оно  красное,  если  три  дня  назад  оно  было
зеленым,  а  если  упадет  на  траву  и  полежит  еще  дня  три,  станет
коричневым? Небо не синее, оно  синеет  -  синеет  сейчас,  когда  ветер
согнал с него серые облака.
   Зато  наше,  гномье  наречие  может  похвалиться   редким   изобилием
прилагательных и существительных. Хотя гномы, в отличие от эльфов, и  не
бессмертны, но и не так мимолетны, как люди. Шесть-семь веков для гнома,
конечно, не молодость, но и далеко еще не старость. Этого  не  довольно,
чтобы испытывать нужду  в  таком  избытке  глаголов  и  времен,  который
совершенно необходим эльфам -  но  зато  продолжительности  нашей  жизни
вполне достаточно, чтобы изучить предметы, явления и их свойства во всех
деталях и поименовать  их  с  должной  точностью.  Скажем,  человеческое
понятие "быстрый", на наш взгляд, неудовлетворительно как раз  в  смысле
точности: например, можно быть быстрым, как стрела - а можно, как мысль.
Людские языки неизменно  требуют  подобного  уточнения  от  любого,  кто
относится к своей речи без свойственного людям легкомыслия - а вот  наши
прилагательные "стрелобыстрый"  и  "мыслескорый",  представляющие  собой
некую свернутую метафору, являются  гораздо  более  точным  инструментом
мироописания. Язык гномов и вообще очень богат метафорами, что и  делает
такими изумительными творения наших поэтов. Если поэзия эльфов чарует  в
первую очередь непревзойденными переливами ритма и дивной фонетикой,  то
богатство и разнообразие оттенков - свойство как раз поэтики гномов.
   Есть свои несомненные достоинства и у человеческих языков. Во-первых,
несмотря на их неточность и неполноту, они  исключительно  просты  и  не
требуют для своего изучения долгого времени. Вот почему  всякий  гном  и
всякий эльф знают хотя бы два-три человеческих языка. Этого  достаточно,
чтобы быть понятым, с кем бы ты ни встретился, с человеком,  гномом  или
эльфом, не знающим твоего родного языка  (хотя,  смею  заметить,  только
очень и очень юные гномы не владеют хотя  бы  обиходным  эльфийским).  А
во-вторых, люди, как уже было  сказано,  живут  очень  недолго.  Век  их
слишком  краток,  чтобы  они  успели  выработать   хоть   сколько-нибудь
устойчивые привычки. Люди  сравнительно  быстро  меняются  -  и  так  же
изменчив, так же текуч и их говор. Не успело пройти каких-то  пяти-шести
веков, а язык за это время может поменяться почти до неузнаваемости. Эта
пленительная изменчивость, пожалуй и  составляет  для  гномов  и  эльфов
основное очарование, которое таят в себе наречия и говоры людей.

ГЛОССАРИЙ

   Арамейльский  университет.  Лучший  университет  даже  среди  прочих,
управляемых гномами. Разумеется,  гномы  -  непревзойденные  рудознатцы,
ювелиры, кузнецы и оружейники. Но не только. Благодаря  своей  въедливой
дотошности,  педантизму  и   добросовестности   гномы   сильнее   прочих
продвинулись в точных  науках.  Именно  гномьи  университеты  пользуются
заслуженной славой как среди самих гномов, так и среди людей  и  эльфов.
Арамейльский - самый известный из них, и  поступить  в  него  необычайно
трудно: слишком уж строг отбор будущих студентов. При Арамейльском,  как
и при других наиболее крупных университетах, на каждом  факультете  есть
отделения для студентов из эльфов  и  людей,  что  вызвано  не  расовыми
предрассудками  и  ксенофобией,  а  разницей  в  методах   преподавания,
связанной с разной  продолжительностью  жизни.  Каждый  согласится,  что
обучать долгожителя-эльфа и человека по  одной  и  той  же  методике  по
меньшей мере  неразумно.  Зато  в  общежитиях,  которые  предоставляются
приезжим студентам, желающие могут селиться не только вместе  со  своими
соплеменниками, а просто кому с кем в  одной  компании  нравится.  Самые
нелюдимые могут обитать не в общежитии, а снимать комнату или квартиру в
частном  доме,  что  также  не  возбраняется.  Арамейль   -   наполовину
студенческий  город,  и  ж