ть. Не  для  того,  чтобы  избавиться  от
расправы, обещанной за вечное непокорство - да провались пропадом и маг,
и все его жуткие угрозы! Нет, не  затем,  чтобы  избежать  мучений.  Для
того, чтобы помешать магу. Кто его знает,  велика  ли  помеха  -  смерть
пленного эльфа? Может, всего-то размером с камешек, который  вытряхивают
из башмака прямо на ходу? А может, камень окажется такого размера, чтобы
пришибить ненавистного врага насмерть? Или,  по  крайности,  дорогу  ему
перегородить? Этого Лоайре не знает... и если все получится,  как  надо,
не узнает никогда. Но зато он знает точно, что магу он нужен живым.  Вот
и отлично. Посмотрим, что запоет похититель лиц, оставшись вместо живого
эльфа с его мертвым телом на руках! Главное  -  успеть  умереть  до  его
возвращения. И ведь это так просто. Пара недель без еды, конечно,  эльфа
не убьют... даже и человека не убьют, если на плечах у него голова, а не
блюдо студня... но вот две-три недели без воды - дело  иное.  Как  жаль,
что Лоайре еще  так  молод!  Слишком  молод,  чтобы  владеть  заклятиями
мгновенной смерти, Акеритэн. Иначе  он  давным-давно  покончил  бы  и  с
пленом, и с неведомыми ему замыслами  мага.  Вот  как  ни  примешься  за
что-нибудь важное, так тут же оказывается, что ты  еще  сопляк  и  щенок
несмышленый. А уж такую серьезную штуку, как Акеритэн,  и  вовсе  нельзя
доверить столь юным рукам. Рано ему умирать, видите ли. Как  будто  беда
разбирает, кто молод для того, чтобы встретить ее, а кто в  самой  поре.
Умирать надо уметь в  любом  возрасте.  Ничего  не  поделаешь,  придется
Лоайре обойтись без Акеритэн. Он сумеет. Просто это будет дольше, вот  и
все.
   Это оказалось не просто  дольше,  а  гораздо  дольше.  И  куда  более
мучительно, чем Лоайре представлялось, когда  он  принимал  решение.  Не
будь желанная цель - навредить врагу - столь велика, он бы не  выдержал.
Но он смирял себя и терпел - и когда  потрескались  пересохшие  губы,  и
когда он начал мечтать, чтобы высохшее горло  тоже  покрылось  ранами  -
ведь из них пойдет кровь и смочит истерзанную гортань -  и  даже  тогда,
когда оно и в самом деле пошло кровавыми ранками. Он держался и ждал.
   Но тело его не желало смириться. Раньше Лоайре ненавидел  свое  лицо,
украденное магом, теперь же он возненавидел свое тело,  подло  предавшее
его - ох, как же подло! Для Акеритэн он,  получается,  слишком  молод  -
зато для ни-керуи в самый раз.  Вот  чему-чему,  а  "узкой  смерти"  его
научили. Да ведь все наоборот ! Это для  ни-керуи  он  слишком  молод  -
слышите, вы?! Будь он старше, он лучше владел бы ни-керуи, лучше  владел
своим телом, он мог бы ему приказать, мог бы удержать,  не  позволить...
Проклятое тело знать ничего не хотело ни о каких магах. Оно хотело жить.
И всякий раз, когда сгорающий в лихорадке Лоайре приближался к  опасному
пределу,  оно  самовольно  соскальзывало  в  ни-керуи.   Ненадолго,   на
несколько дней, а то и часов... но ведь у Лоайре всякий день  на  счету.
Ему срочно нужно было  умереть  -  а  тело  не  желало  покориться  этой
необходимости, и он не мог, не умел  совладать  с  ним,  не  знал,  как.
"Узкая смерть" вот уже четырежды преградила путь смерти настоящей.  Тело
в ни-керуи не нуждается ни в чем и не  умирает,  ему  не  нужна  вода...
вода, которая пахнет так  сладостно,  что  в  неистовой  свежести  этого
запаха растворяется все и вся - и боль, и палящий жар, и  медленный  гул
вязкой крови в ушах, и тяжелые удары пока еще непокорного сердца... нет,
это не сердце... это снаружи... нет, о нет!
   Шаги приближались. Лоайре был так  потрясен  своим  горем,  что  даже
застонать   не   сумел.   Напрасно.   Все   оказалось   напрасно   -   и
самоубийственный порыв, и смертные муки... все  напрасно.  Он  претерпел
то, что было превыше его сил - и оказался побежден. Он опоздал  умереть.
Маг вернулся раньше.
   О том, что сотворит с  ним  маг,  найдя  своего  пленника  исхудавшим
вдвое, истерзанным добровольной жаждой,  полумертвым,  Лоайре  отчего-то
даже не подумал. Собственная участь уже не казалась ему чем-то важным  и
значительным. Важно было другое: он пытался воспрепятствовать магу  -  и
не сумел.
   Когда Лоайре увидел лицо, избранное магом  для  сегодняшнего  визита,
его  аж  скрутило  от  непосильной  ненависти.  До  сих  пор   в   своих
издевательствах маг все же  не  переступал  некоего  предела.  Намеренно
терзая Лоайре лицами и голосами друзей, он еще ни разу не надел  облика,
в  котором  впервые  вошел  в  этот  дом.  Лицо  друга,  улыбающееся  из
предрассветных сумерек... до сих пор магу хватало ума не возвращаться  к
облику  того,  кому  Лоайре  доверял  безгранично.  Видать,  он  все  же
опасался, что доведенный до крайности пленник может что-нибудь этакое  и
утворить - не с ним, так с самим собой. Видать, он все же  понимал,  что
это лицо и станет для  Лоайре  той  самой  последней  крайностью,  после
которой ничто уже не страшно и ничто не может принудить к повиновению  -
ни угрозы, ни муки, ни даже магия. Очень даже  понимал  -  до  нынешнего
дня.
   При виде горестного и гневного изумления на этом краденом лице  -  да
как он смеет, вор! - у пленника сердце зашлось от негодования. Лоайре  -
откуда только силы взялись! - приподнялся на локтях.
   - Пшел вон, мразь! - яростно просипел  он.  -  Я  не  буду  пить.  Не
дождешься.
   Горестное изумление  сперва  окаменело,  а  затем  сменилось  улыбкой
тяжелой злости - чего Лоайре  и  ожидал.  А  вот  слова,  сопровождавшие
улыбку... слова были неожиданными совершенно. Настолько,  что  Лоайре  в
первое мгновение не поверил своим ушам.
   - Так, - произнес хорошо ему памятный голос. - Ясно. Это я очень даже
понимаю, - и помолчав, добавил. - Ладно. По правде говоря, я рассчитывал
на  твою  помощь.  Ничего,  обойдусь.  Некогда  мне  тебя   убеждать   и
уговаривать. Вот  только  я,  покуда  тебя  искал  в  этой  взбесившейся
шкатулке, едва сам не рехнулся. И дорогу  запомнил  плохо.  Так  что  не
обессудь - если я  опять  заплутаю,  долго  искать  не  буду,  а  просто
какую-нибудь стенку разнесу.
   Оцепеневший Лоайре не успел опомниться, как был схвачен и взвален  на
плечо.
   Дорога к выходу была недолгой. В голове у Лоайре мутилось,  и  он  не
запомнил - вправду ли какую панель разнести пришлось или это ему  только
так показалось. В чувство его привел  лютый  холод...  странно,  ведь  в
Долине не бывает зимы... а уж зеленого снега и вовсе нигде не  бывает...
но если это не снег, если это не зима, почему же тогда ему так холодно?
   - Сейчас, - шептал голос друга, - потерпи немного...
   В горло Лоайре  скользнула  тонкая  струйка  воды.  Лоайре  обреченно
закрыл глаза и глотнул. Он не верил, не мог поверить, что все это  -  не
очередная особо изощренная пытка, а  взаправдашнее  избавление,  но  ему
было все равно.
   Вода  обожгла  гортань  дикой  болью,  но  даже  и  боль   эта   была
восхитительной. А еще лучше была  прохлада,  сжимающая  его  виски.  Она
вливала в него жизнь, силу, освежала выжженный жаждой рассудок.
   - Свет и Тьма! -  взвыл  рядом  кто-то  голосом  Лэккеана,  и  Лоайре
невольно открыл глаза.
   - Смени меня, - распорядился  тот,  первый.  -  Или...  нет,  у  тебя
силенок не хватит. Живо беги за Илери. Скажи ей, здесь как раз  для  нее
работа. Сам я не управлюсь. Ну, быстрей - одна нога здесь, другая там!
   По земле разнесся перепуганный топот.  Глаза  Лоайре  раскрылись  еще
шире. Маг, само собой, мог бы и сменить личину. Он мог бы в  этом  новом
образе вытащить Лоайре из дома, нежданно обернувшегося темницей.  Но  он
не стал бы звать целительницу - тем более  Илери,  способную  не  просто
вырвать у смерти вожделенную добычу из когтей,  а  заставить  эту  самую
добычу отдать своеручно, по доброй охоте, не поцарапав. Ведь если Лоайре
выживет, он сможет мага разоблачить... нет, похититель лиц  не  стал  бы
звать  Илери...  и  он  не  стал  бы  вливать  свою  силу   и   здоровье
умирающему... не  сказано,  что  он,  будучи  человеком,  и  вообще  это
умеет... так, значит...
   Кто сказал, что нет ничего хуже отчаяния? Надежда мучительнее во  сто
крат.
   - Арьен... - прошелестел Лоайре, боясь поверить и боясь не  поверить.
- Это и правда ты?
   На усталом лице Эннеари промелькнула донельзя грустная улыбка.
   - Первой из шкатулок ты открыл ту, что из крапчатой яшмы, - задумчиво
произнес он. - Хотя... нет, не годится, это и другие видели. Тогда  вот:
когда ты отгрохал свою кретинскую коробочку с секретами, ты решил первым
делом заманить туда Илмеррана, закрыть дверь и посмотреть, скоро  ли  он
сумеет выбраться, и я битых три часа тебя уговаривал этого не  делать...
вот уж об этом точно никто, кроме нас двоих не знает, если только ты  не
проболтался. Впрочем, тоже не годится. Надо что-нибудь  из  тех  времен,
когда мага этого и на  свете  не  было,  иначе  у  тебя  может  сомнение
остаться... а, вот! Знаю! Когда Ниест в первый раз смастерил кораблик...
   Лоайре  покраснел  до  корней  волос.  Это   случилось   без   малого
восемьдесят лет назад, и ему до  сих  пор  было  стыдно  за  ту  детскую
выходку.
   - Арьен! - взмолился он. - Прекрати, слышишь? Сейчас же перестань!
   - Уже, - покладисто согласился Эннеари. - Уже перестал.  Зато  теперь
ты точно знаешь, что я - это я.
   Да, теперь Лоайре знал. Потому что Арьен никогда,  никогда,  нипочем,
никому не рассказал бы про историю с корабликом, как не рассказывал  все
эти годы. И магу, под какой бы личиной он  ни  предстал  перед  Эннеари,
никогда этой истории не узнать. Возле Лоайре  сидел,  дожидаясь  прихода
сестры, настоящий, неподдельный Арьен. И знание этого  наполняло  Лоайре
таким счастьем, какое он уже не считал возможным.
   - Арьен, - тихо сказал он, - ты не думай... просто... понимаешь, этот
маг... в то утро, когда я открыл ему дверь, он пришел с  твоим  лицом  и
позвал меня твоим голосом.
   - Больше не позовет, - твердо пообещал Эннеари. - Он  мертв.  Мертвее
не бывает. Не бойся. Краденых лиц больше не будет. Слово даю.
   Он замолк и чуть сжал плечо Лоайре, вливая в него новую порцию силы.
   - Как ты меня нашел? - спросил Лоайре. Спросил не потому даже,  чтобы
его это интересовало.  Просто  ему  хотелось,  чтобы  Арьен  не  молчал.
Хотелось слушать и слушать звуки неподдельного  голоса,  слушать  еще  и
еще, наслаждаясь его несомненной, незыблемой подлинностью.
   - Собственно говоря, - откликнулся Арьен, - нашел тебя не я,  а  один
человек.
   Лоайре удивленно огляделся по сторонам.
   - Его здесь нет, - пояснил  Арьен  с  непонятной  Лоайре  грустью.  -
Так... ну, так получилось. Ничего, я вас еще познакомлю, вот увидишь.
   - Но... как же он меня нашел, если его здесь нет? - не понял Лоайре.
   - А он тебя не отсюда нашел, - вздохнул Эннеари.  -  Он  мне  еще  за
перевалом сказал, что ты жив и спрятан где-то дома. И вывертня  тоже  он
разоблачил.
   - Кого? - холодея, переспросил Лоайре.
   - Мага, который тебя захватил. Ты даже  не  представляешь,  как  тебе
повезло, что мы с Лерметтом повстречались. Как нам всем повезло. - Арьен
вновь опустил голову.
   - Мне бы тоже хотелось его увидеть, -  искренне  произнес  Лоайре.  -
Спасибо ему сказать...
   Арьен скрипнул зубами.
   - Еще скажешь, - твердо пообещал он, - и даже подружишься. Знаешь, вы
даже чем-то похожи. Наверняка подружитесь, или  я...  -  он  явно  хотел
сказать "или я - не я", но вовремя осекся.

***

   Наверное, во всей Долине не было места прелестнее, чем берег ручья  -
а еще точнее, вот эта  излучина,  где  двадцатилетний  мальчишка  Ренган
впервые поцеловал будущую королеву возле  куста  жасмина  и  со  смешной
твердостью  провозгласил,  что  когда  они  вырастут,   то   обязательно
поженятся. Наверное. Но сейчас Королеву Иннерите совершенно  не  трогала
ни красота этого и в  самом  деле  восхитительного  уголка,  ни  обаяние
воспоминаний.
   Потому что в Долину пришла беда, подобной которой прежде не ведали.
   Нет, конечно, в минувшие дни войнам доводилось снимать свою  кровавую
жатву. Но чтобы в мирное время сразу трое юношей уплыли в  белых  плащах
на лунной лодочке!  Ум  твердит  себе,  что  так  оно,  пожалуй,  что  и
правильно: лучше  уйти,  чтобы  потом  вернуться,  чем  длить  и  впредь
непоправимо запятнанную  жизнь.  Вот  только  долго  же  этим  мальчикам
придется отмывать свои плащи в лунных водах... и ладно еще,  если  не  в
крови! Не скоро им доведется изведать вновь,  как  сладок  воздух  этого
мира. Да, ум твердит - а душа с  ним  в  разладе.  Они  не  должны  были
уходить! Не должны. Они так молоды - и им негде было набраться душевного
опыта, чтобы суметь противостоять... хотя другие трое сумели ...
   Целители ничего не смогли сделать для умирающих - слишком уж  глубоко
проникло заклятие в их  тела  и  души,  сроднилось,  сплелось,  заменило
собой... и слишком многое сгорело вместе со  смертью  хозяина  заклятия.
Такое не исцеляется. И никакая хваленая эльфийская живучесть не поможет.
Всего-то и удалось, что извлечь источающие отраву  обломки  одержания  -
чтобы мальчики могли уйти достойно, в полном  сознании.  Чтобы  Иннерите
могла их отпустить. Хорошо, что Ренган с головой нырнул в свое неистовое
горе... странно, никогда бы Иннерите  прежде  не  подумала,  что  станет
радоваться тому, что кто-то вновь разбередил давнюю рану души Ренгана  -
а вот ведь радуется. Потому что иначе он  пришел  бы  к  трем  умирающим
мальчикам первым, прежде нее, и сделал бы то, что приказывает  ему  Долг
Короля - повелел бы им уйти. Отослал  бы  их.  А  надо  не  отсылать,  а
отпустить. Слишком уж велико их сознание вины,  чтобы  отказывать  им  в
предсмертном утешении. Отпустить. Не  повелеть,  а  дозволить.  Не  Долг
Короля - но Право Королевы.
   Что бы ей раньше пустить в ход Право Королевы! Когда Ренган  произнес
свой немыслимый запрет - ведь она могла отменить его  одним-единственным
словом "дозволяю"! Право Королевы превыше Долга  Короля.  Ее  дозволение
сильнее его приказа. Стоило ей перекрыть запрет своим дозволением ходить
за перевал и знаться с людьми, и ничего подобного не случилось бы даже в
воображении! Она  должна  была...  но  так  и  не  произнесла  решающего
"дозволяю" - потому что знала, что  за  боль  исторгла  из  уст  Ренгана
пресловутый запрет. Отменить его? Она  не  могла,  не  могла  сделать  с
Ренганом еще и это! Иннерите как никто другой понимала  его  терзания...
да что там понимала - чувствовала! Ведь супружеская любовь - не  сказка,
хоть ее и отрицают те, кому посчастливилось меньше, чем им с Ренганом...
посчастливилось? Да, несмотря ни на какую боль -  это  счастье.  Счастье
любить так сильно и слиянно, что нет нужды оборачиваться или спрашивать.
Когда двое продолжают разговаривать, мысленно или вслух, только  потому,
что это приятно, а не для того, чтобы стало понятно. Понятно все  и  без
разговоров - разве может одна рука не понять другую, когда обе они  есть
части единого тела? Разве Ренган может не видеть ее сны? Разве она может
не ощущать его боль? Ведь они - одно... что же, выходит, не совсем? Ведь
если бы эту боль ей предстояло причинить не Ренгану, а самой  себе,  она
бы не колебалась... или тот, кого любишь - не только часть  тебя  самой,
как и ты - часть его?  Может,  это  та  часть,  которую  просто  сильнее
жалеешь? Себя бы Иннерите щадить не стала  -  а  вот  Ренгана,  бледного
серой мутной белизной мартовского льда, пощадила. И ведь не казалось  ей
тогда, что она не права. Просто  ей  думалось,  что  роковое  "дозволяю"
можно отложить на потом.
   Иннерите, конечно, не  надеялась,  что  Ренган  когда-нибудь  отойдет
сердцем. Тем более не надеялась она, что он  позабудет.  Но  даже  самая
лютая и незабвенная  скорбь,  если  только  она  не  убивает  сразу,  со
временем уходит в какой-то потаенный уголок памяти и живет  там,  словно
сказочная принцесса в хрустальном дворце -  не  переступая  его  порога.
Только так возможно жить  и  дышать.  И  лишь  когда  хрустальные  двери
затворятся окончательно... лишь тогда дозволение, отменяющее запрет,  не
пробьет их, выпуская былую боль наружу. До тех  же  пор  не  обязательно
произносить дозволение - довольно попросту смотреть сквозь пальцы на все
попытки нарушения запрета... тем более что они такие несерьезные,  такие
мальчишеские! Пусть мальчики время от времени отлучаются за  перевал.  А
когда придет пора, Иннерите подтвердит дозволенность этих отлучек Правом
Королевы.
   Пора эта казалась такой близкой, решение  таким  верным...  оно  было
ошибочным насквозь. Ведь запрет  нарушает  не  всякий,  кому  он  мнится
нелепым - даже если он и  в  самом  деле  нелеп.  Чтобы  решиться  пойти
наперекор велению, определенный характер нужен. За  перевал  утягивались
далеко не все юноши. Как раз те, кому бы отлучка пошла на пользу, сидели
дома и кляли запрет на все корки. А  самовольно  пренебрегали  запретом,
как легко было догадаться, самые бесшабашные, беспечные, легкомысленные,
самые горячие головы - те, от кого можно, неровен час, и беды дождаться.
Те, кому не грех бы как раз дома посидеть, от излишнего пыла  охолонуть.
И ничего нет странного в том, что  трое  безответственных  мальчишек,  у
которых еще ветер в голове гуляет, поддались на заклятие вывертня. Самая
подходящая для него мишень. Скорее уж стоит тому дивиться, что остальные
трое устояли.
   При мысли об этих троих губы Иннерите сложились в  печальную  улыбку.
Аккуратист и чистюля Аркье, слегка помешанный на пристойности и  хороших
манерах. Застенчивый тихий Ниест, молчун и тяжелодум - на  свой,  особый
лад, впрочем, весьма  неглупый  и  основательный.  Шалопай  Лэккеан,  не
правдоподобно, солнечно добрый  -  и  оттого  инстинктивно  уверенный  в
ответной доброте мироздания. Хорошие мальчики, ничего не скажешь - но  и
только. Что дало им силу выстоять, не соблазниться, не поддаться? Зря на
них Арьен так сердился... впрочем, второй раз он уже подобной ошибки  не
совершит, можно ручаться. Да и - полно, ошибка ли это? Ведь если  бы  не
гнев Арьена, заставивший его  сбросить  троим  уцелевшим  видения  самых
жутких моментов своих странствий,  Иннерите  и  сейчас  пребывала  бы  в
неведении. Она и посейчас думала бы, что беда - это все, что  обрушилось
на Долину. Однако беда одна не ходит.
   Вместе с бедой в Долину пришел неведомый прежде стыд.
   Аркье, Ниест и Лэккеан не потаили ведь того, что узнали  от  Эннеари.
Тем более,  что  они  и  сами  были  очарованы  Лерметтом,  который  так
решительно за них заступился... не говоря уже о том, что не будь его,  и
мальчикам навряд ли довелось бы вновь увидеть Долину. И  не  только  им.
Иннерите  захолодела,  когда  Аркье  передал  ей  полученное  от  Арьена
видение. Ее сын мог умереть, самое малое, дважды. Сначала -  погребенный
в снегах на перевале. И потом, когда его придавило камнем... ведь он еще
слишком молод, он пока не знает, что надо делать,  если  останешься  без
ног! Этого он бы залечить не сумел,  нечего  и  надеяться.  Ведь  камень
просел каким-то ничтожным мгновением спустя... а даже  если  бы  и  нет!
Смерть безногого на горной тропе или  долгая  и  мучительная  смерть  от
голода -  все  едино  смерть.  И  еще  раз,  когда  человек,  оседлавший
Белогривого, крикнул: "Стреляй!"  Если  бы  не  этот  смертный  мальчик,
никогда бы Иннерите не увидеть своего сына живым, даже тела его мертвого
не обнять - а Лерметта выгнали, не дав ему толком и войти  в  Долину!  В
Долину, которая его впустила, раскрылась перед ним... и как только Арьен
со стыда на месте не сгорел! Разве только поиски Лоайре отвлекли его  на
время от мыслей об  утраченном  друге  и  понесенном  бесчестье.  Поиски
Лоайре - которого, к слову сказать,  тоже  ведь  нашел  смертный  юноша,
нашел, не глядя! Арьену оставалось лишь пойти и вызволить  Лоайре  -  но
найден Веселый Отшельник был еще прежде, чем Эннеари вернулся домой.  Ее
сын, ее народ, она сама благодарна Лерметту до смертного своего  ча