господин  канцлер...
один-единственный выкрик - и все рухнуло, исчезло, словно бы и  не  было
никогда, словно во сне приснилось!
   Будь проклята черная тварь!
   Паж с полотенцем, надо признать, неплохо знал свои обязанности.  Едва
только Селти окатился водой в последний  раз,  как  полотенце  оказалось
наготове. Канцлер выпрямился, дозволив пажу  утереть  стекающие  по  его
могучей  спине  струйки  воды.  Интересно,  догадается   щенок   сменить
полотенце, чтобы вытереть господину руки? Догадался. Надо  же.  И  среди
пажей иной раз попадаются смышленые.
   - Господин...  -  оторопело  выдохнул  мальчишка,  уставясь  на  руки
канцлера. Селти нахмурился.  И  что  сопляк  такого  углядел?  Руки  как
руки...
   - Ну? - нахмурился Селти. - В чем дело?  На  что  ты  так  выпялился,
остолоп?
   - Господин, - прошептал паж, - а где ваш перстень?
   Селти едва не задохнулся. Вот на что уставился смышленый...  слишком,
к сожалению, смышленый паж - на белый ободок, пересекающий ровный загар.
На белый ободок на том самом  пальце,  где  еще  час  назад  красовалось
кольцо. Фамильное кольцо, которого Селти не снимал с руки никогда.
   - В починке, - небрежно ответил Селти. - Оправа сломалась.
   На лице пажа так явственно отобразилось "дурная примета!",  будто  он
произнес эти слова вслух.  Селти  с  трудом  сдержался  -  до  того  ему
захотелось  с  маху  отвесить  пощечину  пажу.  Его  испуг,   настоящий,
неподдельный... да нет, чушь, ерунда. Много ты понимаешь, щенок.  Дурная
примета, как же.
   Жаль, что нельзя ударить мальчишку. И измыслить ему особо  изощренное
наказание, которое заставит щенка позабыть обо всем, тоже  нельзя.  Мало
ли кто мог его услышать?  Мало  ли  кому  придет  в  голову  сопоставить
случайное восклицание мальчишки с его дальнейшей участью - а  там,  чего
доброго, и выводы сделать?  Нет,  щенка  покуда  трогать  нельзя.  Но  и
позволять ему языком трепать не след.  Добро  же,  дружочек.  Серебра  у
твоего господина столько, что перетирать его и чистить - трех жизней,  и
то  не  хватит.  Вот  этим  ты  и   займешься.   А   прочим,   вызвавшим
неудовольствие господина, дворецкий приищет другие занятия. Подальше  от
тебя. Чистить серебро ты будешь в  одиночестве.  Чтобы  не  с  кем  было
словом перемолвиться. Какое твое дело,  носит  господин  свой  фамильный
перстень или отдал его в починку!
   Конечно, о починке не может идти и речи. Любой  ювелир,  едва  только
возьмет перстень в руки,  мигом  сообразит,  что  к  чему.  Кто  бы  мог
подумать, что лепесток оправы  окажется  таким  хрупким!  Нельзя  сейчас
чинить кольцо, нельзя, это уже потом, потом, после... вот и снова  Селти
ждать приходится.
   Селти скрипнул зубами. Сначала он ждал  десять  лет,  покуда  сдохнет
черная тварь. Проклятая скотина сдохла -  но  это  ничего  не  изменило.
Ничегошеньки. Пришлось снова стиснуть зубы и ждать - ждать, пока выпадет
такой день как сегодня... ждать - а  отчасти  и  поспособствовать  тому,
чтобы нынешний день все-таки наступил.

***

   Когда тяжкий грохот превратился  в  перекатистое  эхо,  Лерметт  утер
холодный пот, смахнул налипшую на лоб прядь волос, привалился к  жесткой
каменной стене и попытался  совладать  с  собственным  дыханием.  Сердце
бухало так, словно в межреберье взамен этого трудолюбивого кусочка плоти
завелся самый что ни на есть взаправдашний тролль, хотя и маленький,  но
ретивый - вот он и молотит теперь каменными пятками в  грудину,  пытаясь
продолбить себе ход наружу.
   Никогда  в  жизни  Лерметту  не  доводилось  испытывать  ничего  даже
отдаленно подобного, но он нимало не стыдился своего страха, потому  что
понимал: то, что овладело им - не страх... во всяком случае,  не  только
страх. Этому и вообще нет имени на человеческом языке... на  эльфийском,
кстати, тоже. Нет, в самом деле... ну как назвать то странное и страшное
преображение, когда твое тело превращается  в  ствол  флейты,  в  корпус
скрипки, и каменный рев течет сквозь тебя, и  тело-флейта,  тело-скрипка
покорно резонирует, вздрагивая в такт грохоту,  усиливает  его,  подобно
музыкальному инструменту, трепеща и надсаживаясь - да так,  что  грудная
клетка вот-вот лопнет с натуги, пытаясь вместить в себя чудовищный  гул,
а твое "я" растворяется в громовом  стоне  без  остатка  едва  ли  не  с
облегчением...  нет,  как  хотите  -  если  это  и  страх,  то  какой-то
совершенно особенный. Нет для него слова ни у  людей,  ни  у  эльфов.  У
гномов есть наверняка - у этих занудных педантов на всякий чих свое  имя
найдется. Вот только никому, кроме гномов, оно не известно и известно не
будет: ведь если про всякое дуновение-плюновение свое слово припасено...
это ж какая уймища слов! Да кто такую прорву именований выучить  сумеет?
Кроме гномов - никто, даже и пытаться незачем.
   Да здравствуют  зануды  и  да  здравствуют  гномы!  А  наипаче  -  да
здравствует Илмерран, гном из гномов и зануда и  зануд!  Ему,  и  никому
другому Лерметт сегодня жизнью обязан.  Илмерран,  между  прочим,  такой
зануда, что его сами гномы едва выносят - а это не шутка,  почтеннейшие!
Лерметт всегда думал, что силы более могучей, чем гномье занудство, свет
не видывал и никогда не увидит. Правильно, однако, думал. Ведь  если  бы
Илмерран не заставлял Лерметта зубрить, где какая тропинка пролегает  да
в какой горе какая пещера проточена, если бы не бубнил  да  не  верещал,
как говорящий скворец, покуда его речения  не  заполыхают  у  ученика  в
голове огненными буквами, только бы Лерметта и видели! До  нижнего  края
седловины одно бы красное пятно на льду и доехало. Ну, может  быть,  еще
рука или половинка челюсти... так ведь ни  рука,  ни  даже  челюсть  без
помощи остального Лерметта послами быть не могут, верно?
   Лерметт покачал головой и сдавленно рассмеялся. Надо же, какая ерунда
на ум приходит с перепугу. А  ведь  бояться-то,  в  сущности,  благодаря
урокам Илмеррана, нечего. Эти горы пронизаны всевозможными пещерами, как
сыр - дырочками. Причем, как и в случае с сыром, иные дырки образовались
естественным порядком, а иные были проточены деятельными мышками... тьфу
- гномами! Главное, заслышав грохот  лавины,  вспомнить,  где  ближайшая
пещера и шмыгнуть в нее. А не знать, где  ближайшая  пещера  обретается,
если географии тебя учил гном, просто невозможно.
   Пещера,  в  которой  нашел  спасение  Лерметт,  явно  принадлежала  к
рукотворным. Если гномы и не продолбили ее целиком, то уж во всяком разе
поработали над ней  всласть  -  незаметно  для  неопытного  взгляда,  но
несомненно. Кровля, если приглядеться, укреплена -  надо  полагать,  как
раз на такой случай. Вдобавок в ней и дымоход имеется... а  вы  покажите
того гнома, который возьмется топить по-черному или мерзнуть, если  есть
возможность этого избежать!  Не  будут  гномы  мерзнуть...  вот  поэтому
растопки  в  пещере  столько,  что  на  месяц  достанет,  ежели  с  умом
расходовать. Мудрый народ - гномы... а мудрость тем  и  хороша,  что  ее
плодами  любой  дурак  воспользоваться  может.   Вот   Лерметт   ими   и
воспользуется. Прямо сейчас. Костерок запалит, котелок подвесит, кипятку
согреет... хотя - а чего ради пустой кипяток хлебать? Есть ведь  у  него
при себе настоянное на травах вино. Если не теперь его пить,  то  когда,
спрашивается? Вылить вина в кипяток... да, именно так. Все  равно  прямо
сейчас нельзя  продолжать  путь.  Хотя  смолкли  даже  и  самые  дальние
раскаты, ненадежное молчание гор обманчиво.  Лучше  всего  переждать  да
убедиться, что никакая  снежная  глыба,  наскучив  долгим  лежанием,  не
надумает  последовать  соблазнительному  примеру   и   сорваться   вниз.
Переждать... пожалуй, даже до утра, а тогда уже и в дорогу пускаться.
   Костер, к некоторому удивлению принца, занялся  огнем  сразу.  Пещера
мигом сделалась умилительно уютной с виду.  Чистенькая,  ухоженная...  а
сверху вдоль кровли еще и руны наведены. Затейливые - страсть. Лерметт и
раньше подозревал, что вышитые салфетки придуманы гномами, а  узрев  под
потолком аккуратные руны, уверился в этом окончательно.
   Вдоволь   налюбовавшись   гномьим   художеством,   Лерметт   принялся
обустраиваться - старательно и неторопливо. Сначала он извлек котелок  и
чашу, потом настал черед дорожного одеяла  -  его  Лерметт  расстилал  с
особым тщанием. Теперь только снегу набрать, котелок над огнем  повесить
и растянуться на одеяле возле костра, предавшись  ожиданию  той  минуты,
когда кипящая вода зашепчет-залопочет что-то понятное ей одной.
   Прихватив котелок и чашку, Лерметт  подошел  к  выходу  из  пещеры  и
осторожно высунулся. Надо же, до чего быстро свечерело! Сумерки  кругом,
да вдобавок в воздухе так и крутится не успевшая осесть ледяная изморозь
- похуже тумана  на  свой  лад:  как  есть  в  десяти  шагах  ничего  не
разглядишь.  Хорош  был  бы  Лерметт,   вздумай   он   продолжить   путь
незамедлительно! Одно только и видно, что  тропу  снегом  завалило  -  а
далеко ли простирается завал, при всем желании не поймешь. Ну и ладно. К
утру наверняка развиднеется, а сейчас высматривать и нечего, и незачем.
   Пробормотав обычное благопожелание всем, кто  может  в  эту  нелегкую
минуту оказаться на  горных  тропах,  как  учил  его  Илмерран,  Лерметт
соскользнул на снег - собственно говоря, он едва  было  не  спрыгнул,  и
лишь в самый последний миг сообразил, что делать этого  не  стоит.  Лицо
его мгновенно обожгли тысячи ледяных иголочек. Лерметт вдохнул  морозный
воздух, засмеялся и нагнулся зачерпнуть снегу.
   Первая горсть снега мигом отправилась в котелок, а вот вторая за  ней
не последовала: чашка за что-то  зацепилась.  Лерметт  нагнулся  пониже,
стараясь выпростать чашку - и что такого она загребла?  Траву,  что  ли?
Ничего себе! И откуда ее сюда снесло? Лерметт ухватил пучок травы, чтобы
выдернуть и отбросить... и тут сердце бухнуло у него в груди и  замерло:
пальцы его сжимали не траву, а прядь волос. Волосы в  снегу  не  растут.
Волосы не торчат над снегом сами по себе. Они...
   Котелок и чашка полетели на снег, пренебреженные и  забытые.  Лерметт
яростно  рыл  снег  голыми  руками,  с  остервенением  разгребая  завал,
оттаскивая и отбрасывая куски льда, обдираясь в кровь - и все же ни разу
не подумал о  котелке.  Копать  чашкой,  отгребать  котелком,  может,  и
легче... но там, под снегом, живой человек...  живой?  Лерметт  запрещал
себе думать о нем, как о мертвом.
   Конечно, если несчастный успел задохнуться под снежной  толщей,  если
насмерть замерз, если лавина переломала его, если  все  усилия  Лерметта
окажутся тщетны, принц хотя бы исполнит свой долг путника. Он  похоронит
беднягу - не в снегу, который здесь, на перевале, и пяти-шести  дней  не
продержится, а как подобает. Он сложит надгробие над безымянной  могилой
и исполнит все положенные смертные обряды. Но прежде надо убедиться, что
неизвестный  действительно  мертв  -  а  для  этого  сперва   надо   его
откопать... откопать его живым - обязательно живым! - а могила подождет.
Конечно, подождет... а куда она, к шуту, денется? Подождет, родимая - ей
ведь не к спеху. Куда ей спешить? Раз уж  она  настолько  беспечна,  что
отдала своего будущего обитателя снегу, ей явно никак уж не до него... и
никуда она не торопится... вот пускай и подождет - всю оставшуюся жизнь!
А вот ему, Лерметту, есть куда торопиться - потому что он не  может,  не
должен, не смеет, права не имеет опоздать.
   Лерметт разгребал снег с безумной яростью, словно дракон, раздирающий
в клочья  смертельного  врага.  Даже  рычание  на  его  губах  клубилось
совершенно драконье. Если бы снег был живым существом, если бы его можно
было убить, Лерметт сделал бы это.
   В несколько считанных биений сердца он высвободил из-под белой пелены
лицо, а затем и всю голову несчастного, но дальше дело пошло  потрудней.
Лавина хотя и не изломала своего  пленника,  насколько  можно  судить  с
первого взгляда, зато перекрутила  его  каким-то  совершенно  немыслимым
образом. Принц даже не сразу и сообразил, с какой стороны нужно  копать,
чтобы вытянуть из снегового плена левую ногу, он спешил, как  проклятый,
и оттого все острее ощущал, что опаздывает, непростительно и непоправимо
опаздывает... время - время, прах его побери! Лерметт не  мог,  не  умел
сказать, что творится со временем - то ли оно замерло и  вовсе,  то  ли,
наоборот, вертится, как обезумевшее колесо, и словно спицы этого колеса,
мгновения сливаются в непроглядную серую муть?  Да  он,  собственно,  об
этом и не думал, хотя и посылал времени  неразборчивые  проклятия  -  он
просто рыл и рыл, как безумный, пока последний обломок льда  не  отлетел
прочь, а время вздрогнуло и обрело свой нормальный ход.
   Пошатываясь от изнеможения, Лерметт втащил в пещеру заледеневшее тело
и швырнул на пол чашку и котелок... стоп, а они-то здесь откуда взялись?
Прихватил он их с собой, что ли? Сплошная дыра в памяти. Как есть пусто.
Когда  он  ухитрился  подобрать  их  на  снегу,  как...  ну  нипочем  не
вспоминается. Ну и пусть. Все равно не до них сейчас...  или  нет?  Ведь
когда спасенный очнется,  его  непременно  надо  будет  напоить  горячим
вином... ох, как же Лерметту пригодилась бы сейчас еще  одна  пара  рук,
способных слетать куда надо и справить порученную работу самостоятельно,
покуда их хозяин другим делом занят!
   Это  хорошо,  что  Лерметт  одеяло  расстелил  заранее,  это   просто
замечательно. И что вместо обычного широкого ножа он на сей раз захватил
в дорогу тонкий длинный кинжал - тоже. При обычных обстоятельствах толку
от разукрашенной стальной побрякушки почти  что  и  никакого  -  но  вот
разрезать  заледеневшую  одежду  узкое  лезвие  сумеет  получше   любого
другого. Долой эти насквозь проледенелые лохмотья,  долой...  пояс,  лук
(целехонький, между прочим - и каким чудом?), колчан со стрелами  -  все
долой... до чего же чудесно, дружище, что у меня найдется, во  что  тебя
одеть - а ты и не знаешь...
   Гномы  -  народ   не   просто   предусмотрительный,   а   маниакально
предусмотрительный. Учиться у гнома и ничего у него  по  этой  части  не
перенять абсолютно немыслимо. Верный себе,  Лерметт  захватил  с  собой,
помимо парадного, еще и запасное дорожное платье. Вот оно и пригодилось.
До чего же здорово, приятель, что ты из себя не слишком широкий: на кого
покорпуснее оно ведь могло бы и не налезть - а так  и  штаны,  и  рубаха
словно на тебя шиты, верно? Вот и славно, вот и хорошо... что,  холодно?
Потерпи, дружище. Самую еще малость потерпи, я уже сейчас, я скоро...
   Лерметт и прежде бывал в  горах,  и  ему  доводилось  уже  отогревать
замерзших до  бесчувствия  незадачливых  путников.  Но  он  ни  разу  не
выгребал их из-под снега, но он ни разу не делал этого  в  одиночку,  но
рядом с ним неизменно маячил Илмерран, всегда  готовый  дать  не  только
подзатыльник, но и совет... а  теперь  принцу  придется  обойтись  одной
парой рук - своей собственной - и посоветоваться тоже не с  кем.  Только
обернувшись привычно, чтобы  спросить  совета  у  отсутствующего  гнома,
Лерметт понял, насколько ему недостает Илмеррана, и озлился на  себя  не
на шутку.
   Ноги, ноги ему растереть - длинные узкие ступни,  холодные  и  белые,
как кость, как проклятый лед... хотя нет, есть ведь  кое-что  и  получше
всякого растирания. Короткие сапожки, которые Лерметт второпях стащил  с
ног бедолаги - и зря. На самом-то ведь деле  лучшего  и  не  придумаешь.
Легкие, почти невесомые эльфийские  сапожки,  простые,  без  тиснения...
точно такие, как у самого Лерметта. Обувь, в которой прохладно  в  самую
что ни на есть неистовую летнюю жару и тепло в  лютый  мороз.  Наилучшая
обувь для любой дороги.  Если  ноги  этого  парня  еще  можно  отогреть,
эльфийская обувка управится с такой работой куда посноровистей Лерметта.
Знал, однако, как в дорогу обуться. Видно, опыта  парню  не  занимать...
что ж он со всем своим опытом да под сход угодил? Нет, ну что за  ерунда
в голову лезет! Можно подумать, под лавину одни только новички попадают.
   Так, а теперь руки... руки,  пальцы...  закостеневшие,  твердые,  как
дерево, и  совсем  не  гнутся,  совсем...  хотя  нет,  вроде  получается
оттереть... неужели все-таки живой? Эй - что значит "все-таки"? Конечно,
живой, иначе и быть не должно.
   Лерметт  мысленно  твердил,  словно  заклинание:  "живой,  живой",  -
стараясь  не  приглядываться,   точно   ли   грудь   спасенного   слегка
приподымается, повинуясь дыханию,  не  наклоняясь,  чтобы  прислушаться,
бьется ли сердце. Что значит  -  не  бьется?  Нет  -  так  будет,  и  не
когда-нибудь, а прямо сейчас!
   Лерметт положил ладони на грудь замерзшего, нажал... один только  раз
нажал - и тут же отнял руки. Судя по тому, как грудная клетка пошла  под
нажимом наискось, у парня сломано ребро - а может, и не  одно.  Скверно.
Ох, как же скверно. Этак  бедолагу  вместо  того,  чтобы  спасти,  убить
можно. Довольно обломку ребра под нажимом вспороть легкое...  не  думать
об этом, не думать! Не сметь думать!  Ишь,  размыслился  -  дело  делать
надо, а рассусоливать после будешь.
   На мраморно-белой груди распласталось сбитое набок ожерелье. На  фоне
этой мертвенной белизны оно казалось Лерметту не  правдоподобно  темным.
Несколько нанизанных  на  шнурок  отполированных  деревяшек  толщиной  в
палец, от него отходит еще один шнурок с переливчатыми  камнями...  нет,
несколько - этакая гроздь каменных ягод  на  кожаном  черенке.  Странная
штука... может, амулет на счастье? Оберег? Если и  так,  толку  от  него
никакого. Во всяком случае, владельца своего он от беды не уберег. Принц
до боли стиснул зубы: четыре "тигровых глаза"  выглядели  более  живыми,
чем их обладатель. Ожерелье совсем съехало  на  сторону;  нижний  камень
свесился до правой подмышки. Было  в  этом  нечто  настолько  неприкрыто
беззащитное, уязвимое, что  Лерметт  отвел  глаза.  Он  запахнул  рубаху
поверх ожерелья, не глядя... рубаху... а ведь и  верно  -  одной  только
рубахи ну никак не достаточно. Да, но  если  у  бедняги  сломаны  ребра,
натягивать на него узкий  майлет  небезопасно.  Плевать,  что  запасного
майлета как раз и нет - Лерметт и без теплой одежды  обойдется,  не  его
ведь из-под  снега  выкопали  -  но  лишний  раз  тормошить  человека  с
переломанными ребрами не стоит.
   Подумав немного, принц отшнуровал рукава от своего майлета и  натянул
на холодные бесчувственные руки... не ахти что, конечно, а все же лучше,
чем ничего. А теперь еще и в одеяло завернуть поплотнее...  вот  так,  и
плащом сверху укрыть для верности... эй, Лерметт - да что такое на  тебя
вдруг нашло? А ну-ка пошевеливайся!
   Отчего-то при виде беспомощно свесившегося ожерелья на  принца  разом
навалилась усталость.  Усталость  и...  пожалуй,  безнадежность.  Именно
теперь он всем своим существом ощутил, как  хрупка  жизнь...  и  что  он
может противопоставить всевластию гибели, какие такие усилия? Мертвых не
воскресить... да, но кто сказал, что этот парень мертв?
   Управившись с одеялом, принц протянул руку к покрытому кровавым инеем
лицу...  да,  щеки  ему  растереть  тоже  не   получится.   Левая   щека
располосована от глаза и до подбородка. Темная прядь окровавленных волос
примерзла к виску самым нелепым образом - вот только теперь  и  оттаяла.
Лерметт безотчетно откинул волосы с лица бедолаги - и замер, пораженный.
Нет, ну как же  несчастного  парня  лавина  вертела,  если  ухо  у  него
выкручено кверх тормашками?!
   Для ошалевшего от усталости и внезапного  прилива  отчаяния  Лерметта
перевернутое ухо оказалось последним, что он  мог  ожидать  увидеть.  Не
веря собственным глазам, а заодно и собственному рассудку,  он  коснулся
этого уха непонятно зачем - не затем же, чтобы крутануть его в  обратную
сторону, право слово! Однако именно  это  он  и  сделал.  И  лишь  тогда
сообразил, что к чему.
   Нет, ухо вовсе не торчало мочкой кверху.  Она  располагалась,  где  и
следует - снизу, маленькая и округлая. А