Станешь понукать  -
спугнешь. Он должен решиться сам.
   - Я тебя что спросить хотел, - произнес  наконец  Интай.  -  Ты  ведь
воин... ты убивать быстро умеешь?
   - Как это - быстро убивать? - растерялся я.
   - Быстро, - повторил Интай. - Чтобы раз - и все. Умеешь?
   Ничего не понимаю. Он что же, из-за этого весь день ходил  тоскливый,
как зубная боль?
   - Умею, конечно, - подтвердил я. - Знаешь,  я  и  вообще  убивать  не
люблю, но если уж приходится, то лучше быстро. Чтобы раз - и все.
   - Умеешь? - И Интай  улыбнулся  -  жалкой  дрожащей  улыбкой.  -  Это
хорошо. Тогда не  так  страшно.  Хотя...  -  Улыбка  перекосилась,  губы
запрыгали сильнее, и он с силой прикусил нижнюю губу.
   - Что с тобой? - обомлел я.
   Интай с трудом отпустил губу; голова его запрокинулась.
   -  Боюсь,  -  тихо  ответил  он.  -  Пожалуйста,  убей  меня  быстро.
Пожалуйста.
   Его подставленное горло мучительно белело, словно сахарная палочка  -
сожми покрепче, и переломится...  белело  в  синеве  сумерек,  омывалось
прозрачной и  призрачной  кровью  алых  всполохов  костра...  застывшее,
выгнутое мукой непосильного страха, приневоленного к молчанию крика...
   - Ты рехнулся? - хриплым шепотом еле выдавил я.
   Губы Интая чуть дернулись... усмешка? С запрокинутой головой ни черта
не поймешь. Но он ничего не ответил мне. Только левую руку разжал.
   На его ладони поблескивал стальной ощепок. Это же  от  моего  меча...
быть не может! Откуда... зачем он у Интая? Я же все куски собрал...  или
не все? А этот он с собой прихватил  -  зачем?  Или...  ведь  он  что-то
искал... искал и нашел... нет!
   - Там, на поляне, их еще два осколка, -  по-прежнему  с  запрокинутой
головой произнес Интай. - И монет несколько штук. Еще бы  самую  малость
прошли, и точно в поляну уперлись. Я так и думал, что нас сюда вынесет.
   У меня в глазах помутилось: поляна... осколки... пустой день... но об
этом я буду думать потом. Потому что синяя жилка на подставленном  горле
не может ждать, пока я надумаю что-нибудь. Она бьется, словно пойманная,
она старается вырваться, вырваться прочь из  плена  мышц,  кожи,  прочь,
прочь от страха, от ожидания неизбежного...
   Я нагнулся к Интаю. Глаза у него были совершенно сумасшедшие,  но  он
их не закрыл, даже не зажмурил. Я схватил его  под  мышки,  тряхнул  что
есть  духу  и  силком  усадил.  Тело  его  приобмякло.  Он  не  мог   бы
сопротивляться, даже если бы и захотел.
   И что теперь делать прикажете? Что мне с ним делать? По шее надавать?
На руках  баюкать,  как  давеча  ночью?  Уверять,  что  все  в  порядке?
Ругательствами осыпать? Чем пронять самоубийцу с  подставленным  горлом,
если он решился невесть по какой причине... впрочем, по какой - как  раз
ясно... теперь ясно... это я теперь такой умный... теперь мне и  вправду
понятно...
   - Если я тебя убью прямо сейчас, а ты мне так ничего и не расскажешь,
я ничего не буду знать, - мягко и внятно  произнес  я.  -  И  моя  жизнь
по-прежнему будет в опасности, ты не находишь?
   После недолгого бессильного молчания губы Интая наконец разлепились.
   - Я расскажу, - пообещал он бесцветным опустошенным голосом.
   Я с трудом сдержал  вскрик  облегчения.  Расскажешь!  Значит,  будешь
говорить. Хвала Богам, говорить! Говори,  дружочек,  говори,  только  не
замолкай - а там я уж усмотрю, за которое твое  слово  тебя  уцепить  да
вытащить, чтобы ты никогда больше, никогда...
   - Я еще тогда все понял, - тихо произнес Интай.
   Он сидел, белея в сумраке беззащитным горлом, одновременно  немыслимо
скрюченный и неестественно распростертый. Взрослому так не  сесть,  будь
он хоть акробат... ну, разве что после долгих усилий...  а  мальчишке  -
запросто.
   - Когда? - еще тише спросил я.
   - Когда ты ногу подвернул, - без колебаний ответил Интай. -  Неуклюже
так, неловко... будто и  не  ты...  а  давеча  парней  этих  как  сумкой
отхолил! И сам - как ремень от сумки. Гибкий,  хлесткий,  и  не  рвешься
ничуточки. И на поляне... ведь никакая нога у тебя не подворачивалась  -
а тут вдруг взяла и подвернулась. Как за лодыжку тебя кто дернул.
   Ну, да... я-то сам себя не вижу - а  со  стороны  оно  видней...  тем
более Интаю... уж он на меня во все  глаза  пялится,  не  смигнув...  за
лодыжку, значит?
   - Вот только ты сказал, что назад вернуться надо за другим оружием  -
и тут же дернули.
   Я захолодел. Мальчишка прав... прав.
   - А потом мы у дороги застряли - похоронщиков пережидали... а был  ли
покойничек?
   - Как это - "был ли"? - изумился я.  -  Думаешь,  вся  эта  орава  за
пустыми дрогами ради собственного удовольствия топает?
   Интай горько улыбнулся - но,  мимо  воли,  губы  его  искривились  не
только горечью. Улыбка вспыхнула остро, как битое стекло, вспыхнула злым
торжеством подростка. Тем особенным,  хорошо  мне  знакомым  торжеством,
когда подросток знает, что он прав, а  взрослые  не  правы.  Он  увидел,
заметил, понял - а большие умные дяди дурей его оказались. Битое  стекло
отчаяния, способное до  костей  взрезать  руку,  посмевшую  ударить  эту
улыбку - как изрезана и моя рука на всю оставшуюся жизнь,  хоть  глазами
этого и не увидеть.
   - Дроги, может, и не пустые, - раздумчиво произнес Интай. - Если  они
и вовсе были. Мы ведь дорогу один только раз перешли.
   Я еще не понимал - но противный холодок струйкой пота  стекал  промеж
лопаток. Я передернул плечами. Не помогло.
   - Один раз, - с нажимом повторил Интай. - Когда  мы  от  ос  драпали,
второй раз дорогу не  переходили...  а  вынесло  нас  точнехонько  туда,
откуда пришли. Вот и думай сам, был ли покойник. И дошли мы к дороге или
и вовсе на месте топтались. Я вот не знаю.
   Я тоже не знаю... но мальчик прав. Мы выскочили к поляне, а я - боец,
мастер, Младший Патриарх - я этого даже не заметил!
   - Тебе не дают вернуться, - без колебаний  заключил  Интай.  -  И  не
дадут. Будет тебя твой демон на пустом месте кружить-вертеть, пока вовсе
не заморочит, а назад и шагу ступить не даст.  И  с  дороги  в  сторонку
соступить не даст. Чтобы тебе никто никаким  советом-оружием  не  помог.
Только вперед и только безоружным.
   Вот тут меня по-настоящему и проняло! Мальчишка прав... он  даже  сам
не знает, насколько прав. Я  ведь  меченый  -  и  Оршан  запросто  может
дотянуться до меня, заморочить голову, закружить, завязать мне дорогу. Я
меченый - иначе давным-давно сам бы обратил внимание на эти  странности,
сам бы и понял, к чему они. Интай - посторонний, непричастный, ему  хоть
видно, а мне - нет. Слопать меня где ни попадя Оршан не в силах,  а  вот
заранее выковырять лакомый кусочек  из  крепкого  панциря  да  шипы  ему
острые пообломать... ясно.
   Теперь ясно.
   - Вот тогда я и решил, что ты должен меня убить,  -  упавшим  голосом
заключил Интай.
   - Почему? - Снова я ровным счетом ничегошеньки не понимал.
   Горькая улыбка Интая окончательно отвердела, и  злость  ее  сделалась
совершенно не мальчишеской - пугающе взрослой. Это уже не стекло,  пусть
и битое. Этого даже каменной рукой не сокрушить.
   - Я твой меч вытащил. Посмотреть, - произнес  он  хриплым  бесцветным
фальцетом, но на удивление связно и ровно. - Любопытство  меня  одолело.
Вот я весь день и думал - а только ли любопытство? Своей ли волей я твой
запрет нарушил?
   А, проваль - вот теперь все и вправду ясно.  Бедный  мальчик,  он  же
весь день о чем и думал! Сам он вынул меч из ножен - или заставил кто? А
если опять заставит? Если он меня, сонного, насмерть зарежет? Ну  и  что
же, что не умеет - чужой волей всяк сумеет, чужая воля  и  подскажет,  и
подсобит... а мне не велит проснуться, и я не проснусь... я избавил  его
от уличного охвостья, накормил,  выслушал,  приветил...  я  посулил  ему
Королевскую Школу... да нет, не только - я, сказочный воитель, взял  его
с собой в сказку. От базарной ругани, уличной грязи, зуботычин и  пинков
- туда, где великие воины сражают злокозненных демонов. И за все за  это
отплатить, убив сонного? Не своей волей  -  но  своей  рукой.  Нет,  чем
предательски убить, лучше быть честно убитым.  Боги,  за  что...  он  же
целый день, целый день только о том и думал...  думал  -  и  решал...  и
решился... и подставил мне горло... сделай это быстро...  сделай  это...
сделай...
   - А потом  я  все-таки  помог  тебе  немного...  ну,  когда  по  мечу
ударил... а ведь попал же, не промахнулся! А я ведь не боец, не  мастер,
я никто... вот и думай опять, своей ли волей сумел, своей  ли  силой?  И
что я этой силой еще натворю? Так что не миновать тебе убить  меня...  -
голос его пресекся, и он  едва  сумел  выдавить  впридачу,  -  сам  ведь
знаешь.
   Нет. Не знаю.
   И знать не хочу.
   Как не знал и до сих пор не знаю - правду я сказал Интаю в ответ  или
слукавил? Сказал то, что и думал - если и вообще думал в тот миг  -  или
солгал?
   Но даже если и солгал... приведись, не дай Боги, снова - и я бы снова
солгал.
   - Вынужден  тебя  огорчить,  -  добродушно-ехидным  голосом  учителя,
распекающего ученика за наивную попытку  отовраться,  заявил  я.  -  Или
обрадовать - это уж как получится.
   Интай резко обернулся и уставился на меня в упор.
   - Видишь ли, - прежним тоном продолжил я, - демон мой тут  и  вправду
замешан. Но дорогу он крутит не тебе, а мне. Тебя он  не  знает.  Может,
даже и не видит. И уж во всяком разе не может  коснуться,  а  тем  более
принудить. Это ведь  я  меченый,  а  вовсе  не  ты.  Так  что  не  стоит
перекладывать свою вину на малознакомых демонов. Эти штучки со  мной  не
пройдут.
   Да, я мерзавец. Сам не пойму, как у меня и язык-то  повернулся.  Зато
Интай виновато потупился, будто и впрямь не жизнь  свою  был  выплеснуть
готов к моим ногам, а увиливал от наказания за мелкий  проступок,  кивая
на бяку-чертика: дескать, это он меня подучил, а я не при чем.
   Виноватым себя чувствуешь? Вот и  хорошо.  Тем  крепче  я  могу  быть
уверен, что ты не попытаешься сделать  сам  то,  от  чего  я  отказался.
Винишь себя за эту попытку? Значит, не повторишь ее.  Самоубийство,  оно
тоже, знаешь ли, входит в привычку. И однажды  оно  может  и  удаться...
особенно у таких, как ты.
   Потому что теперь я тебя, паршивца, и вправду понял. Теперь -  понял.
Ты и в самом деле такой же, как я. Совсем другой - но такой же. Ты,  как
и я, живешь виной. Ты дышишь ею, ты пьешь вину, как вино,  опьяняясь  ею
до потери разума... и в пьяном  бреду  самообвинений  ты,  как  и  любой
упившийся вдрызг,  способен  на  многое...  на  непредсказуемое...  и  я
непременно займусь тобой, бедный пьяный дуралей...  я  непременно  отучу
тебя хлебать эту гадость... нет, ну совсем ведь как  младенец  -  всякую
дрянь в рот тащит! Потом, после - а покуда пей свою мнимую вину взахлеб,
торопись, заглатывай... пей - чтобы забыть о  другой  чаше  с  настоящей
своей виной... куда более крепкой, опьяняющей смертоносно... пей же -  а
я покуда вылью украдкой ту, другую чашу, и песочком  присыплю,  чтоб  не
видать было, где вылил...
   - С мечом набезобразил ты, и только ты, - заключил я  и  лишь  теперь
позволил себе слегка улыбнуться. - И отбил меч от моей груди тоже только
ты.
   Интай вскинул голову, будто и не веря услышанному - и все же веря как
бы вполверы.
   - Точно я отбил? - моляще выдохнул он.
   Вот так. Выпил? До дна? Умница. А теперь закуси сладеньким.
   - Точно, - заверил я. - И никакой чужой силы. Так что  не  тревожься.
Не убьешь ты меня сонного. Разве что лягушку за шиворот запустишь -  это
если я предпочту не проснуться по ходу дела.
   Есть такое выражение - "камень с души свалился"... так вот,  судя  по
мордашке Интаевой, с его души свалилась такая тяжесть, что парень,  того
и гляди, взлетит.
   - И в том, что ты запрет нарушил, тоже не ты один виноват, - помолчав
добавил я. - Мне надо было тебе не через два забора да за третий плетень
перескакивать, а шаг за шагом, подробно, все как есть рассказать.  Чтобы
ты в целости знал, почему нельзя и что это за штука.
   - А  почему  не  рассказал?  -  спросил  Интай.  Без  обвинений,  без
подковырок. Просто спросил.
   - Хвастаться лишнего не хотел, - подумав, сознался я. -  И  так  ведь
исхвастался весь.
   - Дурак ты, мастер! - вырвалось у Интая.
   Ну, хвала Богам. Вот теперь все и взаправду стало на свое место.
   - Это верно, - с легкостью согласился я. - Но теперь я  тебе  все-все
расскажу. Только не сегодня, ладно? Устал я сегодня. Лучше о чем  другом
поболтаем... а про это я тебе после расскажу.
   - После так после. - Дернул плечом  Интай.  -  Ты  мне  лучше  другое
покуда скажи. Раз уж тебе демон вернуться не дает и оружие раздобыть  не
позволит... как же ты теперь, а?
   Вот ведь упрямая зараза!
   - Сам говорил: это только в сказках воин может  на  чудище  с  голыми
руками переть. В жизни оно совсем по-другому выходит...
   Дословно запомнил, чтоб мне провалиться. Дословно! Ну,  Дайр  Кинтар,
ну ты и сказанул... мог ли предполагать, что слово свое съесть придется?
А ведь придется... и с чем есть станешь - с солью, с перцем, с луком?
   - Как ты теперь? - тихо и почти обреченно  повторил  Интай.  -  Один,
безоружный...
   - Почему "один"? - легко улыбнулся я... ох, знал  бы  кто,  чего  мне
стоила эта легкость. - Я не один. К добру или к худу, я с тобой.
   Интай охнул и вперился в меня таким  взглядом,  будто  я  его  сейчас
проглочу, а обратно выплюну великим воином.
   - Вместе - оно и есть вместе, - быстро продолжал я, не давая себе  ни
минутной передышки, ни мгновения сроку собственным словам  ужаснуться  -
Боги, да что это я такое несу?! - Знаешь,  мне  адмирал  Шенно  говорил,
есть у моряков пословица такая: "Две кильки акуле морду набьют, десятеро
- напополам порвут". Нас,  конечно,  не  десяток  -  но  ведь  мы  и  не
кильки... так что морду набить сумеем, как полагаешь?
   Интай шмыгнул носом и молча кивнул.
   - К тому же, - примолвил я, - это в  сказках  героям  кто  ни  попадя
волшебные мечи в руки сует, чтобы  легче  сражаться  было.  А  в  жизни,
парень, приходится своими силами выкручиваться. Ничего, выкрутимся, - и,
взъерошив волосы Интая, я добавил невольно. - Эх ты, босота.
 
*** 
 
   На этот раз я Интаю все рассказал. Все как есть, без утайки -  а  как
иначе? Ну, и он мне тоже все рассказал как  есть,  без  утайки.  Кто  он
таков, откуда... ведь к добру или нет, но мы с ним теперь  действительно
вместе. Одной  бедой  связаны,  одной  смертью  меряны.  Уже  не  просто
попутчики - друзья по несчастью.
   А от друга таиться негоже.
   - Мы когда в деревне жили, - говорил Интай, - поле у нас было  такое,
что - ну... двух улитков запряжешь, да к полудню не торопясь и вспашешь.
   Забавно. Очень. Нет,  но  ведь  и  в  самом  деле  забавно,  с  какой
легкостью уста вспоминают былой говор, едва речь зайдет о тех  временах,
когда этот говор был им  привычен.  Вспомнил  Интай  ранние  свои  годы,
проведенные в деревне - и сам невольно заговорил по-деревенски. Не "двух
улиток", а именно "двух улитков".  Двух  улитков  запряжешь...  и  никак
иначе.
   Совсем как я. Сколько мастер Дайр намучился, пытаясь отучить меня  от
уличного языка. Вроде даже и отучил. А стоит мне вспомнить  помойку  мою
разлюбезную - и опять я о ней думаю тогдашними словечками. И  не  только
думаю. Вот если не поспеть себя за  язык  поймать  -  беспременно  ляпну
что-нибудь этакое.
   - Папаня решил землишку бросить, - рассказывал меж  тем  Интай.  -  В
город подался. В Деналь. Перцем и солью вразнос торговать.  По  первости
мы на улице жили, под мостом ночевали - а после так оборот пошел, знаешь
ли...
   Точно. Вот и до нового  словесного  слоя  докопались.  Еще  "папаня",
"землишка" и "по первости",  но  уже  "оборот"...  и  ведь  не  замечает
парень, как он с говора на говор переходит. А я - я замечаю ли?  Я  ведь
тоже перескакиваю с наречия на  наречие.  Ученик  говорит  не  так,  как
Патриарх, Князь - не так, как уличный мальчишка... ух  ты,  до  чего  же
меня, оказывается, много! Целая охапка. И у каждого меня -  иной  говор,
иная речь... и  мысли  иные.  Поди  разбери,  который  из  меня  решение
принимал. Младший Патриарх по-любому за уличное пацанье не ответчик,  да
и князю с бойцом из разных плошек хлебать... но и  хлебать-расхлебывать,
и отвечать все едино мне.  Мне  -  тому  самому...  которому?  Один  "я"
начудил, а другой - разгребай? И не понять, которому себе я обязан за то
единственное и неповторимое решение, от  коего  на  мой  загривок  плюхи
валятся?
   - Сначала той торговли было  -  на  щепоти,  потом  -  на  горсти,  -
продолжал Интай, - А там, глядишь, уже и  лавочку  взбодрили.  Пряности,
пряные травы, потом целебные травы. Так ходко пошло...  матушкин  братец
до скрежету зубовного обзавидовался. Он-то  зажиточный  был,  а  нам  ни
денежки потертой никогда не дал. Только разговоры  разводил  -  дескать,
всяк сам своей деньге добытчик. А как узнал, что и мы зажили, так у себя
в деревне чуть что не рехнулся. Столько денег, и все не его...
   Все не его... и ничьи... и я ничей... я - не я, и  личина  не  моя...
как же причудливо мешается говор  в  устах  этого  мальчишки  -  век  бы
слушал... вот закрою глаза, и так и чудится: не он это - я  сам  говорю.
Только жизнь - да, жизнь другая, а слова... кто это говорит - он или  я?
И... который я?
   А ведь догадаться-то несложно. Сам ведь  слышишь  -  о  городе  Интай
повествует  по-городскому,  о  деревне  -  по-деревенски,  сам  того  не
замечая... а ты - ты другой ли? Вот тебе  и  примета,  Кинтар.  Которыми
словами думаешь, такой ты и есть. Заговорил по-уличному  -  значит,  жив
еще Кинт-Доходяга с помойки, жив и рвется на волю... и это  его  глазами
ты смотришь, он и решение принимал. Сыплешь прибаутки загадочные - вот и
Патриарх проснулся, добро пожаловать... ну и прочее такое в том же роде.
   - А полтора года назад родители заболели и померли. - Интай  замолчал
ненадолго. - Дядюшка только сведал, мигом прикатил. Уж не знаю, кому  он
там на лапу сунул, кого подмазал, а  только  и  дом,  и  лавку  на  себя
отписал. И ведь по закону! Не подкопаешься.
   Спасибо тебе, Интай. Спасибо за науку.  Мальчик,  враз  потерявший  и
родителей, и кров... Ты дал мне сегодня еще один урок.  Ты  одарил  меня
новым знанием. У тебя нет ничего,  совсем  ничего  -  а  ты  ухитряешься
дарить... вот бы и мне у тебя научиться. Давать не от избытка  и  не  от
скудости, а когда вообще ничего нет. Одаривать, черпая из ниоткуда.
   - А мне куда было податься? Из милости у него жить? - фыркнул  Интай.
- Хороша милость! Вкалывай на него,  на  захребетника,  от  темна  и  до
темна, и скажи спасибо, если тебе корку плеснелую кинут - а тебя  же  за
нее поедом едят. Нет  уж,  пускай  где  еще  себе  дармовых  работничков
поищет, а плеснелую корку я себе и сам промыслю. Уж столько-то я могу.
   Можешь, Интай. Можешь. И не только плеснелую корку промыслить.  Ты  и
вообще многое можешь. Например, выжить полтора года на  улице,  не  имея
для этого ни навыков, ни даже потребного  для  них  характера.  С  твоей
наивностью, с твоей гордостью... но ты выжил.
   А еще ты можешь  научить  Патриарха  Королевской  Школы  хоть  как-то
разбираться в себе самом.
   А еще ты можешь умирать честно. Это я уже видел. Не далее как  вчера.
Знать, что вот сейчас, вот прямо сейчас все кончится  и  больше  никогда
ничего не будет - и шагнуть навстречу смерти, потому что  так  надо.  Ты
можешь, я видел. Слабый,  хилый,  изголодавшийся,  заморенный  -  но  ты
можешь.
   Если нет мужества, то что тогда сила? Прах,  плесень.  А,  проваль  -
парень, да ведь сколько раз бывало: до тех только пор  в  бою  храбрости
хватает, покуда человек  на  свою  силу  полагается.  Дескать,  он  всех
сильнее, он всех победит и жив останется, а тогда и  бояться  нечего.  А
как наскочит на такое, чего и сила не осилит - и готово, спекся.  Тут  и
видно, что сила-то была, а мужества не было и в помине.  А  у  тебя  оно
есть. У тебя, слабака, задохлика - есть.
   Э