заболела...  а  ну  ее
совсем. К тому же не люблю я день-деньской в седле трястись,  по  правде
говоря. Одной поездки в замок Майонов с меня за глаза хватило.  Предложи
мне Кеану скакуна, я бы и сам отказался. Но он не предложил - почему? До
того он себя винит, что в дорогу меня одного отпускает - того  и  гляди,
шкуру с себя спустит, чтобы мне было чем от дождя укрыться... а коня вот
не предложил.
   - Тебе? - фыркнул Кеану. - Да тебя ни одна лошадь не повезет.
   - Это еще почему? - я даже малость обиделся. - Конечно, наездник я не
из лучших - но ведь и не совсем куль с овсом.
   - Да при чем тут... - Кеану, не договорив,  махнул  рукой.  -  Ладно.
Пойдем. Чем на словах, лучше на деле показать. Сразу все  как  есть  про
себя поймешь.
   Конюшни у  Шенно  всегда  были  отменные.  Тому,  кто  волну  морскую
оседлал, любой скакун нипочем. Я лишний раз  мысленно  порадовался,  что
Лиаха от школы уводил пешком  -  а  пеший  всегда  тропинку  найдет,  по
которой верхом не проедешь. Вот и не стал Лиах коня  брать,  чтобы  меня
настигнуть. А вот если бы я от него верхом удирал... не сбежать  бы  мне
от него конным. Нагнал бы он меня как пить дать и на  сбрую  нарезал.  И
ничего бы я ему объяснить не успел.
   - Близко не  подходи,  -  остерег  меня  Кеану,  когда  я  направился
прямиком к конюшне. - Стой здесь, на травке. Бока отобьешь,  зато  кости
целы останутся.
   А, проваль - да за кого он меня принимает?
   Конюх, вертлявый парень, смуглый едва  ли  не  дочерна,  выбежал  нам
навстречу.
   - Приведи любую лошадь, -  велел  Кеану,  потом  усмехнулся  какой-то
своей мысли и добавил, - посмирней которая.
   Я даже обидеться не успел - только что конюх тут был,  а  уже  его  и
нету, еще мгновение-другое  -  вот  он  и  лошадь  ведет,  подседланную,
взнузданную...  тоже,  надо  понимать,  немного  волшебник,  только   по
лошадиной части.
   - Далеко не уходи, - покачал головой Кеану, когда конюх собрался было
исчезнуть в своих владениях так же молниеносно, как и появился.
   - Почему? - удивился я.
   - Там видно будет, - неопределенно отозвался Кеану. -  Как,  нравится
лошадка? Выезженная, смирная...
   Лошадь и впрямь была смирнехонькая.  Такой  на  спину  хоть  младенца
посади, наземь не сронит.
   - Нравится, - не кривя душой, ответил я. - Сразу видать  -  добрейшей
души скотинка.
   Лошадь косила на меня влажным карим глазом и тихо переступала с  ноги
на ногу.
   - Угостить чем за знакомство найдется? - обернулся я  к  конюху.  Тот
просиял и вручил мне палочку сахара.
   Я протянул ладонь. Лошадь фыркнула,  обнюхала  подношение,  подобрала
губами лакомство и деловито схрумкала.
   - Ласковая, да? - Блеснул зубами в невеселой улыбке Кеану. - А теперь
попробуй сесть в седло.
   Да что тут пробовать? Я подошел и уверенно вдел ногу  в  стремя...  и
тихая добродушная лошадка мигом обратилась в сумасшедший гнедой вихрь!
   Нет, я знал, что лошади не только ржать, они и стонать могут, и вроде
даже плакать... но я и в бреду бы не измыслил, что лошади  способны  так
визжать! Несчастная кобылка заходилась жутким истошным визгом  -  так  и
грешники в аду не визжат. Дикий, срывающий горло визг,  от  которого  не
то, что уши -  мозг  закладывает.  Безумный,  ослепительный  ужас...  и,
словно в ответ, заполошным лаем залились собаки, мгновенно  срываясь  на
вой... я уже стоял на самом краю лужайки, а лошадь все билась и визжала,
визжала...  Кеану  воздел  руку,  едва  я  успел  отскочить,  но  лошадь
успокоилась далеко не сразу. С ее боков, запавших, словно на ней скакали
двое суток без отдыха, клочьями валилась пена.
   Конюх бросился к несчастному животному, бормоча ласковые слова.
   - Проваль... да что же это? - только и вырвалось у меня.  -  Кеану...
прости... я ведь не хотел...
   - Я тоже, - хмуро ответил Кеану.  -  Думал,  сразу  успокоить  сумею.
Забыл, что во время линьки на все другой срок нужен.
   Он сложил пальцы щепотью как-то по особому и  повел  ими  в  воздухе.
Лошадь прерывисто вздохнула и встала. Конюх бросил на  своего  господина
взгляд, весьма далекий от восхищения, и Кеану потупился.
   - Что это было? - тихо спросил я, когда конюх увел кобылку в стойло.
   - А ты как думаешь? - поинтересовался Кеану. - Ты это  был.  Ты  ведь
Оршаном отмеченный. Любая лошадь, любая собака через тебя  Зов  услышит.
Нет, подходить, кормить или там гладить - сколько твоей душе  угодно.  А
вот в седло сесть или собаку на сворку взять... сам видишь, что от этого
может быть. Говорю же, тебя никакая лошадь не повезет, даже и обученная.
Слишком уж страшная штука - Зов. Я  и  не  предполагал,  что  настолько.
Счастье еще, что лошадь осталась жива... и вдвойне твое счастье, что сам
ты цел.
   Это верно. А я, дурак, еще морду кривил,  когда  Тхиа  меня  верховой
езде обучал со всякими хитростями. Полагал, что не  пригодятся  мне  его
фортеля. Как же! Да если бы Тхиа меня не школил, остаться бы мне ногой в
стремени. Мягкая под нами лужайка или твердый камень, а когда лошадь так
бьется, все едино. Одна только разница, что на камне ошметки мяса вороны
быстрей поклюют, а в мягкую лужайку кровь быстрей впитается.
   - Понял теперь? - в упор спросил меня Кеану.
   - Теперь понял, - вздохнул я.
   - Может, оно и неплохо, что конная дорога не для тебя,  -  раздумчиво
добавил Кеану. - На такое дело лучше своими  ногами  идти,  если  хочешь
себе хозяином остаться. Только своими. Доверься чужим - и под конец пути
шагу по своей воле не сделаешь. Так что не тревожься...
   - Это не я тревожусь, а ты, - улыбнулся я. Губы складывались в улыбку
плохо, но я все же сумел их принудить. -  Мне  оно  привычно  -  пешком,
налегке и в одиночку.
   - Ну, в одиночку... это еще не сказано, - ответил Кеану.  -  Взять  с
собой ты никого не можешь, это  верно  -  а  вот  если  какой  случайный
попутчик прибьется, нипочем не гони. Возьми с собой обязательно.
   - Случайного попутчика? - удивился я. - Почему?
   - А потому, -  отрезал  Кеану,  -  что  в  такой  дороге,  как  твоя,
случайных попутчиков не бывает. И случайностей - тоже.
 
*** 
 
   Случайным спутником я обзавелся очень скоро. На четвертый день пути.
   Шел я, как и велел мне Кеану, куда глаза глядят. Что ж,  вроде  и  не
впервой. Вроде и думать не над чем: шагай себе и шагай. А  если  все  же
вдуматься... странное это дело - идти бесцельно и в то  же  самое  время
знать, что странствие твое имеет цель, и ты непременно  придешь  к  ней.
Когда я уводил Лиаха подальше от школы, я шел не куда попало - но притом
мог выбирать. А сейчас все дороги равны передо мной - но выбора  у  меня
нет. Легко сказать - иди, куда глаза глядят...  а  куда  они  глядят?  В
первый день я сдуру бросал монетку у каждой дорожной  развилки:  направо
мне идти или налево? Точно, что сдуру. Монетка ли надо  мной  посмеялась
или я сам неведомо для себя - а только дороги мне  выпадали  широченные,
утоптанные, торные. И без единого деревца на обочине. Жара,  как  назло,
выдалась такая распроподлая - поставь я на голову  котелок  с  водой  да
мясом, так пожалуй, к  вечеру  бы  похлебкой  лакомился.  И  как  только
монетка моя гадальная не расплавилась? Хотя... как  знать  -  может  она
того и добивалась?  Расплавиться,  просочиться  меж  пальцами,  утечь  в
дорожную пыль... ну не держатся у меня в руках деньги, князь я  там  или
кто. Характер у меня для деньговладельца неподходящий. Мозги  по-другому
устроены. Впрочем, к вечеру первого дня я всерьез опасался, что мозгов у
меня и вовсе никаких не осталось. Все как есть на  пот  изошли.  Снаружи
все ярким солнцем залито - а в  голове  темным-темно,  гулко,  пусто.  И
жарко. Не сразу и разберешь, что жарче:  черная  сушь  в  голове  -  или
отвесное сияние над головой. Жарко, жарко - словно и не воздух вдыхаешь,
а куски обжигающего солнечного света, торопясь, откусываешь. Еще  кусок,
и еще, и еще один - так горячо, что во рту не удержать... но  ведь  есть
же где-то за этой огненной  стеной  воздух,  непременно  есть...  вот  и
откусываешь знойное марево - еще и еще - в дикой  безумной  надежде:  ну
еще раз и другой, и  тебе  удастся  прогрызть  незримую  палящую  тюрьму
насквозь - наконец-то... наконец... и в горло, изодранное зноем,  хлынет
живительная прохлада настоящего воздуха. Жара давила, душила,  обступала
со всех сторон , и я задыхался, погребенный в ней заживо, но все же шел.
Дурак. Сам не пойму -  неужели  я  решил  явиться  к  Оршану  зажаренный
живьем?
   Под вечер я все-таки добрел до леса, а в лесу  отыскал  озерко.  Нет,
хорошо все-таки,  что  меня  ни  одна  лошадь  не  свезет.  Хотел  бы  я
посмотреть на ту лошадь, что способна выдержать подобный путь. Такого ни
одна скотина не выдержит. Сдохнет. А я, выходит, скотина живучая, раз не
сдох. Вот только ни одна тварь так над собой измываться не станет. Ну  и
ладно. Ну и не буду. Что же я - глупей лошади, что ли?
   Да, но как же все-таки выбирать дорогу?
   Поостыв за ночь, я начал малость соображать. Монетку кидать больше не
стану - хватит, накидался. Пойду и впрямь куда глаза глядят.  А  глядеть
они у меня будут куда мне нравится. Вон на ту тенистую рощу, например  -
очень она мне в такой жаркий день нравится. А вон та извилистая речушка,
от которой так и веет прохладой, нравится мне еще  больше.  И  крохотный
городок, сплошь возведенный из  забавных  домиков,  чьи  широкие  кровли
почти вплотную смыкаются над узенькими улочками, ну так мне нравится.  И
колодец придорожный, выкопанный невесть когда, невесть каким  доброхотом
для мимохожих путников. И деревушка, где улыбчивые девушки  всегда  рады
дать незнакомому страннику напиться вдоволь из своих расписных  глиняных
кувшинов, а то и угостить свежей лепешкой... жаль,  что  до  вечера  еще
далеко  -  вот  бы  где  остановиться  на  ночлег!  Очень  мне   девушки
понравились... ну, и деревушка тоже...  а  вот  городок...  как  он  там
назывался - Деналь? Динналь? Не важно. Не понравился он мне. Другое дело
- трактир на самой его окраине. Городок я решил миновать,  а  в  трактир
заглянуть.
   Замечательный был  трактир.  Добротный,  приземистый,  весь  какой-то
пузатенький. Дверь его была распахнута настежь - словно обжора, наевшись
от пуза, распахнул свой кафтан, изнемогая от сытости, чтобы ловчей  было
томно вздохнуть. Самый вид трактира навевал мысль о  сытной  еде  -  так
неужто в таком толстопузом заведении кормят худо?
   Кормили в трактире просто отменно. Вот где можно  было  и  отдохнуть,
пока в прохладной полутьме обсыхает дорожный  пот.  Посидеть,  потягивая
прохладное разбавленное  вино  в  ожидании  той  почти  неуловимой  доли
минуты, когда из приоткрывшейся  и  разом  захлопнувшейся  дверки  жарко
дохнет вовнутрь трапезной кухонная печь, и на столе  объявятся  миска  с
ломтем мяса, щедро сдобренного густой подливкой. Да  и  запасы  дорожные
обновить пора - так отчего не здесь?
   В трактире я просидел довольно долго. И поел сытно, и жажду утолил, и
в дорогу еды  прикупил.  Нечасто  мне  доводилось  посидеть  вот  так  -
бездельно, бездумно. С непривычки я даже не сразу уразумел: что я  здесь
делаю, если я ничего не делаю? Жду чего-то, что ли? Но - чего?
   Неприятностей, наверное.
   Вот не засиделся бы я в трактире, а  встал  бы  сразу,  едва  дожевав
жаркое, да и ушел - ничего бы не случилось. Не умею я уйти вовремя. Если
где какая заварушка должна произойти, я непременно обязан ее  дождаться.
Вот и теперь я сидел-рассиживался, болтал с обжорой-торговцем о ценах на
мачтовый лес - да на кой он мне сдался, я ж не капитан, не судовладелец,
мне мачту и воткнуть-то  некуда!  Но  нет,  я  сидел,  как  привязанный,
слушал, поддакивал.
   Вот и дождался.
   А все из-за лесоторговца, чтоб его мачтой по лысине!
   Он ведь не один в трактир этот заявился, а с целой  сворой  мальчишек
на побегушках. Потому что не лес он мачтовый с  собой  вез,  а  сумки  с
бумагами да расписками на этот самый лес. Лес  по  суше  не  возят,  его
рекой сплавляют. И плотогоны все больше народ плечистый, крепкий  -  над
сплавщиками  не  поиздеваешься.  С  ними  держаться  следует   степенно,
уважительно - не то любой из них только крякнет возмущенно, а из тебя уж
и дух вон.  А  кто  виноват,  что  работодатель  хлипкий  попался?  Нет,
плотогонов нипочем нельзя оставить изнывать по жаре за дверью  трактира,
покуда  господин  хозяин  изволят  вином  надуваться.  А  мальчишек   на
побегушках очень даже можно. Их для  того  и  держат,  чтобы  за  дверью
оставлять. Столько побегушек, сколько нужно, чтобы  все  эти  парни  при
деле состояли, а не только зуботычины хозяйские получали, во всем  свете
нет. А мальчишки - есть, и их куда больше, чем предназначенных  для  них
побегушек.
   Этих мальчишек, во всяком разе, только  для  того  и  держали,  чтобы
оставлять за  дверью,  преисполнясь  оттого  сознанием  своей  важности.
Дескать, это не я - это меня ждут за дверью впроголодь. Ждут -  и  будут
ждать. А куда они денутся?
   Деваться им было и впрямь некуда. Отойти хотя  бы  за  полквартала  -
туда, где бойко  зазывают  покупателей  уличные  торговцы  пирожками?  И
думать забудь! Ты отойдешь, а хозяин как раз тебя и окликнет - а  не  то
так и самолично выйти изволит. Да за такое дело не пирожками, а  плюхами
накормит досыта! Нет уж, стой,  гляди  голодными  глазами  на  торговцев
жареным-пареным - а отойти не смей! А сколько ненависти вызывает  любой,
кто проходит мимо - кто вправе пройти мимо, вправе приходить  и  уходить
по своей воле... этого словами не передать! Особенно, если сверстник или
почти сверстник. Такой же - но свободный. Пусть даже  и  голодный  -  но
свободный.
   Этот тощий парнишка был обречен. Если бы только он свернул  в  другой
переулок... если бы только... но он не свернул.
   Такие зверские драки обычно вспыхивают из-за  пустяка,  буквально  из
ничего.  Даже  впоследствии  я  так  и  не  узнал,  какой  была   первая
оскорбительная фраза, кто ее сказал и кто  не  остался  в  долгу.  Этого
никто никогда не помнит. Как не  помнит,  в  какой  именно  момент  слов
становится недостаточно, и даже оплеух недостаточно - а вот удар кулаком
в лицо, в рожу эту поганую, и чтобы прямо по сопатке... а пусть не сопит
тут, гад вонючий... ах, тебе еще и мало?!
   Когда я распахнул трактирную дверь, огрев  кого-то  из  дерущихся  по
хребту, я понял все и  сразу.  Мудрено  было  бы  не  понять:  в  старые
недобрые времена меня и самого  так  били.  Скопом.  Иногда  за  что-то,
иногда - ни за что. В точности такие вот хозяйские  мальчики,  одуревшие
от безделья, издевательств и несвободы.  Им  казалось,  что  мне,  вечно
голодному оборванцу с городской свалки, живется  лучше.  Они  завидовали
мне - и зависть  их  обрушивалась  кулаками  на  мое  лицо,  пинала  под
ложечку, топтала распластанные по мостовой пальцы... и теперь, когда эта
зависть уже окровавленными руками раздирая последние лохмотья,  пыталась
ухватить за глотку другого  такого  же,  как  я  -  я  нынешний  не  мог
повернуться и уйти.
   Нет, не такого же. Просто  другого.  Я  домашней  жизни  почти  и  не
помнил, а опыт жизни уличной все-таки меня  выручал.  А  если  и  нет  -
попробуй, поставь синяк на привычную морду уличного  бойца,  хоть  бы  и
совсем еще пацана сопливого! Раньше кулак  отобьешь.  А  этот  мальчишка
весь в синяках, хоть  и  постарше  меня  тогдашнего  будет...  из  своих
двенадцати лет он на улице провел навряд ли два... тело его  еще  помнит
прежние пирожки... ох и скверно же... ох и измордуют его, если  я  прямо
сейчас чего-то не сделаю... вот только чего?
   Потому что я, князь дома Шенно, я Младший Патриарх,  я  взрослый,  я,
боец Дайр Кинтар - я не мог поднять руку на это пацанье.
   Избиваемый мальчишка вскинул руки, защищая  лицо  -  и  я,  будто  бы
уронив дорожную сумку с плеча и подымая ее, захлестнул его  ноги  ремнем
сумки и дернул. Мальчишка рухнул, и  руки  его  сами  собой  выставились
вперед в попытке  ухватиться  за  что  ни  попадя.  За  физиономии  двух
обидчиков. Когда тебя вот так со всего размаху хватают пятерней за лицо,
поневоле заорешь и попытаешься отпрянуть.  А  если  при  этом  врежешься
спиной в дружка-товарища, да так, что тот наземь свалится, это  ведь  не
твоя вина - так с чего он, поганец, тебе по уху заехал? Сам получи  -  а
еще друг называется!
   Правда, не все драчуны так уж сразу передрались между собой.  Кое-кто
бросился на прежнюю жертву. Мальчишка только-только ухитрился встать - и
я треснул его  сумкой  под  коленки  так,  чтобы  упал  -  а  нападающий
перекатился  через  него  и  боднул  головой  приятеля,  слишком  ретиво
устремившегося ему на помощь.  Приятель  сложился  пополам,  и  оба  они
покатились под ноги третьему.
   Мальчишка так и замер на коленях, уставясь на собственные руки. Он не
понимал, что творится. Он не умел драться - но я умел. И  я  дрался  им,
дрался его телом, то швыряя его на противников, то отбрасывая в сторону,
и никто не усомнился бы, что я здесь не при чем. Попал взрослый  человек
в мальчишескую драку и не чает, как и выбраться. Только и всего.
   Я не могу, я не должен их бить. Пусть этот парнишка вроде как бы  сам
отобьется. Чтобы накрепко памятно было. Чтобы озверевшее пацанье на  всю
жизнь запомнило, какой отпор можно  получить  от  нищего  хиляка.  Чтобы
вперед поостереглись бить того, кто покажется им беззащитным.
   А потом драка  кончилась  сама  собой.  Свора  вновь  превратилась  в
обычных  мальчишек  на  побегушках.  Они  сидели  на  мостовой,  охая  и
постанывая,  а  я  стоял  рядом  с  побледневшим  от  неожиданного  чуда
оборванцем и понимал, что я дурак.
   Да еще какой.
   Запомнить-то эти парни запомнят... но только  в  одном  случае.  Если
мальчишку этого никогда больше не увидят во всю свою жизнь.  Потому  что
иначе хоть один из них, рано или поздно, а захочет расквитаться. И тогда
они его не то, что изобьют, а попросту убьют. В кровавую  кашу  стопчут.
На клочки порвут. Насмерть. Не эти, так другие.
   Останься мальчишка в городе - и ему не жить.
   Нет, ну что я за дурак! Как я мог, как я только мог не подумать? Ведь
сам на улице рос, на свалке - или позабыл? Короткая же  у  тебя  память,
мастер Дайр Кинтар.
   Мальчишка стоял рядом, хрипло переводя дыхание, и поглядывая на  меня
с опаской. Побитые ничего еще не поняли - а он уже уразумел, что спасшее
его чудо как ни в  чем  не  бывало  подтягивает  ремни  дорожной  сумки.
Конечно, за спасение чуду спасибо - а дальше что?  Чудеса,  они  ведь  с
норовом. Иди знай, что им учудить  вздумается.  Может,  что  хорошее,  а
может, и вовсе костей не соберешь.
   - Пойдем, - негромко сказал я, слегка тронув мальчишку за плечо.
   Он вздрогнул, но кивнул. Чудесам лучше не перечить.  А  удрать  можно
потом, попозже, когда чудо зазевается.
 
*** 
 
   То ли паренек и вовсе удирать отдумал, то ли чудо попалось слишком уж
бдительное, но сбежать он даже и не пытался. Плечо его я отпустил скоро,
а он даже в сторону не отшагнул, так и шел рядом. Молча только. Молчал и
я. Городок остался позади в самом недолгом времени, его невысокие  крыши
упрятались за деревьями, а мы и слова не проронили.  Странно  мне  было,
как никогда раньше. Так и мерещится, будто я с самим  собой  бок  о  бок
иду. Оглянусь за плечо: да вот же он - я, только из прежнего времени. До
жути, до дрожи темной. Будто не мастер Дайр меня со  свалки  вытащил,  а
незнакомый долговязый придурок несерьезных лет прямо  с  улицы  увел,  а
куда, зачем... кто его знает?  И  ведь  не  спросишь  -  боязно.  Вот  и
тащищься за ним, ждешь, пока словечко молвить изволит... а, проваль - да
чтоб у него, у молчуна, язык шире рта распух!
   Это я так думал. А о чем он думал - не знаю.
   Не знаю... Значит - все же не я? Не такой же? Другой?
   Лесишко нам попался так себе, не лес  -  название  одно.  Все  же  по
дневной жаре и его рваная редкая тень оказалась сущим спасением. А когда
солнце окончательно  скатилось  с  полдня  и  зав