гость... в смысле - я... и только потом - все остальные.  На  негнущихся
ногах дядюшка подошел и встал позади меня, уперев треклятый поднос мне в
ребра - не то от растерянности,  не  то  из  мелочной  мстительности.  Я
осторожно  посунулся  в  сторону.  Поднос  последовал   за   мной,   как
приклеенный. И носит же земля этаких пакостников! Не устраивать же  мне,
в самом деле, скандал в чужом храме.
   Я мило улыбнулся оторопевшему дядюшке. Ладно, перетерпим. А за поднос
я после поквитаюсь.
   Глядя  на  Тхиа,  возжигающего  благовонные  курения  перед   алтарем
Бога-покровителя, я и вовсе забыл о подносе. Уже знакомая жуть,  холодом
продернувшая мою спину промеж лопаток при входе в храм,  вновь  снизошла
на меня. Вроде и храм не такой уж большой да широкий... отчего  же  Тхиа
выглядит  таким  потерянным,  словно  не  во  храме  стоит,  а   посреди
бескрайней степи, и вся огромность простора  обрушилась  на  его  плечи,
желая сломать и раздавить? Отчего кажется, что он один, совсем  один,  и
прежде, и теперь, и навек - один? Ладно, я здесь  чужак,  но  Тхиа  ведь
свой... свой -  и  все  равно  чужой.  Ни  лепнина  поверх  карниза,  ни
гвоздочки золоченые, ни подставочки затейливые никогда не  признают  его
своим. Разве только двуручный меч,  принявший  на  свою  рукоять  боевой
цеп... нет, Майон Тхиа, незачем тебе одиночеством терзаться. Это  не  ты
со своим родом несхож, а предки твои - кроме того, первого. Ты плоть  от
плоти Майонов - ты, а не они!
   Я во все глаза глядел на потертые ножны, и мне чудилось, что морщинки
на их старой коже слегка  разгладились  от  удовольствия.  Тхиа  уже  не
казался мне одиноким. Скорей усталым и напряженным. Что ж, если  учесть,
что поклонение алтарям закончено, и  теперь  Тхиа  предстоит  склониться
перед телом отца...
   Мне внезапно захотелось выйти на воздух. Куда угодно, лишь  бы  выйти
из храма.
   Тхиа поднялся с колен, подошел к похоронной нише и отдернул  траурную
зеленую занавесь. Там на длинном возвышении покоился  в  открытом  гробу
новопреставленный господин Майон Хелойя.
   Тхиа  опустился  перед  гробом  на  колени  и   медленно   склонился,
коснувшись лбом пола. Выпрямился. Еще и еще  раз  -  трижды,  как  велит
обычай. Выпрямился. Отдал еще два поясных поклона.  Лицо  его  во  время
обряда было совершенно окаменевшим. Раньше я мог бы предположить, что он
сдерживает горе... или недостойную радость... или угрызения  совести  по
поводу этой самой радости... раньше - но не теперь. Теперь я понимал - и
куда ясней, чем имел право. Тхиа не сдерживал своих чувств - он  открыто
проявлял их. Или, вернее, то единственное  чувство,  которое  он  сейчас
испытывал. Как и во время нашего дорожного разговора, он не горевал и не
радовался, не осуждал отца и не оправдывал. Он воздавал ему  должное.  В
точности как и тогда. Тхиа был прав: общим у них  с  отцом  было  именно
чувство должного.
   Хотя и не только оно. В ту пору, когда я ненавидел Тхиа, я с безумной
враждебной остротой подмечал, насколько он хорош собой. А  потом  забыл.
Братом ведь любуются не оттого, что он красив, а оттого, что он -  брат.
Тхиа был моим учеником, моим названным братом -  и  как  всякий  старший
брат, я им гордился. Властность моя проклятая - я гордился им, как самим
собой, и удачами его, как своими, и его счастливой внешностью, как своей
собственной... с братьями это бывает... я так гордился его красотой, что
перестал ее замечать.
   А сейчас поневоле снова заметил.
   Внешностью Тхиа удался не в давно покойную мать, каков бы ни  был  ее
облик, а в отца. Господин Майон Хелойя был до содрогания похож на  сына.
Совершенно тот же разлет бровей, от которого у  девушек  просто  дыхание
перехватывало - я сам тому свидетель. В точности такой  же  прямой  нос,
поражающий почти нечеловеческим совершенством  очертаний.  Та  же  узкая
кость, легкая, не правдоподобно выразительная в каждой своей линии.  Тот
же изгиб точно такого же рта... вот только  улыбка  у  господина  Хелойя
была совсем  другой.  Морщинки,  возникающие  от  улыбки,  располагались
иначе.  Внезапно  перед  моим  мысленным  взором   эти   морщинки   чуть
углубились, прочертились сильнее,  заставляя  уголки  воображаемого  рта
последовать за ними, принимая свою привычную улыбку...  и  когда  мне  с
полной и омерзительной  отчетливостью  представилась  эта  улыбка,  меня
затрясло. Да, Тхиа пошел в отца - вот только лицо его никогда  не  будет
таким. Ни в сорок, ни в пятьдесят лет, ни у  живого,  ни  у  мертвого...
никогда.
   Легкая кость - так я подумал? О нет! Хелойя никогда  не  был  легким.
Никогда и ни в чем. Даже и собеседником он никогда не  был  легким,  при
всем своем несомненном уме,  а  всего  лишь  блестящим.  Блестящим,  как
двуручный меч - и таким же тяжелым.
   Теперь только я понял, чем были первые  пятнадцать  лет  жизни  Тхиа.
Куда там моей помойке! На помойке обитает всего  лишь  отребье.  Сволочи
тоже нередко попадаются. Нет, Тхиа родился и жил  не  на  помойке,  а  в
замке. В этой штуковине, где много этажей, и на каждом  этаже  множество
комнат. К тому же есть вещи, до которых не опустится ни  одна  уважающая
себя сволочь... и не уважающая себя - тоже. На такое способны только так
называемые порядочные люди.
   Небо свидетель, если  бы  господин  Майон  Хелойя  был  всего-навсего
мерзавцем... если бы он ненавидел  сына...  старался  бы  сжить  его  со
свету, сломить его волю... да просто причинить боль - клянусь, мне  было
бы легче. Но нет, он всего лишь делал, что считал должным.
   Я глядел на застывшее лицо Тхиа и понимал, что я очень многим  обязан
покойному Майону Хелойя и за многое благодарен. А еще -  что  будь  этот
покойничек жив, и я бы ему собственноручно шею свернул.
   А еще... еще я знал, что сейчас, во время обряда прощания я не сделаю
ничего: и без моих выходок у Тхиа довольно горя. А вот ночью, когда  все
уснут, я войду в усыпальницу, достану из воздуха над левым  плечом  свои
великокняжеские Иглы и воткну их в воротник погребальной  одежды  Майона
Хелойя. Все три. Без права на пощаду. Чтобы он ушел в могилу, унося их с
собой.
   Чтобы, когда придет мой час проститься с жизнью, он ждал меня.
   Негоже  ведь  нападать  без  предупреждения,  правда?  Тем  более  на
человека, который всю жизнь делал то, что считал своим долгом.
   Он меня поймет - я ведь тоже сделаю то, что считаю своим долгом.
   Потому что есть грехи, за которые Боги судить не вправе... как и я не
сужу господина Хелойя... а я ведь даже не Бог, я всего  лишь  учитель  и
брат  его  сына.  И  то,  что  он  со  своим  сыном  сделал...  это  так
по-человечески... всего лишь по-человечески... и  воздаяния  он  за  это
заслуживает всего лишь человеческого, и никак не более.
   Не будучи кровным родственником, я имел право только на  один  земной
поклон и один поясной. Я совершил их и отступил на шаг, как и предписано
обрядом.
   Спите  спокойно,  господин  Майон  Хелойя.  Вы  не  уносите  с  собой
неоплаченный долг. Я принимаю на себя оплату.
 
*** 
 
   Едва  мы  покинули  стены  храма,  Тхиа  преобразился  мгновенно,  да
вдобавок так разительно, что даже меня невольно оторопь брала - а ведь я
этого шкодника не первый день знаю.  Но  в  ипостаси  юного  сквалыги  я
созерцал его впервые. Никогда бы не подумал, что сквалыжничать можно так
бурно. А с какой  скоростью  он  сыпал  придирками  -  и  не  хочешь,  а
залюбуешься! Как он только выговаривать их поспевал (насчет изобретать я
и вовсе руками развожу)? Все-то ему надо было знать, во все влезть,  все
разругать  и  переиначить,  потом   передумать   внезапно   и   отменить
распоряжение - лишь затем, чтобы  через  пару  минут  передумать  снова.
Понятно, что он вознамерился сбить любящего дядюшку с панталыку... но не
крутенько ли наследник кашу заваривает? Неужто  столько  сил  требуется,
чтобы заморочить голову господину Кадеи? И... неужто  надобность  в  том
под горло подошла?
   Вероятно, Тхиа полагал именно так. Или, верный  своим  привычкам,  он
просто-напросто ничего не  делает  вполсилы?  Хоть  бы  малость  роздыху
дал... да нет, куда там!  Дядюшка  было  вякнул  робко  про  поминальную
трапезу, но тут же и осекся: Тхиа, не  останавливаясь,  метнул  на  него
убийственный взгляд сквозь презрительный прищур - и дядюшка мигом умолк.
До объяснений Тхиа все же снизойти соизволил. Дескать, в великокняжеских
домах за поминальный обед садятся под вечер, и никак иначе. А до тех пор
в его обязанности, как наследника, входит... впрочем, дальше  я  уже  не
слушал. Какая разница? Врет ведь он все.  Предлог  выискивает  весь  дом
вверх дном перевернуть, и только.
   Он и перевернул. Не всякий ураган сумел  бы  в  одночасье  произвести
столько бедствий. Тхиа и носился по замку, как ураган; плащ бился за его
спиной, как синие крылья, волосы летели по  ветру.  Эхо  его  шагов  еще
звучало  в  дальнем  коридоре,  голос  раздавался  рядом,   а   сам   он
непостижимым образом уже заворачивал за угол. Я и то поспевал за  ним  с
трудом, а о дядюшке обожаемом  что  и  говорить!  Незадачливый  господин
Кадеи бегом бежал вослед  -  и  все  едино  не  мог  нагнать  деловитого
наследника. Хлопали двери, вздымались занавески,  испуганно  попискивали
потайные ящики, выдернутые мало  не  с  корнем  и  вновь  вброшенные  на
прежнее место властной хозяйской  дланью  -  а  синий  с  золотом  шторм
устраивал безобразия недрогнувшей рукой быстрее, чем обитатели  гостевых
комнат успевали ойкнуть. Лица  их  слились  для  меня  в  некое  подобие
квашни, из которой наружу перло насмерть перепуганное тесто.  Ни  одного
из гостей я не успел запомнить, ни даже различить. Ладно, не  беда:  нам
ведь вроде поминальный обед предстоит - вот за столом и  познакомимся...
ежели, конечно, Тхиа не заставит нас гоняться друг  за  другом  вдоль  и
поперек по замку, перебрасываясь закусками на бегу.  Откровенно  говоря,
после пробежки, учиненной им дядюшке Кадеи, мне  это  представлялось  не
просто возможным, а вполне естественным.
   Уже через час из головы моей вытрясло все мысли, кроме  единственной:
на полосе препятствий я этого поганца беспардонно  щадил.  Вот  когда...
нет - вот если доберемся до школы подобру-поздорову, я  его  живо  отучу
разгильдяйничать на тренировках! Он ведь может втрое против того, что  я
ему обычно отмерял!
   Еще через самое малое время к первой мысли присоединилась  другая.  О
том, как  надо  вести  военные  действия,  если  гнусный  враг  вздумает
покуситься на наши земли. Боги - и почему никто до меня не додумался?  А
ведь так все просто. Похищаем вражеского военачальника,  гримируем  Тхиа
под него и напускаем на армию захватчиков. Пусть готовит  их  к  военным
действиям. А через двое-трое суток отряжаем похоронную команду:  хоть  и
враги, а тоже люди, нельзя же без погребения оставлять. И никаких  армий
нам не нужно, одного Тхиа во вражьем стане с лихвой довольно... нет,  ну
почему никто не догадался, как победы одерживать надо?
   Мало было Тхиа в доме всех до нервной икоты довести, так он еще и  на
кладбище семейное нас погнал. И что ему не терпелось? Могилу, видите ли,
отрыть требуется еще до поминального обеда... спрашивается, зачем,  если
похороны только завтра поутру, как обычай велит? Или  так  уж  господину
Майону Хелойя во храме  не  лежится,  что  он  готов  ввечеру  в  могилу
прыгнуть, обрядом пренебречь? Да нет,  такой  покойник,  как  он,  будет
смирно лежать до последнего, лишь бы положили его,  как  положено...  а,
проваль - да что это за чушь мне в голову лезет?!
   Притом же могилу дядюшка уже спроворил. Сам ее нам с Тхиа и  показал.
Когда отрыть успели? А вот  как  его  светлость  изволили  соблаговолить
самолично сопроводить господина королевского мага Наллена, об  ту  самую
пору и отрыли, извольте убедиться. Это ведь  всяко  раньше  поминального
обеда получается, верно?
   - Верно, - коротко кивнул Тхиа.
   Только я один и  заметил,  как  брови  его  на  долю  мгновения  чуть
сдвинулись. Знай я его чуть похуже, и того бы не приметил, хоть и стояли
мы с ним лицом к лицу. А дядюшка точно ничего не углядел. Да  и  недосуг
ему было за мордой наследника наблюдать: он утирал  пот  с  собственной,
еле переводя дыхание и мелко-мелко тряся побуревшими щеками. Как бы  его
удар не хватил, подумал  я,  украдкой  утирая  лоб.  Даже  и  меня  Тхиа
заставил упариться - а ему ничего не сделалось. Двужильный он,  что  ли?
Нет, не втрое ему отмерить полосу препятствий, а вчетверо!
   Посетив  кладбище,  Тхиа  малость  поутих,  а  потом  внезапно  велел
подавать поминальный обед - и чтобы, упаси  Боги,  никто  не  перепутал,
кому  за  каким  столом  сидеть,  дабы  ни   старшинство,   ни   степень
высокорожденности никоим образом не нарушить и гостей разного  ранга  за
одним столом отнюдь не соединять.  Папенька  покойный  такого  нарушения
приличий нипочем бы не одобрил. Дядюшка тут же воспрял духом и  заверил,
что гости не первый уже день как  собрались  и  знают,  кому  с  кем  за
которым столом  сиживать  должно.  Если  учесть,  что  Тхиа  в  школе  с
сыновьями  батраков  и  кабатчиков  из  одного  котла  за   милую   душу
наворачивал... Боги всемилостивые, да что он такого затеял?
   Повыспросить маленького паршивца я не мог - дядюшка таскался за нами,
как приклеенный. Приходилось терпеть и ждать, когда же начнется, а потом
закончится пресловутый обед, и  мы  наконец-то  сумеем  улизнуть  из-под
присмотра?  Явно  ведь  недаром  Тхиа  весь  дом  переполошил.  Какая-то
невнятная мне тайна благодаря переполоху вылезла  из-под  спуда.  Чем-то
Тхиа здорово встревожен, хоть вида и  не  показывает...  знать  бы  еще,
чем?
   Поскорей бы обед  миновал.  Интересно,  их  высокородия  на  поминках
подолгу кушать изволят? Или быстро управляются: поел, да и хватит?
   Обеда я этого во всю свою жизнь не забуду. И не потому даже, что я за
этим столом ни крошечки не съел, ни капельки не выпил. Мы  ведь  с  Тхиа
как решили, так и сделали. Юный  наследник  в  знак  своей  скорби  пост
держит, а  его  неожиданно  вельможный  спутник,  тот  и  вовсе  животом
захворал - непонятно, как еще и жив, бедолага. Роль больного далась  мне
без труда. Все ж таки целый день мы с Тхиа мотались, как соленые  зайцы,
без передышки, проголодались изрядно, и от запаха многочисленных яств  у
меня в голове мутилось. Наверное, я  был  достаточно  бледен,  чтобы  не
вызывать подозрений. Все правильно: раз уж ты желудком страдаешь, так  и
выглядеть изволь соответственно. Тхиа в тот вечер тоже  особым  румянцем
не отличался. Какое там! У него даже  щеки  слегка  запали,  он  заметно
осунулся. По общему мнению - от непомерной  скорби.  Я-то  видел,  какой
страшный...  нет,  не  внутренний  жар,  как  говорят   обыкновенно,   а
внутренний холод пожирает его. Душа Тхиа звенела, как льдинка, отзываясь
на малейшее прикосновение. А уж прикосновений, дуновений и сотрясений  в
тот странный вечер было более чем предостаточно, и я не  мог  отделаться
от наваждения: все мне чудилось, что поверх стука мисок, звяканья кубков
и возгласов пирующих плывет неумолчно тревожный ледяной звон.
   Оно конечно, с голоду за накрытым столом еще и не  такое  причудиться
может. Все-таки вдыхать ароматный пар, облизывать тайком запекшиеся губы
и прикусывать кончик  языка,  чтобы  не  так  жажда  мучила...  да,  это
удовольствие своеобразное и не всякому доступное. При случае попробуйте,
а с меня и одного раза довольно.
   И  все-таки...  хоть  я  и   пытался   уверить   себя,   что   ничего
такого-этакого  нет,  а  если  что  и  есть,  так  оно  мне  с  голодухи
показалось... пытался - и не мог.
   Слишком уж живы были в моей  памяти  наставления  всех  троих  Шенно.
Какой-никакой, а я теперь князь их Дома. И как  себя  князьям  и  прочим
вельможам вести по какому  случаю  полагается,  знать  должен.  И  знаю.
Назубок выучил. Знаю.
   Совсем не так им себя вести полагается.
   Или я все-таки ошибаюсь?
   Нет, я не идиот. Как предписано и как на самом деле бывает  -  далеко
не одно и то же. Это я понимаю. Но  даже  если  причесть  разницу  между
предписанным и обыденным - странным он был, этот обед.
   Очень и очень странным.
   Сиживал я однажды на креслице, которому недоумок мастер  приделал  не
три, а четыре ножки, да притом все чуть-чуть разной длинны (спьяну,  что
ли?). Так вот, еще и обед начаться не успел, а мне мигом вспомнилось  то
злополучное  сиденье.  Совершенно  так  же  я  себя  почувствовал:  сиди
замерев, словно по  струночке,  и  даже  моргнуть  опасайся.  Ибо  стоит
совершить одно-единственное неловкое движение, и все тут же  накренится,
перескособочится, полетит вверх тормашками невесть куда,  со  звоном,  с
грохотом... нет, и в самом ведь деле похоже.
   Сперва  нам  с  Тхиа  отрекомендовали  всех  присутствующих.  Уже  на
одиннадцатом госте я безнадежно  сбился,  пытаясь  упомнить,  кто  здесь
светлость, кто высокородие,  а  кто  всего-навсего  задрипанный  сударь.
Тхиа, тот и бровью не повел, безошибочно титулуя всех, как  подобает.  С
одного раза он их запомнил, что ли? Не иначе, это у  вельмож  врожденная
такая способность. Мне так нипочем не смочь. Я сходу завяз во всех  этих
боковых, младших и прочих ветвях, а Тхиа умудряется как-то вникнуть.
   - Никогда из меня вельможи не получится, - шепнул  я  Тхиа  почти  не
разжимая губ. - Как ты их всех не путаешь? Хотя тебе наверняка легче.
   - Почему? - поинтересовался Тхиа; губы его  и  вообще  не  двигались,
насколько я мог судить. Ай да Майон!
   - Ты ведь их наверняка раньше видел, - прежним манером объявил я.
   Тхиа не позволил усмешке коснуться даже уголков  рта,  но  я  ее  все
равно чувствовал, эту усмешку.
   - Именно что нет, - ответил он так же незаметно. - Почти никто из них
при жизни отца в доме не бывал. Разве что в  мое  отсутствие,  да  и  то
сомнительно. Не того  полета  птицы.  Отец,  знаешь  ли,  в  знакомствах
переборчив был, и чинами, и родом, и прочим таким очень даже считался...
интересно, да?
   Интересно - это еще  не  то  слово!  Что  же  за  люди  так  искренне
соболезнуют юному наследнику и с таким энтузиазмом оплакивают совсем им,
в сущности, незнакомого покойника? Что  незнакомого,  ясно  и  без  слов
Тхиа. Возможно, те, кто знал отошедшего в мир иной Майона Хелойя  лично,
тоже могли бы его оплакать - но в совершенно  других  выражениях!  Чтобы
почтить память Майона Хелойя теми речами, которые я услышал  за  столом,
нужно совершенно себе не представлять, что он был за человек.
   И лица, лица! Вот точно такое  выражение  наблюдал  я  на  физиономии
Фарни Лонса,  когда  этот  обжора  втихаря  лопал  купленные  в  городе,
несмотря на мой запрет, сласти. Ведь знает, что нельзя ему, что разнесет
его поперек себя шире, да и Патриарх, то есть я, не велел, а все ж  таки
жрет. И если очень ему повезет углядеть, как я  приближаюсь,  припрятать
сласти и утереть губы, то... да, именно с таким выражением лица он  меня
и встречает. Ну, не совсем, конечно, с  таким.  Господа  вельможи  умеют
лицом своим управлять  получше  простяги  Лонса.  Однако  сходственность
несомненна.
   Да и губы не так чтобы хорошо утерты. Я сперва понять  не  мог  -  не
всякий день с высокородиями за  одним  столом  сидеть  приходится  -  но
понемногу сообразил.  Одеты  гости  кто  как  -  одни  побогаче,  другие
победнее, но разница между ними невелика. Правильно  они  одеты.  Как  и
полагается младшим, побочным, провинциальным и им  подобным.  Мой  наряд
богаче, хоть я и со вчерашнего дня вельможа, да и ветви  младшей...  или
боковой? По сю пору путаю иногда... нет, младшей все-таки. На плаще моем
дорожном шитье пышнее и кайма шире. Нет, одеты  гости  дорогие  как  раз
правильно. А вот украшения на них совсем уж несообразные. Чтобы на такое
тряпье (не с точки зрения Дайра Кинтара, конечно, а по мнению князя Дома
Шенно)...  чтобы  на  такое  тряпье  да  этакие  камни  наворачивать   -
немыслимо! Да за малейший камешек