жаловаться, что, дескать,  спятил  его
ученик? До самого кэйри он, вернее всего, не доберется - но  как  знать,
не заподозрит ли неладное старший ученик, оставленный дежурить у дверей?
Не побежит ли к кэйри с докладом? И что  тогда  будет  -  подумать  даже
страшно. Нет, лучше не рисковать.
   Кэссин все убыстрял шаги,  потом  и  вовсе  ринулся  бегом:  вечерний
сумрак уже сгущался. Он должен  успеть…  должен…  но  может  ли  человек
бежать быстрее заката? И Кэссин горестно вскрикнул, еще издали завидев в
последних отсветах заходящего солнца,  как  закрываются  ворота.  Кэссин
припустил изо всех сил, словно надеясь обмануть время и проскользнуть  в
сужающуюся щель… грохот огромного засова настиг его у самой стены.
   Кэссин в изнеможении привалился к стене, ловя воздух пересохшим ртом.
Никогда еще ему не  приходилось  так  быстро  бегать  -  даже  в  начале
обучения, когда старшие ученики измывались над ним, выдумывая  для  него
совершенно немыслимые поручения, и гоняли кто во что горазд. Даже  тогда
он так быстро не бегал. И все равно опоздал, Может быть, это сама судьба
так распорядилась? Может, он все же принял неверное решение - и не стоит
винить себя за то, что опоздал? Может,  и  не  опоздание  это  вовсе,  а
знамение свыше?
   - Опоздал, парень? - прошамкал кто-то рядом. - А ты послушай  старого
человека - не горюй. От того,  что  ты  войдешь  в  город  утром,  а  не
вечером, небо на землю не рухнет.
   Кэссин с трудом отлепил мокрую от пота спину  от  городской  стены  и
обернулся.
   Серые лохмотья, седые волосы и смуглая кожа старого нищего  в  густых
сумерках казались почти лиловыми. Будь поблизости хоть одна река, Кэссин
бы твердо решил, что с ним разговаривает утопленник. Но  рек  вблизи  не
протекало, а в одном из мелких  ручейков,  избороздивших  все  окрестные
леса и поляны, утопиться может разве что заяц, и  то  если  постарается.
Надо же, как воображение разыгралось!
   - Молодые всегда спешат,  -  добродушно  бухтел  старичок,  -  всегда
спешат. Все им чего-то хочется. А зачем?
   Старый нищий взглянул на Кэссина,  словно  приглашая  его  поддержать
философскую беседу, но не дождался ответа и укоризненно покачал головой.
   - Вот скажи, парень, ну куда ты так спешишь? Что тебе нужно? Посмотри
на меня - я за богатым подаянием  не  гонюсь.  Да  ты  мне  хоть  тысячу
золотых слитков  посули,  я  за  ними  не  побегу.  Вам  бы  все  славу,
богатство, девчонку покрасивей… а мне в чашку пару медяков бросили  -  и
ладно…
   - В чашку… - эхом повторил Кэссин,  безучастно  разглядывая  каменную
кладку городской стены. И внезапно схватил  старика  за  плечи  и  резко
встряхнул.
   - Стыдно, парень, - слегка задыхаясь, пробубнил старик. - Разве можно
так со старым-то человеком? У меня ведь и нет ничего…
   - Дед! - сорванным фальцетом рявкнул Кэссин. - У тебя чашка есть?
   - Есть… - полупридушенно прохрипел старик. - Пустая  только.  Что  за
день такой сегодня - одни мерзавцы попадаются…
   - Дед, - Кэссин издал почти такой же сдавленный хрип, - продай чашку…
надо очень…
   Пальцы его так сильно стиснули костлявые плечи  старика,  что  самому
стало больно. Негодуя на себя, Кэссин торопливо отпустил нищего.
   - Да у тебя, парень, не все дома, - простонал старик, с трудом поводя
занемевшими плечами.
   - Точно, - сипло прошептал Кэссин. - Продай чашку,  слышишь?  Я  тебе
денег дам… вот…
   Кэссин извлек из своего узелка связку монет. Нищий обалдело уставился
на деньги.
   - Мало? - не правильно истолковал его недоумение Кэссин. - У меня еще
одна есть… хватит двух?
   - Да и одной много будет. - Нищий отступил на шаг и извлек  из  своих
лохмотьев надтреснутую глиняную чашку. - На, держи. У  тебя,  похоже,  и
вправду не все дома.
   - Не все дома? - усмехнулся Кэссин. - Да у меня и дома-то нет.  А  за
чашку спасибо.
   Он вложил в руку нищего обе  связки  монет,  выхватил  чашку,  словно
боясь, что старикашка передумает и оставит это бесценное сокровище себе,
и не переводя духу бросился бежать.
   У первого же ручья он остановился, отдышался, жадно  выпил  несколько
пригоршней воды, умылся и придал  себе  благообразный  вид.  Не  то  его
остановят в дверях дома, который он еще вчера считал своим. Не пропустят
во внутренние покои.  Не  должно  ученикам  мага  истекать  потом  после
быстрого бега и задыхаться от  неведомых  чувств  -  да  хоть  бы  и  от
ведомых. Им и вообще не должно испытывать никаких чувств. Появись Кэссин
разгоряченным и встрепанным - и ученик-привратник опять  же  помчится  с
докладом к кэйри.
   Ну что - не колотится сердце? Не проступает пот  на  лбу?  Не  рвется
дыхание? Не дрожат пальцы? Вот и прекрасно. А теперь за дело.
   Кэссин погрузил глиняную чашку в ручей и зачерпнул ею воду.  Движение
вышло  неловким,  он  едва  не  разбил  чашку:  каменистое  дно  ручейка
оказалось куда ближе, чем можно было подумать, судя по виду. Край  чашки
скребнул по дну, и вместе с водой в чашке  очутился  небольшой  камешек.
Сначала Кэссин хотел выбросить его, но, подумав, не  решился.  Пусть  уж
все идет своим чередом. Раз уж камешек оказался в чашке - значит там ему
и место.
   Обратный путь Кэссин проделал медленно, стараясь  ступать  как  можно
осторожней, чтобы не разлить воду. Все же часть воды он расплескал, да и
сквозь трещину в стенках чашки  потихоньку  просачивалась  влага.  Когда
Кэссин добрался до палисандровой изгороди, воды в чашке оставалось  едва
ли вполовину. Ничего страшного. И этой воды хватит. Должно хватить… если
Кэссин правильно истолковал слова Кенета.
   Привратник пропустил Кэссина без единого вопроса. Старших учеников не
спрашивают, куда они ходили и зачем. Мало ли для чего понадобилась кэйри
глиняная чаша с водой?
   Кэссина внезапно залихорадило. До  сих  пор  он  не  совершил  ничего
непоправимого. Но теперь… как только он довершит начатое, обратного пути
не будет.
   Возбуждение схлынуло  разом,  навалилась  усталость.  Кэссин  шагнул,
споткнулся и едва не разлил воду. Несколько капель брызнуло ему на руки.
Кэссин с силой выдохнул, постоял немного,  резко  и  глубоко  вдохнул  и
отправился вниз, в камеру, где  под  парчовым  пологом  ожидал  рассвета
пленник.
   И опять Кэссина никто не остановил. Несущие  стражу  старшие  Ученики
при виде него замерли и вытянулись в струнку, ожидая из его уст  приказа
кэйри Гобэя - иначе зачем бы Кэссину приходить в такой неурочный час?  У
Кэссина еще хватило самообладания повелеть им  удалиться.  Оно  покинуло
беднягу, когда последний из учеников оставил  свой  пост  возле  камеры.
Кэссин прижался щекой к каменной стене и тихо заплакал. Плакать  ему  не
приходилось так давно что облегчения слезы не  принесли.  На  душе  было
по-прежнему муторно. Кэссин чего-то ожидал… чего он, собственно, ожидал?
Знамения свыше? Прилива уверенности в своей правоте?  Зеленых  попугаев?
Хватит ждать. И без того вон уже сколько времени  даром  потеряно.  Прав
Кэссин или ошибается, но он должен сделать то,  что  считает  нужным.  И
если он ошибся… что ж, вскорости он об этом узнает.
   Кэссин открыл дверь.
   Кенет  поднял  голову.  Взамен  широкого  багрового  рубца  его  щеку
наискось пересекал белой нитью узкий шрам. На смуглой  коже  он  казался
особенно белым.
   Вопреки обыкновению,  Кенет  не  поздоровался.  Только  посмотрел  на
Кэссина - спокойно и отчужденно.
   - Ты за мной? - только и сказал он.
   - Да, - тихо ответил Кэссин, - я за тобой.
   И судорожным движением, едва не выплеснув остаток воды, обеими руками
протянул чашку Кенету.
   Загорелые пальцы мага сомкнулись вокруг чашки. Мгновение… еще одно… и
на губах Кенета появилась удивленная, почти растерянная улыбка.
   - Но ведь чашка… настоящая… - недоверчиво выдохнул он.
   - Вода тоже настоящая, - хмуро произнес Кэссин. - Я за  ней  к  ручью
бегал.
   Кенет выпил воду медленно, явно наслаждаясь каждым глотком, поднял со
дна опустевшей чашки камешек и сжал его в ладони.
   - Настоящая. - Кенет  говорил  почти  шепотом,  но  голос  его  обрел
какую-то странную звучность. - Зачем?
   - Затем, что я не смогу тебя отсюда вывести, - отрезал  Кэссин.  -  Я
могу выйти один, но не с тобой. А ты все говорил, что здесь  нет  ничего
настоящего, даже еды и питья, а будь здесь хоть что-нибудь настоящее, ты
бы здесь и минуты лишней не остался. Вот я  тебе  и  принес…  настоящее.
Теперь у тебя хватит сил уйти?
   Кенет негромко засмеялся.
   - Глоток воды и камешек, - произнес он. - Сила воды и земли.  Как  ты
полагаешь, у землетрясения и наводнения хватит сил выйти из дома?
   Кэссин обомлел.
   - Да ты не бойся, - угадал его  мысли  Кенет,  -  не  стану  я  здесь
землетрясение устраивать. Ни к чему это. Пойдем.
   - Никуда я с тобой не пойду, - заупрямился Кэссин.
   - А куда тебе деться? Для тебя землетрясение, можно  сказать,  что  и
состоялось. И наводнение тоже.
   Что верно, то верно. Пусто  у  Кэссина  на  душе.  Пусто,  как  после
наводнения.
   Кенет протянул руку к стене и коснулся ее  кончиками  пальцев.  Потом
слегка толкнул. Пальцы мага проткнули  стену  насквозь,  словно  бумагу.
Кенет оторвал кусок стены и скомкал.
   - Пойдем, - повторил он.
   На сей раз Кэссин послушался. Кенет  шагнул  сквозь  тающую  стену  и
Кэссин последовал за ним.
   Выйдя из камеры, Кенет остановился так неожиданно, что Кэссин едва не
налетел на него.
   - Слушай, у тебя в твоем узелке лишней смены одежды не найдется? -  с
надеждой спросил Кенет. - А то ведь когда тут все окончится, я  останусь
голый, как огурец.
   Действительно, его серо-коричневые лохмотья местами  начинали  смутно
просвечивать. Несуществующая одежда таяла с угрожающей быстротой. Кэссин
отчего-то покраснел и отвернулся. Краска, прихлынувшая к лицу, заставила
его смутиться  собственного  смущения,  и  он  сердито  протянул  узелок
Кенету, не глядя на него.
   - Ну, для такого кафтана плечи мне надо подрезать  вдвое,  -  услышал
Кэссин у себя за спиной, - а штаны я натянуть  сумею.  На  первое  время
сгодятся. Спасибо.
   Плечи вдвое подрезать… да, Кенет, как всегда, не солгал. Он и в самом
деле воин. Конечно, его костяк не увешан грудой тренированного мяса,  но
само его сложение… и как  только  Кэссин  раньше  внимания  не  обратил?
Целитель настолько худ, что способен  натянуть  штаны  двенадцатилетнего
мальчишки. И при такой-то худобе - могучий разворот  плеч!  Держась  всю
жизнь за волшебный жезл, таких плеч не наживешь. Для этого нужно не один
день мечом помахать…
   И что за ерепень лезет в голову! Можно подумать,  у  Кэссина  другого
дела нет, как размышлять о том,  широкие  плечи  у  кого-то  или  узкие.
Вокруг рушится весь его мир, вся его прежняя жизнь - а  он  прикидывает,
долго ли Кенет упражнялся с мечом, пока обзавелся такими плечами… Кэссин
и сам бы от таких не отказался… при случае надо будет спросить, очень ли
трудны воинские занятия? Может, желание Кэссина не так неисполнимо,  как
кажется? Почему, ну почему он  не  только  не  испытывает  ни  малейшего
сожаления, но даже и заставить себя  горевать  не  может?  Он  ведь  так
восхищался своим кэйри и этим домом… восхищался… но не любил.
   - Эй, ты заснул?
   Кэссин обернулся и  посмотрел  на  Кенета.  Вот  уж  кем  восхищаться
невозможно! Совершенно нелепое создание. Тощий, жилистый, встрепанный, с
несоразмерно широкими худыми плечами, весь  какой-то  голенастый,  штаны
едва ниже колен…
   Кенет перехватил взгляд Кэссина и внезапно засмеялся.
   - Ты чего это? - оторопел Кэссин.
   - Сдается, судьба у меня такая - уходить отовсюду в одних  штанах  не
по росту, - объяснил Кенет. -  Пойдем  отсюда.  Сейчас  как  начнет  все
рушиться… конечно, если камнем по темечку угодит - это всегда неприятно,
но когда на голову падает несуществующий камень - вдвойне обидно.
   - Так это все и вправду рухнет? -  Минуту  назад  Кэссин  и  сам  так
думал, но, услышав из уст Кенета подтверждение  своей  мысли,  отчего-то
испугался.
   - И очень скоро, - кивнул Кенет. - Да ты посмотри.
   Уже знакомым Кэссину взмахом руки  Кенет  указал  на  разорванную  им
стену. От  места  разрыва  по  стене  тянулась  темная  черно-коричневая
пленка, заволакивая каменную кладку с непостижимой быстротой.
   - Пойдем-ка поскорей, - хмуро произнес  Кенет.  -  Это  будет…  очень
некрасиво.
   Гобэй оттолкнул от  себя  драконью  книгу  так  стремительно,  словно
оттуда мог в любую минуту высунуться дракон и перекусить Гобэя  пополам.
Руки у него тряслись - у него, у самого хладнокровного мага в мире!
   Теперь понятно, почему Кенет не мог уйти из его темницы!
   Мир не любит магию и магов и  сопротивляется  им,  как  может.  Всем,
кроме одного. Собственная сила Кенета не так уж и велика.  Он  не  может
сдвигать горы - но ему достаточно попросить, и гора сама отодвинется. Да
еще и поделится с ним своей силой. Огонь и вода, земля и  воздух  -  все
они рады поделиться с ним своей мощью. Любой придорожный  камень,  любая
травинка… да, сила Кенета невелика, но он ведь в силе  и  не  нуждается.
Любой маг тратит силу на то, чтоб она выполнила, что он хочет, любой маг
силой преодолевает сопротивление мира! Любой, кроме Кенета. Он не тратит
своей силы - вот и не нужна она ему. В его распоряжении - вся сила мира,
только руку протяни. Руку, на которой блестит перстень с рубином… и если
Гобэю удастся снять этот перстень, он и сам сможет ею повелевать!
   Теперь понятно, почему проклятый юнец был так самонадеян.
   Напрасно, голубчик. Никуда ты от меня не денешься.  Один-единственный
глоток настоящей воды придал бы тебе непомерную силу… но никто не подаст
тебе настоящей воды. Ты ел и пил то же самое, что и все прочие обитатели
моего дома,  -  вино  и  деликатесы,  созданные  моим  волшебством.  Они
несравненно вкуснее настоящих, они лучше… они даже лучше, чем можно было
подумать, потому что они предали тебя в полную  мою  власть!  А  ты  еще
спорил, глупец, уверял, что настоящие вещи  лучше.  Вот  оно,  торжество
разума над естеством! Творения  моего  разума  заграждают  тебе  путь  к
естеству - и теперь-то ты уж точно мой!
   И теперь меня не тревожит твое прикосновение, пожирающее то, что тебя
здесь окружает. Вокруг тебя слишком много иллюзий, и у  тебя  не  хватит
сил, чтоб проложить сквозь них путь. Своих сил не хватит… и  ничто  тебе
их не придаст. Вот теперь мне совершенно безразлично,  что  тебе  стоило
лишь прислониться к моему столу - и половины стола как не бывало.
   Гобэй  нахмурился.  Половины?  Но  ведь  он   мог   поклясться,   что
прикосновение Кенета стерло не половину стола, а гораздо меньше.  Однако
недостает именно половины… да нет, куда там - намного больше! Почти  вся
столешница растаяла… и продолжает неторопливо таять.
   Таять?! Но позвольте… ведь Кенет прислонялся совсем не к этому столу!
И не в этой комнате!
   Взгляд Гобэя метнулся вдоль стен - вдоль того, что  было  стенами…  в
сухую ночь, уже поблекшую, полустертую рассветом…
   Гобэй невольно подался вперед, шагнул - и в  его  босую  ногу  впился
обломок разбитого шерла.

Часть третья
ЮКЕННА

Пролог

   Кэссин шел вслед за Кенетом, изо всех сил стараясь  не  огладываться.
Кенет прав: то, что сейчас происходит с домом, нельзя назвать  красивым…
и все-таки не в этом дело. Просто  Кэссин  почему-то  знал,  что  он  не
должен, не имеет права этого видеть.
   И все же он оглянулся.  Он  не  мог  не  оглянуться  на  этот  голос.
Привычка к покорности, вошедшая с  годами  в  плоть  и  кровь.  Привычка
просыпаться на самый тихий звук этого голоса. Да что там  просыпаться  -
даже и простившись с жизнью, Кэссин вскочил бы, надумай кэйри  окликнуть
его мертвое тело: "Эй, Кэссин!"
   И снова Кэссин, не раздумывая, обернулся на звук его голоса.
   Вид кэйри был ужасен. Жутко было  видеть,  как  он  идет  босиком  по
стремительно тающим, но  еще  способным  поранить  ноги  обломкам.  Жуть
охватывала и при взгляде  на  останки  еще  недавно  роскошных  одеяний,
мутным облачком колыхавшихся вокруг тела. И только гнев, исказивший  его
лицо почти до неузнаваемости, гнев, еще вчера напугавший бы  Кэссина  до
безъязычия, - только этот гнев делал отчего-то кэйри  донельзя  смешным.
Вот только засмеяться Кэссин не смог - горло у него мучительно  сдавило,
в глотке пересохло.
   Нет, Кэссин не смеялся. Он только слышал смех. Смех Кенета.
   - Какой же я дурак! - крикнул Кенет и вновь расхохотался. - Какой  же
набитый дурак!
   Кэссину стало холодно -  и  оттого,  что  Кенет  смог  засмеяться,  и
оттого, что смеялся он в такой момент над собой.
   - Я ведь сам сказал, что он  с  моей  силой  не  справится!  -  Кенет
тряхнул Кэссина за плечо. - Сам,  понимаешь?  Мучился,  как  дурак,  все
думал, как бы мне спасти эту самую силу от рук Гобэя… но ведь  я  сказал
правду, понимаешь, правду! Как же я сам раньше не понял? Сидел в темнице
и мучился, тебя мучил… а ничего этого было не надо, понимаешь?
   Кэссин яростно мотнул головой.
   - Да я сразу мог покончить с этим! Просто я  сделал  все  не  так!  -
Кенет словно бы не замечал ни тающих развалин, ни идущего к нему  Гобэя.
- Мне надо было сразу попросить воды… у тебя, у стражников, все равно… а
потом не прятать свою силу, а ОТДАТЬ!.
   Он стремительно шагнул навстречу Гобэю.
   - Значит, тебе нужна моя сила, Гобэй? - крикнул он. - Так бери ее!
   Правой рукой, на которой мгновенно  высверкнул  перстень,  он  поймал
руку Гобэя и стиснул ее.
   И лишь теперь смех, от которого у Кэссина уже  грудь  болела,  против
его воли с клекотом вырвался наружу.
   Рука молодого мага сжимала руку мальчугана лет четырех.
   - Как же это? - потрясение вымолвил Кэссин.
   Кенет отпустил руку мальчика и  обернулся.  Губы  его  улыбались,  но
взгляд был строгим, застывшим, словно Кенет видит что-то очень  и  очень
печальное, что взору Кэссина недоступно.
   - Сам ведь знаешь.  -  После  недавнего  крика  его  голос  прозвучал
особенно тихо. - Моя сила уничтожает ненастоящее… то, чего нет на  самом
деле. Вот она и уничтожила. Это все, что в нем было настоящего. Вот этот
мальчик. Побил его кто-то. Обидел. А потом случилось что-то…
   Мальчик почти  не  замечал  ни  разглагольствований  Кенета,  ни  его
самого. Он весь был во власти какой-то совсем недавней обиды.  Губы  его
опухли от плача, мокрые ресницы слиплись от слез. Он грозил  оцарапанным
кулачком кому-то, кого ни Кэссин, ни Кенет не видели и видеть не могли -
ведь этот кто-то причинил боль малышу  Гобэю  не  сейчас,  а  много  лет
назад.
   - Рубаху скидывай, - велел Кенет ничего не понимающему Кэссину.
   - Зачем? - окончательно опешил тот.
   - Для малыша, - ответил Кенет. - Простудится еще -  голышом  по  росе
скакать.
   Почему-то Кэссину и в голову не пришло, что  для  этой  цели  годится
имущество из его узелка: рубаха  или  один  из  кафтанов.  Он  торопливо
скинул с себя полуразодранную рубаху, словно так и надо. Кенет, взглянув
на его спину, только хмыкнул, но ничего не сказал. Он  молча  принял  из
рук Кэссина рубашку и подошел к малышу.
   - Пойдем, - тихо сказал он, - тебя больше никто  никогда  не  обидит.
Обещаю.
   Мальчик поднял на Кенета недоверчивый влажный взгляд. Почему-то он не
испугался и не удивился тому, что недавние обидчики куда-то  исчезли,  а
на их месте оказались  совсем  другие  незнакомые  люди,  да  и  сам  он
очутился в незнакомом месте. Его тревожило совсем другое.
   - А вы меня обратно в приют не отдадите? - испуганно осведомился он.
   - Никогда, - твердо ответил Кенет.
   Одним ловким движением он поднял мальчика и укутал его драной рубахой
Кэссина. Мальчик не вырывался. Раз эти оборванцы пообещали не возвращать
его в приют, значит, все в порядке. Кем  бы  они  ни  были,  что  бы  ни
намеревались делать с ним дальше - они дали слово не  возвращать  его  в
приют!
   У Кэссина аж глаза защипало. Приютских сирот ему  видеть  доводилось.
Из приюта сбежал в  свое  время  Килька  -  и  Кильке  повезло,  его  не
отыскали. В  отличие  от  К