помнила ему о том, кем он  был  когда-то,  и  мальчишка  начал
ускользать из-под контроля.
   Кстати, а что этот недоучка сейчас поделывает?
   Гобэй мельком взглянул в магический  шерл.  Увиденное  не  особо  его
встревожило. Кэссин лежал  в  своей  постели  полностью  одетый,  вперив
безучастный взгляд в потолок. Ну-ну, не так уж и  плохо.  Ускользает  от
контроля… но  все-таки  не  совсем.  Конечно,  особого  восторга  он  не
испытывает - а ведь сам факт получения приказа должен был заставить  его
плясать от радости.  Но  и  признаков  горя  или  недовольства  тоже  не
наблюдается. Он и не думает осуждать своего обожаемого  кэйри…  впрочем,
он  и  вообще  не  думает.  Взгляд  совершенно   бессмысленный.   Обычно
решительно сжатый рот вяло расслаблен. На лбу  не  блестит  лихорадочная
испарина. Парень ни о чем не думает, он просто отдыхает  после  трудного
дня: завтра его ожидает куда более трудный день, а в преддверии  тяжелой
работы не грех и отдохнуть. Не очень-то похоже на прежнего Кэссина -  но
и ничего такого, о чем бы стоило тревожиться.
   Удостоверившись,  что  Кэссин  не  обременяет  себя  размышлениями  и
никаких действий не предпринял, Гобэй  мигом  утратил  к  нему  интерес.
Собственно, и интересоваться-то нечем: что нового можно узнать о  людях,
наблюдая за еще одним человеком? Все они в той или иной степени  похожи.
Хоть и кажется иногда, что уж этот человек скроен из иной плоти, не той,
что все прочие смертные, ан нет! Плоть на  поверку  оказывается  той  же
самой. Скучные создания - люди, и  жить  среди  них  скучно:  достаточно
беглого  взгляда,  и  ты  уже  понимаешь,  кто  перед  тобой,  и  можешь
предсказать его  будущее  совершенно  без  риска  ошибиться.  И  на  что
существуют гадальщики  по  знакам  имен?  Бесполезные  дармоеды.  И  без
гадания   об   этих   скучных   существах   можно   вызнать   все,   что
заблагорассудится.
   Так что не стоит тратить  свое  время  на  размышления  о  Кэссине  и
длительные наблюдения. Неинтересно. А  вот  то,  что  в  запале  брякнул
Кенет… вот это и впрямь интересно.
   Гобэй не может помнить… а Кенет,  выходит,  может  и  помнит?  Весьма
интересно… и необычно.
   Гобэй задумчиво потер подбородок.
   Кенет Деревянный Меч не зря назвал его  умным  человеком.  Рассуждать
Гобэй всегда умел на славу. Было бы над чем рассуждать, а уж  выводы  он
сделать всегда сумеет. А тут  есть  над  чем  порассуждать…  запальчивая
откровенность  к  добру  не   приводит,   господин   пленный   маг.   Ты
непреднамеренно выдал мне очень важные сведения… и не  обессудь,  что  я
ими воспользуюсь.
   Итак, начинаем рассуждать.
   Гобэй не может помнить об их предыдущей встрече, и Кенет в  этом  так
неколебимо убежден, что аж с души воротит. Значит, тут дело не в стертой
памяти. Уж настолько этот великий маг должен разбираться  в  собственном
ремесле, чтобы  понимать,  что  полностью  лишить  человека  возможности
что-то вспомнить не в силах никто и ничто. Разве что смерть -  так  ведь
Гобэй вроде бы жив, и никто его не убивал.
   А если не смерть… тогда остается только одна возможность!
   Поначалу Гобэй от этой  мысли  попросту  отмахнулся.  Незачем  тешить
воображение мыслями о том, что вот если бы да кабы… Такое ни одной живой
душе не под силу… а что, если под силу?
   Изъять из действительности память о  чем-то  можно  только  вместе  с
действительностью.
   А что, если именно это и произошло?
   Тогда понятно, почему Гобэй  ничего  не  помнит  о  встрече,  которая
случилась совсем в другой действительности. Он и в самом деле ничего  не
может о ней помнить. Зато возникает новая и весьма  неприятная  загадка:
почему об этой встрече так хорошо осведомлен Кенет?
   Старые легенды гласят, что помнить оба мира - тот, что был прежде,  и
тот, что возник на его месте, - могут только  драконы.  Или  те,  в  ком
течет хоть капля драконьей крови. Те, кто смотрит на синеву неба  такими
же синими глазами… но глаза у Кенета  совершенно  обычные,  как  у  всех
людей… и все же он помнит!
   Гобэй вздрогнул - впервые за долгие годы. Он давно отвык бояться.  Он
давно не сталкивался с тем, что могло его испугать… но если его  догадка
справедлива - какая опасность его подстерегает! Но  и  какое  немыслимое
могущество он сможет поглотить в случае успеха!
   Ибо не только драконы помнят прежнюю действительность.  Ее  помнит  и
тот, кто ее изменил.
   А если Кенет не дракон и не потомок драконов… тогда  остается  только
одно.
   Неужели этот молодой простофиля может изменять  лицо  мира  по  своей
воле?
   Да нет же, нет! Маг, обладающий такой силой, не стал бы рассиживаться
в темнице, пусть даже и  сколь  угодно  удобной.  Он  бы  стер  Гобэя  с
поверхности земли в самом прямом и недвусмысленном значении этого слова.
   Хотя он что-то такое говорил, что здесь, в месте средоточия Гобэя, он
не может  воспользоваться  своей  силой  по  причинам,  пониманию  Гобэя
недоступным… а вдруг он и на сей раз не солгал? До сих пор Гобэй еще  не
слышал от пленника ни единого слова  лжи.  Ему  случалось  перехлестнуть
через край - но не солгать. Да знает ли он вообще, как это делается?
   Значит, в руки Гобэю попал маг, который  способен  изменить  мир,  но
почему-то не может сейчас даже изменить к лучшему свое положение…
   А если нет?
   Впрочем, стоит ли пускаться в догадки,  когда  есть  надежный  способ
узнать правду? Не от пленника, конечно. И не от драконов: где  уж  Гобэю
раздобыть дракона на ночь глядя да еще заставить его отвечать?
   Вот когда сказалась дальновидность Гобэя! Он  предоставлял  господину
Главному министру магов-шифровальщиков - и господин министр  не  мог  не
оказать Гобэю ответной услуги. Он ее и оказал. И весьма  гордился  своим
даром: добыть одну  из  драконьих  книг  его  людям  стоило  неимоверных
усилий. Гобэй же отнесся к подарку весьма пренебрежительно: пользы в нем
он не усматривал решительно никакой. Иные маги  жизнь  посвящали  поиску
драконьих книг - но не Гобэй. Это все равно что посвятить  жизнь  поиску
определенного листа с определенного дерева: предположим, ты его  найдешь
- а что ты с ним дальше делать-то станешь?
   Драконья книга ведь и не книга вовсе. Или почти не книга.  Можно  ее,
конечно, и просто читать, если времени не жаль, хотя  и  это  не  всякий
сумеет. Да на что Гобэю собрание сказок, которыми добрый  дядюшка-дракон
потчует племянников-драконенышей на сон грядущий?  Ведь  магия  драконов
для человека неприменима…  если,  конечно,  это  вообще  можно  называть
магией. Однако драконьи книги пригодны не только для чтения. Их можно  и
спрашивать. И книга даст ответ. Разумеется,  если  умеешь  спрашивать  и
знаешь, о чем спросить. Гобэй умел задавать вопросы и получать ответ, но
до сих пор ему не о чем было спрашивать. О том,  как  по  всем  правилам
свадебного ритуала следует производить брачный полет,  что  ли?  О  том,
какие причины вызывают потускнение чешуи, а какие - онемение хвоста? Или
изучать "Зерцало чистых вод, или Наставление о том, каким  благонравному
отроку-дракону быть надлежит"? До сих пор Гобэй считал,  что  он  оказал
господину Главному министру услугу, которая лично ему ничего не  стоила,
- и господин Тагино отблагодарил его забавной игрушкой, не имеющей ровно
никакой пользы.
   До сих пор.
   Но теперь - дело иное. Да этому подарку при нынешних  обстоятельствах
просто цены нет! Драконы помнят все. И их книги могут ответить на  любой
вопрос о том, что помнят драконы. Гобэй  спросит…  и  получит  ответ,  и
узнает точно, изменялся ли мир, и был ли Кенет при этом, и не  он  ли  и
изменил прежний мир, и кто он вообще такой…
   Гобэй нетерпеливо смахнул все со стола, освобождая место для работы с
драконьей книгой и будущего вопрошания, и встал. Куда  же  запропастился
подарок господина министра?
   Шерл упал со стола, жалобно тенькнул, ударившись об пол, и развалился
на две половинки. Поглощенный поисками Гобэй ничего не заметил.
   Кэссин и в самом деле ни о чем не думал -  но  совершенно  не  в  том
смысле, как это представлялось Гобэю.  В  его  остекленевших  глазах  не
отражалось ни единой мысли потому, что в голове их было слишком много. И
ни одну из них невозможно было додумать до  конца:  только  успеваешь  с
грехом пополам понять, о чем она, как приходит совсем другая, совсем  не
о  том,  о  чем-то  непривычном…  злые  мысли…   кусачие…   растерянные…
нехорошие, одним словом, мысли. Зато когда мыслей так  много,  это  даже
хорошо… они не дают думать о том, о чем думать не хочется.
   О том, что случится завтра утром.
   Как ты там выразился, чистоплюй? "Это завтра ты  станешь  палачом,  а
пока ты еще человек…" Будь ты проклят…
   Но зачем думать о том,  что  случится  утром?  Еще  ведь  и  ночь  не
наступила. И Кэссин может лежать и смотреть в потолок… может…  и  будет…
вот лежу и буду лежать… буду лежать, пока не наступит  утро…  пока  буду
лежать, утро не наступит… и ничего  этого  не  случится,  потому  что  я
никуда не встану, а буду лежать… лежать и думать, как же  мне  поступить
завтра утром… которое не настанет, потому что я лежу… и  буду  лежать  и
думать… думать, думать, думать…
   Кэссин слегка мотнул головой, словно желая доказать самому себе,  что
он волен двигаться, что он может и встать с постели, что не  обречен  он
до скончания веков думать о  том,  что  он  должен  сделать  в  ожидании
рассвета, который никогда  не  наступит.  Брр…  нет,  страшная  штука  -
вечность. И часа Кэссин не провел в подобных размышлениях, а вон как его
корежит. Какое счастье, что в его  распоряжении  не  целая  вечность,  а
вечер и ночь.
   И за это время  он  должен  принять  решение.  Больше  всего  Кэссину
хотелось заплакать.  Потому  что  все  прочие  его  хотения  осуществить
невозможно.
   Например, пойти к кэйри и уговорить его не трогать  Кенета,  пощадить
его, отпустить… как бы не так… смешно даже предполагать,  что  на  кэйри
подействуют уговоры…  но  как  же  хочется  попытаться…  ведь  тогда  не
придется думать, кого предпочесть… да мало ли чего хочется…
   Убежать вот тоже хочется…  убежать…  глупо,  наивно…  попробуй  убеги
отсюда… но даже если и убежать, это ничего не  изменит…  кэйри  попросту
заменит его каким-то другим старшим учеником, и завтра все случится, как
и предназначено.  Сам  Кэссин  выполнит  приказ  или  предоставит  Гобэю
свалить его обязанность на кого-то другого - для Кенета это безразлично.
Так или иначе - сегодня его судьба решилась, а завтра исполнится.  И  не
важно, чьими руками. Нет, бежать не только невозможно, но и  бесполезно.
Сбежав, Кэссин не откажется встать на чью-то сторону. Исполнит он приказ
или сбежит - он встанет на  сторону  Гобэя.  Кэйри  Гобэя,  которому  он
обязан всем… всем, кроме жизни. Жизнью он обязан Покойнику.  Как  просто
было бы сделать выбор, когда бы не Покойник!
   Спору нет, пленный маг - парень славный, хоть и с придурью. Но это не
помешало бы Кэссину исполнить свой долг. И Кенет понял  бы  его  -  ведь
этот пленный маг еще и воин. А воин не должен колебаться - останется  ли
он дома, чтобы воспитывать любимого брата,  или  уйдет  туда,  куда  его
призывает долг, - вместе с войском. Выбирать между  любовью  и  любовью,
должно быть, немыслимо трудно.
   Куда легче выбирать между любовью и  долгом  -  по  крайней  мере  ты
знаешь, что выберешь, даже если это и не самый приятный  выбор.  Но  Как
выбрать между долгом и долгом? Верность - это рукоять меча… и кто  имеет
право сомкнуть пальцы на этой рукояти -  кэйри  или  Покойник?  Покойник
спас его от голодной смерти на улице… но ведь Гобэй - его кэйри…
   Кэйри… наставник, которого Кенет так не любит называть наставником… а
будь ты неладен, пленный целитель, вот ведь  навязался  на  мою  голову…
впрочем, что с него и взять, много он понимает… хотя, наверное, все-таки
понимает… раз его наставник жизнью для  него  жертвовал,  должен  же  он
понимать, что такое долг перед  наставником…  как  он  вообще  допустил,
чтобы наставник ради него жизнью рисковал… вот Кэссин не допустил бы… но
кэйри Гобэй и не стал бы этого делать.
   Конечно, не стал бы. Это ученик  ради  учителя  жизнь  свою  положить
обязан, а не… Не стал бы.
   При  этой  мысли  Кэссин  ощутил  такую  пустоту,  такое  невероятное
одиночество, что чуть не взвыл. Как когда-то давным-давно  в  Крысильне,
когда ему приснилось, что никакой Крысильни нет и не было, а он  до  сих
пор у дядюшки в лавке коробочки клеит… когда Гвоздь  отвесил  ему  такую
затрещину, что его дурной вопль мигом прервался… а потом  Гвоздь  держал
его за плечи, а Покойник отпаивал дешевым  вином…  первым  вином  в  его
жизни… он совсем забыл вкус этого жуткого пойла… забыл свои пьяные слезы
и успокоительный шепот Гвоздя…  забыл  Гвоздя…  и  Кастета…  забыл,  как
рванулись Гвоздь и Кастет к тающей  двери…  Вот  как,  оказывается,  все
просто.
   Кэссин не понаслышке знал, какой могла быть его судьба, попади  он  в
другую ватажку, не к побегайцам. Он видел на  улицах  этих  мальчишек  -
избитых своими вожаками и  всеми  прочими,  кому  не  лень,  заморенных,
озлобленных, изголодавшихся, готовых  на  все.  Тогда,  в  те  позабытые
времена, он втихомолку благословлял свою немыслимую удачу. Он ценил  то,
что имел. Мало, оказывается, ценил, если сейчас  так  мучительно  думал,
кому отдать предпочтение. Мало, если мог забыть. Он осуждал Кенета -  но
и завидовал ему втайне от самого себя: подумать только, наставник был за
него жизнь отдать готов… а разве будущий воин  и  будущий  вор  не  были
готовы отдать жизнь, принимая бой за всю Крысильню?
   Пустота схлопнулась внутрь себя и исчезла.
   Кэссин уже не чувствовал боль от мысли о  том,  что  кэйри  Гобэй  не
имеет права на рукоять. Только усталость. И еще что-то  очень  странное.
Словно исчезло что-то привычное. Такое же привычное, как рука или  нога,
и пока не попытаешься  сжать  отсутствующий  кулак  или  шагнуть,  и  не
поймешь, чего недостает, - как можно  предположить,  что  нечто,  всегда
бывшее частью тебя самого, вдруг  исчезло.  Кэссин  даже  и  не  пытался
понять, чего ему не хватает. Как если бы у него и в самом  деле  исчезла
рука - он заметит, что  ее  нет,  только  попытавшись  стиснуть  пальцы.
Раньше не получится.
   И еще что-то исчезло - почти такое же привычное.  Но  тут  уж  Кэссин
сразу понял, чего недостает.  Наблюдения!  Исчезло  ощущение,  что  твою
спину все время буравит внимательный взгляд. Оглянешься - и нет  никого,
вновь повернешься - и  вновь  ощутишь  промеж  лопаток  давящий  холодок
чужого  взгляда.  Кэссин  знал,  что  наставник  в  любой  момент  может
наблюдать за ним - а возможно, и наблюдает.  Он  почти  привык  к  этому
ощущению, почти не замечал его - как в мучительно долгом пути  почти  не
замечаешь, что ноги стерты, как почти не  замечаешь  духоты  в  темнице.
Поначалу больно, душно, а со временем привыкаешь. И лишь когда ты  дошел
до вожделенного ручья, скинул тяжелую обувь и сунул  ноги  в  прохладную
воду,  лишь  когда  выйдешь  из  вонючей  затхлости  на  свежий  воздух,
начинаешь понимать, как же тебе до сих пор было плохо. Привычную тяжесть
лишь тогда человек вновь назовет  тяжестью,  когда  скинет  ее  с  плеч.
Смотри-ка, а ведь и впрямь тяжело было постоянно  жить  под  присмотром.
Кэссин свыкся с этой тяжестью, он ее не замечал  -  но  исчезновение  ее
заметил.
   Несколько минут он ничего не  делал,  только  дышал  быстро-быстро  -
успеть бы надышаться до того, как привычная тяжесть  вернется.  Но  нет,
незримое присутствие не ощущалось. Кэссин недоверчиво скорчил рожу - под
присмотром он  бы  не  осмелился.  Удивительное,  пьянящее  наслаждение.
Кэссин скорчил еще одну рожу, засмеялся и вскочил с постели.
   Вот он,  его  шанс,  и  другого  не  будет.  Кто  его  знает,  почему
наблюдение  прервалось  и  надолго  ли,  -  но,  пока  его  нет,   нужно
действовать. Вернуться оно может в любой момент.
   Любой другой на его месте тут же помчался бы  в  темницу  освобождать
пленника, но Кэссину это даже и в голову не пришло. Он недаром  ходил  в
старших учениках и дом кэйри Гобэя знал  хорошо.  Таким  манером  они  с
пленником далеко не уйдут - на сей счет Кэссин  не  заблуждался.  Скорей
всего они даже за ворота не выйдут. Нет, на уме у  Кэссина  было  совсем
другое.
   Именно так он и поступит… если, конечно, он правильно  понял,  о  чем
толкует Кенет. Потому что если Кэссин ошибается… нет, об этом  лучше  не
думать!
   Дрожащими  от  нетерпения  руками  Кэссин  открыл  шкаф.  Пальцы   не
слушаются - быстрей, быстрей!..  Нет,  не  быстрей.  Спокойнее,  Кэссин.
Спокойнее. Ведь никуда не сбежал из шкафа подарок Гвоздя. Никто  его  не
взял, не выбросил. Даже ты сам. Хотел выбросить, но не выбросил,  потому
что забыл о нем, скотина неблагодарная. Вот ведь  и  от  неблагодарности
польза бывает. Забыл - и не выбросил,  и  теперь  в  трясущихся  пальцах
побрякивают связки монет - настоящих монет, не  наколдованных.  И  лежат
перед Кэссином настоящие штаны и кафтаны. Две  смены  одежды.  Достойное
приданое дала Крысильня своему приемышу.
   Штаны Кэссину, конечно, узковаты, не  говоря  уж  о  кафтане…  ну  да
ничего. Вроде бы одна перемена одежды была куплена на вырост… да, точно.
Тоже,  конечно,  узковато,  но  втиснуться  можно…  вот  только   пахнет
затхлостью… и тоже не страшно.  Пока  Кэссин  выполнит  все  задуманное,
запах успеет выветриться.
   Вторую смену одежды Кэссин связал в тугой узел. Он  ничего  не  хочет
оставлять в Шелковой комнате - и уж меньше всего подарок  Гвоздя.  Потом
он быстро разделся и начал натягивать на  себя  старые  штаны.  Затянуть
пояс оказалось проще,  чем  он  опасался,  а  вот  с  кафтаном  пришлось
повозиться. Ладно, и рубахи хватит. Кэссин просунулся в ворот, с  трудом
пропихал голову и обнаружил, что  едва  может  дышать.  Попытался  снять
рубаху - и чуть себе уши не оборвал. Ничего не  поделаешь,  надо  что-то
придумать, иначе Кэссин задохнется и сомлеет на бегу и ничего не  сумеет
выполнить из того, что задумал. Кое-как заведя  руки  за  спину,  Кэссин
просунул пальцы под ворот - аж в  глазах  потемнело,  -  поднатужился  и
надорвал его сзади. Хорошо еще, что ткань не новая, не то не  сумел  бы.
Дышать сразу стало легче.  Кэссин  изогнулся  и  скосил  глаза,  пытаясь
рассмотреть, не слишком ли сильно  он  разорвал  рубаху,  -  и  чуть  не
вскрикнул. Он не поверил тому, что увидел под разорванной тканью.
   Кэссин подбежал к великолепно отполированному зеркалу, задрал  рубаху
и повернулся к зеркалу спиной. Да, так и есть!
   Вот чего ему не хватало, вот что за исчезновение  он  ощутил  за  миг
перед тем, как пропало наблюдение!
   На его спине  не  было  ни  одного  шрама.  Жесткие  юношеские  мышцы
покрывала совершенно гладкая кожа.  Широкие  неровные  рубцы  с  рваными
краями исчезли бесследно.
   Край задранной до подмышек рубахи выскользнул из ослабевших  пальцев,
и невероятная картина исчезла из зеркала.  Кэссин  завел  руку  назад  и
кончиками пальцев провел по спине. Нет рубцов, да  и  только.  Отчего-то
это прикосновение убедило его больше, чем то, что  представилось  ему  в
зеркале. Кэссин криво улыбнулся. Значит, нет. И исчезли они сами. Кэссин
был в этом уверен. Нет, не Кенет потянулся к  нему  сквозь  стены  своей
темницы, не  его  незримое  прикосновение  стерло  шрамы  насовсем.  Это
случилось иначе. И незачем думать - как.  Кэссин  обдумает  исчезновение
шрамов потом. Когда будет время думать. Потому что  рассвет  уже  не  за
горами, и думать времени больше нет. Только действовать.
   Кэссин закинул за плечо свой узелок и вышел из Шелковой комнаты.
   Ему предстояло спешить  -  из  предместья  до  городских  ворот  путь
неблизкий. Он должен поспеть до заката, пока створки ворот не сомкнулись
до утра. Можно, конечно, и постучаться в какой-нибудь дом прямо здесь, в
предместье… но не ошалеет ли  хозяин  дома,  заслышав  его  просьбу?  Не
побежит ли к господину магу Гобэю