ать, что этот молодой остолоп  утаивает  часть
правды, Кэссин был отчего-то уверен, что странный узник  говорит  чистую
правду, всю как есть, без утайки, и в то же самое время бесстыдно лжет.
   - Если ты и обознался, то удачно, - отрывисто бросил он. - Меня  и  в
самом деле зовут Кэссин.
   - А меня зовут Кенет, - охотно откликнулся пленник.
   Да кто тебя спрашивал! Растерянность  Кэссина  мало-помалу  сменялась
откровенным раздражением. Он не мог понять, как же ему  разговаривать  с
необычным пленником, - и чем дальше, тем меньше он понимал.  Конечно,  и
раньше случались узники, не осыпавшие  его  проклятиями,  но  по  вполне
понятной причине - они старались смягчить свою участь. Но этот… хоть  бы
малейшая  толика  лести,  хоть  тень  угодливости!  Он   не   выказывает
ненависти, но и не старается смягчить Кэссина притворной  приятностью  в
обращении. Он держится  просто  и  прямо,  и  это  не  вызов,  не  поза.
Воплощение естественности, да и только! Но никто  не  может  вести  себя
естественно в тюрьме. Никто! Может,  Кенет  попросту  не  понимает,  где
находится?
   Молчание затягивалось. Пора что-то сказать… но что?
   - Что ты делаешь? - нехотя спросил Кэссин, чтобы не молчать.
   - Лопоушу, - ответил Кенет.
   - Что-о? - изумился Кэссин.
   Кенет раскрыл ладонь: на ней лежал смешной зверек,  умело  скрученный
из головной повязки. От передних лапок зверька тянулись нити  управления
куклой, свитые из собственных волос Кенета. Кэссин машинально дернул  за
нить, и зверек махнул лапкой.
   - Зачем это? - вырвалось у Кэссина.
   - Если совсем не шевелить руками, пока кости сломаны, потом их  будет
трудно разрабатывать, - спокойно объяснил Кенет. - Да  и  скучно  у  вас
тут.
   Час от часу  не  легче.  Только  было  Кэссин  решил,  что  Кенет  не
понимает, что такое тюрьма,  плен,  -  и  вдруг  тот  проявляет  замашки
опытного узника. Не  всякий  знает,  что  самый  страшный  мучитель  для
заключенного вовсе не палач, а полное бездействие, тоска, скука. Кэссину
доводилось слышать, что  в  тюрьмах  господина  Главного  министра  иные
узники молили о пытке, как о  милости.  От  этой  скуки  сходят  с  ума,
разбивают себе голову о стены тюрьмы, умирают. Бывалые заключенные знают
о ней и спасаются как могут: пересчитывают  соломинки  в  своем  тюфяке,
рукавом полируют цепи,  мастерят  что-нибудь  из  всего,  что  под  руки
попадается… соломенных  лошадей,  волосяные  браслеты,  кукол  тряпичных
вроде этого Лопоуши.
   - А волосы зачем из себя было дергать? - неприязненно спросил Кэссин.
   - Так у меня, кроме собственных волос и головной  повязки,  ничего  и
нет, - отозвался Кенет.
   Кэссин взглянул на него с изумлением, почти с жалостью.  В  ответ  на
его взгляд Кенет коротко рассмеялся, протянул руку и накрыл ладонью край
изголовья. Когда он через мгновение отнял руку, под ней ничего не  было.
Край изголовья полностью исчез.
   - Здесь ведь на самом деле нет ничего, - усмехнулся Кенет. - Это  все
ненастоящее. И одежда моя ненастоящая, и постель, и еда. И  темница  эта
ненастоящая.
   - Тогда почему ты здесь сидишь? - озлился Кэссин.  -  Взял  бы  да  и
ушел, раз ненастоящая.
   -  Потому  и  сижу,  что  ненастоящая.  Будь  здесь  хоть  что-нибудь
настоящее, я бы отсюда мигом ушел. А так… - Кенет  пожал  плечами.  -  Я
могу пройти сквозь несуществующую стену, но на все стены этой темницы  у
меня сил не хватит, и взять их мне в чужом месте средоточия неоткуда. Но
их хватит на то,  чтобы  помешать  мне  есть,  спать  и  одеваться.  Вам
придется почти ежедневно менять на мне одежду, иначе в  один  прекрасный
день я окажусь голым. И спать мне придется на полу, да и то не  сказано,
что под утро от одеяла хоть клочок останется. Я не  могу  выдернуть  для
своего Лопоуши ни одной ниточки, ни клочка ткани,  ни  соломинки  -  они
исчезнут в моих руках раньше, чем я окончу работу. Вот повязка у меня от
прежней одежды осталась, а больше ничего. Как  только  Лопоушу  закончу,
придется другое занятие придумывать…
   Пока он говорил, его распухшие пальцы  безостановочно  трудились  над
Лопоушей с такой сноровкой, что не у всяких здоровых рук окажется.
   - Зачем ты мне это рассказал? - перебил его Кэссин.
   - Затем, - вновь усмехнулся Кенет, - чтобы  твой  хозяин  не  вздумал
опять меня увечить. Больно же все-таки. А  уйти  отсюда  я  и  с  целыми
костями не смогу.
   - Значит, боли ты боишься, - почти  обрадованно  заметил  Кэссин:  ну
хоть что-то понятное.
   - Конечно, - спокойно подтвердил Кенет. - Во всяком  случае,  мне  не
хочется терпеть боль, если ее можно избежать.
   Нет, он не придурок, он хуже! У Кэссина аж зубы заныли  от  внезапной
ненависти. Да какой мальчишка, какой взрослый  мужчина  по  доброй  воле
признается,  что  боль  пугает  его!  Каждый  хочет  выглядеть  сильным,
бесстрашным, уверенным. Каждый в глубине души и считает себя таким, даже
если точно знает, что это не правда. И почти каждый  в  ответ  на  такой
вопрос солжет, не задумываясь, твердо веруя в  истинность  этой  лжи,  и
небрежно бросит, что боль ему нипочем, даже  если  час  назад  орал  как
резаный, ушибив палец  о  придорожный  камень.  Редко  кто  сознается  в
обратном, да и то вид у него будет смущенный, а  голос  так  и  зазвенит
скрытым вызовом - вот-де какой я мужественный, я не побоялся признаться,
что я трус! А этот лопух  произносит  несомненную  истину  таким  тоном,
каким и произносят несомненную истину. Ни вызова, ни смущения.
   Кэссин  услышал,  как  открывается  дверь,  и  едва  не  застонал  от
облегчения. Кэйри живо поставит на место этого зарвавшегося юнца.
   Кэссин взирал на Гобэя  почти  с  обожанием.  На  пленнике  роскошная
одежда сидела нескладно - а  кэйри  словно  родился  в  своих  одеяниях.
Движения Кенета поневоле были скованными - а кэйри  шествовал  неспешно,
величаво. И в руках  кэйри  держал  магический  посох,  а  не  какого-то
дурацкого Лопоушу.
   Кенет взглянул на вновь пришедшего и еле слышно коротко выдохнул.  Он
не попытался приподняться, не  стал  здороваться  или  проклинать  мага.
Пальцы его опять задвигались. От левой задней лапки  тряпичного  зверька
потянулась новая нить.
   - Я вижу, ты здесь неплохо освоился, - добродушно произнес Гобэй.
   - Благодарю вас за любезность, - сухо ответил пленник. - Вполне.
   - Вас? - удивился Гобэй. - Разве  пристало  магам  так  разговаривать
между  собой?  Разве  это  допустимо  между  равными?  Кенет   удивленно
приподнял бровь.
   - А разве мы равны? - поинтересовался он. - По-моему, нет.
   Нет, в его голосе не слышалось насмешки, явственно говорящей: "Мы  не
равны - я выше тебя". К этим словам никак нельзя придраться. Кенет всего
лишь  сообщил  очередную  несомненную  истину.  Спокойно,  как  ребенок,
уверенный в своей правоте, -  и  оттого  вдвойне  издевательски.  Кэссин
испугался было, что его кэйри спросит: "И  кто  же  из  нас,  по-твоему,
выше?" - и тем самым попадется в ловушку этого простачка.  Но  Гобэй  не
попался.
   - Значит, ты считаешь себя выше? - поинтересовался он. - Но это можно
и исправить. С какой стороны лучше укоротить, как ты считаешь, -  с  ног
или с головы?
   - Ну, это вряд ли, - спокойно ответил Кенет. - Если меня до  сих  пор
не укоротили, значит, я нужен вам такой, какой я есть. Живой и не  очень
поврежденный.
   - Так ведь мне не к спеху, - возразил Гобэй.  -  Времени  у  нас  еще
много. Я не тороплюсь.
   - Я в общем-то тоже, - покладисто согласился пленник.
   - Вот видите, какого-то взаимопонимания мы уже достигли, - безмятежно
улыбнулся Гобэй. - Мы оба никуда не спешим. Глядишь, в чем  другом  тоже
столкуемся.
   - Ну, этого долго придется ждать, - пробормотал пленный маг.
   - Вам не на что жаловаться, друг мой, - заметил Гобэй,  -  ждать  вам
придется не в сыром зловонном каземате, а в тепле и уюте. Кстати, у  вас
нет каких-нибудь жалоб? Требований? Может, вас что-то не устраивает?
   - Одежда, - подумав,  ответил  пленник.  -  Крестьянская  куртка  или
кафтан ремесленника устроили бы меня куда больше. Я к ним привык.
   - Да пожалуйста. - Гобэй повел  рукой,  и  роскошные  одеяния  Кенета
мигом сменил коричневато-серый наряд небогатого ремесленника. - Это  вам
больше нравится?
   - Да, благодарю вас, - кивнул пленник.
   Во время этого короткого обмена фразами Кэссин страдал  безмерно.  Он
понимал, что здесь происходит нечто куда более важное, чем пустопорожний
обмен угрозами и любезностями. Когда  в  подобной  беседе  сходятся  два
мага, она представляет собой поединок, и обмениваются в ней не  фразами,
а скрытыми ударами и выпадами. Вот только на сей  раз  очень  уж  хорошо
скрытыми. Кэссин никак не мог понять, кто в этом разговоре  нападает,  а
кто защищается, и уж тем более не мог понять самого главного  -  кто  же
победил в этом первом пробном поединке?
   - Что ж, - усмехнулся Гобэй, - у каждого свои причуды. Если  вам  так
больше нравится… не смею возражать. Сейчас я вынужден проститься с  вами
- меня призывают неотложные дела, - но мы с вами, несомненно,  продолжим
эту интересную беседу. Оставляю вас на попечение моего старшего ученика.
Он о вас позаботится.
   Кэссин незаметно перевел дух.  Нет,  если  в  этом  поединке  и  есть
проигравший, то никак уж не кэйри. Иначе разве мог бы он  откланяться  с
таким достоинством?
   А Гобэй и в самом деле откланялся и уже шел к двери.  И  тут  пленник
сказал нечто такое, от чего у Кэссина мир поплыл перед глазами.
   - Прости меня, - тихо сказал Кенет вслед Гобэю,  -  виноват  я  перед
тобой.
   Если до сих пор Кэссин еще сомневался, в здравом ли уме пленный  маг,
то теперь понял твердо и бесповоротно - у него и вовсе  нет  ума.  Такое
ляпнуть ни один здравомыслящий узник не может. Сыпать проклятиями, гордо
молчать, унижаться и подлизываться… да что угодно! Но если тебя кто-то в
плен взял, а ты у этого  человека  прощения  просишь,  тебе  самая  пора
читать надпись на ребре  монетки.  Кэссин  даже  осторожно  посунулся  в
сторону - кто его знает, этого пленника? А вдруг он начнет  буйствовать?
Полоумного ведь сломанные руки-ноги не удержат. Конечно, он  и  так  все
время говорит до странности не те слова, которых можно от него  ожидать,
но безумнее этой последней фразы Кэссин отродясь ничего не слыхивал.  Он
бы обратился к кэйри за разъяснением, да вот незадача - кэйри уже закрыл
за собой дверь. Едва ли до его ушей донеслись эти странные слова.
   - Это ты у кэйри прощения просил? - на всякий случай  поинтересовался
Кэссин у пленника.
   - У него, - со вздохом ответил Кенет.
   - Так ведь это он взял тебя в плен, а  не  ты  его,  -  напомнил  ему
Кэссин. - За что же тут прощения просить?
   - А это он моим попущением такой мразью сделался,  -  хмуро  произнес
Кенет. - По природе своей он тварюшка не так чтобы особо опасная - крыса
помоечная, не больше.  Укусить  может,  но  не  загрызет.  А  я  за  ним
недоглядел, и выросла крыса размером с овцу, да еще и  зубами  ядовитыми
обзавелась.  Возьмись  я  за  него  сразу,  и  остался  бы   он   мелким
пакостником, а до настоящего мерзавца не дорос бы.  Паскудного  ты  себе
хозяина выбрал, Кэссин, ничего не скажешь.
   Кэссин на мгновение закрыл  глаза.  Им  владело  сейчас  только  одно
желание - раздавить пленника между пальцами, как  ком  глины.  Еще  один
взгляд на рожу пленного  полудурка  -  и  Кэссин  не  удержался  бы.  Он
заставил себя закрыть глаза, чтоб  не  видеть  этого  наглого  недоумка,
заставил себя если и не забыть о чудовищном оскорблении, то хотя  бы  не
думать о нем. Этот скудоумный зачем-то понадобился его  кэйри  живым,  а
значит, убивать его  нельзя…  нельзя…  нельзя  его  убивать.  Во  всяком
случае, сейчас. Ничего, как-нибудь потом мы с тобой поквитаемся.
   Уняв гнев неимоверным усилием  воли,  Кэссин  открыл  глаза,  готовый
встретить наглую усмешку пленника. Но пленник не усмехался.  Он  смотрел
на Кэссина с таким сочувствием, с такой жалостью во взгляде, что  ярость
вновь захлестнула ученика мага. Он развернулся, бешено хлопнул дверью  и
вышел.
   Лицо  у  него  было  такое,  что  видавший  виды  стражник  испуганно
шарахнулся: когда кто-нибудь из  старших  учеников  впадает  в  подобное
неистовство, ничего хорошего ждать не приходится.
   Его движение несколько отрезвило Кэссина. Как бы он  ни  гневался  на
пленника, но ведь кэйри поручил этого наглеца его заботам  и  спросит  с
Кэссина по всей строгости. Тут уж никаким гневом не отговоришься.
   - Принеси этому поганцу пожрать, - с трудом переводя  дыхание,  велел
Кэссин перепуганному стражнику. - Да смотри, чтоб накормлен был вкусно и
досыта. Не то шею сверну.
   Пожилой стражник быстро согнулся в  поклоне;  перед  глазами  Кэссина
мгновенно промелькнула и исчезла его лысина. Не дожидаясь,  пока  лысина
явит себя его взору вторично, Кэссин зашагал по коридору прочь от камеры
с ненавистным придурком.
   Гобэй удовлетворенно улыбнулся и спрятал подвеску с  шерлом.  Что  ж,
это интересно.  Правильно  он  сделал,  что  подослал  к  пленному  магу
Кэссина. Наблюдать за  узником,  когда  он  наедине  с  самим  собой,  -
удовольствие, конечно, превеликое, но пользы от него не так уж и  много.
Перед собой человек всегда позирует, всегда старается выглядеть  получше
в собственных глазах - и если ему никто  не  мешает,  он  всегда  сумеет
принять самую выигрышную  позу.  А  собеседник  этому  мешает,  не  дает
сосредоточиться  на  собственной  непогрешимости,  заставляет  сболтнуть
нечто сокровенное - или по крайней мере нежелательное.  Никогда  человек
так не раскрывается, как во время разговора с  тем,  кого  считает  ниже
себя. А ведь Кэссин всего лишь ученик и настоящему  магу  не  ровня.  Не
может великий маг считать его равным себе - и не будет. И осторожность в
разговоре с ним соблюдать не будет. Конечно, никаких тайн  он  мальчишке
раскрывать не станет  -  должен  ведь  понимать,  что  Кэссин  опрометью
помчится к хозяину и тут же доложит все, что успел выведать. Нет, ничего
существенного пленник ему не выдаст. Зато себя покажет  во  всей  красе.
Говорить он будет только о том,  что  Гобэю  и  так  не  может  не  быть
известно: что он великий маг, что побывал в учениках у  опытного  воина,
что сам наследник престола именует его не иначе как названым  братом,  а
князь-король Юкайгин к нему весьма и весьма благоволит, что он  сражался
с драконом - словом, все, что уже успело войти в легенды и обрасти такой
уймой подробностей, что не сразу и отделишь правду от вымысла.  Да  ведь
важно не что он будет говорить, а как. Если внимательно  слушать  и  еще
внимательнее смотреть, Гобэй поймет без  труда,  в  чем  слабости  этого
хваленого мага, чего он страшится, чего не любит…  словом,  на  чем  его
можно сломать. И тогда он сам, по доброй воле, передаст свою силу в руки
Гобэя. Не он первый, не он и последний. Правда, такая немереная сила  во
власть Гобэя еще не попадала. Интересно, какова ее сущность? Ничего, это
Гобэй еще узнает. В свое время.
   Скоро явится Кэссин. Докладывать о том, что  Гобэй  уже  и  без  него
знает. Полчаса докуки. Не забыть бы попенять ему  за  то,  что  позволил
одержать над собой верх. Надо же, с какой легкостью Кенет сумел  вывести
его из себя. А в гневе человек тоже раскрывается. Несдержанный недоучка!
Его задача - заставить пленного  мага  выдать  себя,  а  не  собственную
натуру  выказывать.  В  любом  другом  случае  Гобэй  наказал   бы   его
незамедлительно  и  жестоко…  в  любом  другом,  но  не  в   этом.   Ибо
незадачливый ученик в ответ проникнется  ненавистью  к  пленнику,  из-за
которого ему так досталось, и всякий раз при виде его  будет  вспыхивать
новым гневом. И придется  приставить  к  Кенету  для  бесед  кого-нибудь
другого. А делать этого не стоит. Ибо Гобэй, глядя в шерл,  заметил  то,
чего не заметил Кэссин. То, о чем он не сможет  доложить  своему  кэйри.
Гобэй видел, как Кенет смотрел мальчишке вслед. Взгляд Кенета был  полон
такой неизбывной муки, словно видеть Кэссина ему наихудшая из пыток. Вот
и первая слабость. Кто его знает,  отчего  Кенет  проникся  к  мальчишке
такой неприязнью, но Гобэю она только на руку. И тем более на  руку  то,
что от Кэссина он эту неприязнь тщательно скрывает: чувства, которым  не
дают вырваться наружу, терзают куда сильнее.  А  если  узника  постоянно
что-то терзает, сломить его куда легче. Кэссин  должен  как  можно  чаще
посещать узника. Пусть помучается. И наказывать ученика Гобэй покуда  не
станет. Он подождет той минуты, когда сломленный Кенет  отдастся  в  его
волю. Но уж тогда Гобэй накажет Кэссина без  всякого  милосердия.  Чтобы
впредь неповадно было. Может, он хоть после этого отучится  давать  волю
естественным чувствам.
   Когда Кэссин покинул камеру, Гобэй прекратил наблюдение. А  напрасно.
Он мог бы увидеть кое-что интересное. Этот пленник наедине с  собой  вел
себя не то чтобы необычно, но… Да, Гобэй  определенно  мог  извлечь  для
себя кое-что интересное из наблюдения за великим магом, прозванным Кенет
Деревянный Меч.
   Едва лишь за Кэссином захлопнулась дверь, Кенет со стоном закрыл лицо
ладонями. Он понимал, что за ним могут наблюдать… да  что  там  могут  -
почти наверняка наблюдают! Но он уже  не  мог  сдержаться.  Хорошо,  что
Кэссин уже ушел, - иначе Кенет застонал бы прямо при нем. И ведь было от
чего стонать: такого дурака, как Кенет Деревянный Меч, поискать  еще!  В
пору не стонать, а выть от сознания собственной глупости.
   Нет, но какой дурак! Какой непроходимый, безнадежный дурак!
   Как он мог думать, что все уже закончилось! Победил великого  черного
мага Инсанну и успокоился. И  целый  год  жил  себе  спокойно.  Хоть  бы
догадался дать себе труд пустить в ход мозги! Добро бы он никогда  этого
Гобэя не видел, добро бы он ничего не знал… знал, отлично  знал,  только
ведь знать - это одно, а сделать из этих знаний простой  и  естественный
вывод - совсем другое.
   Знал ведь, молокосос несчастный, что Инсанна не просто великий черный
маг! Что он заставил себе служить полчища  черных  магов.  И  не  просто
знал, а видел одного из них и даже разговаривал с ним, покуда дракон  по
имени Хараи не прогнал незадачливого мага-соблазнителя прочь. Вот  этого
самого Гобэя и прогнал. В те времена Гобэй был просто  мелкой  сошкой  с
хорошо подвешенным языком. Да и то, если разобраться, не так  уж  хорошо
подвешенным. Сумел же Кенет сообразить, как  именно  Гобэй  пытался  его
обмануть. Пусть не сразу, но сумел.
   А  теперь  нет  над  Гобэем   верховного   властелина.   Кенет   сам,
собственноручно, уничтожил его. И стал никем не попираемый  Гобэй…  стал
тем, кем он есть теперь. У помоечной крысы выросли ядовитые зубы,  да  и
сама крыса уже не та, что прежде.
   А ведь должен, ну должен был Кенет догадаться, что,  уничтожив  льва,
он должен был убить и стаю крыс, жиреющих на его объедках. Не догадался.
Даже и думать не стал. Обрадовался. Расслабился. Победил -  и  устроился
на заслуженный отдых. Прав был Аканэ: воина чему-то учит  не  победа,  а
поражение. Выходит, не только воина.
   Что такое крыса по сравнению со львом? Насмерть не загрызет… ну,  это
еще как сказать. Крысе вполне  по  силам  перегрызть  горло  спящему,  в
особенности ребенку. И вот Гобэй добрался до глотки Кэссина… боги, какая
страшная насмешка судьбы!
   Кенет ведь помнит Кэссина совсем другим.
   Того, прежнего Кэссина самому Инсанне обмануть  не  удалось.  Прежний
Кэссин, даже и околдованный, сбежал от великого черного мага и  пустился
на поиски человека, о котором не знал ничего, кроме того, что Инсанна на
него охотится, - искал, чтобы  спасти,  предупредить…  Искал,  хотя  чем
дальше он уходил от  места  средоточия  своего  мучителя,  тем  страшнее
становилась колдовская боль, раздирающая его голову. Кэссин обезумел  от
боли - но дошел. Отыскал Кенета. И Кенет его  исцелил.  А  потом  Кэссин
наравне со всеми участвовал в великой битве с приспешниками Инсанны. Тот
Кэссин даже самому Инса