ре и юный воин сам покупал бы себе все необходимое,  он  не
смог бы снарядиться в дорогу лучше. Кстати, немного денег ему тоже  дали
с собой, и вновь Кенет не посмел отказаться: за зиму он хорошо  понял  и
запомнил, как должен вести себя сын по хлебу.
   Проводы были недолгими и не особо печальными. Так не прощаются  навек
с заезжим благодетелем. Так провожают в недальнюю дорогу того, кто скоро
вернется. Кенет  сказал  об  этом  Толаю,  когда  кузнец  показывал  ему
короткий и безопасный путь вниз, на равнину.
   - А ты и вернешься, - ухмыльнулся Толай.
   - Сон тебе был? - с улыбкой предположил Кенет.
   -  Верно,  сынок.  Был  мне  сон.  А  как  же  иначе?  Ты  куда  идти
собираешься?
   - Хотел в столицу, - признался Кенет. - Никто бы не подумал, что я от
императорского указа у императора под носом прячусь. Никто бы искать  не
стал. Да вот что-то не тянет меня в столицу.
   - И правильно, что не тянет, - одобрил Толай. - Потому что идти  тебе
надо не в столицу, а вовсе даже в Имбон.
   - Опять сон тебе был? - полюбопытствовал Кенет.
   - А как же, - вновь ухмыльнулся Толай.
   - Странное дело, - обреченно вздохнул  Кенет.  -  Когда  я  собирался
миновать Каэн, мне тоже сказали, что  я  должен  туда  идти.  Толай,  по
обыкновению, немного помолчал.
   - И что, - спросил он, - не правильный был совет?
   Кенет ответил, почти не задумываясь.
   - Очень даже правильный. Если бы меня в  Каэн  не  занесло,  кое-кого
сейчас бы в живых не было. Да и меня тоже. Если бы не  предупредил  меня
массаона Рокай… - Кенет вздрогнул.
   - Вот видишь, сынок. Так за чем же дело стало?
   - Я же говорю - странно получается. Я сам не знаю,  куда  мне  дальше
идти, зато все про меня всё знают. И куда я идти должен,  и  что  я  там
делать буду… ты ведь знаешь, зачем я должен идти в Имбон?
   - Знаю, - кивнул Толай.
   - А я нет, - вздохнул Кенет. - Будто все сговорились, честное слово.
   Толай мог бы объяснить сыну Седого Лиса по хлебу, в чем тут дело.  Но
не стал. Лихие Горы ясно сказали: чем меньше до поры будет знать о  себе
Кенет, тем лучше для него же. Да и пора полного знания, если  так  можно
выразиться, не за горами.
   - Не горюй, сынок, - помедлив, произнес Толай. - Это ненадолго. Скоро
ты сам сможешь выбирать свою дорогу.
   - Опять сон тебе был? - засмеялся Кенет  и,  увидев  ответный  кивок,
жадно спросил:
   - А когда?
   На сей раз Толай молчал  особенно  долго.  Прямой  и  честный  вопрос
требовал правдивого ответа. Вот только сказать эту правду надо так, чтоб
это не помешало ей осуществиться.
   - Когда? - настаивал Кенет.
   - Когда сменишь три на один, - ответил Толай. На сердце у  него  было
тяжело: не слишком ли прозрачен намек, не разгадает ли  загадку  сын  по
хлебу?
   У  Кенета  вытянулось  лицо.  Толай  немедленно  повеселел:  нет,  не
разгадал, не понял его мальчик. Что ж, в добрый час.  Значит,  сказанное
Лихими Горами непременно сбудется.
   - И не спрашивай больше,  все  равно  не  скажу,  -  пообещал  Толай,
приобнимая Кенета за плечи. - Не время еще.
   - Не время - так не время, -  покладисто  кивнул  Кенет.  Деревенский
подросток в нем вновь одержал верх. Да и как могло быть иначе? Точно так
звучал голос отца, когда  он  ласково,  но  решительно  запрещал  Кенету
браться за непосильную работу: "Не время еще, сынок. Погоди  год-другой,
сам тебе покажу, как это делается".
   Только теперь показать Кенету, "как это делается", некому.  Он  опять
остается один. Жизнь отнимает у него всех, кто мог  бы  помочь  советом,
научить, ободрить. Что поделаешь, сам  пожелал  быть  магом,  теперь  не
жалуйся. Да, но ведь у всех начинающих магов ученичество как ученичество
- отчего же один только Кенет такой неприкаянный? Может,  он  просто  не
встретил еще своего учителя? А может,  он  все  еще  недостоин  учителя?
Недаром ведь старый волшебник в родных краях прогнал его, едва  завидев.
Ясно ведь Толай сказал - не время еще.
   Сколько  уже  раз  Кенет  говорил  себе,  что  память  уже  бессильна
причинить ему боль. И опять ошибся. Предстоящая разлука - сколько их уже
было за минувшие два года? - усилила эту боль десятикратно.  Кенет  едва
удержался от слез. Нельзя плакать. Что подумает Седой Лис о сыне  своего
хлеба? Что подумает Толай? Ведь воину плакать не пристало. Возьми себя в
руки, Кенет Деревянный Меч, не позорься напоследок.
   - Вон тропа - видишь? - прервал ход его мыслей Толай. - По ней ты  за
полдня спустишься. Она тебя прямиком выведет, с пути не собьешься. -  И,
привычно помолчав, добавил:
   - Удачи тебе, сынок.
   Когда-то за  Лихими  Горами  простиралась  бескрайняя  степь.  Именно
оттуда и пришли предки нынешних каэнцев. В Лихие Горы недавние кочевники
полезли вовсе не сдуру: в те незапамятные времена у них другого пути  не
было. Длинная горная гряда отделяла степь от моря.  Дороги  в  обход  не
существовало и не могло существовать - разве что морем, так  ведь  в  те
времена не были еще кочевники ни каэнцами, ни тем более мореходами.
   С тех пор лик  земли  изменился  разительно.  Великое  землетрясение,
оставившее Сад Мостов в стороне от реки, не пощадило  и  древний  горный
кряж. Только Лихие Горы и устояли. То, что еще осталось на месте некогда
великой горной цепи, уже не могло  защитить  степь  от  завоевателей.  В
степь пришли новые люди. Когда-то вся степь  говорила  на  том  наречии,
которое теперь было языком дальнего Загорья.  На  самой  окраине  бывшей
Великой степи еще ютились племена, помнящие  этот  язык.  Исчезли  горы,
исчезли степняки, почти исчезла и сама степь.  Новые  поселенцы  строили
города и распахивали землю. Уходящие  в  вынужденное  изгнание  степняки
только глухо перешептывались между собой: "Наша степь сама  отомстит  за
нас". И оказались правы. Поначалу  степь  давала  невиданные  урожаи.  И
словно саранча налетела на степь! Люди бросали старые распаханные земли,
бросали дома и имущество  и  приходили  селиться  в  неизведанные  края,
сулящие   неимоверное   процветание.   Даже    родоначальник    нынешней
императорской династии поддался соблазну и  новую  столицу  выстроил  на
завоеванной земле, чтоб вовеки не  забыла  степь,  кого  отныне  кормить
обязана.  Выстроил,  хотя  и  предупреждал  его  Инсанна,  заклинал   не
торопиться  с  выбором.  Какого  еще  рожна  искать,  когда   вот   она,
благословенная земля? Но степь жестоко  обманула  завоевателей.  Еще  не
окончилось строительство  новой  столицы,  а  урожаи  год  от  года  все
скудели. Плуг разорвал травяной покров,  хранивший  землю,  и  выворотил
плодородный слой наружу. А жаркое  степное  солнце  убило  его  за  пару
десятилетий. На месте бывшей степи, а затем распаханных  полей  пролегла
мертвая земля, покорная всем стихиям, беззащитная перед дождем,  солнцем
и ветром. И ветер не заставил себя ждать.
   Всей тогдашней мощи великого Инсанны едва хватило,  чтобы  остановить
пустыню. Остановить, но не оживить. Поставленный Инсанной  незримый  щит
не позволял горячему песку заносить людские поселения, но залечить  раны
земли черный маг не умел:  не  тому  он  учился  полтораста  лет.  Пусть
спасибо скажут, что и вообще он нашел способ спасти смертных малоумков и
их дурацкие  города.  Переносить  новехонькую,  только  что  отстроенную
столицу Инсанна императору запретил:  незачем  на  весь  мир  кричать  о
собственной глупости. Император повиновался. С тех пор как суховей  едва
не погубил все Загорье, он больше не осмеливался возразить Инсанне. А уж
его потомки тем более не смели. Хотя жизнь в  новой  столице  обходилась
недешево. Распахивать то, что уцелело от степи, люди уже и не  пытались.
А значит, и еду, и все прочее придется везти издалека. Останься горы  на
своем исконном месте, и новая столица обречена. Но горный кряж рухнул, и
для торговых караванов открылся прямой равнинный путь. В  новую  столицу
потянулись бесчисленные обозы. Им было достаточно обогнуть Лихогорье.
   Акейро не  раз  говаривал,  что  новая  столица  похожа  на  чирей  в
неудобносказуемом месте: сам вроде невелик, да зараза от него  по  всему
телу расходится - хоть и далеко чирей от  головы,  а  все  равно  голова
болит. Так и новая столица: даже в самых отдаленных уголках  империи  ее
существование отзывалось немалой головной болью. Обычно город кормят его
окрестности. Новую столицу кормила вся страна. Со  всех  концов  империи
доставляли в  столицу  продовольствие  -  и  горе  тому  караванщику,  у
которого хоть малая  толика  зачерствеет,  заплесневеет,  заветрится  за
время дальнего пути! И добро бы только еда!  В  изобилии  поблизости  от
столицы были только самоцветы. Землетрясение растерзало горные недра,  и
их бесценные внутренности засияли под солнцем. Нигде не добывали столько
камня. Из всех ремесел новая столица  могла  бы  похвалиться  разве  что
великими  камнерезами.  Но  местные  мастера  так  и  умирали  в  нужде,
старились до срока и до срока умирали: каменное дело  отнимает  здоровье
быстро и само по себе, а уж у голодного человека - тем более. А голодали
они оттого, что императорская столица в грош не ставила  их  мастерство,
предпочитая выписывать издалека чужедальних умельцев -  мастеров  совсем
по другому камню. Да и всякий ли владыка отпустит  на  сторону  хорошего
мастера? Вот и вышло, что строили  новую  столицу  не  то  чтобы  совсем
неумехи, но и не те, кого  бы  местные  гильдии  каменных  дел  мастеров
приняли бы в свои ряды. Обошлась столица новой  династии  втрое  дороже,
чем могла бы, а выглядела в десять раз хуже, чем следовало.
   Зато Замок Пленного Сокола блистал великолепием. Куда  было  податься
умирающим с голоду мастерам? Лучшие каменотесы, вдохновенные  камнерезы,
безупречные гранильщики - все они постарались на постройке замка черного
мага. А вместе с прекрасным замком мастера воздвигали  стену  неприязни,
надежно обособившую их от всех остальных  мастеров.  Ненависть  и  страх
сеял вокруг себя Инсанна - ненавистью и страхом люди окружили новое  его
обиталище. А заодно и тех, кто  его  строил.  Разве  можно  хоть  что-то
делать  для  этого  кровопийцы?  Чем  выше  поднимались   безукоризненно
прекрасные стены, тем прочнее становилась незримая стена вокруг каменных
дел  мастеров.  Те  платили  своим  ненавистникам   не   менее   стойкой
неприязнью: легко со стороны осуждать, а сами-то что бы сделали, окажись
в том же положении? Да и кто осуждает, по какому такому праву? Разве это
- мастера?! Разве кто из них сам выращивал для себя дерево или  хотя  бы
сам выбирал его в лесу,  разве  кто  из  них  хоть  раз  приглядывал  за
шелковичными червями самолично, копал  глину  и  месил  ее  собственными
руками? На их гончарные круги глина ложится уже  готовая,  просеянная  и
вымешенная, и шелк им доставляют уже готовый для  ткацкого  стана,  даже
окрашенный, и дерево  приходит  к  столярам  и  плотникам  уже  готовыми
досками. Какие же это мастера? Ни глубины, ни силы в их  умении.  И  они
еще  смеют  рот  разевать,  чтобы  произносить  поносные  слова,   чтобы
настоящих мастеров честить!
   Ни возразить, ни отмолвить. Не было  в  окруженных  пустыней  городах
настоящих  умельцев.  Здешние  ловко  сработанные  поделки  все  же   не
пользовались настоящим спросом даже на  местном  рынке.  Откуда  взяться
настоящим мастерам на всем привозном? Недаром  же  сказал  Акейро  князю
Юкайгину в том памятном для них обоих  разговоре:  "Как  можно  было  от
такой красоты перенести столицу  в  это  гиблое  место?"  Кому,  как  не
Акейро, знать, он ведь  всю  юность  провел  в  столице.  Действительно,
гиблое место - ни хлеба  вырастить,  ни  скотину  выпасти,  ни  ремеслом
толком не прожить. Приходилось искать иные средства пропитания.
   Столица подобной целью не  задавалась,  предпочитая  существовать  за
счет налогов. Недаром же император так люто ненавидел Акейро, когда  тот
на законнейшем основании  уменьшил  приток  налогов  из  Сада  Мостов  в
столицу. Хитер мерзавец - ни малейшего повода  не  подает,  чтобы  можно
было сместить его, отозвать в столицу,  утолить  наконец  свой  монарший
гнев! Отзовешь его, как же: первый наместник, которому удалось заставить
непокорного  дальнего  родственничка,  светлость  его  треклятую,  князя
Юкайгина, прислушаться к себе. Его  не  то  что  сместить,  его  тронуть
теперь боязно. Вот и приходится ждать, пока негодяй сам подставится,  да
лелеять надежду, что уж тогда-то его преемник изыщет способ отменить все
нововведения и вернуть императору налоги Сада Мостов.
   Львиную долю налогов столица забирала себе. Прочим окрестным  городам
оставались жалкие крохи -  ничего  не  поделаешь,  не  любят  императоры
делиться, и  все  тут.  Иные  города  приходили  в  упадок,  но  кое-кто
ухитрялся прожить, зарабатывая себе на хлеб не землей и не ремеслом.
   К числу этих немногих процветающих городов как раз и относился Имбон.
В Имбоне не сеяли и не жали и рук работой не  марали.  Он  раскинулся  в
степи, как гигантский игорный стол. Здесь даже во  "Встречу  в  облаках"
играли только на большие деньги - кстати, нечасто: мастерства  эта  игра
требует настоящего, одним везением  не  обойдешься.  Словом,  настоящего
азарта маловато. Настоящему азарту  место  в  таких  играх,  где  игроку
только кажется, что от  него  хоть  что-то  зависит.  Почти  повсеместно
запрещенные игры нашли приют в  Имбоне.  В  здешних  игорных  заведениях
почти бесполезно было спрашивать доску для "Встречи в  облаках"  -  зато
можно было бросить фишки на "кровь и золото", метнуть на  стол  "тройную
шестерку", поставить на петушиные, лошадиные,  собачьи  и  иные  бои…  в
общем, потратить деньги самыми разнообразными способами. Со всех  концов
империи стекались в  Имбон  игроки,  будь  то  профессиональные  шулеры,
любители легкой наживы, жертвы собственного азарта с нехорошим блеском в
глазах, просто весельчаки, желающие отдохнуть без особых затей… да  мало
ли кто еще. Имбон презирал пришельцев - но и кормился за их счет.  Стоит
иссякнуть потоку жаждущих сесть за игорный стол -  и  Имбон  обречен  на
голод и забвение.
   Конечно, Кенету  никогда  раньше  не  доводилось  бывать  в  городах,
похожих на Имбон. Но слухами  земля  полнится.  От  многих  каэнцев,  не
единожды повидавших Имбон, Кенет наслушался самых невероятных россказней
и имел хотя бы смутные представления о том,  куда  его  судьба  занесла.
Однако они удивительно не соответствовали тому, что предстало его взору.
   Больше всего поразило  Кенета  почти  полное  безлюдье.  Оно  внушало
тревогу. Кенет должен бы  пробиваться  сквозь  бесчисленные  толпы  -  а
вместо этого он бредет по гулкой длинной улице  один-одинешенек.  Может,
эти улицы оживляются только вечером? Может, всего через несколько  часов
человеческая волна выплеснется на мостовые? Но ведь Кенету говорили, что
в Имбоне игра идет круглые сутки. Здесь не знают отдыха от азарта  -  ни
дня, ни часа. Да и непохож Имбон на мирно спящий после  ночного  разгула
город. Что здесь стряслось? Вымерли все, что ли?
   Думая так, Кенет был не особенно далек от истины.
   Ему недолго пришлось гадать, что же такое  постигло  жителей  города.
Откуда-то справа донесся угрожающий гул,  подобный  грохоту  наводнения.
Грозный  шум  приближался.   Заслышав   его,   Кенет   оживился,   почти
обрадовался. Явная угроза всегда лучше неясной смутной тревоги.  Тревога
высасывает силы, а опасность заставляет кровь бежать  по  телу  быстрее.
Всю долгую зиму Кенет  ожидал  неизвестно  чего.  Опустевший  загадочным
образом Имбон не развеял его тревоги. Она усилилась, она сделалась почти
живым существом. Но при первом  же  угрожающем  звуке  это  почти  живое
существо   пискнуло   и   издохло.   Тревогу   сменила   сосредоточенная
настороженность. Кенет даже засмеялся - до того хорошо ему стало.
   Справа   из   переулка   выбежала   девчонка,   худая,    оборванная,
окровавленная. Грозный гул следовал за ней. Не раздумывая, Кенет схватил
пробегающую девчонку за руку. Девчонка попыталась вырваться,  подвернула
ногу, охнула и едва не упала.
   - Пусти!  -  завопила  девчонка  и  укусила  Кенета  в  запястье.  От
неожиданной боли Кенет едва не разжал руку.
   - Не бойся! - Времени на долгие  объяснения  не  было.  Теперь  Кенет
понял, что за гул раздавался неподалеку. То была  толпа,  и  сейчас  она
будет здесь.
   Продолжая удерживать  брыкающуюся  девчонку  укушенной  левой  рукой,
правой Кенет извлек из ножен свой деревянный меч и  провел  черту  перед
собой поперек улицы, от стены к стене. Девчонка  волочилась  за  ним  по
камням мостовой, но Кенету некогда было поднимать ее  и  объяснять,  что
все образуется. Тем более что он и сам не был вполне уверен. Ему удалось
сделать невидимым Санэ, удалось защитить  Наоки  -  защитить  от  магии.
Сможет ли начерченная мечом линия и несколько торопливых  слов  защитить
их обоих от обезумевшей толпы?
   Оказалось, сможет. Толпа вылетела из переулка - и  силой  собственной
ярости разбилась о невидимую стену. Кенет с облегчением  перевел  дух  и
мысленно в который уже раз возблагодарил Аканэ. Деревянный меч не подвел
его.
   Девчонка за его спиной больше не вырывалась.
   - Пусти, - попросила она тихим  и  неестественно  тонким  голосом,  -
больно…
   Кенет разжал руку не без труда: ее словно судорогой свело.  Наверное,
синяки, оставленные его пальцами, побледнеют не скоро.
   - Извини, - сдавленно произнес  он,  не  в  силах  оторвать  глаз  от
ревущей толпы. Он видел, как  плющились  носы  о  невидимую  стену,  как
задыхались притиснутые к ней коноводы из первых рядов. То ли  сзади  еще
не смекнули, в чем дело, то ли окончательно лишились  разума.  У  Кенета
кровь отхлынула от лица. Если  немедленно  не  прекратить  эту  безумную
травлю человека людьми, задние попросту раздавят передних  о  магическую
стену. По невидимой стене растекутся кровавые пятна и скроют от глаз все
остальное. Как выламываются наружу ребра, как живая плоть превращается в
жуткую, еще дымящуюся массу и стекает по магической стене…
   - Может, хватит? - крикнул Кенет, даже  не  надеясь,  что  его  голос
достигнет задних рядов. - Вам здесь не пройти.
   Ему казалось, что говорит он негромко. Сам он себя  едва  слышал.  Но
каким-то непонятным образом его голос достиг задних рядов.  Напор  толпы
начал ослабевать, дикий рев немного приутих. Теперь можно было различить
обрывки слов. Еще немного погодя они сложились в осмысленные фразы.
   - Вам здесь не пройти, - повторил Кенет.
   - А тебе нигде не пройти! - раздалось из толпы.
   - Я не позволю напасть на себя сзади, - возразил Кенет.
   - А мы не торопимся! - издевательски провизжал кто-то  -  не  поймешь
даже, мужчина или женщина.
   - Сиди здесь, пока не околеешь, колдун  проклятый!  А  потом  мы  все
равно свое возьмем!
   В этих голосах звучала такая  безысходная  ненависть,  что  Кенет  на
мгновение  смутился.  Да  чем  им  так  могла  досадить   эта   насмерть
перепуганная девчонка? За что они так жаждут ее крови? За  что?  А  тебе
какое дело, друг Кенет? Даже если эта  несчастная  и  вправду  натворила
что-то очень нехорошее - есть ли на  свете  преступление,  заслуживающее
такой кары? В Саду Мостов люди тоже всем миром разделывались  со  своими
обидчиками… но они не рвали голыми руками на куски их живую  плоть.  Они
не поддавались слепой ярости. Они судили своих врагов и  казнили  их.  А
здесь… да не подоспей Кенет вовремя, и бедняжку растерзали бы. Даже если
она - преступница, Кенет будет защищать ее.  Такая  ненависть  не  может
быть права.
   Толпа ревела  и  завывала.  Кенет  на  всякий  случай  обвел  себя  и
перепуганную девчонку еще одной линией, сзади.
   - Сдохнешь здесь, колдун проклятый!
   - Да я с вами  вроде  и  не  ссорился,  -  заметил  Кенет,  поудобнее
усаживаясь на холодные камни мостовой. Этот урок он  запомнил  накрепко:
если твой противник вне себя, говори с ним как можно спокойнее. Тогда ты
не дашь захлестнуть себя гневу. А если повезет,