о будущем, а не о прошлом. И уж тем более - не  о  прошлом,
которого не было. Не понимаю. Это все, что ты видел сегодня?
   - Нет. - Кенет вновь улыбнулся. Второй сон  был  ему  понятен;  более
того, Кенет от всей души желал, чтобы так оно  и  случилось  наяву.  Ему
очень хотелось рассказать свой сон Толаю, и  желание  это  казалось  ему
вполне естественным.
   - Я видел отца своего друга… в комнате, где я раньше был…  там  спала
девушка, очень красивая… наверное, сестра моего друга,  но  я  ее  помню
совсем девочкой, так что не могу знать наверняка…  но  это  должна  быть
она, больше некому… Отец был  в  траурной  одежде…  а  потом  в  комнате
появился один человек, я его тоже знаю…  и  он  разбудил  девушку.  Отец
радовался и плакал, и говорил, что у него  никого  больше  не  осталось,
только дочка, и как он ее любит… а тот человек улыбнулся и  сказал:  "Ты
ошибаешься. Твой сын жив и в  безопасности".  А  потом  он  исчез,  и  я
проснулся.
   Второй сон Кенет рассказывал, то и дело запинаясь: и в первый раз  он
едва удержался от называния имен, а сейчас желание назвать по имени тех,
кого он видел во сне,  оказалось  почти  непреодолимым.  Он  рассказывал
слишком охотно - и не хотел этого.
   - Ты можешь не называть имен, - сказал Толай, и  Кенет  почувствовал,
что способен сохранить имена в тайне без мучительного усилия.
   - Как ты думаешь, это сон о прошлом или о будущем? -  снова  помолчав
немного, спросил Толай.
   - О будущем, - уверенно ответил Кенет. - Это было  летом…  и  девушка
уже совсем взрослая. Эх, вот бы все так и сбылось - и поскорее.
   - Значит, сон благожелательный? - осведомился Толай.
   - Да, - горячо заверил его Кенет. - Очень.
   - Что ж, - задумчиво произнес Толай. - Может, твой первый сон и вовсе
не имеет значения… хотя поверить  в  это  трудно.  Не  бывает  снов  без
значения. Странный сон. Но хотя бы не зловещий. Угрозы я в нем не вижу -
ни  Горам,  ни  дому,  ни  тебе  самому.  Второй  сон  благожелательный,
явственный  и  настолько  понятен  тебе,  что  даже  в  истолковании  не
нуждается. Редкое дело.
   - Почему? - полюбопытствовал Кенет.
   - Первый сон  в  Горах  обычно  всегда  требует  истолкования.  Нужно
привыкнуть видеть сны и понимать их, чтобы разобраться самому.  Странно.
Один твой сон даже тебе внятен, другой даже я истолковать не в силах.  И
вдобавок ты их забыл. - Толай вздохнул, снова  помолчал  немного,  потом
сказал:
   - Можешь открыть глаза. Не вставай только сразу - голова закружится.
   Вопреки своим опасениям, Кенет легко прижился в  клане  Седого  Лиса.
Конечно, обычаи у горцев  на  взгляд  равнинного  человека  странные,  и
понять их трудно. Однако обычаев, превосходящих человеческое  разумение,
не бывает: ведь те, кто их принял и соблюдает, тоже люди. Кенет от  души
хотел понять загадочных горцев - хотя бы для того, чтобы не  обидеть  их
невзначай  неосторожным  словом  или  поступком:  ведь  ему   предстояло
провести среди этих людей всю зиму. Расспрашивал Кенет много, и отвечали
ему охотно: совершенно невозможно было обидеться на простодушные вопросы
нового родича по хлебу. Ему было интересно решительно  все:  и  песни  о
мужестве павших врагов, и детские сказки, и правила поведения за едой, и
устройство шэна. Последнее, кстати, привело Кенета в полнейший  восторг.
Он твердо решил, что если ему когда-нибудь  доведется  осесть  и  зажить
своим  хозяйством,  шэн  в  его  доме   будет   обязательно.   Горцы   с
доброжелательной  улыбкой   объясняли   ему   все   детали   хитроумного
устройства.  Вряд  ли  кто  другой   подвигнул   бы   их   на   подобную
откровенность. Кенет в глубине  души  немало  дивился  той  легкости,  с
которой он добывает нужные сведения.  Между  тем  причина  была  проста.
Кенет обладал редкостным даром, которого не ценил по достоинству,  да  и
вообще едва ли замечал в себе: все его  поведение  располагало  людей  к
откровенности. Учился он с неизменной охотой, запоминал  легко,  интерес
проявлял искренний. Такого разве что ленивый учить не возьмется. К  тому
же жизненный опыт Кенета оставался скрытым для собеседника - по  крайней
мере на первых порах, - зато его юность заметна всем и каждому. Ни  один
человек старше Кенета хотя бы на пять лет не мог удержаться от искушения
поделиться с ним жизненным опытом. И ведь делились, и не только  опытом.
Стоило пообщаться с Кенетом хоть немного, и  становилось  понятным,  что
ему можно доверить любую тайну - у него она будет сохраннее, чем даже  у
прежнего обладателя.  Недаром  ведь  Наоки  доверил  Кенету  свою  самую
горестную и сокровенную тайну - ту, что не поведал даже массаоне.  Кенет
и сам не знал, что же в нем побуждает людей делиться с ним секретами.  А
может,  полагал,  что  в  этой  его  черте  нет  ничего  странного   или
исключительного и любой другой человек способен точно  так  же  вызывать
людей на откровенность.
   Так или иначе, Кенет получал ответы на свои вопросы - еще  и  потому,
что не злоупотреблял ими. Чаще всего он расспрашивал  кузнеца  Толая,  с
которым у Кенета установились особенно  тесные  приятельские  отношения.
Горцы и вообще оказались не такими уж страшными, как Кенет мог  подумать
по  рассказам  каэнцев,  а  Толай  был   человеком   немыслимой,   почти
невероятной доброты.
   - Просто не понимаю, - недоумевал Кенет, - как я мог испугаться  тебя
тогда, в самый первый день? Последние мозги себе отморозил, не иначе.
   - Сколько тебе можно повторять? - ворчливо успокаивал  его  Толай.  -
Твоей вины в том нет. В первый раз все боятся. Бывает,  и  не  только  в
первый. Бывает, что человек от страха и рассказать-то свой сон не может,
даже если помнит.  Говорить,  и  то  не  может.  Приходится  ему  самому
разбираться.
   - Но почему? - удивился Кенет. - Дело вроде для вас привычное…
   - Не знаю, - неохотно произнес Толай. - Есть у меня свои  соображения
на этот счет. И у моих собратьев по ремеслу тоже есть - у каждого  свои.
Над этой загадкой не одно поколение кузнецов голову ломает -  и  до  сих
пор меж собой не договорились.
   - А ты сам что думаешь? - Кенет не притворялся, ему и  в  самом  деле
было любопытно. Устоять перед его искренним наивным интересом  Толай  не
мог.
   - Видишь ли, - начал он медленно, словно слегка затрудняясь в подборе
слов, - сны посланы Горами. Все, что ниспосылают нам Горы, - истинно. Не
будь наши сны истинными, мы бы о них и не думали.
   - На равнине и не думают, - кивнул Кенет.
   -  Верно.  На  равнине  сон  -  это  просто   сон.   Не   весть.   Не
предостережение. А наши сны… да вся наша жизнь  построена  на  снах.  Не
будь их, мы бы оказались беззащитными перед будущим,  как  дети  равнин.
Горы милосердны к нам.
   Кенет снова кивнул, но Толай не заметил его кивка:  он  весь  ушел  в
свои мысли.
   - Если бы не этот страх, мы бы и горя не знали. Страх мешает  понять.
Затемняет смысл. Искажает. Выворачивает наизнанку.  Иногда  сон  сам  по
себе вполне ясен, но страх так силен, что  истолковать  сон  невозможно.
Приходится спрашивать  о  будущем  у  Богов,  а  Боги  редко  когда  его
показывают. И никогда не изъясняют смысл сна.
   Толай замолчал, но Кенет не отступался.  Он  чувствовал,  что  кузнец
сказал не все. Год назад Кенету было бы довольно и того, что он услышал.
Теперь же  пробуждающийся  в  Кенете  маг  властно  требовал  прямого  и
недвусмысленного ответа.
   - Как по-твоему, откуда этот страх берется? - спросил напрямик Кенет.
- Никогда не поверю, чтоб ты об этом не думал.
   Толай по своему обыкновению помолчал немного, прежде чем ответить.
   - Думал, - признался он. - Сны посылают  нам  Горы,  а  страх…  страх
посылает кто-то другой. Иногда этот страх проникает  даже  в  сами  сны.
Нет, его точно посылает кто-то, кого мы не знаем. Но это я так думаю,  -
поспешно добавил он. - Многие кузнецы так не думают. А кое-кто  считает,
что так и должно быть.
   - Вот уж нет! - вырвалось у Кенета.
   - Значит, так думаю не только я, но и ты, - печально произнес Толай.
   А разве можно думать иначе? Странно, что никто  не  разделяет  мнения
Толая.  Ведь  он  прав.  Слишком  уж  скверно  сочетаются  между   собой
постоянные вещие сны и постоянный страх перед ними.  Нет,  сны  и  страх
исходят из разных источников, это  очевидно.  Сны  посланы  Горами.  Кто
посылает страх?
   Неужели Инсанна? Нет, не может быть! Хотя его имя и пришло Кенету  на
ум в первую очередь, юноша отверг его почти без колебаний.
   Он уже убедился, что сны в Лихих Горах - не просто сны. Он  продолжал
их  видеть  каждую  ночь.  Чаще  всего  с  незначительными  отклонениями
повторялся тот, самый первый сон, но бывали и другие. И ни  в  одном  из
них Кенет не видел Инсанну. Даже  присутствия  его  не  ощущал.  А  будь
искажающий  страх  делом  рук   Инсанны,   Кенет   бы   его   непременно
почувствовал. Нет, Инсанна здесь, похоже, и в самом деле ни при чем.
   Но тогда - кто? В том, что этот таинственный кто-то существует, Кенет
не сомневался. Пусть это и не Инсанна, но чье-то незримое присутствие  -
давящее,  вязкое,  полное  страха  и  ненависти  -  Кенет  ощущал  рядом
постоянно.

Глава 18
ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

   Утро у Кенета выдалось веселое и хлопотливое. Он помогал  грузить  на
санки товары для торговли  с  жителями  равнин.  Огромные  покрывала  из
тонкой пушистой шерсти, легкие и теплые, и каждое из них  можно  продеть
через перстень без труда. Стеганые зимние одежды, подбитые пухом,  -  на
шерстяной основе,  а  иногда  и  на  шелковой  -  для  самых  богатых  и
привередливых.  Шелк  покупали  внизу:  разведением   шелка   горцы   не
занимались - не особенно он им и нужен. А на продажу шелк ткать не стоит
труда: на равнинах мастеров  по  шелку  достаточно.  Шелк  нужен  только
затем, чтобы подбить его самым легким,  самым  нежным  пухом  и  продать
потом вниз. За шелковые, да и  шерстяные  зимние  одежды  внизу  платили
очень дорого. Торговцы на их перепродаже наживались до неприличия. Товар
того стоил: с ним не могли сравниться ни тяжелые подбитые ватой  кафтаны
простонародья, ни  даже  меха,  излюбленные  знатью.  На  равнинах  зима
только-только вступила по-настоящему в свои права, и  именно  сейчас  за
пуховые одежды давали наивысшую цену. Горцы этой цены не знали. Им  и  в
голову не приходило, что их бессовестно грабят. Плата казалась им вполне
достаточной. В зимние торговые дни они получали  лишь  часть  ее,  и  не
деньгами, а шелком, чтобы к следующей зиме успеть до последнего лоскутка
израсходовать этот шелк на готовые одежды. А по весне торговцы  везли  с
собой плодородную равнинную землю. Ее укладывали на террасы,  изрезавшие
горные склоны, бережно и любовно; пожалуй, на равнине с меньшим трепетом
устилали бы дорогу драгоценными самоцветами. Земля - это жизнь, за землю
ничего отдать не жалко.
   Грузить товары начали еще затемно, и Кенет грузил их вместе со всеми,
увязывал в тюки, складывал  на  санки,  восторгался  и  дивился  красоте
здешних изделий и их добротности. Потом санки двинулись  в  путь.  Когда
затих скрип снега под полозьями, Кенет вздохнул и вернулся в дом. Больше
всего ему сейчас хотелось бы идти вослед за  санками  вниз,  к  подножию
горы. Жизнь в горах зимой еще однообразнее, чем на равнинах, -  поневоле
обрадуешься любому событию, что  прервет  монотонную  череду  дней,  так
похожих один на другой. Поначалу Кенет не страдал от однообразия  зимних
дней: каждый из них приносил ему новые знания. И все же прелесть новизны
понемногу тускнела, и Кенет был опасно близок к тому,  чтобы  заскучать.
Опасная болезнь  -  снежная  скука:  слишком  незаметно  овладевает  она
человеком, а когда овладела, спасаться  поздно.  Опасная,  а  нередко  и
смертельная. Не то чтобы ее жертвы хотели  умереть  -  довольно  было  и
того, что они не хотели больше жить. Подобное нежелание вполне  способно
свести в могилу молодого здорового парня в самом расцвете сил. Даже сами
горцы, случалось, попадали  в  лапы  к  снежной  скуке.  Впрочем,  среди
молодых такое бывало чаше: старики  знали,  как  гнать  от  себя  тоску,
ничего общего с настоящей тоской не имеющую. Как заставить себя  -  нет,
не жить, а именно захотеть жить. И не только себя, но и другого. Кенет и
понятия не имел, что за ним постоянно наблюдают: не  заскучал  ли  новый
родич по хлебу? Не валится ли у него работа из рук?  Не  смотрит  ли  он
неотрывно на падающий снег?
   До сих пор поводов для беспокойства Кенет не подавал. Новые для  себя
ремесла он осваивал легко, работал  много  и  охотно  -  нет,  такой  не
заскучает. Никто не остался присматривать за гостем в торговый день. Как
исстари заведено, все мужчины клана Седого Лиса отправились  вниз.  Дома
оставались только женщины и дети: погода стояла хорошая, и даже  старики
решили принять участие в торговле - уж они-то  не  допустят,  чтобы  эту
несмышленую молодежь облапошили хитрые обитатели равнин.
   Горцы  оставили  дом  без  охраны  безбоязненно.  Ни  один  клан   не
осмеливался напасть на соседа в его торговый день. Случись подобное -  и
все остальные кланы забудут на время свои распри, объединятся и  вместе,
сообща вырежут не знающих чести негодяев  до  последнего  человека.  Вот
никто и не вздумал отсиживаться дома. Взяли бы с собой и  нового  родича
по хлебу, да тот отговорился нездоровьем.
   Кенет понимал, что спуск вниз для него равнозначен  самоубийству.  Не
ровен час, его опознают. Он не стал посвящать родичей по  хлебу  в  свои
неприятности: хоть и прислал его в горы  столь  уважаемый  человек,  как
массаона Рокай, хоть и преломили с ним хлеб родства, хоть и  не  донесет
на него никто - а все  же  понравится  ли  горцам  не  просто  оказывать
гостеприимство,  но  укрывать  беглеца,   объявленного   государственным
преступником? А вот если они ничего о нем не знали, даже в самом крайнем
случае никто не пострадает.
   Кенет пожаловался на сильную головную боль, и его оставили в покое.
   Заняться Кенету в кои-то  веки  было  решительно  нечем.  Работать  в
одиночку без присмотра опытного мастера горцы подмастерьям не дозволяли,
а уж ученику из гостей - тем более. Приняться за устав, который Кенет за
превратностями своей скитальческой жизни изрядно подзапустил, тоже никак
не получается: женщин полон дом, и все до одной делом заняты.  Нигде  не
найти укромного местечка. И даже ширмой не  отгородишься:  ширму  ставят
только на ночь или для тайного толкования сна.  Если  вся  жизнь  хозяев
дома у гостя на виду, негоже ему таиться. Невежливо. Неучтиво.
   Кенет лежал на теплом шэне, смотрел на  работающих  женщин  и  маялся
бездельем. Состояние это для него было редким, непривычным, а оттого еще
более мучительным. Ему все время казалось, что он должен что-то сделать,
куда-то пойти, с кем-то повстречаться. Воинское ли ремесло, повседневное
ли - все едино труд. Молодое тело, жаждавшее работы, призывало Кенета  к
деятельности. Зов был настолько силен, что Кенет то и  дело  оглядывался
через плечо: он почти слышал этот зов. И  когда  в  его  мозгу  раздался
отдаленный крик, Кенет не сразу понял, что слышит не отзвук  собственных
мыслей, а голос совсем другого человека.
   Крик повторился - громче, отчетливей. Кенет испуганно поднял глаза  и
обвел взглядом работающих женщин. Нет, никто больше не слышал.  Хоть  бы
одна из женщин оторвалась от работы. Может, померещилось?
   -  Голова  болит?  -  участливо  спросила  одна  из  женщин,   увидев
полубезумное выражение на лице гостя.
   Кенет не успел ответить: крик повторился - жуткий, захлебывающийся.
   - Там… там, на озере… - выпалил Кенет и опрометью бросился  наружу  в
чем был, даже не накинув теплую куртку поверх своего синего хайю.
   Он и сам не мог бы сказать,  отчего  он  был  так  уверен,  что  крик
доносится со стороны Горячего озера.  Знал,  и  все  тут.  Горное  озеро
далеко, и ни один человеческий крик не может  преодолеть  расстояния  от
озера до клана Седого Лиса. Ну и что с того? Никто, кроме Кенета,  и  не
услышал этого крика - а Кенету до остальных какое дело? Он слышал  крик,
он слышал в нем смертный страх - и отзвук этого  страха  гнал  Кенета  к
Горячему озеру: не разбирая  дороги,  быстрей,  еще  быстрей,  с  одного
заснеженного холмика на другой - во всяком случае, именно так  Кенету  в
эти минуты казалось.

***

   Добро же, дружочек! Вот ты и объявился.
   Инсанна даже зашипел  сквозь  стиснутые  зубы  от  радости.  Конечно,
смотреть, какую силу его подопечный набрал, - радости маловато. Ишь  как
лихо перелетает с одной горной вершины на другую - словно с  холмика  на
холмик перескакивает. Зато до чего приятно  сознавать,  что  ты  еще  не
упустил его из-под наблюдения. Что ты и вообще не упустил его.
   А ведь осенью Инсанна едва не помешался. О том, как мальчишка ослепил
его серебряный  глаз,  Инсанна  уж  и  не  вспоминал.  Потом,  когда  он
заполучит мальчишку в свои руки, он сумеет  вызнать,  как  тому  удалось
умертвить серебряную пластинку. Сейчас это пока не важно. Но на сей  раз
Кенет ушел не только из-под надзора - он ушел вообще. Он не умирал  -  в
чем, в чем, а в этом Инсанна был уверен неколебимо. Не может ни один маг
умереть нечувствительно для всех остальных.  Его  сила  уходит  из  мира
вместе с ним,  и  каждый  маг  чувствует  при  этом,  как  рвется  ткань
мироздания. Жаль только, что возвращается сила в  этот  мир  постепенно,
накапливается незаметно, и появление нового  мага  до  поры  до  времени
проследить невозможно.  Иначе  Инсанна  давно  уже  присматривал  бы  за
Кенетом. А не то так удавил бы паршивца еще в колыбели. Может, и  стоило
бы. Впервые Инсанна ощутил желание не заполучить мальчишку, а  истребить
его.  Пусть  Кенет  избавился  от  его  надзора,  пусть  он  даже  сумел
уничтожить тени - на то он и сильный маг. Но то, что  случилось  осенью…
такого ни один маг не может, сильный или нет.  Умри  он  -  досадно,  но
понятно.
   Нет, он не умирал. Просто он был,  а  потом  его  не  стало.  Совсем.
Нигде.  Инсанна  изо  всех  сил  пытался  ощутить  его  присутствие,  но
напрасно. В конце концов он почти смирился и почти рехнулся. А потом,  в
самом начале зимы, Инсанна вновь ощутил кого-то. Не  так,  как  если  бы
парень умер и воскрес. Ткань мироздания не рвалась  и  не  затягивалась.
Скорее было похоже, что часть  вышивки  с  ее  поверхности  исчезла,  не
затронув ни единую нить основы, а затем узор вновь появился  на  прежнем
месте - да так, словно и не исчезал никогда. Инсанна  бесился,  не  имея
возможности узнать, прежний ли  узор  занял  освободившееся  место,  или
новый: кто бы это ни был, он не работал с магией, не пускал в  ход  свою
силу. И лишь теперь, увидев Кенета в работе, Инсанна мог перевести дух с
облегчением. На старом месте новый враг не возник. Это все тот же Кенет,
и наблюдению он по-прежнему подвластен,  несмотря  на  все  свои  хитрые
выкрутасы.
   Нет, но как он смог?! Не  просто  сделаться  временно  невидимым  для
наблюдения, но стать неощутимым вполне, совершенно  исчезнуть  из  мира?
Когда первая острая радость  схлынула,  у  Инсанны  заломило  в  висках,
противно заныли зубы, разболелась  незаживающая  рана  на  лбу  -  место
прикосновения силы. Он крепко стиснул пальцами виски и задумался.
   Размышления выходили все больше невеселые. Ладно бы еще  Кенет  исчез
насовсем. Шут его знает, как он это сделал, - ну и шут  с  ним.  Хоть  и
велика потеря, но примириться можно. Однако,  исчезнув,  его  подопечный
вновь возник. И нечего обольщаться - это уже серьезно. Это  уже  угроза.
При всей своей наивности и неопытности, несмотря на все  свои  глупейшие
промахи, мальчишка способен делать что-то такое… а знает ли он сам,  что
именно он делает? И может ли  узнать?  Хотя…  какая  разница?  С  эдакой
силищей сопляк-недоучка вполне может прихлопнуть Инсанну, как  муху,  не
только не зная, но даже и не заметив.
   И надо же было  ему  именно  в  Лихие  Горы  податься!  С  Лихогорьем
император нипочем  связываться