сворачивать,  каких  мест
остерегаться. Летом он бы нашел дорогу  без  труда.  Зимой  же  попробуй
отличи под снегом одну скалу от другой! Трещины  укрыты  сплошным  белым
покровом, а безопасные переходы  сделал  гибельной  ловушкой  лед.  Небо
подернуто  облаками  -  ни  солнца,  ни  звезд.   Как   тут   определить
направление? Да что там звезды!  Недавние  редкие  медлительные  снежные
хлопья сменились настоящей метелью; снег валит так густо и  быстро,  что
за несколько шагов ничего не разобрать. Кенет изо всех сил  втыкал  свой
деревянный меч в толщу снега, прежде чем сделать хотя бы  шаг.  Иначе  и
глазом моргнуть не успеешь, как загремишь в какую-нибудь  расщелину.  От
холода волшебное вино защищает получше любой теплой одежды -  спасет  ли
оно от  падения  в  пропасть?  Сохранит  ли  целым  и  невредимым  после
головокружительного  полета  на  сотню-другую  локтей  вниз?  Кенет  был
уверен, что нет. При каждом шаге сердце противно бухает не о ребра даже,
а где-то под челюстью. Ветер так  и  норовит  опрокинуть  лицом  вниз  и
протащить по колючему снегу.  Больше  всего  на  свете  Кенету  хотелось
никуда  не  идти.  Сесть  и  переждать  метель.   Переждать,   пока   не
развиднеется хоть немного. И не важно, что укажет ему  путь  с  небес  -
солнце или звезды. Главное, что пойдет Кенет  уже  не  вслепую.  Пойдет…
если не превратится в кусок льда,  дожидаясь  хорошей  погоды.  Ведь  не
может магия вина длиться вечно!
   И Кенет продолжал идти, с трудом подавляя желание закричать,  позвать
на помощь - вдруг да услышит кто-нибудь? Не услышит,  и  думать  нечего.
Метель схватит его крик, унесет куда-нибудь в сторону, сомнет,  засыплет
снегом… никто его не услышит. Да и нельзя в горах кричать. Кенет  хорошо
помнит, как массаона предупреждал его, чтобы, не приведи вышние силы, не
вздумалось ему кричать. Но как же хочется!
   И все же, наткнувшись на дверь, Кенет вскрикнул. Очень уж  неожиданно
возник перед ним узкий длинный дом. Хоть бы на миг раздернулась  снежная
завеса, так ведь нет! Кенет  не  видел  дома  до  той  минуты,  пока  не
врезался в дверь головой, и сначала подумал, потирая  ушибленное  место,
что это он скалу головой таранил. Но даже в сказках из скалы  обычно  не
раздается вопрос: "Кто там?"
   - Путник, - простонал усталый Кенет.
   И тут волшебное тепло разом покинуло его.
   Ресницы  Кенета  заиндевели,   собственное   дыхание   обожгло   губы
мгновенным  льдом,  пальцы  отнялись  от  холода.  Мокрый  от   пота   и
растаявшего снега хайю сковал  Кенета  сияющим  ледяным  доспехом.  Пока
открывалась дверь, Кенет промерз до костей. Никто при взгляде на него не
сказал бы, что несколько мгновений назад ему было тепло.
   - Дурак ты, а не путник, - ахнул здоровенный горец, втаскивая  Кенета
в дом. - Да разве так можно? Как тебя угораздило?
   Кенет не мог внятно ответить: у него зуб на  зуб  не  попадал,  и  он
всерьез опасался ненароком откусить себе язык при попытке заговорить. Он
постарался пожать плечами. Движение вышло еле заметное,  слабое,  но  от
ледяной корки, покрывавшей  его  хайю,  отделилось  несколько  маленьких
льдинок. Они упали на пол и растаяли.
   - Больно? - спросил его горец, от которого не укрылось происходящее с
Кенетом.
   Кенет неразборчиво промычал нечто утвердительное и кивнул.
   Горец вновь ухватил Кенета за плечо, вытащил его из  дома,  совлек  с
него ледяной кафтан и набрал полную пригоршню снега.
   Окончательно Кенет пришел в себя, вновь оказавшись в доме. Он  был  с
головы до ног растерт снегом и укутан во что-то теплое и  мягкое,  после
чего его внесли в дом на руках, уложили на  что-то  пушистое  и  напоили
чем-то горячим. Едва Кенет допил целебную жидкость, как перед глазами  у
него потемнело, веки смежились, и он уснул.
   Проснулся Кенет назавтра довольно поздно. Он почувствовал,  что  спал
долго, еще не успев открыть глаза. И все же он  не  спешил  просыпаться.
Все тело слегка ломило… ах да, он  же  едва  не  замерз  вчера  у  самых
дверей. А сейчас ему тепло. Тепло и спокойно. Время медленное-медленное,
совсем как давешний снег  до  того,  как  он  сменился  метелью.  Только
снежинки почему-то теплые, как щенячья шерстка, когда гладишь  щенка,  а
потом зарываешься пальцами в его нежную-нежную пушистую шубку,  и  рукам
становится тепло. Время теплое, пушистое и медленное. Наверное,  поэтому
Кенету почти не больно. А ведь должно было быть больно,  и  даже  очень,
ведь он так сильно замерз вчера. Но теплое течение времени окутывает его
такой пушистой тишиной… от нее даже  ресницам  тепло…  и  им  совсем  не
хочется двигаться…
   Кенет резко распахнул веки и сел, немного сердясь на себя: да сколько
же можно спать, в самом-то деле!
   Со всех сторон его окружали легкие плотные ширмы. На одной из створок
висела его одежда, просушенная и аккуратно сложенная.  Кенет  сбросил  с
себя легкие теплые одеяла, снял с ширмы одежду и принялся приводить себя
в порядок. Меч и котомка лежали рядом с ним, зато обуви своей  Кенет  не
нашел: взамен он обнаружил не то чулки, не то сапожки из  очень  мягкого
тонкого войлока или чего-то весьма похожего  на  войлок.  Кенет  обулся,
оделся, причесался и сложил ширму. Тут же к нему подскочил мальчишка лет
девяти, принял ширму из рук  гостя  и  унес  ее.  Кенет  едва  догадался
поблагодарить его - до того поразил  юного  воина  вид  жилища,  где  он
оказался. Ничего подобного Кенету раньше видеть не доводилось.
   Дом был довольно узким и длинным. По верху  стен  тянулись  такие  же
узкие и длинные окна, забранные прочными ставнями.  Внизу  вдоль  каждой
стены шло  возвышение,  застеленное  шкурами  и  вышитыми  коврами.  Оно
подымалось над полом на уровне скамейки или чуть ниже.  Очага  нигде  не
было видно, да он и не был нужен.  Возвышение  это,  называемое  горцами
улшэн, а по ту сторону гор просто шэн, служило и постелью  по  ночам,  и
рабочим местом днем, и печью. Именно поэтому у гостя забрали его  обувь:
да где это видано - обутым по постели ходить!
   От укрытых коврами шэнов исходило приятное ровное тепло, и все в доме
были одеты по зимнему времени довольно легко. У себя  дома  Кенет  зимой
был бы одет куда теплее и все равно бы озяб,  хотя  зима  в  его  родных
краях не в пример мягче. А здесь на всех без исключения одежда из тонкой
пушистой шерсти, а то и вовсе полотняная. Кенет нашел эту  одежду  более
нарядной, чем повседневное одеяние его односельчан, - а ведь не  похоже,
чтобы кто-то приоделся нарочно по случаю прибытия нежданного гостя:  все
заняты делом, а в праздничной одежде не очень-то и поработаешь.
   На  шэне  вдоль  противоположной  стены  сидели   женщины,   негромко
переговариваясь за рукоделием.  Некоторые  пряли,  но  большинство  было
занято вышивкой ковров. Такие ковры Кенету уже попадались на  глаза,  но
не в каэнских лавках, а в  покоях  наместника  Акейро,  в  Саду  Мостов.
Похоже, Каэн при торговле с горцами не пользовался ничем из их  товаров,
хотя вся торговля с обитателями Лихогорья ведется именно через Каэн. Оно
и понятно: для каэнцев жители  гор  -  опасные  сумасшедшие,  постоянная
угроза миру и благополучию. Именно из-за близости к Лихим Горам и держит
Каэн такой многочисленный гарнизон - почти вдвое больше обычного. А  чем
больше гарнизон, тем больше уважения его массаоне. Потому-то и  Рокай  -
не просто провинциальный массаона  из  захудалого  городка,  а  сила,  с
которой вынуждены считаться даже в столице…
   С трудом заставив себя  прекратить  глазеть  по  сторонам  и  прервав
череду воспоминаний, Кенет сообразил, что уже  довольно  долго  стоит  и
молчит - а ведь его молчание вполне можно истолковать  как  неучтивость,
если не хуже. Кенет не знал, как принято приветствовать  хозяев  дома  в
горах - об этом массаона  ему  ничего  не  рассказывал,  -  и  торопливо
совершил поклон согласно обычаям жителей равнин.  Мужчины,  сидевшие  на
шэне возле него, ответили на поклон  степенно  и  неспешно.  Едва  Кенет
выпрямился, дети бросились расставлять низенькие столики. Кенет  опустил
голову, щеки его залились краской. Как он мог забыть!  Ведь  говорил  же
ему Рокай: как бы ни  были  голодны  хозяева  дома,  но  пока  гость  не
приступил к трапезе, никто не съест  ни  крошки.  А  он  мало  того  что
заспался допоздна, так еще и нежился на теплом шэне под мягким одеялом!
   Гостю подали то же, что и всем: кашу,  сваренную  на  крепком  мясном
отваре, с мелко накрошенным мясом, бобы с  густой  подливкой  и  пресные
пампушки, по форме напоминавшие дорожную сумку.  Но  кроме  того,  перед
Кенетом оказалась еще и большая круглая  лепешка,  тонкая,  еще  теплая.
Кенет вновь ощутил укор совести: как долго эту лепешку сохраняли теплой,
пока он спал? А лепешку эту к столу можно  подать  только  теплой:  хлеб
родства не должен остыть.
   Припомнив торопливые прощальные наставления  массаоны,  Кенет  встал,
взял лепешку в обе руки и разломил ее пополам, стараясь, чтобы половинки
вышли не совсем одинаковыми. Потом  Кенет  повел  взглядом,  выбирая  из
сотрапезников того, кому следует  отдать  хлеб.  Выбрав,  он  подошел  к
коренастому старику, снова поклонился  и  отдал  ему  большую  половину.
Старик принял хлеб, отломил от него кусочек и положил в рот. Тогда Кенет
тоже отломил кусочек от своей половины лепешки, прожевал его тщательно и
проглотил. Старик одобрительно посмотрел на  учтивого  гостя  и  кивнул.
Кенет вернулся на свое место и принялся за  еду,  чувствуя,  как  сильно
колотится его сердце, и почти удивляясь, что никто, кроме  него  самого,
не слышит  этот  бешеный  стук.  Теперь,  и  только  теперь,  Кенет  мог
окончательно полагать себя в безопасности. Он был принят.
   Хлеб родства - единственное, о чем массаона рассказал Кенету подробно
и даже повторил еще раз, чтоб ничего не забылось. Гостя принимают в клан
посредством  ритуала  заключения  гостевого  родства.  Для  этого  нужно
преломить хлеб родства - особую лепешку, выпекаемую только с этой целью.
Разломить хлеб родства совсем уж поровну  -  не  вполне  учтиво.  Подать
хозяину меньшую половину - верх неуважения;  этим  ты  показываешь,  что
недоволен его гостеприимством и ни в грош его не ставишь. А вот  во  что
ты ставишь себя сам, станет ясно, когда ты выберешь разделившего с тобой
хлеб. Предложивший хлеб младшему дает ясно понять, что считает себя выше
присутствующих и претендует на права старших родичей.  Преломивший  хлеб
со сверстником требует для себя прав  равного  и  символически  нарекает
себя братом по хлебу. Отдавший  хлеб  старшему  недвусмысленно  признает
себя младшим и становится сыном по хлебу. Не самое высокое положение, но
Кенет в выборе не колебался: неопытному остолопу большее и не  подобает,
да и годами он еще не вышел, чтобы рассчитывать на  это  самое  большее.
Выбор его произвел наилучшее впечатление: спасенный юноша оказался учтив
не по годам и снискал всеобщую  благосклонность,  не  успев  даже  имени
своего назвать. Кенет имел все  основания  благодарить  массаону  Рокая,
поведавшего ему о хлебе родства со всеми подробностями.  Горцы  -  народ
вспыльчивый, чуть что - и хватаются за оружие. Стоит  гостю  вольно  или
невольно оскорбить хозяев, преломляя хлеб родства, и он остался  бы  для
клана чужаком со  всеми  вытекающими  отсюда  для  гостя  последствиями.
Кенету редкостно повезло: у него был хороший советчик.
   Впрочем, ему не только с советчиком посчастливилось.  Хлеба  к  столу
могли и не подать. В худшем случае это означало: ешь и убирайся,  покуда
цел. А в худшем чужак вообще ел в последний раз в жизни.  После  трапезы
его вызывали на поединок. Поочередно.
   Пока кто-нибудь не избавит Лихие Горы от его присутствия. Приди Кенет
в горы осенью, и его бы даже на порог не пустили. Его  бы  встретили  на
окраине поселения и подвергли  подробнейшим  расспросам,  а  после  клан
долго совещался бы, считать ли пришельца гостем и предлагать ли ему хлеб
родства. Могли и не предложить. Но Кенет  пришел  зимой,  в  метель.  На
расправу метели нельзя оставлять никого. Даже  кровного  врага  положено
пустить в дом,  обогреть  и  накормить.  Кенета  не  могли  оставить  за
порогом. А уж коли он вошел в дом, он становится гостем, и хлеб  родства
хозяева предложить ему обязаны. И лишь потом, когда новый родич по хлебу
утолит голод, можно задавать ему вопросы. Старик,  избранный  Кенетом  в
отцы по хлебу, и приступил к расспросам, как  только  все  насытились  и
дети унесли столики с остатками еды.
   - Меня зовут Эрэнтэ, - произнес старик, глядя на  гостя.  -  Как  нам
называть тебя, сын по хлебу?
   - Мое имя Кенет, - ответил юноша.
   - Что привело тебя в наши горы зимой?
   - Мне посоветовал уйти в горы массаона Рокай. - О причинах  подобного
совета Кенет решил пока не распространяться.
   - Как здоровье его жены? - внезапно спросил один  из  присутствующих,
юноша немногим старше Кенета.
   Кенет улыбнулся мысленно и его наивной  хитрости,  и  его  порывистой
горячности. Воин  постарше  и  поопытнее  расставил  бы  менее  заметную
ловушку.
   - Массаона Рокай никогда не был женат, - твердо ответил Кенет, - если
только не женился после моего ухода из Каэна.  Тогда  вы  знаете  о  нем
больше, чем я.
   - Каким путем ты поднялся в горы? - спросил высокий, даже  для  горца
очень сильный мужчина средних лет.
   - Я не знаю ваших названий. -  Кенет  задумался,  пытаясь  определить
направление, затем помахал рукой в сторону, с которой, по его мнению, он
пришел.  Во  взгляде   силача-горца   промелькнуло   непонятное   Кенету
облегчение.
   И опять Кенету повезло: он спутал направление. Рука его  указывала  в
сторону перевала Кабанья Холка -  гораздо  левее,  чем  перевал  Рукоять
Меча, по которому Кенет и поднялся в Лихие Горы на самом деле.
   - Остался последний вопрос, сын по хлебу, - произнес силач. - Что  ты
видел сегодня во сне?
   Иногда благие намерения так и  остаются  благими  намерениями.  Кенет
искренне собирался вести себя вежливо и уважительно -  и  все  же  самым
невоспитанным образом вытаращил глаза в немом изумлении.  Этого  вопроса
он не ожидал.
   - Разве массаона Рокай ничего тебе не говорил?  -  нахмурился  старик
Эрэнтэ.
   - У нас было очень мало времени, - покачал головой Кенет.
   - Что ж, - кивнул Эрэнтэ, принимая объяснение. - Горы  посылают  сны.
Сон принадлежит тому, кто его увидел. Если только  человек  не  захочет,
чтоб ему помогли истолковать его сон, ему нет нужды о нем  рассказывать.
Но первый сон гостя принадлежит Творцу Богов. Это справедливо. Ты  готов
рассказать свой сон?
   - Но я не помню, что я видел, - возразил ошеломленный Кенет.
   - Это тебе не помешает, - усмехнулся Эрэнтэ самыми кончиками  губ.  -
Достаточно твоего согласия.
   - Я… я, конечно, согласен, - растерянно выговорил Кенет.  -  Но  я  и
правда ничего не помню.
   - Толай поможет тебе вспомнить, - заверил его старик.
   Тем временем дети принесли убранную после пробуждения гостя  ширму  и
проворно воздвигли ее вокруг  него  вновь.  За  ширмой  послышался  шум.
Недоумевающий Кенет напряг слух: так, похоже, что все встали  с  шэна  и
ушли в дальний конец дома. Все, кроме одного. За ширму  к  Кенету  вошел
тот, кто должен помочь  ему  вспомнить,  Толай.  Им  оказался  здоровяк,
который спрашивал его, откуда он пришел.
   - Твои сородичи спросили меня про мой сон,  а  сами  ушли.  Я  сделал
что-нибудь не так? - тревожно осведомился Кенет. - Обидел кого-нибудь?
   - Успокойся, сын по хлебу, - серьезно ответил Толай. - Ты  никого  не
обидел. Просто ты не помнишь своего сна и не можешь знать - такой ли это
сон, который стоит рассказывать при всех. Если бы  ты  помнил,  тебя  бы
спросили - хочешь ты рассказать свой сон всем или только одному мне.  Не
бойся ничего. Я помогу тебе вспомнить.
   Кенет вздохнул  с  облегчением:  хорошо,  что  он  не  обидел  никого
ненароком. Своенравный народ  эти  горцы,  горячий.  Не  один  год  надо
прожить с ними бок о бок, чтобы понять толком, что их заденет, а  что  -
нет. Массаона, и тот всего не знает, а  ведь  он  в  горах  сколько  раз
бывал.
   За ширму просунулась чья-то рука с  круглой  глиняной  чашкой.  Толай
взял чашку, и рука исчезла.
   - Выпей. - Толай протянул  Кенету  напиток,  над  которым  поднимался
ароматный пар. - Это поможет тебе вспомнить.
   Кенет взял чашку в обе руки и осторожно отпил горячую жидкость.
   - По-моему, я пил это вчера, - заметил он.
   - Не совсем, - покачал головой Толай, - но в  твоем  вчерашнем  питье
было и это. Пей, не бойся. Эти травы безвредны. От них  ты  не  заснешь,
как вчера. Они просто помогут тебе вспомнить.
   - Я и не боюсь, - обиженным, почти детским голосом возразил Кенет. До
сих пор он так редко лгал, что просто не мог заставить  себя  произнести
слова не правды обыденным, нормальным голосом. А сейчас  он  говорил  не
правду: непонятно отчего, но он все-таки побаивался,  только  признаться
было стыдно.
   Толай с улыбкой наблюдал за ним.  Кенет  решительно  поднес  чашку  к
губам и медленно выпил обжигающий отвар.
   - Очень хорошо, - одобрил  Толай,  принимая  чашку  из  его  внезапно
ослабевших рук. - Теперь ложись и закрой глаза.
   Кенет охотно подчинился: в голове у него звенело.  Он  лег  и  закрыл
глаза. Толай поставил чашку на шэн, сел рядом с Кенетом и прижал кончики
пальцев к его вискам.
   Только с трудом Кенет подавил дрожь. Слабость и  звон  в  голове  уже
исчезли, и ничто не мешало ему в случае опасности вскочить и дать отпор.
И все же он чувствовал себя совершенно беззащитным, странно беспомощным,
неспособным отразить чье бы то ни было нападение.  Тем  более  нападение
такого сильного человека, как Толай.  Пальцы  у  него  были  крепкими  и
жесткими, как чугунный посох. Возникни  у  Толая  мысль  пробить  Кенету
виски и вырвать мозг наружу - и ему достаточно сдавить его череп  своими
чудовищными пальцами чуть посильнее.
   Кенет заставил свои непослушные губы усмехнуться. Нет, ну вот  придет
же такая ерунда в голову!
   - Что-нибудь случилось? - тихо спросил Толай. Врать еще раз Кенет  не
видел смысла.
   -  Я  тебя  боюсь,  -  признался  он,  стараясь  говорить  как  можно
спокойнее.
   - Скоро перестанешь. В первый раз всегда так.  Раз  боишься,  значит,
питье действует. Ты хорошо держишься. Меня, бывало, и задушить от страха
пытались, и визжали… всякое бывало.
   Через несколько мгновений Кенет убедился, что  Толай  сказал  правду.
Страх исчез бесследно. Судорожно сведенные мышцы  расслабились.  Жесткие
пальцы Толая источали приятное тепло.
   - Вспоминай! - резко потребовал Толай. -  Что  ты  видел  сегодня  во
сне?
   Кенет хотел ответить, что не может сказать, что  не  помнит  -  и,  к
своему удивлению, вспомнил.
   - Что ты видел? - Повелительный голос Толая звучал нетерпеливо.
   - Своего побратима, - ответил Кенет, и его  лицо  осветилось  улыбкой
воспоминания. - И своего учителя. Только почему-то не так, как  было  на
самом деле.
   - Рассказывай, - велел Толай.
   - Все было не так. Мой побратим очень болен, и я даже опасаюсь за его
жизнь, - с удивившей его самого покорностью принялся рассказывать Кенет.
- А во сне он был здоров. Здоровее, чем когда бы то ни было. Словно он и
вовсе не болел. Он был веселый, смеялся… благодарил меня за  что-то…  не
знаю, за что. Потом позвал к себе моего учителя и сказал, что  хотел  бы
видеть меня хорошим воином и просит обучить меня. Все не так. В жизни  я
познакомился со своим учителем намного раньше, а с побратимом уже потом.
А во сне - наоборот почему-то.
   - Твой учитель во сне отказался от тебя? - быстро спросил Толай.
   - Нет. Почему же? - удивился вопросу Кенет. - Нет. Он сам согласился.
Сказал, что это доставит ему радость.
   - А в жизни доставило? - поинтересовался Толай.
   Кенету пришли на память обстоятельства их встречи с Аканэ.
   - Да, - уверенно, без тени сомнений ответил он.
   - Не понимаю, - после недолгого  молчания  признался  Толай.  -  Горы
посылают сны