нул наполовину меч из ножен и посмотрел, как
в зеркало, в свой клинок. Ну словно затмение на парня нашло!
   Устав, конечно, гласит, что меч из ножен вынимается только  для  боя.
Но соблюдают устав либо зеленые новички, которые собственный сапог могут
в темноте принять за вражеского лазутчика,  либо  закаленные  воины,  на
своей шкуре убедившиеся, что  устав  написан  вовсе  не  потому,  что  у
начальства руки зачесались. Все остальные устав по  мелочам  нарушают  -
если, конечно, уверены, что не попадутся. А уж использовать  меч  вместо
зеркала - да сколько угодно! Особенно если перед девушками покрасоваться
охота. И при других обстоятельствах подобная мелочь  сошла  бы  Наоки  с
рук. Самое большее - лишили бы права пользоваться мечом на месяц-другой,
чтобы впредь неповадно.
   Так ведь горцы эти, одно слово, ненормальные. У них в горах если чуть
зазевался - считай, сиротами твои дети останутся. Им стоит только  блеск
обнаженной стали увидеть, как мечи из ножен сами выскакивают, а уж потом
поди разбери, кого зарезали и за что. Руки у этих горцев  вперед  головы
думают. У них в горах иначе и нельзя.
   Вот и тут едва до резни не дошло. И добро бы эти  горцы  только  друг
друга резали! Да ведь по такому случаю они живо позабудут все свои былые
распри, и все до одного горные кланы, пылая жаждой мести, нагрянут на ни
в чем не повинный Каэн. Они ведь  только  и  могут  объединиться,  чтобы
прирезать кого-нибудь еще.
   Спасибо, господин Рокай не растерялся. Доказал, что  недаром  он  уже
тридцать лет без малого каэнский массаона.  Не  успели  горцы  с  мечами
наголо повскакать со своих мест, как он схватил Наоки за волосы и окунул
его головой в зеленый соус со сладкими бататами - любимое кушанье горцев
в Каэне. Когда Наоки поднял голову  из  миски  с  соусом,  кровожадность
горцев не устояла. Они разразились таким хохотом, что  несчастный  Наоки
наверняка не забудет его до конца своих дней. Один за другим  обнаженные
мечи возвращались в ножны. Зеленая жижа текла по  лицу  Наоки,  тяжелыми
медленными каплями падая на его хайю.
   - Вон с глаз моих! - рявкнул Рокай.
   Наоки прекрасно знал, что это значит. Он снял с себя меч, положил его
у ног господина массаоны и побрел в казарму.
   До утра гнев Рокая не утих - скорей наоборот. Никто не  мог  сказать,
что гнев этот несправедлив. Но он был настолько ужасающим,  что  бывалые
воины, которым доводилось видывать Рокая в подобном  гневе,  даже  и  не
сомневались, что наказание юного  Наоки  ждет  суровое,  а  возможно,  и
чрезмерное.
   Вот уж кого массаоне Рокаю только не  хватало,  так  это  незнакомого
новичка, явившегося с докладом о прибытии. Рокай изо всех  сил  старался
не сорваться, не  расплескать  свой  гнев  на  первого  встречного,  ибо
сознавал: меньшим  его  гнев  от  этого  не  станет.  Стоит  кому-нибудь
попасться ему ненароком под горячую руку,  и  массаона  не  сможет  себя
сдержать. Он был готов молиться о том, чтобы до окончания трибунала  ему
не пришлось улаживать никаких дел. Но его  безмолвная  молитва  не  была
услышана.
   Увидев ладного подтянутого новичка, массаона  сперва  только  стиснул
зубы. Так, все в порядке, все по уставу: меч,  темно-синий  хайю,  узкий
черный пояс; волосы собраны сзади, как носят на западе,  но  это  вполне
допустимо…
   И тут глаза массаоны, уже готового проворчать: "Свободен",  сузились.
Он узнал новичка. Он видел его в толпе совсем недавно.
   - Ты был на Каэнской дороге третьего дня? - спросил он на тот случай,
если все же ошибся. Но массаона знал, что ошибки быть не  может.  Как  и
всякого опытного воина, зрительная память его не подводила.
   - Да, - ответил новичок, явно недоумевая.
   - Ступай во двор, - тихим бесцветным  голосом  произнес  массаона,  -
сдай меч начальнику караула и жди. Трибунал начнется через полчаса.
   Массаона был уверен, что новичок начнет возражать или  спрашивать,  в
чем он провинился, едва успев прибыть в Каэн. Но новичок молча отдал ему
поклон и вышел, так и не сказав ни слова.
   Даже если бы Аканэ и не объяснил Кенету, как следует  рядовому  воину
разговаривать с массаоной,  у  Кенета  хватило  бы  ума  не  вступать  в
пререкания с человеком, когда он не в духе - да так не в  духе,  что  об
этом  даже  стражнику  у  городских  ворот  известно.  Он  не  мог  себе
представить, что же такого он  натворил,  и  от  неожиданности  даже  не
пытался гадать, в чем же состояла  его  вина.  У  него  противно  тягуче
заныло под ложечкой - впрочем, не так чтобы слишком. Раз он не знает  за
собой никакой вины, проступок его может быть только случайным, а значит,
не очень серьезным. А  даже  если  и  нет  никакого  проступка…  что  ж,
благодаря мачехе Кенет уже знает, что такое быть без вины виноватым.
   Посреди  большого  мощеного   двора   стояло   неуклюжее   квадратное
возвышение. Возле возвышения маялись на солнцепеке пятеро воинов.  Кенет
сообразил, что это и есть караул, и не ошибся.
   - Давно в городе? - спросил начальник караула, принимая  из  его  рук
меч. - Что-то он у тебя легкий.
   - Деревянный, - пояснил Кенет. - А в город я только войти успел.
   Начальник караула на деревянный меч взглянул с интересом, а на Кенета
- с сочувствием.
   - Угораздило же тебя явиться в Каэн именно сегодня, - вздохнул он.  -
Авось дешево отделаешься. Хотя…  вряд  ли.  За  что  тебя?  Кенет  пожал
плечами.
   - Ладно, - смилостивился начальник караула. - Посиди пока вон там,  в
тени. Будем считать, что я тебя не вижу. Вообще-то не положено.  Но  как
только кто-нибудь появится, чтоб стоял вот у этой стены навытяжку.
   Время тянулось медленно. Кенет сидел, закрыв  глаза,  но  то  и  дело
открывал их: ему все казалось, что солнце вот-вот закатится. А оно почти
не двигалось по раскаленному небу.
   Наконец раздался барабанный бой.  Кенет  оказался  возле  стены  даже
раньше,  чем  его  настиг  предупреждающий  окрик  начальника   караула.
Внутренние двери казармы,  ведущие  во  двор,  распахнулись,  и  из  них
медленно вышли имперские воины и встали в  строй.  Затем  раскрылись  со
скрипом главные ворота, и  через  них  промаршировали  воины  из  других
казарм. Сердце Кенета затрепетало: неужели это все из-за него?  Да  нет,
не может быть! Что бы он ни натворил, но ведь  не  настолько  серьезное,
чтобы почти весь каэнский гарнизон собрался  смотреть,  как  его  судить
будут!
   Кенет и знать не знал, что угодил как раз к рутинной  общегарнизонной
поверке. К ней и бывал приурочен трибунал, если возникала надобность,  а
возникала она не часто: проступков во вверенном ему  гарнизоне  массаона
Рокай не допускал.
   Внутри у Кенета вдруг ощутилось нечто холодное и угловатое:  пожалуй,
впервые в жизни он по-настоящему испугался. До сих пор у него для такого
страха и повода не было. До сих пор, будь то в передряге с разбойниками,
в стычке с неизвестными за раненого Аканэ или в бою с драконом, от  него
хоть что-то зависело. Сейчас от него не зависит ничего. Бог  весть,  что
сейчас  случится,  но  случится  оно  неотвратимо,  и  бежать  от   этой
неотвратимости некуда, и сопротивляться ей невозможно.  Кенет  изо  всех
сил старался если и не подавить, то хотя бы скрыть свой страх, а  не  то
обратил бы внимание, как  мрачнеют  лица  воинов  при  виде  квадратного
возвышения: возвышение-то  было  на  самом  деле  походным  эшафотом,  и
вытаскивали его на свет никак уж  не  ради  мелкого  проступка  зеленого
новичка, а только для серьезного  наказания  за  серьезную  вину,  когда
исход трибунала в общем-то предрешен. А заметил бы, так  сообразил,  что
не ради него этот эшафот стоит, и перестал бы бояться.
   Потом взгляды воинов  стали  задерживаться  на  Кенете,  и  время  от
времени в  них  читалось  откровенное  недоумение.  Если  бы  Кенет  мог
испугаться сильнее, он бы так и  сделал,  но  сильнее  не  получалось  -
все-таки парень он был не из боязливых. А недоумение воинов  объяснялось
просто: они уже знали, для кого подготовлен эшафот, и ожидали увидеть  у
стены никак не Кенета, а совсем другого человека.
   Когда Кенет кое-как управился со страхом и  вновь  обрел  способность
воспринимать окружающее как следует, оказалось, что о  начале  трибунала
уже объявлено. Он только успел услышать,  что  вначале  будут  разбирать
проступок  новоприбывшего  воина  как  менее  значительный,   и   слегка
приободрился.
   - Имя? - рявкнул начальник караула.
   - Кенет, - ответил Кенет как можно более твердым голосом.
   - Ну и имена у вас в провинции, - пробурчал под нос начальник караула
и громогласно продолжил:
   - Рассматривается  обвинение  воина  Кенета,  прибывшего  в  каэнский
гарнизон сегодня утром.
   - С опозданием прибывшего, - уточнил господин массаона. Перед выходом
к строю он вытер  пот;  лицо  его  было  сухим,  но  капельки  пота  еще
поблескивали на ресницах.
   - Это ученику воина дозволяется задержаться на строительстве  дороги,
а уж потом докладывать. А воину положено сначала явиться  с  докладом  о
прибытии, а потом только заниматься чем ему заблагорассудится.
   Лица молодых воинов выражали растерянность и скуку:  проступок  воина
Кенета мельче мелкого, не сразу  и  углядишь.  Зачем  вытаскивать  такую
ерунду на общевойсковой трибунал? Более опытные понимали, что не стал бы
массаона Рокай срамиться, срывая гнев на ком попало по мелочам, и  ждали
продолжения.
   - Притом же во время проверки дороги воин Кенет был  мною  замечен  в
неподобающем виде, а именно - без меча, хайю и пояса.
   Над строем пронесся судорожный вздох.
   Не будь массаона  так  разгневан,  он  объявил  бы  обвинение  и  тем
ограничился. Но в такой безоглядно мутной  ярости  на  него  накатывало:
если уж начинал говорить, то не мог остановиться.
   - Воин может показываться на людях без упомянутых предметов воинского
достоинства в тех только случаях, когда он  состоит  под  трибуналом  по
обвинению в измене долгу либо находится в разведке. Ты,  случаем,  не  в
разведке  находился  на  дорожных  работах?  -  ядовито  поинтересовался
массаона.
   Кенет мотнул головой. Глупо, но еще глупее произнести "нет" вслух.
   - Тебя твой учитель таким вещам не  учил?  -  Теперь  уже  не  только
старые служаки, но и новички и даже Кенет - все видели, с  каким  трудом
сдерживает ярость массаона.
   - Нет, - хрипло ответил Кенет.
   - Ах нет? Изумительно. Позволь  осведомиться,  кто  же  это  совершил
столь вопиющее упущение? - Голос массаоны был по-прежнему ровен, но не в
голосе - в глазах его что-то клокотало и подергивалось.
   И внезапно страх покинул Кенета. Ярость массаоны сулила ему множество
неприятностей, но он видывал вспышки гнева и пострашнее.
   Молчаливое, с томным  блеском  в  глазах  бешенство  Аканэ  было  ему
слишком памятно.
   - Я не хотел бы называть его имени, - возразил Кенет. На него невесть
откуда снизошло спокойствие до того ледяное, что он ощутил холод  промеж
лопаток, поежился и едва не чихнул.
   Воины затаили дыхание. На лице массаоны вновь проступил пот.
   - Моя вина - мой ответ, -  упрямо  произнес  Кенет.  -  А  имя  моего
учителя позорить попусту не стоит. Его вины здесь нет. Он не всему успел
научить меня. Нам пришлось закончить обучение раньше, чем он полагал…  и
опять-таки его вины в этом нет, - неуклюже повторил Кенет.
   Его упрямство подействовало на гнев  массаоны  как  масло  на  бурные
волны: хоть ненадолго, но смирило. Вздумай  Кенет  оправдываться,  и  от
него бы мокрого места  не  осталось.  А  строптивость  новичка  массаоне
неожиданно понравилась: вины своей парень не отрицает, хотя не так уж  и
виноват; добрым именем учителя дорожит…
   Начальник караула неожиданно кашлянул и выступил вперед.
   - Воин правду говорит, -  негромко  сказал  он.  -  Меч  у  него  еще
ученический, деревянный. Настоящего, видно, не успел заслужить.
   - Великолепно, - выдохнул сквозь зубы господин массаона. - Интересно,
кто же это дает воинское посвящение ученику, который еще меча настоящего
не заслужил?
   Кенет молчал.
   - Подойди сюда, - велел массаона. - Пояс покажи.
   Кенет подошел,  недоумевая,  зачем  массаоне  понадобилось  его  пояс
разглядывать. Пояс как пояс, и завязан правильно,  по-уставному.  Ему  и
невдомек было, что массаона хочет найти на его  поясе  то,  чего  там  в
помине нет.
   - Ты зачем на дорожных работах хайю  и  пояс  снял?  -  металлическим
голосом поинтересовался Рокай, берясь за концы Кенетова пояса.
   - Чтобы не запачкались, - объяснил Кенет. - Там ведь грязно,  пыльно…
а пояс и хайю ведь знаки воинского  достоинства.  Нехорошо  их  в  грязи
валять.
   В строю раздались сдавленные смешки: ну как есть новичок! У  массаоны
от такого объяснения аж скулы свело.  Стоявшие  с  ним  рядом  командиры
тщетно пытались скрыть улыбки. Рокай эти улыбки углядел  и  вновь  начал
свирепеть. Но тут он взглянул на концы пояса новичка и обомлел.
   Лицо у массаоны Рокая сделалось такое, словно он с размаху налетел на
стену. Казалось, у него даже нос сплющился от немыслимого напряжения.
   Потому что на концах пояса всегда стоят именные  знаки  воина  и  его
учителя. Того, кто давал воинское посвящение. Этот  знак  и  намеревался
отыскать массаона, чтобы огласить вслух имя остолопа,  давшего  воинское
посвящение остолопу. Но именного знака на поясе новичка не было -  и  не
потому, что стерся. Его там вообще никогда не было.
   Есть ведь и такие воины, которых устав не в  полной  мере  обязывает:
служба у них другая. Им и без пояса, и  без  хайю  можно.  Им  можно  не
докладывать о своем прибытии. Им можно вообще почти все.  Они  не  носят
именных знаков на поясе, и посвященные ими ученики не носят  их  знаков.
Только этого им и нельзя.
   Одиночки. Полевые агенты, работающие обычно под прикрытием.
   И одно такое прикрытие массаона Рокай только что чуть не развалил.
   Ведь не может же новичок сказать: я, мол, не обычный воин. Какое  там
обычный -  недотепа  с  деревянным  мечом!  Единственное  в  своем  роде
прикрытие. Недотепа, как же. Умелец каких мало. И роль свою ведет точно:
попался - так попался. Ни слова ради своего спасения. А ему  и  говорить
такие слова не положено. Сам должен был догадаться, старый дурак. А  еще
массаона! И ведь какую глупость, какую непростительную глупость едва  не
сотворил! Мало того что едва не испортил  парню  прикрытие  -  пусть  не
совсем, но все же, - так едва не подвел его под наказание. И как  теперь
выкручиваться - неизвестно.
   Массаона Рокай выпустил из рук пояс без  именных  знаков  и  обалдело
воззрился в пространство.
   - Воинское посвящение где получал? - сдавленно спросил он.
   - В Саду Мостов, - охотно ответил Кенет. Массаона  помолчал  немного,
собираясь с духом.
   -  Воин  Кенет  из  Сада  Мостов,  -  надтреснутым  голосом  произнес
массаона.  -  Обвиняется  в  нарушении  воинского  устава.   Заключение:
оправдать. Основание: проступок совершен по неведению, не содержащему  в
себе  вины.  Дальнейшее  направление:  по  собственному  усмотрению,  за
исключением  дней  общегарнизонной  поверки.  Поскольку  обучение  воина
Кенета, по его собственному признанию,  не  завершено,  упомянутый  воин
после каждой поверки поступает в распоряжение начальника караула  сроком
на четыре часа для изучения воинского устава.
   Командиры  согласно  кивнули.  Неожиданно  мягкий  приговор  заезжему
недотепе их обрадовал. Взгляд Кенета выражал явное облегчение.
   Это-то  облегчение  и  подхлестнуло  с  новой  силой  гнев  господина
массаоны. Он окончательно  уверился  в  своих  предположениях.  Подумать
только, он едва не испортил дело полевому агенту. И  ведь  не  по  своей
вине. Не будь его голова занята вчерашним происшествием, не будь он  так
поглощен мыслями о мерзавце Наоки!..
   Очень ненадолго  смиряет  масло  бушующие  волны.  После  мгновенного
затишья они вздымаются выше мачты  -  и  горе  тому  кораблю,  что  идет
следом!
   Но для Кенета буря прошла  стороной.  Он  перевел  дух  и  огляделся.
Теперь, когда карающая длань его миновала, внутренний двор  казармы  уже
не представлялся  ему  таким  огромным,  пыльные  синие  тени  -  такими
тяжелыми,  а  слепящий  вертикальный  поток  солнечного  света  -  таким
ранящим. Краски мира внезапно утратили свою угловатую  режущую  остроту;
все стало скучнее, строже и проще. Даже гнев массаоны как  бы  поблек  и
полинял. Будничная обыденность гарнизонной поверки разламывалась  надвое
лишь в одном-единственном месте: у стены, где  ожидал  трибунала  Кенет,
стоял теперь другой воин.
   - Рассматривается обвинение  воина  Наоки,  состоящего  на  службе  в
императорской гвардии каэнского гарнизона, - пронеслось над строем.
   Если Кенет встречал свою долю в неведении, то Наоки не  меньше  суток
готовился к  худшему.  Глаза  его  обвело  черными  кругами,  от  легкой
юношеской впалости щек не осталось и следа - скулы остро  выступали  над
ввалившимися щеками, словно ночь  ожидания  стесала  с  лица  Наоки  всю
лишнюю плоть. Кенет встретился с ним глазами - и  мир  внезапно  выцвел,
посерел  и  съежился.  Кенет  торопливо  отвел  взгляд,  но  ничего   не
изменилось: мир уменьшился до  размеров  трещинки  в  камне  под  ногами
Кенета, и он не мог найти в себе силы посмотреть на что-нибудь еще.
   Голос,  читающий  обвинение,  был  пыльным  и  бесцветным.   Он   мог
принадлежать кому угодно - и начальнику караула, и массаоне, и одному из
командиров, и даже самому Наоки. Говорил массаона, но  Кенет  понял  это
лишь по сухой гневной язвительности слов, а не по голосу. Он по-прежнему
глядел себе под ноги.  Ему  было  муторно.  Нечто  подобное  он  испытал
однажды, наткнувшись на сброшенное бурей со стрехи птичье гнездо.  Почти
высиженные яйца разбились. Один птенец был, кажется, еще  жив,  но  клюв
разевал беззвучно - а может, то была предсмертная агония? При  виде  его
мокрого скрюченного тельца трехлетнему Кенету показалось, что он  и  сам
сейчас умрет. Пожалуй, он даже хотел в  эту  минуту  умереть,  чтобы  не
видеть, не слышать, не чувствовать  больше  этой  боли,  которой  нельзя
помочь. Он беззвучно икал и всхлипывал, его мутило от  горя.  Почти  так
же, как мутило сейчас.
   Именно сейчас, когда ему самому уже нечего было  страшиться,  издевки
массаоны отзывались в нем мукой почти непереносимой. Он невольно  закрыл
глаза, тут же открыл их и заставил себя поднять взгляд.
   Теперь Наоки стоял уже не у стены, а  перед  массаоной.  Его  шатало.
Кенет удивился, как это парень еще стоит без посторонней помощи.
   - И чем же ты объяснишь  свой  проступок?  -  поинтересовался.наконец
массаона.
   Глаза Наоки моляще блестели; синий хайю почти почернел от пота.
   - Я… не знал… - еле выдавил Наоки.
   Он же совсем не то хотел сказать, с  ужасом  понял  Кенет.  Он  хотел
сказать совсем другое, а брякнул именно эти слова. Худших  он  придумать
не мог, даже если бы очень постарался.
   - Не знал, - с  задумчивой  лаской  в  голосе  повторил  массаона.  -
Бывает. Когда провинциал, не закончивший  толком  обучения,  чего-то  не
знает, это я еще могу понять.  Вот  как  же  так  получается,  что  воин
императорской гвардии устава не знает, а?
   Кенет похолодел: если сам он только что пережил всего лишь страх,  то
от  Наоки  исходил  самый  настоящий  ужас.  Как  раз  страха  Наоки  не
испытывал.
   - И  почему  ты  решил,  что  тебя  незнание  извиняет?  -  продолжал
спрашивать массаона.
   - Но я… знал устав…
   - Значит, все-таки знал, - с  леденящей  доброжелательностью  уточнил
массаона.
   "Лучше бы ты его сразу убил", - с тоской подумал Кенет.
   - Так знал или не знал? - беспощадно-ласково словно  размышлял  вслух
массаона. - То ли не знал - а почему  бы,  интересно?  То  ли  знал,  но
сознательно нарушил устав?
   Наоки дышал прерывисто, залпом. Он не мог  ничего  сказать.  Впрочем,
молчание ничем не помогло ему. Лучше бы он молчал  с  самого  начала.  А
теперь все - и слова, и молчание - только усиливало гнев массаоны. После
безог