ь убрали все, над чем можно смеяться...
   - Не все, - возразил Байхин. - Кое-что осталось.
   - Что? - глухо спросил Хэсситай.
   - Я, - коротко ответил Байхин. Хэсситай вытаращил глаза.
   - Я, понимаешь? - пояснил Байхин. - Я сам. Все можно  отобрать...  но
не меня же самого. Я смотрелся в зеркало и убеждал себя, что моя  кислая
рожа смешней всего на  свете.  Когда  зеркало  унесли,  глядел  на  свои
руки... на коленки свои мосластые...  выискивал,  что  смешного  в  моих
пятках... и в моих поисках смешного... до того себя доводил - по полу от
хохота катался... только тем и выжил. Ты даже не представляешь, какой  я
на самом деле смешной. Во мне все смешно.
   Хэсситай  поежился.  Всякому  человеку  небесполезно  знать,  как  он
смешон, да не всякому под силу. А двенадцать лет... возраст, когда любая
насмешка ранит без малого смертельно... ох и тяжко же отвоевывал  Байхин
свою жизнь.
   - Ты с самого начала знал,  что  заболел  не  случайно?  -  отрывисто
спросил киэн.
   - Нет, что ты. - Байхин потер переносицу. - Уже  потом  узнал.  Когда
стало ясно, что меня даже тоска смертная к послушанию  не  принудит,  на
меня вроде как рукой махнули. То  все  старались  переделать,  а  то  на
поводу пошли. Согласились сбыть меня с рук и шуму не  подымать.  А  куда
сбыть  и  чем  мне  потом  прокормиться?  Знатному   вельможе   работать
неприлично. Отец мой мага пригласил... чтоб отдать меня  в  ученье.  Маг
хоть и услужающий человек, а все же ремесло не позорное.
   Байхин скорчил непередаваемую гримасу.
   - А как этот  маг  меня  только  увидел...  такое  началось!  Еле-еле
скандал замяли. Отец ведь не ожидал, что маг сразу учует,  что  со  мной
стряслось, да вдобавок так прямо при мне все и выложит. И что за продажу
таких заклинаний головы рубить бы стоило... и за покупку тоже...  и  что
магом мне теперь уже не быть...
   Еще бы. Смертная тоска даром не проходит... да и воинское  воспитание
тоже.
   - Отец тогда озлился страшно. Орал, что раз из меня даже мага сделать
нельзя, то он отдаст меня в ученье любому шарлатану, лишь бы я  из  дому
убрался...
   - И ему это, в общем, удалось, - усмехнулся Хэсситай.
   - Сам понимаешь, когда я сказал, что ухожу с тобой, все  только  рады
были. Все тихо, пристойно... странствовать сынок отправился... на  чудищ
заморских охотиться... или в дальний монастырь подался -  тоже  дело  не
последнее.
   - Начинаю думать, что зря я от тебя отделаться  пытался,  -  вздохнул
Хэсситай. - Я ведь тебя сейчас почему прогнать хотел... думал,  тебе  со
мной идти опасно... а тебе как раз ничего и не грозит... по крайней мере
в этом городе...
   - А почему ты думал, что мне что-то грозит? - поразился Байхин.
   - Тебя не удивило,  что  у  городских  ворот  ни  души,  сами  ворота
заперты, а стражники на стене мечут "двойную шестерку"? Нет?  А  ты  вон
туда посмотри. - И Хэсситай указал рукой на белоснежный  флаг  с  черной
слезой. - Ты ведь сам говорил: смертная тоска - штука заразная. В городе
эпидемия, Байхин.
   Стучать в ворота пришлось  довольно  долго.  Очевидно,  стражники  не
могли поверить, что кто-то по доброй  воле  решился  войти  в  город,  и
принимали настойчивый стук за дальний отзвук небольшого горного  обвала.
Выведенный из  терпения  Байхин  собирался  было  заорать  погромче,  но
Хэсситай отчего-то отсоветовал. Когда Байхин уже отлягал  обе  пятки,  а
Хэсситай проколотил придорожным булыжником небольшую вмятину в  чугунной
оковке ворот, по ту сторону послышался долгожданный грохот засова.
   Молодые стражники, встретившие путников  за  воротами,  являли  собой
печальное зрелище. Смертная  тоска  не  миновала  их  и  не  помиловала.
Постнолицые, пустоглазые и недвижные, словно покинутые ветром флюгера...
у Байхина стеснилось в груди при виде этих парней, еще недавно наверняка
шумливых и хамоватых, а ныне благопристойно  безвольных.  И  только  при
взгляде на их командира, дородного, зычного и щеголеватого, как полковой
барабан, у Байхина немного полегчало на душе.
   - Кто  такие?  -  поинтересовался  он,  недоверчиво  оглядывая  вновь
прибывших. Голос  его  звучал  властно  и  нетерпеливо.  То  ли  болезнь
пощадила бывшего вояку, то ли у него хватило силы духа справиться с ней,
но покорностью он не отличался.
   - Купцы, - сообщил  Хэсситай  прежде,  чем  Байхин  успел  встрять  в
разговор.
   Командир  стражников  вновь  придирчиво  воззрился  на  обоих   киэн.
Хэсситай выдержал его взгляд с неколебимой твердостью, даже не  смигнув.
Байхин изо всех сил постарался сдержать охватившее его изумление.
   - Ну-ну, - пробормотал командир с нарождающимся  интересом,  помолчал
немного и обернулся к своим подчиненным. - Ступайте обратно.
   Получив приказ, стражники задвигались, лица  их  приобрели  некоторую
осмысленность. Распоряжение было явно не из обычных - и все же стражники
подчинились  ему  без  единого  слова.  С   нерассуждающей   покорностью
тряпичных кукол четыре стражника вернулись на гребень  городской  стены,
заняли свои прежние места и взялись за прерванную игру. Они метали кости
и фишки с таким скрупулезным бесстрастием, с каким, должно быть, в  иные
времена маршировали на плацу  во  время  строевых  учений.  Ни  азартных
восклицаний,  ни  малейшего  проблеска  интереса  в  глазах,   ни   даже
служебного рвения... несмотря на жару,  мороз  по  коже  драл  от  этого
зрелища.
   Командир  вперился  в  них  с  тоскливым  безнадежным  бешенством  во
взгляде.  Казалось,  в  глубине  души  он  вопреки  всякой   очевидности
надеется, что один  из  этих  парней  встанет,  с  нехорошей  ухмылочкой
подойдет  и  двинет  начальство  по  морде.  Похоже,  его  умонастроение
передалось Байхину, и тот уставился  на  играющих  стражников,  мысленно
заклиная  всех  известных  ему  Богов  откликнуться   на   невысказанное
пожелание командира. Однако чуда не  произошло.  Командир  устало  отвел
глаза от городской  стены,  беззвучно  выругался  и  вновь  обернулся  к
путникам.
   - Купцы, говорите? - переспросил он, глядя почему-то не на  Хэсситая,
а на Байхина.
   - Купцы, - с выразительной усмешкой подтвердил Хэсситай. - И товар  у
нас для здешних мест редкостный.
   - Что правда, то  правда,  -  с  непонятной  для  Байхина  интонацией
произнес командир. - Вот что, купцы... ступайте вдоль стены до  базарной
площади,  за  мясным  рядом  сверните  направо  и  идите   до   третьего
перекрестка.
   - А что там? - осторожно поинтересовался Байхин.
   - Городская больница, - ответил командир стражи. - Там  ваш  товар  с
превеликой охотой возьмут... верно, господа купцы?
   И, помедлив  немного,  соединил  сжатые  кулаки  на  уровне  груди  и
надломился в поклоне.
   Байхин даже  малость  опешил.  Воины  подобным  образом  приветствуют
только воинов... а  в  эту  минуту  ничто  -  Байхин  был  голову  готов
прозакладывать - не  могло  подсказать  командиру  стражников,  кем  был
Хэсситай до того, как принялся увеселять  народ  на  площадях.  Воинский
поклон, да еще с опущенным долу взглядом - такую  честь  оказывают  лишь
величайшим воителям из величайших,  уходящим  на  тяжкую  битву.  Неужто
командир стражников  каким-то  непостижимым  чутьем  угадал  в  Хэсситае
бывшего воина? Да, но отправил он мнимых купцов никак не в казармы, а  в
городскую больницу... есть от чего помутиться в рассудке!
   - Благодарствуем за совет, - негромко  ответил  Хэсситай  и  глубоко,
неспешно поклонился.
   - Надеюсь, вы за свой товар не слишком дорого берете? -  с  внезапной
озабоченностью спросил стражник.
   - С меня скорей продешевить станется,  -  ответил  Хэсситай,  блеснув
зубами в мгновенной улыбке.
   Они-то с командиром явно поняли друг друга. Зато Байхин хотя старался
уразуметь, что произошло между этими двоими, с таким  тщанием,  что  мир
вокруг него вскоре приобрел неприятную предобморочную отчетливость, - но
так ничего и не понял. Возможно, он бы еще долго стоял  и  таращился  на
загадочного стражника, но тут Хэсситай решительно повлек его за собой, и
Байхину волей-неволей пришлось оставить свои размышления.
   - Почему  ты  назвался  купцом?  -  полюбопытствовал  он,  следуя  за
Хэсситаем вдоль стены мимо зарослей пыльного ободранного жасмина.
   - Потому что киэн в  этой  стране  под  запретом,  -  понизив  голос,
объяснил Хэсситай. - А купец - ремесло не хуже всякого другого.
   - Похоже, тот стражник твоим словам не особо и поверил, - ухмыльнулся
Байхин.
   - Совсем не поверил, - кивнул Хэсситай. - Раз уж он  отправил  нас  в
больницу...
   - А при чем тут больница? - удивился Байхин.
   - При том, что он сразу сообразил, кто мы такие, -  неохотно  ответил
Хэсситай. - Крепко я оплошал, ничего не скажешь.
   - При чем тут ты? Он ведь на меня смотрел...
   - Именно что на тебя, - вздохнул Хэсситай. -  Вот,  полюбуйся.  -  Он
вынул из привесного кошеля маленькое зеркальце и протянул его Байхину.
   Байхин с любопытством заглянул в зеркальце, но ничего особенного  там
не узрел. Физиономия как  физиономия.  Худощавая,  загорелая...  на  лбу
широкая  полоса  чуть  посветлей  остальной  кожи  -  след  от  головной
повязки...  на  правой  щеке  небольшая  царапина...   нет,   решительно
непонятно.
   Завидев, с каким недоумением Байхин  смотрится  в  зеркало,  Хэсситай
снова вздохнул и согнутым пальцем ткнул ученика в лоб.
   - Те купцы, что побогаче, головных повязок не носят, - пояснил он,  -
а те, что победней, - не снимают. Да и вообще снимать повязку со  знаком
ремесла и сословия ни одному человеку нужды нет.  Разве  только  такому,
чье ремесло следует скрывать. Мой загар куда  постарше  моего  нынешнего
ремесла... и незаметно, надел я повязку  или  снял.  А  ты  по  площадям
загорел даже и под слоем краски. Повязку снял, а  след  у  тебя  на  лбу
остался. У тебя в самом прямом смысле на  лице  написано,  кто  ты  есть
такой. Ну да оно и к лучшему вышло.
   - А этот стражник... как думаешь - он нас не выдаст?
   - Никогда, - уверенно возразил Хэсситай. - Раз уж он нас в воротах не
взял... нет.
   - Но если здесь киэн запрещены... выходит, он и сам многим рискует? -
сообразил Байхин.
   - Больше, чем ты полагаешь. Он нашей храбрости отдал должное... но он
и сам очень храбрый человек. Не всякий бы на его месте осмелился.
   И снова Хэсситай вроде бы и ответил на заданный вопрос - а все  равно
ничего не понятно.
   - Но почему? - взмолился Байхин. -  Разве  такое  уж  преступление  -
пустить  в  город  двоих  комедиантов?  И  почему  наше  ремесло   здесь
запрещено?
   - После, - покачал головой Хэсситай. - После расскажу. Вон  смотри  -
до базарной площади уже рукой подать. Не на  рынке  же  такие  разговоры
вести. Вот погоди, отработаем свое в больнице, я тебе все и расскажу. На
этот раз действительно все. Без недомолвок и отговорок.
 
*** 
 
   Отец Байхина, как и подобает знатному вельможе, содержал за свой счет
несколько благотворительных приютов и больниц. В дни торжеств по  случаю
дня  рождения  щедрого  и  милосердного  покровителя  там   устраивались
невыносимо тягучие молитвословия во здравие  господина.  Долг  повелевал
ему  присутствовать  на  всех  приютских  молебствиях  -  или  хотя   бы
препоручить их посещение кому-либо из  членов  семьи.  С  тех  пор,  как
Байхин мог выговорить слова официального приветствия  не  запинаясь,  он
ежегодно проводил не менее недели, посещая  благотворительные  заведения
для  убогих.  Запах  приютской  кормежки  и  выражение  лиц   больничных
служителей не были ему внове. И все же, едва переступив порог  больницы,
Байхин остолбенел. Он  почувствовал,  что  самообладание  ему  изменяет.
Ужас, пережитый им в день первого выступления, показался ему  ничтожным,
смешным и постыдным. Все, пережитое им  доселе  -  все,  что  он  наивно
полагал мучительным, страшным или хотя бы неприятным, - все  скукожилось
и померкло. Все забылось в тот миг, когда Байхина обступила стайка детей
со старческой шаркающей походкой и лицами изжелта-бледными, как  жеваная
бумага.
   Когда Хэсситай поманил Байхина к себе, тот  не  мог  сдержать  вздоха
облегчения. Чего бы ни потребовал  сейчас  Хэсситай  -  все  лучше,  чем
стоять посреди безмолвных детей и  гадать,  кого  из  них  желание  жить
покинуло настолько, что он не дотянет до вечера.
   - Все уже уговорено, - прошептал Хэсситай, увлекая Байхина за  собой.
- Работать будем в больничной часовне. Места там предостаточно, на  всех
хватит... а в случае чего можно прикинуться, что молебствие идет.
   В пустой часовне каждый шаг отдавался гулко и торжественно. У Байхина
малость полегчало на душе: пожалуй, больше всего его  угнетали  не  лица
обреченных - такое лицо он и сам видел когда-то в собственном зеркале, -
а тишина... тишина в набитой детьми больнице.
   - Пожалуйте в алтарную, - окликнул Байхина маленький тощий  священник
с морщинистым, как пустой кошелек, личиком. Голос у худосочного старичка
оказался неожиданно звучным.
   Байхин замешкался, заоглядывался  в  поисках  алтарной  в  незнакомом
храме. Огромный детина с угрюмой рожей бесцеремонно  снял  сумку  с  его
плеча и понес куда-то за раздвижные панели с изображением Бога Исцелений
и творимых им чудес.
   - Если кто нагрянет, отсиживайтесь здесь, - хмуро произнес детина.  -
В алтарную никто сунуться не посмеет.
   - А нам, выходит, можно? - не удержался от вопроса Байхин.
   - Вам - можно, - с прежней мрачностью ответил детина. Байхин почел за
благо сменить тему.
   - Тут канат где-нибудь закрепить  получится?  -  поинтересовался  он.
Детина призадумался.
   - Если только вон там... видишь? Ну вон же крюки торчат... на них еще
в праздничные дни светильники цепляют.
   Байхин высунул из алтарной задранную голову, вгляделся озабоченно - и
ахнул. Крюки торчали чуть не под самым куполом часовни.  Светильники  на
них вешал не иначе как сам Андо - крылатая ипостась Бога Исцелений.
   - Я туда не долезу! - ужаснулся Байхин.
   - К левому крюку лесенка ведет... а на правый можно петлю закинуть, -
посоветовал детина.
   Байхин закрыл глаза, помолился Богу Исцелений  в  самых  непристойных
выражениях, какие только пришли ему на  ум,  открыл  глаза  и  полез  по
узенькой шаткой лесенке. Он всегда сам закреплял канат, как и полагается
настоящему киэн... но с какой бы охотой он передоверил на  сей  раз  это
дело кому угодно! А ведь ему еще  раз  придется  карабкаться  наверх  по
ветхим ступенькам - уже для того, чтобы ступить на натянутый канат...  и
лучше уж подавить неожиданный приступ малодушия и освоиться с ненадежной
лестницей сейчас, чтобы не сверзиться с нее  в  приступе  дурноты  прямо
перед публикой. Полно, Байхин, да что за ребячество -  страшиться  такой
ерунды! По канату ходить не боишься, а лестницы  вдруг  испугался...  не
себя,  так  хоть  мастера  своего  постыдись...  а   кстати,   куда   он
запропастился?
   - Тебе помочь? - крикнул Хэсситай, показываясь из алтарной.
   - Нет, спасибо, я  сам,  -  прокричал  в  ответ  Байхин,  старательно
выцеливаясь.
   Петля легла точно  на  противоположный  крюк.  Байхин  удовлетворенно
хмыкнул, закрепил канат на своей стороне часовни,  вытер  потные  ладони
прямо о штаны и принялся спускаться вниз.
   В алтарной было тесновато. Кроме  Хэсситая  и  тощего  священника,  в
уголке примостился с пестрым тряпичным мячом в руках тот самый  врач,  с
которым Хэсситай сговаривался о выступлении, - существо на первый взгляд
робкое и слабосильное  донельзя.  Торопливо  накладывая  на  лицо  грим,
Байхин нет-нет да косился то на врача,  то  на  священника.  Этих  двоих
тоска смертная  обошла  стороной...  интересно,  откуда  в  них  столько
мужества и свежести духа,  чтобы  противостоять  губительному  поветрию?
Байхину было страх как любопытно... однако времени для расспросов уже не
оставалось: у дверей часовни послышались тихие шаги.  Священник  одернул
свое одеяние с аккуратной  заплатой  на  спине,  приотодвинул  панель  и
выскользнул из алтарной.  Врач  томительно  вздохнул  и  нервно  почесал
переносицу.
   -  Начинаем  вместе?  -  шепотом  спросил  Байхин.  Хэсситай  покачал
головой.
   - Не стоит. Кто его знает, сколько нам придется  выступать  -  может,
даже и сутки. Верно я говорю?
   Врач уныло кивнул.
   - Работать будем поочередно. Иначе только умаемся впустую.
   Байхин потянулся было за шариками, но Хэсситай снова качнул головой.
   - Начинать буду я. И не делай такие глаза!  У  тебя  в  жизни  худшей
публики не попадалось -  молись,  чтоб  и  не  попалось  впредь.  Ты  их
разогреть не сумеешь... а от правильного начала слишком многое  зависит.
Особенно на этот раз.
   Байхин неохотно кивнул. Конечно, Хэсситай прав, и  ему  с  его  малым
опытом полумертвых от болезни зрителей не расшевелить.  Но  до  чего  же
бледно он будет выглядеть после ошеломляюще блистательного Хэсситая!
   - Все, пора. - Хэсситай  внезапно  обернулся  в  сторону  щели  между
панелями. - Слышишь?
   Действительно, священник уже призвал благословение Бога Исцелений  на
головы заезжих смельчаков, затеявших богоугодное действо  в  стенах  его
храма.
   - Пора, - повторил Хэсситай, вынул мяч из рук побледневшего  врача  и
проскользнул в щель.
   - А вот и я! - донесся его голос, и Байхин,  разом  забыв  обо  всем,
опустился на колени и прильнул к щели - как раз вовремя, чтобы  увидеть,
как пестрый мяч взмывает из рук Хэсситая и устремляется в  подставленные
ручонки тощего скуластого мальчика лет шести.  Мальчик  некоторое  время
недоуменно смотрел на свою разноцветную добычу,  словно  бы  недоумевая,
что ему следует с ней делать, а потом неуверенно кинул мяч  Хэсситаю.  И
снова, без отдыха и промедления, мяч прыгнул в публику.
   Байхин беззвучно ахнул, почти всхлипнул. Он бы так никогда не  сумел.
Когда взрослый, кривляясь, сюсюкая и заискивая, заигрывает  с  детьми  -
поистине нет зрелища омерзительней и тошнотворней. Но в том-то  и  дело,
что Хэсситай не заигрывал с детьми, а играл. И не взрослым он был в  эту
минуту, а ребенком. Трехлетним малышом, который задыхается от  восторга,
ибо руки его сжимают самый прекрасный, самый замечательный на свете мяч,
- и вот он бежит, держа свое сокровище на вытянутых  руках,  чтобы  весь
мир видел, как он неистово счастлив... бежит, чтобы поскорей  поделиться
своим счастьем... чтобы все кругом тоже прыгали в  упоении,  глядя,  как
высоко-высоко, выше солнца, выше неба взлетает мячик. И это ничего,  что
кругом печальные, сердитые и озабоченные лица... ведь ни у  кого  больше
нет такого чудесного, такого пестрого мячика... но ведь он не жадный, он
поделится - и с сердитой тетей, и с дядей, который подметает дорожки,  и
вон с тем мальчиком, и с собачкой... со всеми поделится: играйте с  моим
мячиком, мне совсем-совсем не жалко! Играйте - ведь это же мячик!..
   Байхин и сам был киэн и в мастерстве смыслил немало - да и когда он в
последний раз играл в мяч? Но и он внезапно сделался ребенком, душа  его
летела вслед за мячиком, тело подалось вперед в бессознательном  порыве,
и когда какая-то девочка несмело крикнула: "И мне мячик!" - Байхин  едва
не вскрикнул вместе с ней: "И мне!"
   - Мне! Мне тоже! - кричали дети, вскакивая с мест навстречу  пестрому
мячу. Байхин с трудом перевел дух и смигнул слезы. Таким он мастера  еще
не видел. Хэсситай был чарующе, невообразимо, невыразимо прекрасен.
   - С ума можно сойти!  -  хрипло  выдохнул  врач  где-то  над  головой
Байхина.
   Байхин почти не расслышал его. Он весь был там, в  гулкой  просторной
часовне, где его мастер вершил  чудо  -  играл  с  детьми,  которые  уже
перестали верить, что на свете бывают мячики... потому что их не бывает,
даже если они есть.
   А потом он снова ахнул, потому  что  Хэсситай  вложил  два  шарика  в
ладони одного из ребят, полуобнял его за плечи и принялся  жонглировать,
двигая его руками, - и лишь потом осторожно перенял от  ребенка  шарики,
отошел, продолжая их подкидывать одной рукой, и достал  из  висящего  на
поясе полуоткрыто