напитался, что давит на плечи посильней воинского доспеха. Глина, словно
живая, так и ползет вверх по ногам: грязи  на  дороге  по  щиколотку,  а
увозишься  каким-то  непостижимым  образом  до  пояса.  Если  где   лужа
попадется поглубже, непременно ведь в нее угодишь: попробуй разгляди ее,
когда кругом сплошная  темень,  хоть  глаз  коли!  А  если  и  высунется
ненадолго луна в разрыв промеж туч или сполохи молний ненадолго  отгонят
тьму, все равно дороги не видать. Отовсюду замерцают тугие водяные жгуты
от неба до земли: не понять даже - то ли они с неба на землю  ниспадают,
то ли с земли на небеса вспрыгнули. Промерцают и сгинут, и опять темнота
кругом. Только и успеешь заметить, что темный силуэт  где-то  впереди...
или сбоку, а то и вовсе в дальней стороне. А крепкий  народ  комедианты,
ничего не скажешь! Ишь как ходко  поспешает  Хэсситай!  Будто  ему  этот
дождище вроде как и нипочем. Под пятьдесят лет бродячему фокуснику  -  а
двадцатилетний Байхин за ним, разинув рот, самым своим широким  походным
шагом угнаться не может.
   Ночной дождь был Байхину не в диковинку. Знатный потомственный  воин,
потомок знатной семьи потомственных воинов должен уметь проделать  любой
путь в любых условиях.  Байхину  случалось  командовать  отрядами  своих
вассалов и проходить с ними вместе без отдыха и  сна  по  самой  трудной
дороге, да еще в полном боевом вооружении, по несколько дней  -  бывало,
что и под проливным дождем. Так ведь одно дело - скакать верхом или даже
идти пешком, но во главе целого отряда, когда ты у всех на виду  и  надо
пример выдержки подавать, и боевой дух поддерживать,  и  о  людях  своих
позаботиться. И совсем другое дело - брести в полном одиночестве  вослед
за человеком, который тебя и знать не желает. Ни услышать от кого доброе
слово, ни самому перемолвиться. Будто исчез весь мир, смыло его  куда-то
этим невидимым дождем, и остался ты и вправду один  на  целом  свете,  а
там, впереди, в рваных отсветах молний, и не человек  даже,  а  призрак,
морок, гонишься ты за собственным одиночеством, только вот догнать никак
не можешь...
   Ну, это еще как сказать. Морок  там  или  не  морок,  а  удрать  вам,
учитель, никто не позволит. Все едино догоню. А не  догоню  сейчас,  так
после разыщу. Никуда вам от меня не деться.
   Вязкая дорога хватала за щиколотки,  недовольно  елозила,  ускользала
из-под ног, шумно  чавкала  и  причмокивала,  словно  собиралась  съесть
подметки, а покуда всего лишь предвкушала их,  как  изысканное  и  давно
желанное лакомство. Внезапно Байхину за шиворот свалилась такая  тяжелая
и крупная дождевая капля, что он вскрикнул: на  какое-то  мгновение  ему
показалось, что под кафтан впрыгнула лягушка.  Мгновением  спустя  он  с
облегчением перевел дух: лягушки, конечно, мокрые и холодные, но они  не
растекаются по коже,  а  сосредоточенно  прыгают  по  спине  до  полного
изнеможения. Да и какая лягушка может подскочить так высоко? Вот если бы
она с дерева свалилась... только  откуда  могут  взяться  деревья  вдоль
проселочной дороги, когда она отродясь по лугам петляет и возле  обочины
даже кустарник не растет?
   Тут-то Байхин на полном ходу  и  врезался  в  дерево.  Погладил,  что
называется, левым ухом его мокрый шершавый ствол. Ласково так  погладил,
аж самому взвыть в пору. Выть Байхин, конечно, не стал. Воину по  такому
пустячному  случаю  вой  подымать  непристойно.  Да   и   вообще   лучше
помалкивать. Это же догадаться надо - деревья ушами  чесать.  Срамотища.
Так что Байхин покрепче прикусил губу, чтобы  не  заверещать  ненароком,
вытянул перед собой руки и ощупал, что же там впереди. Деревья. Странно.
   Оказывается, Байхин в погоне за Хэсситаем и не приметил, как  свернул
на маленькую боковую дорогу, ведущую к опушке леса.  И  ведь  давно  уже
свернул. Вот только  не  припоминается  никак,  когда  же  именно  -  до
последней по счету молнии или после? Если до молнии, то свернул он  сюда
следом за Хэсситаем, а вот если после...  вполне  может  оказаться,  что
Хэсситая он упустил. Тогда и вовсе дело скверное. После этой неприметной
развилки  большая  дорога  разветвляется  еще  несколько  раз.  Попробуй
догадайся, по которой из них направился Хэсситай... да и недалеко Байхин
по такому дождю уковыляет. А Хэсситай до утра может еще невесть  сколько
отмахать.
   Но тут поодаль тускло выблеснул желтоватый  огонек,  и  Байхин  мигом
приободрился. Придорожные шалаши,  а  то  и  землянки,  выстроенные  для
таких, как он, заплутавших путников, чтобы было где переждать  застигшую
непогоду, в здешних краях дело обычное. И если только Хэсситай не  дурак
- а он не дурак, - то шел он никак уж не наобум  и  на  волю  случая  не
полагался. И про землянку эту он уж точно знал,  да  не  просто  знал  -
ее-то он и искал. А кроме  того,  сейчас  в  такой  земляночке  попросту
некому быть, кроме Хэсситая. Кто же под таким дождем  в  лес  потащится?
Еще  на  рассвете  в  воздухе  носилась  липкая  морось,  поздним  утром
запокапывало посильней, а к полудню не только не распогодилось  -  дождь
разгулялся вовсю. Нет, не лесник и не охотник затеплил  огонь  в  лесном
укрытии. Охотники в такую погоду по домам сидят да луки свои со стрелами
поплотней укутывают, чтоб не отсырели. В землянке -  Хэсситай,  и  никто
другой.
   Байхин смахнул с кончика носа водяную каплю и двинулся на огонек.
   На землянку он выбрел безошибочно. В землянке действительно обретался
Хэсситай. При виде Байхина  он  метнул  на  него  хмурый  взгляд  дернул
губами, но ничего не сказал.
   Байхин тоже не сказал ни слова.  Он  мигом  разделся  до  набедренной
повязки, развесил свою одежду сушиться,  а  после  того,  ни  минуты  не
отдыхая, принялся хозяйничать. Огонь в очаге еще Хэсситай  развел,  и  к
приходу Байхина хворост уже вовсю занялся веселым огнем. Байхин подкинул
в очаг еще немного хворосту, пошарил  на  привесных  полках,  нашел  там
небольшой котелок, набрал в него воды и поставил  на  огонь  -  все  это
молча. Байхин знал, где и что искать: всю жизнь в здешних краях  прожил,
не раз и не два на охоту  ходил.  Знает,  каким  порядком  в  охотничьих
землянках обиход ведется. И в  этой  землянке  наверняка  бывал.  Может,
сейчас в очаге хворост горит  из  того  самого  припаса,  что  он  же  и
оставлял. Хэсситай здесь только путник мимохожий, а Байхин -  почти  что
хозяин. Он бы и с закрытыми глазами нашел, где здесь соль, а где  лучина
на растопку.
   Хэсситай искоса наблюдал, как Байхин помешивает  варево,  то  и  дело
добавляя в котелок всякие разности - что-то из припаса,  оставленного  в
землянке для путников, а что и из своего дорожного мешка.  Парень  то  и
дело вставал со своего места у очага, шлепал  босыми  пятками  по  полу,
возвращался,  снова  усаживался,  снова  вставал...  Хэсситай   отдыхал,
полусмежив веки, и не говорил ни  слова.  И  лишь  когда  Байхин  разлил
горячую похлебку по мискам, снятым с полки, и первую миску  поставил  на
стол перед Хэсситаем, тот не выдержал.
   - Я что, по-твоему, параличный, расслабленный? - возмутился Хэсситай.
- Сам не могу о себе позаботиться, если нужда припала?
   - Это мое дело - о вас позаботиться, - ответствовал Байхин. - Вы ведь
мой учитель.
   - Кто это  тебе  сказал  такую  глупость?  -  ехидно  поинтересовался
Хэсситай.
   - Я, -  коротко  ответил  Байхин,  поставил  на  стол  свою  миску  с
похлебкой, поклонился невозмутимо и сел.
   Есть Хэсситаю не особенно и хотелось  и  уж  тем  более  не  хотелось
принимать услуги от этого блажного воина. Но  Байхин  сидел  за  столом,
чинно сложив руки на коленях, и к миске своей не  прикасался,  хотя  вот
ему бы сейчас хлебнуть горяченького не помешало:  у  него  уже  и  плечи
начали покрываться гусиной кожей. От похлебки так и  валил  жаркий  пар;
лицо Байхина сквозило через него - неподвижное, решительное до  тупости.
Хэсситай  мысленно  застонал,  придвинул  к  себе  миску,  поднял  ее  и
отхлебнул. Варево господину воину, надо признать, удалось на славу.
   Байхин помедлил еще немного, потом взял миску обеими руками  и  отпил
небольшой глоток.
   Дождь пошумел еще недолгое время, но вскорости унялся, а под утро так
и вовсе развиднелось. Однако сразу двинуться в путь не удалось -  нельзя
ведь просто так попользоваться припасом, да  и  уйти  -  надо  что-то  и
оставить, и убыток восполнить. Убыль по части съестного Байхин восполнил
просто: едва только небо забелело рассветом, как он выскочил из хижины и
спустя небольшое время вернулся с  грибами.  Глядя,  как  он  насаживает
грибы на веточки, пристраивая их сушиться,  Хэсситай  испытал  некоторый
укор совести. Байхин ведь одеваться не стал, посчитав, очевидно, что  не
стоит одежду по мокрой траве заново мочить, и выбежал в лес  как  был  -
босой, в одной набедренной повязке. Хэсситай в утренней  полудреме  даже
окликать его не стал: решил, что схватило у парня живот,  и  он  вот-вот
вернется в землянку. А в землянку Байхин вернулся не сразу, да  вдобавок
весь комарами с ног до головы покусанный.
   Он думал, что я сплю, понял  Хэсситай.  И  решил  сгонять  по  грибы,
покуда я не проснулся да не отправился  в  путь  без  него.  Да,  на  то
похоже. И глаза какие красные... да он что, всю ночь не спал, караулил?
   Хэсситай сердито стиснул губы и  молча  выругался.  В  конце  концов,
Байхин - воин, а не  невеста  на  выданье.  Подумаешь  комары  покусали.
Комары ведь, а не волки. Ничего господину воину не сделается.  А  вперед
ему наука - как с комедиантами по дорогам шастать. Может, так он  скорей
опомнится.
   Однако против воли Хэсситай окликнул Байхина.
   - Не бойся, не уйду, - произнес он и сразу же пожалел о своих  словах
- так просиял Байхин.
   Хэсситаю сразу же захотелось сбежать куда подальше, однако ничего  не
поделаешь - слово дал. Если бы Байхин хоть раз недоверчиво  оглянулся  в
его сторону, когда они вдвоем собирали хворост взамен того, что  спалили
вчера! Тогда бы Хэсситай почел себя вправе оскорбиться его недоверием  и
уйти куда  глаза  глядят.  Однако  Байхин  собирал  вязанку,  голову  не
подымая, да еще и  напевал  за  работой.  Слову  Хэсситая  он  доверился
безоговорочно и в нерушимости его убежден был свято. А  чтоб  ему  пусто
было!
   Пока собирали хворост, пока сушили - иначе нельзя: после такого дождя
валежник весь мокрый насквозь... словом, гостеприимную землянку Хэсситай
покинул далеко за полдень. Байхин  шел  следом,  беззаботно  закинув  за
спину свой дорожный мешок. Он и на мешок Хэсситая покушался было, но тот
не дозволил. Он заявил, что бродячий комедиант не несет свои пожитки сам
в одном только случае: если его мертвого хоронить несут. Обычай такой. А
если Байхину этот или какой другой обычай не нравится, пусть  сразу  так
прямо и скажет. Увы, и этот обычай, и все другие, пусть еще и неведомые,
Байхину понравились, так что распрощаться с ним и на сей раз не удалось.
   После полудня и вовсе распогодилось.  Земля  быстро  подсыхала  после
недавнего дождя. Хэсситай шел легким машистым шагом, не останавливаясь и
не сбавляя ходу. Байхину волей-неволей приходилось поспевать за ним:  он
не смел попросить о передышке, уже и то почитая за счастье, что  его  не
гонят прочь. Когда начало смеркаться, Хэсситай был бодр и  свеж.  Байхин
поглядывал на него с невольным ужасом: судя по виду,  наставник  мог  бы
запросто отмахать без отдыха еще один дневной переход. Но то ли вид  был
обманчив, то ли Хэсситай  все  же  порешил  сжалиться  над  изнемогающим
спутником, но он скинул с плеча дорожную котомку. Байхин хоть и  валился
с ног, но понебрежничать себе  не  позволил.  Покуда  Хэсситай  разжигал
небольшой бездымный костерок, он натаскал целую кучу валежника и накопал
сладких клубней лисьего  хлеба,  зеленовато-белых  и  блестящих,  словно
дорогой фарфор. Хэсситай  наблюдал  за  его  хлопотами,  чуть  приподняв
брови, но не проронил  ни  слова.  Когда  изнемогающий  Байхин  едва  не
обварил себе ногу кипятком, Хэсситай встал, отобрал у него котелок,  сам
сварил похлебку из трав и запек клубни в золе - все это по-прежнему  без
единого слова, - разломил горячий лисий хлеб и положил перед Байхином на
листья лопуха его долю.
   Поужинав с аппетитом, Хэсситай растянулся  возле  костра  и  в  самом
скором времени заснул. Байхин попытался последовать его примеру,  но  не
тут-то было. После целодневной ходьбы по солнцепеку  его  лихорадило.  А
когда Байхину при помощи дыхательных упражнений удалось отогнать  жар  и
избавиться от мучительной ломоты во всем  теле,  оказалось,  что  и  сон
куда-то сбежал. Байхину и раньше случалось уставать  до  бессонницы,  до
бредовой ясности, которой крайняя усталость мстит не в меру  деятельному
телу... но это было очень, очень давно. Странно все же - и с чего это он
так  уморился?  Ведь  ему  не  раз  доводилось  совершать   куда   более
мучительные переходы. Потомственный  воин,  как-никак...  а  на  поверку
бродячий фокусник господина воина загонял, как новичка первоучебного.
   Байхин лежал навзничь и смотрел вверх,  туда,  где  на  лунных  лугах
паслись толстенькие упитанные звезды с лоснящейся шкуркой. Они задумчиво
жевали темноту, шумно вздыхали, фыркали  и  вновь  принимались  за  еду,
мерно передвигаясь вдоль пастбища.
   Под утро Байхин заснул. Проснулся  он,  когда  Хэсситай  уже  загасил
костер и затянул потуже котомку. Закончил, одним словом,  свои  недолгие
сборы. И что он мог собирать в дорогу, если вчера  котомки  и  вовсе  не
развязывал? Байхин сонно подивился, повернулся на другой  бок,  а  потом
вскочил и судорожно схватил свои дорожные пожитки.
   - Не спеши, - посоветовал Хэсситай. - Позавтракай сначала. Теперь нам
до самого вечера перекусить некогда будет.
   Байхин хотел было  спросить,  куда  это  они  так  спешат,  но  снова
промолчал. Лучше не приставать к мастеру с расспросами  -  неровен  час,
рассердится. Если бы Хэсситай хотел сказать ему, куда он торопится,  так
и сказал бы. Нет, не стоит ни о чем  выспрашивать.  Все  одно  Байхин  к
вечеру и сам все узнает.
 
*** 
 
   Солнце только-только  начинало  клониться  к  закату,  а  Байхин  уже
получил ответ на свой незаданный вопрос: вечерний  ветер  донес  до  его
слуха тонкий заливистый перезвон множества колокольчиков. Старшие братья
Байхина,  отродясь  не  покидавшие  дома  иначе  как  ради   поездки   к
королевскому двору, едва ли сразу опознали бы этот  звон,  издали  более
похожий на щебет. Но Байхин частенько неделями  пропадал  на  охоте,  не
возвращаясь домой, и ему не раз доводилось бывать в окрестных  деревнях.
Этот щебечущий звон был ему хорошо знаком: такие колокольчики вешают под
стрехой по случаю деревенского праздника, чтобы отогнать  злых  духов  -
неровен час,  обзарятся  они  на  людское  веселье  и  учинят  со  злобы
какую-нибудь пакость. Интересно, что за праздник такой  в  самом  начале
лета? Свадьбы обычно по осени играют, дожинки  справлять  тем  более  не
время... а впрочем, ему-то что за дело? Главное, что в деревне веселятся
- а значит, любой киэн, будь то фокусник, певец,  акробат  или  жонглер,
может рассчитывать на недурной  заработок.  Вот  Хэсситай  и  торопился,
чтобы поспеть засветло.
   А Хэсситай уже не торопился. Едва заслышав праздничный  перезвон,  он
насторожился, прислушался, потом досадливо махнул рукой и заметно сбавил
шаг.
   - Что случилось, мастер? - спросил Байхин.
   - Недаром говорят, что дорожная глина - не тесто: сколько ни меси,  а
хлеба не будет, - вздохнул Хэсситай. - Не первые мы здесь сегодня - вот,
слышишь?
   Байхин напряг слух и не без труда уловил  сквозь  звон  колокольчиков
тихие дробные постукивания.
   - Вроде кто-то на барабанчике играет? - отважился предположить он.
   - Не кто-то, а мастер, - строго поправил его  Хэсситай.  -  Настоящий
мастер. Так что сидеть нам с тобой сегодня скорей всего без хлеба.
   - Да ведь деревня, похоже, не  из  бедных,  -  недоумевал  Байхин.  -
Неужели у них и на нашу долю денег не найдется?
   - Деньги найдутся, - скривился Хэсситай. - А  нет,  так  и  за  харчи
поработать руки  не  отвалятся.  Только  не  сказано,  что  мне  сегодня
придется работать. Тот, что пришел первым, может мне и не дозволить. Это
его право. Обычай такой.
   Байхин представил себе,  как  его  наставник  униженно  вымаливает  у
незнакомого музыканта право заработать на кусок хлеба. От одной мысли об
этом у него зубы заныли.
   - Так зачем мы туда идем, раз нам все равно из пустой плошки хлебать?
- взмолился Байхин. - Может, пройдем лучше стороной?
   - Обычай такой, - отрезал Хэсситай. - Тот, кто пришел вторым,  должен
поприветствовать первого.
   - Да ведь он не знает, что мы пришли вторыми! - поразился  Байхин.  -
Он и вообще не знает, что мы пришли.
   - Но я знаю, - сухо ответил Хэсситай, и Байхин  мигом  утратил  охоту
спорить.
   Тот, что пришел первым,  оказался  худым  юношей  болезненного  вида.
Пальцы его левой руки порхали над барабанчиком, правая мерно постукивала
колотушкой. Время от времени музыкант стискивал  барабан  своими  худыми
коленями, гибкое дерево слегка подавалось, и звук менялся. На левой щеке
барабанщика была изображена в три краски птица, распахнувшая  крылья,  -
мастер третьего ранга, ого!
   Рядом с барабанщиком  еще  одна  киэн  -  высокая  крепкая  девица  -
сосредоточенно рассматривала свою флейту. На ее лице рисунок был наведен
в две краски - второй ранг, тоже не безделица. И по какому, хотелось  бы
знать,  случаю  деревня  сподобилась  принимать  у  себя  столь  великих
искусников?
   Хэсситай встал в сторонке, ожидая, когда барабанщик сделает  перерыв.
И лишь когда рассыпалась  в  воздухе  и  замолкла  последняя  дробь,  он
подошел к музыканту и поклонился на манер всех  киэн  -  руки  у  пояса,
голова почтительно склонена.
   Музыкант встал, неспешно ответил на приветствие -  и  сразу  сделался
карикатурно  неуклюжим:  он   заметно   прихрамывал.   Байхин   в   душе
посочувствовал ему: тяжело, должно  быть,  ковылять  с  барабанчиком  по
дорогам в поисках заработка. Поневоле остановишься в  первой  попавшейся
деревне - будь ты хоть трижды мастер третьего ранга,  а  от  деревенской
публики нос воротить не станешь. Конечно, настоящему умельцу  понимающие
люди и деньги платят немалые, да покуда хромой  от  одного  ценителя  до
другого доберется, так и вдвое большую плату проест.
   Музыкант опустился на прежнее место и вновь обрел недавнее утонченное
изящество облика.
   - Я опоздал сегодня, уважаемый брат, - смиренно произнес Хэсситай.
   - Невелика беда, - приветливо улыбнулся хромой барабанщик. -  Хоть  и
много на реке лодок, а места всем хватит.
   Девица метнула на Хэсситая откровенно неприязненный  взгляд  и  снова
занялась своей флейтой. Байхин без  труда  сообразил,  что  хромой  киэн
дозволил его наставнику работать,  а  вот  флейтистка  от  новоявленного
соперника отнюдь не в восторге.
   -  Позволь  спросить,   уважаемый   брат,   -   сладеньким   голоском
поинтересовалась девица, - каково твое ремесло и твой ранг?
   Теперь уже музыкант слегка принахмурился: задать  этот  вопрос  вновь
прибывшему обычаем не возбраняется, да и сказано вроде учтиво, а на деле
флейтистка  без  единого  невежливого  слова  поставила   под   сомнение
мастерство незнакомца.
   - Ты об этом? -  улыбнулся  Хэсситай,  коснувшись  кончиками  пальцев
своей левой щеки. - У меня на родине киэн обычно не делают себе наколок.
   Птица на лице флейтистки дернула крылом. Хэсситай преспокойно ушел от
прямого ответа, а спрашивать повторно среди киэн не принято.
   Заметив раздражение  флейтистки,  Хэсситай  улыбнулся,  достал  из-за
пазухи головную повязку, расшитую разноцветными шариками, расправил ее и
надел.
   - А, так почтенный брат - жонглер? - с явным  облегчением  произнесла
девица. Все ее предубеждение против незнакомца куда-то волшебным образом
испарилось.
   - А какая разница? - шепнул на ухо Хэсситаю чуть обалдевший Байхин. -
Не все ли ей равно?
   Х