Элеонора Раткевич

ДЖЕТ ИЗ ДЖЕТЕВЕНА


Бахту, как всегда, страшно потел, сопел и чесался. Более того, на его
крыльце опять лежала кошка - наверняка та же самая, второй такой не
сыщешь. Настолько облезлая и вонючая, что могла показаться мертвой,
если б не уши: ушами она хоть изредка перебирала. Давным-давно можно
было распрощаться и уйти и от Бахту, и от кошки, но Иллари внимательно
слушал, как толстяк Бахту, икая, возносит кошке хвалу. Наконец,
взглянув украдкой на садовые солнечные часы, Иллари встал, сослался в
изысканных выражениях на неотложное дело, раскланялся с Бахту и не без
труда похвалил кошку на прощанье. Через минуту он уже выводил коня
через усадебные ворота. Садясь в седло, он содрогнулся: кошка решила
мяукнуть ему вслед - и мяукнула.

Уф! Бахту и его кошка! Стерпеть их дольше полуминуты не в силах
человеческих. Но Иллари, если уж нелегкая заносила его с визитом к
Бахту, всегда покорно терпел и чудовищную плешивую тварь, и ее
хозяина: уж слишком жарко возвращаться от Бахту посреди дня. Иллари
предпочитал немного помучиться, слушая кошачью эпопею, но зато
непременно дождаться Часа Спящих листьев.

Сначала, пока солнце еще высоко, небесная синева отражается в белизне
стенной кладки малого города, но вскоре, к Часу Ветров, солнце
начинает клониться к закату, и на белых улицах не остается ничего
белого. Все розовое и золотое, призрачно-легкое. Только тени синие,
глубокие, тяжелые: даже непонятно, как из них вздымается в полосы
света розовая, золотая, лимонная пыль. Серовато-синий камень мостовой
словно течет, его разноцветные прожилки движутся, сливаясь и
расслаиваясь. К концу пути, если подгадать время, можно выехать к
городской стене, сложенной из темно-пурпурных плит, как раз тогда,
когда ослепительно-алое солнце садится точно в центре распахнутых
ворот. Розовый, лиловый, картинно-красный и бурый плющ ползет по
стенам, почти невесомый,пронизанный предзакатными лучами. Гроздь
красных ягод, осыпавших придорожные кусты, свешивается перед самым
носом. Потом наступает долгожданная прохлада, и восхитительная минута
- еще не вечер, уже не день - окрашивает мир в прохладные тона. Потом
очень быстро сгущаются сумерки - легкие, розово-лиловые; и розово-серый
гранит замковых стен растворяется в этих сумеречных тонах, тает, парит
в воздухе, клубится, - и собственный дом в этот миг всегда кажется
Иллари томительно незнакомым и прекрасным. Ради этого стоит час -
другой потерпеть Бахту и его кошку. К тому же белый город и днем
небезопасен,а вечером - тем-более. Кошелек, руку или голову здесь
отрежут с равной и ошеломляющей легкостью. Зато сознание опасности
заставляет взгляд еще более жадно впиваться в каждую мелочь. А уж если
кто привяжется, возникает великолепная возможность подраться, а то и
пустить в ход оружие. Ради саднящей боли в разбитых губах и содранных
костяшках пальцев, ради чудесного чувства силы и уверенности тоже
можно потерпеть излияния Бахту. Хорошая драка того стоит! Молодость и
красота, сила и веселье, и грустные стихи сами слетают со смеющихся
губ: "Станут синие камни синей волной... станут белые стены белой
пеной...". Иллари задумался, подыскивая сквозную рифму, чуть ослабил
повод, прожилки в камне задвигались, мостовая и вправду заплескалась
перед его мысленным взором, реальность потихоньку начала исчезать,
заволакиваясь золотой пылью: "...станут белые стены белой пеной...". И
тут посреди строки чья-то рука высунулась из потоков света, что есть
силы вцепилась в Иллари и дернула. Иллари из седла не вылетел, но,
естественно, накренился. Когда он восстановил равновесие,опасность
миновала: шарик, нацеленный из самострела ему в висок, пролетел мимо.

- Очень мило! - обрадовалcя Иллари, быстро выбрал из своих запасов
шарик поувесистей и метнул его в незадачливого бандита, даже не
прибегнув к помощи самострела. Бандит выругался и упал. Его товарищи
попытались выместить на Иллари его неудачу, но Иллари очень доходчиво
объяснил им, что если бандиту так уж хотелось испытать свою меткость,
следовало выбрать другую мишень. Приятная дискуссия оказалась недолгой
- так, несколько подбитых глаз и выбитых зубов. Вскоре, обратив
бандитов в бегство, Иллари уже натягивал свои расшитые мягкие
перчатки, сброшенные перед объяснением. Он оглянулся в поисках своего
коня,опасаясь немного, что пока он учил местную пьянь уму-разуму, коня
увели - такое с ним уже случалось. Но беспокойство оказалось
напрасным. Та же рука, что потянула его вниз, крепко держала повод.
Теперь только Иллари разглядел своего спасителя. Мальчик? Юноша?
Высокий, ломкий, слишком худой для взрослого, но слишком
сообразительный для подростка. У взрослых не бывает таких тонких рук,
таких легких движений. А у детей не бывает таких настороженных глаз.
Бездонно-черные глаза - до того черные, что кажутся лиловыми. Черные
длинные волосы - наверное, красивые, да поди разберись, до того они
грязные, спутанные. Хрупкое тело и живописные лохмотья сплошь в пыли,
в грязи, в потеках и разводах. Но этот взгляд... Странный бродяжка.
Впрочем, в белом городе кого только не встретишь! Бродяги, торговцы,
шаманы, нищие, беглые рабы, безумные лиловоглазые джеты, остролицые
горцы, наемники из Междуречья...

Странный бродяжка придержал серебряное стремя, и Иллари легко вскочил
в седло. Он уже стиснул коленями бока лошади, но с места не двинулся.
Странный Бродяжка держал правой рукой стремя, левой - повод, и смотрел
на Иллари.

- Что тебе нужно? - спросил Иллари, с трудом подавляя раздражение.
Единственное, за что нельзя требовать ни платы, ни благодарности - это
спасение жизни. Любой житель Иматравы скорей умрет, чем помыслит даже
о вознаграждении. Разве вот только шваль распоследняя... и то нет. Ну,
значит, совсем распоследняя. Одно дело, когда тебя спас человек,
знающий законы чести, и совсем другое - если ты обязан жизнью
какому-то подонку. Неприятно вроде. Унизительно.

- Что тебе нужно? - резко повторил Иллари.

- Жить, - коротко ответил бродяга. Иллари смягчился. Это еще куда ни
шло. Жизнь за жизнь - с любой точки зрения приемлемо.

- Пить. Есть. Одеваться, - пояснил бродяга. Да, подумал Иллари.
Действительно. Впалые щеки, прозрачные пальцы. И эти лохмотья, и
грязь. Странно, что парень не попрошайничает. Пожалуй, это все же
интересно.

- Что ты умеешь? - спросил Иллари.

- Ничего, - ответил бродяга с подкупающим спокойствием. Иллари
усмехнулся.

- Действительно интересно, - произнес он. - До сих пор у меня не было
вассалов, не умеющих ничего. Во всяком случае, ни один не признавался.

Юноша улыбнулся и отступил на шаг. Закатное солнце брызнуло ему в
лицо. Иллари ахнул.

До сих пор он думал, что глаза бродяги только кажутся лиловыми, а
теперь увидел, что они и в самом деле лиловые. Очень темные, до
черноты, но все-таки лиловые.

- Во имя трех праведных солнц! - выдохнул Иллари. - Джет?!

Бродяга чуть наклонил голову и опустил ресницы, затеняя глаза.

- Впервые в жизни, - тихо и медленно, словно не веря собственным
словам, выговорил Иллари, - я вижу не сумасшедшего джета. Слушай, а
может, ты все-таки ... того, а?

- Понятия не имею, - искренне ответил джет.

- Значит, все в порядке, - убежденно заключил Иллари. - Был бы безумен
- сказал бы, что в своем уме. Нет, но это и правда интересно. Вассала
из джетов у меня никогда не было. И ни у кого не было.

Юноша как-то сразу тоскливо съежился, обмяк.

- Я, пожалуй, пойду, - неохотно сказал он.

- Постой! - Иллари успел поймать его за худое плечо и развернуть к
себе.

- Ты, похоже, действительно "того." Что случилось?

- Вы слишком храбрый человек, - ответил джет.

- А что, это плохо? - развеселился Иллари.

- Для вас - да. Если вы будете всем и каждому рассказывать, что вам
служит джет, я за вашу жизнь и обрезка ногтя не дам. Вы очень добры ко
мне, и я не хотел бы отплатить вам черной неблагодарностью. Так что я
пойду.

Он не попытался вырваться, но ждал с прежним спокойным достоинством,
пока Иллари ослабит хватку. Иллари недолго размышлял. От слов юного
джета явно попахивало придурью, если не хуже, но говорил он с такой
детской серьезностью...

- Послушай, - Иллари притянул юношу к себе и попытался придать своему
голосу такую же детскую серьезность, - а если я не скажу никому? Ну?
если это будет наша с тобой тайна? Пойдешь со мной?

- Да, господин, - ответил джет без колебаний.




Когда джет, чистенько отмытый и одетый во все новое, предстал перед
Иллари, дабы принести ему вассальную клятву, сказать, сколько же ему
лет, стало еще затруднительней. Слишком уж взрослое достоинство
появилось в его походке. Но взглянув на нежную кожу на висках джета,
Иллари решил, что первое впечатление было правильным: пятнадцать, от
силы шестнадцать.

Юный джет оказался очень и очень недурен собой. Тонкие черты лица
пребывали в спокойной гармонии. Кожа отливала ровным, нежным золотом,
как речной песок на рассвете. Великолепные черные волосы то
отблескивали вороново-синим, то наполнялись медовыми рыжими вспышками.
Из этих волос джет соорудил себе замечательную челку, затенявшую
взгляд.

- Думаешь, это тебе поможет? - усмехнулся Иллари при виде челки.

- Думаю, да, - серьезно ответил джет, - Все будут смотреть на челку, а
в глаза - никто. Люди редко так наблюдательны, как вы, господин.
Обычно человек невнимателен к себе подобным. Большинство людей не
помнит, какого цвета глаза у лучшего друга, и под страхом смерти не
вспомнит.

- Вообще-то да, - признал Иллари, - но слуг это не касается. Слуги -
народ любопытный.

- У меня есть испытанный способ отваживать любопытных, господин.

- И какой же? - заинтересовался Иллари.

- А я не жду, когда меня начнут расспрашивать, кто я и откуда. Я
говорю о себе сам. Сразу. Очень много. Очень долго. Очень скучно. С
очень нудными подробностями. Это быстро надоедает, и меня оставляют в
покое.

- В этом что-то есть, - согласился Иллари. - Ладно. Можешь идти.

Выпроводив джета, Иллари призадумался. Так-таки ничего не умеет
мальчик? Не сказал бы. Любопытных он умеет отваживать мастерски.
Интересно, какими талантами он еще обладает?

Что джет умеет драться, выяснилось на завтра же. Иллари проснулся от
дикого гвалта под окном своей спальни. Морщась спросонья, Иллари
завернулся в простыню и выглянул в окно. Под окном каталось нечто. Из
него во все стороны торчали руки и ноги, оно вопило и пыхтело.
Ударившись о стену, нечто раскатилось на составляющие. Состояло оно из
шестерых слуг и джета. Слуги подбадривали себя воплями. Джет дрался
молча, чуть склонив голову набок. Двигался он необыкновенно быстро, не
давая никому зайти себе за спину. Удары его худых рук были точны и,
судя по всему, крайне результативны. На скуле джета красовалась
единственная ссадина, зато шестеро слуг щеголяли синяками
разнообразной формы и размера.

Интересно, долго они еще собираются выяснять отношения? Непохоже,
чтобы хоть кто-то собирался перестать. Иллари некоторое время
понаблюдал, потом натянул штаны и вышел в сад. Поначалу увлеченные
дракой слуги не замечали ничего. Потом кто-то крикнул в панике:
"Господин!". Слуги отскочили от джета подальше и принялись приводить
себя в благообразный вид. Джет стоял у стены, не опуская кулаков,
готовый продолжить в любую секунду.

- Что здесь происходит? - поинтересовался Иллари. Слуги чуть замялись.

- Да мрак  его знает, господин!  - поспешил ответить Лохар.
- Ну, ни с того, ни с сего...

Иллари вопросительно взглянул на джета.

- Мой талисман, - коротко сказал джет. - Пусть отдаст.

- Да не брали мы, - заканючил Лохар, - вот ей-слово, господин, не
брали. Да на что нам его паршивый талисман? - для вящей убедительности
Лохар сплюнул себе под ноги. - Вот! Придурок он, помяните мое слово,
господин. Нет у нас никакого талисмана. Вы ж меня знаете.

Лохара Иллари действительно знал. Не тратя лишних слов, он протянул
руку ладонью вверх. Ждать ему пришлось недолго. Лохар, бормоча
разнообразные извинения и оправдания, полез куда-то в свои одежды и
вытащил оттуда небольшую вещицу, надетую на тонкий шнурок.

При виде талисмана джет напрягся, словно струна - того и гляди,
порвется с тихим звоном. Иллари не спеша рассматривал талисман. Он
представлял собой плоскую веточку, очищенную от коры и отполированную
до блеска - явно не инструментом, а кожей владельца. По розово-смуглой
поверхности дерева клубились прожилки, застывая невиданным причудливым
узором. Пустячная вещица на первый взгляд, а завораживает.
Неудивительно, что Лохар польстился. Шнурок нежный, шелковистый, не
поймешь, из чего сплетен, но трогать приятно. И талисман на ощупь
будто пальцы ласкает. Иллари поднес его к лицу, чтоб разглядеть
попристальней, и сразу ощутил исходящий от него еле уловимый тонкий
запах. Острый? Сладкий? Пряный? Невозможно определить. Но вместе с
запахом Иллари вдохнул удивительную свежесть и ясность. Разум его и
чувства обострились необыкновенно. Упоительное ощущение. Новое.
Странное. Иллари вдохнул еще раз и с сожалением оторвался от
талисмана. Лицо джета закаменело от еле сдерживаемого желания: вырвать
талисман, схватить, унести... Над верхней губой выступил пот, сами
губы стянулись в острую линию.

- Держи, - Иллари небрежно подкинул талисман в воздухе и вложил его в
судорожно сведенную ладонь джета. Померещился Иллари тихий вздох
облегчения сквозь стиснутые губы? Или нет?

- Благодарю, господин, - лицо джета ощутимо расслабилось, на губах
снова затрепетала легкая улыбка.

- За спасение жизни не благодарят, - напомнил Иллари.

- Знаю. Это не талисман жизни. Это... ну, словом, другое. Но мне без
него и вправду лучше умереть.

Джет надел свой талисман и пригладил волосы.

- Так и береги его. А говорил "ничего не умеешь", - передразнил джета
Иллари, глядя вслед поспешно ретировавшимся слугам.

- Да я бы знал, господин, что по-вашему это называется уменьем,
- ответил джет все с той же подкупающей искренностью.

Умел он не только драться. Казалось, он умел решительно все.
Обязанности его в доме не были еще определены, и тем не менее без дела
он не сидел.

Не раз Иллари вместо ботвы выдергивал из грядки храпящего садовника,
когда смуглая спина джета сгибалась над каким-нибудь заморским
растением. Садовник в свое оправдание только и мог пробормотать: "У
него лучше выходит", - и то было сущей правдой. Колючие кусты не
царапали джета, жгучие цветы не обжигали. Ни разу не оборвал он
лиловый вьюн, выпалывая сорняки - а их он прямо таки под землей чуял.
Иллари уже не удивлялся тому, что в первый вечер их знакомства джет с
такой легкостью удержал его коня. Даже самые дикие кони не лягали его.
Охотничьи собаки ластились и виляли не то, что хвостами - всей
задницей. Лохар, которому Иллари не поскупился на внушение, затаил на
джета злобу и однажды на пари подговорил его зайти к сторожевым змеям.
Туда даже смотритель заходил не иначе, как в сапогах по самую глотку,
и, едва покормив скользких тварей, выскакивал из змеюшника, как
ошпаренный. Завидев джета после его визита в змеюшник, смотритель не
переводя духу полдня ругался самыми непотребными словами, и немудрено:
одну из змей джет попросту забыл у себя на шее. Жуткое зрелище:
мальчишка прибирает двор, а смертоносная тварь, разнежившись в тепле,
потягивается, щекочет его хвостом под мышкой, засматривает в глаза,
шипит что-то нежное на ухо. Смотритель орал, что если этот пакостник
еще хоть раз подойдет к его вотчине, то ноги его, смотрителя, здесь не
будет. Под конец он размяк и унизительно канючил, выспрашивая у
сопляка его удивительный секрет. Джет щурился и неизменно отвечал с
доброжелательной серьезностью: "Уймись, что ты? Какой еще секрет?"

После визита в обитель змей джет пожелал сменить сферу деятельности и
пристроился на кухню. Оторваться от его стряпни было положительно не в
силах человеческих, и Иллари изгнал его оттуда собственноручно под
горестные стенания всей дворни.

- Да пойми ты, - втолковывал он огорченному джету, - что у меня,
других дел нет, кроме как жевать день напролет?!

Заживлять раны и заговаривать боль джет тоже умел. Коснется больного
места своими тонкими пальцами, прошепчет что-то - и все. Но боль
уходила, кровь останавливалась, раны затягивались прямо на глазах.
Когда любимую лошадь Иллари доставили после охоты с развороченным
брюхом, джет присел рядом, вложил в чудовищную рану жемчужно
отливающие внутренности, едва сдув с них пыль, и сдавил вместе края
раны. Даже зашивать не стал. Но деньков через десять лошадь бодро
ступала по двору, помахивая хвостом. И шрама не осталось. Как-то раз
Иллари взял джета с собой к толстому Бахту. Джет его кошку паршивую
только на руки взял да погладил разок-другой. Но к следующему визиту
кошка была достойна изливаемых на нее похвал.

Вконец осатанев от невероятной умелости джета, который одинаково легко
управлялся с любым инструментом, что плотницким, что музыкальным - так
вот, обозленный Иллари предложил джету заглянуть в оружейную. Оружием
Иллари всегда занимался сам, и ничья святотатственная нога не
преступала порога оружейной. Иллари впервые впустил еще кого-то в
комнату, где раньше бывал только он сам. Оглядев результаты джетова
труда, Иллари пришел в восторг на грани буйного помешательства.

-  Вздуть  бы  тебя,  поганца,  чтоб  ни  сесть,  ни  встать,
- посмеивался Иллари.

- За что, господин? - джет откидывал длинную челку и глядел на Иллари
своими лиловыми глазищами.

- Преданный вассал своему господину не лжет, - наставительно вещал
Иллари. - А ты меня обманул. "Ничего не умею." Как же! С голоду он
помирает. Да ты с такими руками и дня бы голодным не остался.

- Мне ваши места внове, - каждый раз спокойно и искренне отвечал джет.
- Я и не знал, что у вас такая малость считается уменьем. Да и не
много бы мне это помогло. Мне ведь не всякий господин годится.

- Знаешь, что погубило два неправедных солнца? - неизменно спрашивал
Иллари.

- Гордыня. Да не то это, господин. Не в гордыне дело.

- А в чем?

- Расскажу как-нибудь.

- Вот я и говорю: всыпать тебе, как следует, - заключал Иллари.

Подобные разговоры продолжались до тех пор, пока Иллари не выяснил,
чего юный джет действительно не умеет. Джет не умел слагать стихов.
Напрочь. "Я слишком люблю стихи, чтобы писать их самому," -
отшучивался он. Зато ценителем и советчиком джет оказался
замечательным, тонко чувствовал малейшую слабину, и Иллари не одну
ночь засиживался с ним до рассвета, обсуждая ту или иную строку.

Настоятельное желание как следует подрасспросить джета о нем самом за
всеми этими приятными занятиями куда-то уплыло, исчезло. Вспоминал о
нем Иллари крайне редко, а вспомнив, тотчас забывал. Для Иллари
подобное поведение было более чем странным. А страннее всего было то,
что странным оно ему отнюдь не казалось.




Невзирая на долгие ночные посиделки, просыпался Иллари не только рано,
но и легко. Он даже окна в спальне не занавешивал, чтобы проснуться с
первыми лучами солнца. И несколько минут после пробуждения он находил
жизнь вполне прекрасной. Потом в его комнату заходил Лохар, чтоб одеть
господина, и существование начинало казаться Иллари бессмысленно
тяжким бременем. Но Лохара приходилось терпеть: не он, так другой.
Все-таки лучше знать, кто именно из твоих слуг доносит на тебя. Но
почему при этом обязательно каждый день видеть доносчика?

Настроение у Иллари еще недавно было безоблачным, как небо за окном.
Эх, сложись все иначе, он и дня не потерпел Лохара в своем доме.
Каждый раз, глядя в его плутоватые веселые глаза, Иллари только с
большим трудом подавлял напряжение гнева. Больше всего на свете в
такие минуты ему хотелось стереть нагловатую ухмылочку с губ Лохара,
причем раз и навсегда. Кулаки Иллари так и чесались для ответного
действия. К сожалению, он не мог позволить себе такую роскошь.
Приходилось прибегать к совсем иным мерам.

- Туже затяни, - недовольно цедил Иллари, - туже, кому сказано!

Лохар сопел, пыхтел и потел, но туже не получалось. Илл