ночью и попытался  нанести  ему
страшный удар шестом. Видимо, ему удалось каким-то чудом задеть Кевина  по
касательной. Его подобрали с земли все еще бесчувственного, причем  к  его
прежним увечьям прибавилось несколько новых: его  здоровое  запястье  было
сломано, несколько зубов куда-то исчезли, а поврежденное ранее колено ныне
сгибалось под новым, весьма любопытным углом.
     Однажды ночью в городе произошел еще один случай. Кевин, как  обычно,
прогуливавшийся в одиночестве, был освистан  группой  из  четырех  молодых
людей, которые, безусловно, избрали его академическую  тунику  в  качестве
объекта для своих  не  слишком  тонких  шуток.  Каковы  были  их  истинные
намерения, до сих пор  остается  невыясненным;  Кевин,  по  крайней  мере,
настаивал, что они намеревались  раздеть  и  ограбить  его,  так  как,  по
общепринятому мнению, все курсанты академии должны быть довольно богатыми.
Короче говоря, Кевин серьезно поранил кинжалом двоих, сломал руку в  локте
третьему, а затем стал преследовать четвертого, а настигнув, опрокинул  на
землю и намеренно и очень жестоко исполосовал ему обе ладони.
     И  снова  он  предстал  перед  Раскером   и   Сантоном,   еще   одним
преподавателем академии.  В  то  время  как  Раскер  отвечал  за  обучение
владению оружием  и  тренировку  тела,  Сэнтон  занимался  психологической
подготовкой. И снова оба  допрашивали  Кевина  по  поводу  его  стремления
превышать пределы необходимой самообороны.
     Его единственным ответом было равнодушное: "Они это заслужили".
     Кевина снова перевели  на  положение  стажера  академии  и  запретили
покидать ее территорию на протяжении трех  месяцев.  В  первый  же  вечер,
после того как срок наказания истек,  Кевин  сильно  избил  двух  взрослых
мужчин, пытавшихся его ограбить. Поскольку ему еще не  разрешалось  носить
оружие в городе, средством защиты ему послужил стальной кубок, который  он
схватил с лотка торговца. И хотя в этом случае Кевина ни в чем не обвинили
- это была чистая самозащита, - Сэнтон все же высказал предположение,  что
Кевин  намеренно  разгуливает  в  сумерки   по   улицам   городка,   чтобы
провоцировать подобные нападения, и что все подобные инциденты  в  будущем
должны быть отнесены к разряду спровоцированных Кевином.
     И хотя с тех пор Кевин ни разу не был  замечен  ни  в  чем  подобном,
Сэнтон обратил внимание на то, что количество случаев с нанесением  увечий
представителям городского дна сильно увеличилось, особенно в  окрестностях
академии. Городская стража не очень этим интересовалась.  Рейлон  Уотлинг,
которого Сэнтон вызвал к себе  как  сержанта  городской  стражи,  с  одной
стороны, и как неофициального опекуна Кевина, с  другой  стороны,  сказал,
широко улыбаясь:
     - Да наверняка все эти  вонючие  крысы  сами  нарывались  на  хорошую
трепку. Страже от этого только лучше,  не  надо  беспокоиться  и  не  надо
слишком часто посещать ваш район.
     Сэнтон  между  тем  опасался,  что   природные   физические   данные,
непреодолимая воля к победе и жгучая ненависть по отношению к ночным ворам
и убийцам могут в совокупности породить человека,  склонного  к  нанесению
тяжких увечий.
     Кое-кто может  решить,  что  это  просто  одинокий  морской  волчонок
пытается показать себя среди чужих ему жителей  побережья.  Можно  сказать
также, что пятеро воров, поднявшихся ночью на борт  "Кресчера",  выпустили
на свободу демона мести. Как-то раз в беседе с Сэнтоном Кевин сказал:
     - Мой отец говорил о море, что человек  может  выжить  только  в  том
случае, если досконально понимает море  и  умеет  проделывать  его  штучки
лучше, чем само море. Мне кажется, что то же самое относится и к суше.
     - Станешь ли ты охотиться на акул просто  потому,  что  они  живут  в
море? - спросил  Сэнтон.  -  Мне  кажется,  что  разумный  человек  должен
воспринимать акул как часть своего мира и рассматривать подобную охоту  за
ними как детскую трату сил и энергии.
     Кевин нахмурился так, словно это Сэнтон нуждался в объяснениях.
     - У акул нет выбора, - сказал он. -  Она  не  знает  ничего  лучшего,
кроме как быть акулой. У человека есть выбор.
     Они  вызывали  даже  мага  Корлеона  из  Латонии,  чтобы  он  немного
поколдовал и выявил в юноше хоть какие-то злые намерения, но и  он  ничего
не обнаружил. Корлеон был уверен, что юноша совершенно не виноват, что  он
не должен нести никакой ответственности  за  свои  действия,  так  как  не
сделал ничего дурного.
     С тех пор Кевину удавалось в  основном  оставаться  "чистым",  что  в
переводе с языка курсантов на язык человеческий означает лишь то,  что  он
больше ни на чем не попадался.
     Единственный  инцидент,  который  наделал  много  шума,  произошел  с
Раскером, а точнее - с его личной  шпагой,  чье  иззубренное  в  сражениях
лезвие было так дорого его хозяину, что даже когда Раскер  ложился  спать,
шпага всегда находилась поблизости. И вот однажды, мрачным и бурным утром,
эта шпага была обнаружена на высоте двадцати саженей от земли, привязанной
к флагштоку сторожевой башни над входом в академию.  Сначала,  разумеется,
Раскер  рвал   и   метал,   тем   более,   что   гнев   его   подогревался
многозначительными ухмылками восьми рабочих, которые прибыли с лебедкой  и
канатами, чтобы снимать с шеста имущество Раскера. Однако  впоследствии  в
его высказываниях на эту тему сквозили гордость и  уважение  к  тому,  кто
сумел скрытно проделать такую шутку, которая и в хорошую погоду  требовала
немалой физической силы и сноровки.
     - Кто бы ни был  этот  негодяй,  -  признавался  он  Сэнтону,  -  это
прекрасный курсант, который может служить гордостью для всей академии.  Но
если я когда-нибудь узнаю, кто это сделал -  тот  может  завещать  Господу
все, что останется от его задницы!
     Удивленные ночные часовые ничего  не  слышали.  Ни  один  человек  не
входил ночью в их караульное помещение. Следовательно, все было  проделано
снаружи - сначала десять саженей мокрой вертикальной стены,  сложенной  из
камня, а потом еще десять саженей флагштока.
     Нарушитель спокойствия так и не отыскался. Что более всего любопытно,
так это то, что и среди курсантов о нем ничего не  было  известно.  Слухи,
передававшиеся из уст в уста, склонны были приписывать эту честь Кевину, а
сам он  только  улыбался,  слушая,  как  Раскер  объясняет  аудитории  все
трудности, которые грозят смельчаку, решившемуся  взобраться  в  шторм  на
такой высокий флагшток.
     Сам Раскер ни капли не сомневался в виновности Кевина, но у  него  не
было ни признания виновника, ни неопровержимых доказательств его  вины,  и
поэтому он  не  мог  настаивать  на  наказании.  Этот  случай  никогда  не
рассматривался непосредственно. Лишь десять дней спустя Раскер прикоснулся
к нему почти вплотную, когда выбрал Кевина,  чтобы  тот  продемонстрировал
новичкам, как нужно без помощи рук взобраться на высокую стену.
     - Вы, козлята, думаете, что это действительно так легко, как кажется?
Особенно, когда это проделывает умница Кевин? Но попробуйте  проделать  то
же самое, да еще ночью, во время шторма, да еще когда у вас в зубах шпага!
Кое-кто в нашей академии однажды проделал это.
     Он  замолчал,  предоставив  новобранцам  проникнуться   благоговейным
трепетом  при  мысли  об  этом,  а  сам,  хмурясь,  наблюдал,  как   Кевин
карабкается на  вертикальную  каменную  стену.  Затем  он  нахмурился  еще
сильнее и громко добавил, глядя вверх:
     - Да, однажды!
     Как и ожидалось, Кевин достиг совершенства в обращении с  оружием,  а
также в наиболее опасных разновидностях рукопашного  боя.  Раскер  однажды
проговорился, что едва ли будет  преувеличением  сказать,  что  безоружный
Кевин гораздо опаснее, чем большинство фехтовальщиков  при  оружии.  Кевин
очень быстро понял, что любая разновидность смертоносной науки держится  в
равной степени на физической подготовке и на  дисциплине  ума.  Многие  же
оказались не  способны  постичь  эту  связь  и  потому  остались  простыми
солдатами с весьма ограниченными способностями.
     Его обучали также языкам, истории и философии,  и  во  всем  этом  он
показал себя столь же способным и блестящим учеником, как и в атлетике,  и
в  военной  подготовке.  Он  изучал  науку  выживания  в  пустыне,  учился
незаметно подкрадываться, прятаться и маскироваться, он изучал  ловушки  и
секретные сигналы и коды. Он обучался искусству верховой езды и постиг все
тайны взаимоотношений между всадником и конем. И всеми  этими  науками  он
овладел в совершенстве, словно он родился не в море, а на суше.
     Тем не менее все это время он оставался в стороне  от  тех  отношений
товарищества,  которые  обычно  возникают  среди  молодых  людей,  живущих
нелегкой  жизнью  военного  лагеря.  Эта  его   равнодушная   сдержанность
приводила к тому, что кое-кто называл его за глаза "холодным ублюдком". Но
даже когда подобные  эпитеты  достигали  его  слуха,  Кевин  нисколько  не
беспокоился.
     Накануне выпуска из академии Сэнтон сказал ему:
     - Ты хорошо  учился,  Кевин...  Быть  может,  слишком  хорошо.  Ты  -
серьезный  молодой  человек,  и  это  хорошо,  потому  что  мы  занимаемся
серьезным делом, но мне бы хотелось, чтобы ты научился смеяться, чтобы  ты
научился видеть смешное вокруг себя и в себе  самом.  К  сожалению,  этому
нельзя научить, но смех может оказаться самым действенным оружием в  самые
тяжелые минуты.
     Незадолго  до   своего   восемнадцатилетия   Кевин   получил   высшую
квалификацию, какую  только  мог  получить  выпускник  академии,  он  стал
Королевским Рейнджером.
     Дело в том, что очень большое количество кандидатов не  могут  вообще
закончить академию. Из сотни поступивших в нее  шансы  закончить  обучение
имеют  только  человек  тридцать.  Квалификации   Королевского   Рейнджера
удостаивается всего один из пятидесяти таких  выпускников.  Таким  образом
как  бы  признается,  что  в  искусстве  владения  оружием,  в  знаниях  и
искусствах лучшего человека не сыскать. Однако в случае с Кевином  решение
вовсе  не  было  единодушным.  Хотя  по  результатам  экзаменов  Сэнтон  и
проголосовал за присвоение Кевину столь высокой  квалификации,  однако  он
сделал оговорку, что, возможно,  Кевину  не  удастся  мудро  распорядиться
своим умением, находясь на службе.
     Сэнтон пишет по этому поводу: "Хотя Кевин, вероятно, не согласился бы
с этим, но глубоко внутри него продолжает жить огромное  чувство  вины  за
гибель родителей и товарищей. В одну из  минут  откровенности  он  однажды
посетовал: "Если я так хорош, то почему я ничего не  смог  сделать,  чтобы
спасти их?" Таким образом, Экклейн, очень может быть, что мы  выпустили  в
мир отлично тренированного и обученного демона и, боюсь, этот мир придется
ему по вкусу".
     Все сходятся на мысли, что на первый взгляд Кевин вовсе не  бросается
в глаза. Кто-то однажды сказал, что Кевин может затеряться в толпе из трех
человек. Но стоит только обратить внимание на его глаза, и  ваше  внимание
будет полностью поглощено ими. Глаза у него глубокого сине-зеленого цвета,
каким бывает море  на  глубине,  за  волноломами,  и  кажется,  что  Кевин
наблюдает за человечеством именно с такой, дальней дистанции; не с мрачной
усмешкой, как было раньше, и не с подозрением, а с  холодным  вниманием  и
тщательностью. Ощущение этого только усиливается легкой морщинкой,  словно
он  пытается  все   время   разглядеть   что-то   на   горизонте.   Многим
представляется, что Кевин постоянно насторожен, каждую ночь ожидая  нового
нападения убийц; во  всяком  случае,  на  лице  его  постоянно  отражается
какая-то мрачная тяжесть, которая не должна бы обременять  юношу  в  таком
возрасте - а тогда ему было девятнадцать.
     Мать часто шутила,  что  его  волосы  цветом  напоминают  поджаренную
пеньку якорного каната и что они такие же  непокорные.  Кевин  стрижет  их
короче, чем принято, и они выглядят неровными, словно хозяин сам подрезает
их ножом, что,  собственно,  Кевин  и  делает.  Одевается  он  по-прежнему
скромно, хотя и  мог  бы  позволить  себе  что-то  покрасивее  на  деньги,
вырученные от продажи шхуны и груза.
     На расстоянии он производит впечатление человека всего на два  пальца
выше  среднего  роста  и  атлетического  сложения,   хотя   ничего   особо
выдающегося не бросается в глаза, но стоит только подойти поближе, увидеть
мощные запястья рук  и  ширину  плеч,  и  сразу  его  истинные  размеры  и
подлинная сила становятся очевидны. В его редких словах или  во  внезапном
движении сквозит  такой  мощный  потенциал,  такая  страшная  угроза,  что
кажется, что если возникнет какая-то внезапная опасность,  он  отреагирует
на нее подобно огромному дикому коту. Да и в походке  его  не  чувствуется
излишней  твердости,  Кевин  движется  с   мягкой   кошачьей   грацией   и
осторожностью, словно каждую минуту ожидает того, что  земля  вдруг  уйдет
из-под ног. Издалека эта его постоянная морщина на лбу и манера двигаться,
наклонившись к убегающей вперед  дороге,  делает  его  похожим  на  юношу,
стремящегося к важной цели, полным  непреодолимой  решимости  этой  важной
цели достичь. Если воспользоваться цветистым выражением  Раскера,  то  "он
выглядит так, словно увидел с десяток медведей, выходящих из леса".
     В своей вере он  прямолинеен  и  честен,  он  поклоняется  Маррину  -
грозному божеству моря, однако весьма  скептически  относится  к  чарам  и
волшебству, держась, впрочем, от них на почтительном расстоянии. И хотя он
спокойно переносит небольшие заклинания  и  чудеса,  но  истинная  природа
более сложных сверхъестественных явлений остается для него  той  областью,
которую он предпочитает не замечать.
     На те деньги, что выручил за шхуну  и  товар  Рейлон  Уотлинг,  Кевин
выкупил свой контракт на королевской службе и  посвятил  свою  верность  и
честь служению закону и добру. Прошлой весной он уехал прочь  из  Латонии,
направляясь  по  пустоши  Северо-восточного  царства,  в  Норденор,  но  в
последнее время появились слухи о том, что он направился вниз по реке.  Он
часто высказывал желание возвратиться в Кингсенд, поэтому логично было  бы
предположить, что, когда после  весенней  распутицы  дороги  снова  станут
проходимыми, он тронется по Большому Западному торговому  пути.  И,  может
быть, по дороге он столкнется с тем безмозглым злом, что в последнее время
превратилось в настоящее  проклятие  всех  дорог,  и  поучит  его  хорошим
манерам.
     Этот Кевин из Кингсенда очень важен. Я  чувствую  в  нем  присутствие
чего-то значительного, хотя и не могу определить его сути, естества.
     "Там что-то есть, что-то, чего я не могу распознать, и  оно  сердится
на меня".



                                    1

                           Поехал как-то раз герой, и дерзкий, и отважный,
                           Дозором пустошь обойти -
                                                     участок очень важный,
                           Он - молодой герой, но встретится со старым,
                           На мир глаза его глядят с отвагой небывалой.

                           И под цветущим деревом, как будто невзначай,
                           Он выследил дракона, который пил там чай.
                           - Ба! Что я вижу, черт возьми,
                                                     опять дракон попался!
                           - Да это вовсе и не я, - дракон ему поклялся.
                                       Из народной песни древних веков
                                       "Уолтер отправился в первый поход".

     Двое оборванных  мужчин  сидели,  сутулясь  от  холода  и  прижимаясь
спинами друг к другу, на высоком скальном  обнажении,  которое  вздымалось
над деревьями на гребне холма. Один из  них  уставился  взглядом  в  одном
направлении, вдоль дороги, которая поднималась  и  спускалась  по  склонам
заросших лесом холмов и терялась в туманной дали. Второй глядел вдоль  той
же грязной  дороги  в  противоположном  направлении.  Оба  были  грязны  и
промокли до нитки. Один из них, которого звали Истен, рассказывал анекдот:
     "Так вот, этот возница, ему нужна была помощь, чтобы починить колесо.
Вот он и говорит этому парню из Верхнего Вейла, который там стоял:
     - Эй, парень, сходи, позови отца.
     - А я не знаю, где он, - отвечает парень.
     - Он что, работает? - спрашивает возница.
     - А я не знаю, - снова отвечает парень.
     - Ну хорошо, значит, он дома?
     - А я не знаю, - говорит парень.
     - Ну, а как ты думаешь, он вообще-то в деревне? - спрашивает возница,
начиная сердиться.
     - А я и этого не знаю, - снова говорит парень.
     Тогда возница посмотрел этак, посмотрел на него, ты понимаешь как,  и
говорит:
     - А ты, олух, хоть что-нибудь знаешь?
     - Ага, - говорит эта деревенщина, - я знаю, кто моя мать".
     С этими словами рассказчик громко расхохотался, хлопая себя по бедрам
в полном восторге. Его товарищ продолжал хмуриться.
     - Это не смешно, Истен. Я сам не знал своей матери.
     - Ну ладно, - Истен почесал под мышкой, - тогда отгадай мне  загадку.
Что такое: когда поймаю - отпускаю, а когда не поймаю, при себе оставляю?
     - Это вши. Я знал эту загадку сто лет назад.
     - Отлично.  А  вот  такую  загадку:  за  горой  поле,  большая  часть
вспахана, меньшая - засажена, а по краям огороды. Это что будет?
     - Ради всего святого, Истен. Я еще мочился  в  штаны,  когда  впервые
услышал эту загадку. И перестань, пожалуйста, надо мной смеяться.  Я  тебе
еще раз говорю - мне все это надоело. Мы просто впустую тратим время, сидя
на этом камне, как две облезлых вороны.
     С этими словами он плюнул с обрыва вниз и некоторое  время  наблюдал,
как плевок исчезает в густом переплетении черных ветвей внизу.
     - Слишком рано для того, чтобы  по  этой  проклятой  дороге  проехало
что-нибудь стоящее, - продолжал он. - Это не дорога, а болото. Два дня  мы
тут ждем, и за все это время  мимо  нас  проехала  всего  одна  повозка  с
кожами, да еще по  лесу  промчалось  что-то  огромное,  которое  сопело  и
фыркало... - Он бросил опасливый взгляд на темную стену  мрачного  елового
леса, росшего по гребню холма. - Я тебе точно говорю, Истен, мне ни  капли
тут не нравится. Это дремучий лес, и мне даже думать не хочется,  что  тут
может водиться.
     Истен с отвращением хрюкнул:
     - Ты что же, хочешь вернуться в город, чтобы нас опять отметелили  за
то, что мы попытались наложить лапу на тот никчемный кошелек?  Мне  что-то
неохота, - он выругался  и  тоже  плюнул  вниз.  -  Чтобы  нас  раздели  и
выпороли! Этого оскорбления я вовек не забуду.
     - Ты можешь злиться по этому поводу сколько тебе  угодно,  но  только
тебе все равно не стать настоящим разбойником  с  большой  дороги,  таким,
какие обитают неподалеку отсюда, в дальнем лесу. Может быть, ты, Истен,  и
не замечаешь этого, но мы совсем не такие, как они - настоящие кровожадные
бандиты с Западных холмов, с их ужасными зверями и всем прочим. Да они нас
на обед сожрут и не поперхнутся.
     - Ну вот, Норли, ты все пытаешься возразить мне. Мне кажется, что  ты
не будешь доволен до тех  пор,  пока  тебе  не  предоставится  возможность
постоянно спорить со мной. Но сейчас я... - Он внезапно замолчал, поднялся
на ноги и уставился вдаль. - Сюда прется  какая-то  лошадь.  Она  там,  на
востоке.
     Норли тоже встал и стал пристально всматриваться в  том  направлении,
куда указывал Истен.
     - Но я ничего не вижу, - возразил он.
     - Конечно же нет. Ты слеп как крот. Большая черная лошадь и  человек,
который идет рядом с ней.
     - Один человек?
     - Да, всего один.
     Норли нахмурился:
     -  Мне  все  это  не  нравится,  Истен.  Человек,  который  отважился
отправиться в путь в одиночку, наверняка сможет о себе позаботиться. Будет
лучше, если мы дадим ему пройти мимо.
     - Нет! - Истен подтяг