ся, как и другим. Хотя,  по-моему,
Витя Куницын и так знает больше любого взрослого. Да и мы с Сережкой кое в
чем разбираемся.
   То, о чем я сейчас пишу, называется лирическое отступление.  Папа  меня
учит, что лирическое отступление нужно  делать  покороче.  "Учти,  сын,  -
говорит он, - всякое отступление от темы  есть  отступление.  Наступай,  и
материал тебе покорится".
   Так учит меня мой папа, а он  в  этих  вопросах  "профи",  как  он  сам
говорит. Профессионал. Поэтому я и перехожу в лирическое наступление.
   Мы с Сережкой бежали по тропинке к реке испытывать водяной змей,  а  на
опушке стояли в спортивной форме тетя Оля и дядя Володя, такие между собой
несхожие; и с ними еще один человек, пожилой, но тоже в спортивной  форме.
Мы их поздравили с добрым  утром  и  побежали  дальше.  Тетя  Оля  сказала
пожилому мужчине: "Это Витины товарищи", а ответа я не услышал - было  уже
далеко, и я думал о другом. Я думал об этом  незнакомом  пожилом  мужчине,
потому что внешность у него была немного странная, непонятно почему.
   Вдруг Сережка остановился, и  на  лице  у  него  появилось  одно  очень
сильное выражение, означавшее, что он загорается новой идеей. Увидев  это,
я сразу понял, что испытаний змея сегодня не будет.
   Я присел на пенек и  стал  наблюдать  за  Сережкиным  лицом.  Когда  он
загорается новой идеей, смотреть очень интересно.  Сначала  на  Сережкином
лице, как на фотобумаге, проявляется  новая  мысль,  и  кажется,  что  она
вот-вот  станет  очевидной  всем  без  всякого  исключения.  Что-то  вроде
телепатии, "псевдонауки номер один", как величает ее Сережкин отец.  И  он
прав, потому что спустя секунду эта почти  очевидная  мысль,  вместо  того
чтобы стать общедоступной, вдруг исчезает  с  Сережкиного  лица  и  уходит
вглубь, и Сережка начинает изъясняться таинственным шепотом.  Новая  мысль
остается только в его глазах, и теперь они уже ничего, кроме отблеска этой
мысли, не выражают.
   Загоревшись, Сережка сказал мне таинственным шепотом:
   - Этот незнакомый человек... Ты его хорошо разглядел?
   - Конечно, хорошо.
   - И ничего не заметил?
   Я подумал, подумал...
   - Что-то заметил, но не понял что.
   - А разве ты не заметил, - таинственно сказал Сережка, - как  он  похож
на тетю Олю?
   Это Сережка увидел очень точно. Сразу же их лица встали передо мной как
живые портреты. Тетя Оля, правда, еще молодая, а незнакомец совсем старый,
но волосы у него такие же курчавые, как у нее, только седые. И губы  такие
же, и цвет лица. Все это Сережка правильно  углядел.  Только  что  в  этом
подозрительного? А вдруг это ее папа?
   Я ему так и сказал:
   - А вдруг это ее папа?
   - Папа? Какой еще папа?
   - Обыкновенный папа, - сказал я. - Витькин дедушка.
   Сережка немного помолчал. Соображал, как бы меня уязвить поизысканнее.
   - Ну что ж, - сказал он наконец,  -  мысль  хорошая.  Может  быть,  это
действительно ее папа. Наверняка папа. Очень дельная мысль.
   Я на всякий случай кивнул, хотя было ясно, что он меня разыгрывает.  Но
в таких случаях я не показываю виду. Надо же  сделать  человеку  приятное,
особенно если это твой товарищ Сережка.
   - Очень дельная мысль. - Сережка задумчиво покачал  головой.  -  Только
объясни, будь добр, почему тогда он так похож на дядю Володю?
   Сережка сказал это так язвительно, что я снова на пенек сел.  И  всплыл
этот незнакомый старик со дна моей памяти, и  рядом  с  ним  дядя  Володя.
Точно - похожи друг на друга чрезвычайно.
   Во-первых, лоб  у  незнакомца  точь-в-точь  дяди  Володин  -  такой  же
высокий, неповторимый. Нос такой же выдающийся. И сам он, наверное,  такой
же молчаливый...
   - Или ты считаешь, что он и его папа? - язвительно сказал Сережка.
   Некоторое время мы молча думали.
   - Слушай, - предложил я наконец, - пойдем еще раз на них взглянем. Надо
проверить. Вдруг мы все это выдумали?
   По лицу Сережки было видно, что он в своем уме и в своей памяти уверен.
Но все-таки мы пошли назад, на этот раз не по тропинке, а лесом, в  обход.
Вымокли ужасно, потому что трава мокрая и кусты тоже мокрые от  росы.  Вот
по этим кустам мы к ним и подобрались. Они все  трое  стояли  на  тропе  и
разговаривали. То есть разговаривали тетя Оля  и  старик,  а  дядя  Володя
молчал и подозрительно поглядывал  на  кусты,  в  которых  мы  с  Сережкой
затаились. Все было точно, память нас не подвела. Сходство так и бросалось
в глаза. Мы постояли, посмотрели на них, потом посмотрели друг на друга  и
тихонько пошли назад. И когда вышли на тропинку, Сережка сказал:
   - И вообще. Даже если он их дальний родственник.  Ведь  дядя  Володя  с
Севера, у него все  родственники  северяне.  А  тетя  Оля  с  Юга,  и  все
родственницы у нее южане. Не может же  он  происходить  одновременно  и  с
Севера и с Юга.
   - Да. Это только Витя родом и оттуда и оттуда, - сказал я. - На  то  он
их сын.
   - И никаких пап у них давно нет, - сказал Сережка.
   Это точно. Ни пап нет, ни мам. Ведь они почти через сто лет  вернулись!
Какие тут папы и мамы! Стало мне так грустно, что я даже в дневник  ничего
не записал.
   До реки мы шли молча. Холодно было в мокрых штанах и мокрых тапочках.
   На берегу сидел Витя Куницын с влажными волосами, а  с  ним  незнакомый
мальчик нашего возраста по имени Коля.
   - Здравствуйте, - сказал Витя  Куницын.  Потом  он  посмотрел  на  небо
(Солнце уже приподнималось над лесом) и  добавил:  -  Завтра  дождь  будет
после обеда, можешь передать своей маме. Вы там моего братца не встретили?
   - Брата? Нет, - сказал Сережка. - Вот родителей твоих видели.
   - Он с ними и прогуливается, - объяснил Витя. - Такой седой и курчавый.
Его Сашей зовут. Давно  они  не  виделись,  лет  восемьдесят.  А  это  мой
двоюродный внук Колька, сын Сашиной дочери. Они вчера к нам из  Антарктиды
прилетели.
   Никакого змея мы в тот день не испытывали, тем более что Сережка его  в
лесу потерял, когда мы в кустах сидели.  Нам  вместо  испытаний  Коля  про
Антарктиду рассказывал. Мы с Сережкой ни разу в Антарктиде  не  были.  Там
Колины  родители  работают.  И  дедушка  Саша,  Витин  брат,  которого  мы
встретили, тоже там работает, хоть и старый. Но он еще крепкий  и  поэтому
тоже работает.
   Дедушка Саша, как выяснилось, первый сын тети Оли  и  дяди  Володи.  Он
родился еще  до  полета.  Витя  Куницын  рассказал,  что  это  теперь  нас
воспитывают родители,  а  раньше  это  делали  специальные  воспитатели  в
специальных интернатах, куда детей  отдавали  совсем  маленькими.  Поэтому
тетя Оля и дядя Володя не могли взять с собой своего первого сына  Сашу  и
оставили  его  на  Земле  в  интернате,  а  сами  улетели  на   звездолете
разведывать другие миры. А их сын Саша постарел на восемьдесят  лет,  стал
дедушкой Сашей и теперь прилетел из Антарктиды,  чтобы  Витиным  родителям
было легче привыкать на Земле.
   Мы еще долго слушали  про  Антарктиду,  а  потом  разошлись  по  домам,
договорившись назавтра встретиться. Когда я пришел домой, папа пил какао и
ел гренки, а мама уже ушла, ее срочно вызвали на работу. Всю эту историю я
еще не успел записать в дневник и рассказал ее папе по памяти, пусть он ее
куда-нибудь вставит, мне не жалко. Он выслушал меня очень внимательно, все
время морщил лоб, несколько раз переспрашивал, а потом долго думал, листал
какие-то справочники, разговаривал с кем-то по стереофону и в конце концов
сказал, что точно,  есть  такое  явление  в  теории  относительности,  оно
называется "парадокс близнецов".  Явление  заключается  в  том,  что  если
кто-то улетит куда-нибудь  на  звездолете  с  большой  скоростью  и  потом
вернется на Землю, то почти не  постареет,  а  его  родственники,  которые
остались на Земле, могут даже умереть от старости. А  парадокс  состоит  в
том, что моему папе в это трудно поверить.  Папа  добавил,  что  эта  идея
любопытна, но  вставить  ее  никуда  не  удастся,  потому  что  она  давно
использована, а  читателю  нужны  мысли  достаточно  свежие  и  совершенно
безумные.
   Потом папа пошел в кабинет работать, то есть изобретать свежие безумные
идеи, а я наделал себе  пирожков  с  капустой  и  сел  решать  задачки  по
теоретической физике. Я немного увлекся  и  опомнился  только  когда  мама
позвала обедать. За обедом я все  ей  рассказал  (а  папа  не  обедал,  он
выдумывал  безумные  идеи),  и  она  ни  в  какие  справочники  не   стала
заглядывать, а просто погрустнела и сказала печально: "Несчастные матери".
Даже непонятно, кого она имела в виду,  потому  что  я  ей  о  матерях  не
рассказывал, а только о дедушке Саше и о Вите Куницыне.
   Ночью мне приснился сон, будто я уже старенький и  с  бородой,  а  папа
бегает по лесу в коротких штанишках, мокрых от росы, и что-то записывает в
дневник. Я его за это учу уму-разуму, а он сердится  и  говорит,  что  эта
идея недостаточно свежая и совсем не безумная.
   На другой день мы вчетвером снова встретились на реке.  Перед  встречей
мы с Сережкой видели в лесу тетю Олю и дядю Володю. Вели они себя странно:
тетя Оля молчала, и губы у нее были даже больше, чем обычно, а дядя Володя
говорил что-то тихое и неразборчивое, но, увидев  нас,  тоже  умолк.  Витя
Куницын, когда мы пришли к нему на берег, объяснил, что это  его  родители
ссорятся. Они часто ругаются между собой, у них такая привычка.  Тогда  мы
поговорили  о  привычках  взрослых  и  нашли,  что   они   у   них   очень
нерациональные.
   Я сказал, что, когда ссоримся мы с  Сережкой,  мы  почти  не  ругаемся.
Просто он идет в одну сторону, я  в  другую.  Например,  по  домам.  И  мы
какое-то время отдыхаем друг от друга, пока не помиримся.  И  конечно,  мы
никогда не ругаемся. Почему взрослые так не могут?  Они  почему-то  кричат
друг на друга и молчат только когда дети рядом. Вернее, когда  они  видят,
что дети рядом. Когда они этого не видят, они такие слова произносят,  что
гораздо лучше бы им разойтись по домам и немного отдохнуть друг от  друга,
пока не помирятся.
   Сережка на это сказал, что рассуждать легко, но взрослым трудно  понять
друг друга, они ведь разные люди. И как быть, если  двое  живут  несколько
лет в кабине звездолета? Разойтись в разные стороны они не могут.  Что  им
делать? Надевать скафандры и выходить в открытый  космос,  чтобы  отдыхать
друг от друга? Вскоре у них поневоле возникнет привычка ругаться. Без ссор
ведь тоже не обойдешься.
   Тут я сказал, что без ссор обойтись можно;  в  результате  мы  едва  не
поссорились. А Витя Куницын обиделся за своих родителей и сказал, что  это
только мы с Сережкой можем разойтись по домам. Родители -  мои,  например,
или Сережкины - этого лишены. Дом у них один, и он еще меньше звездолета.
   Сережка возразил: у его родителей есть работа, и каждый  из  них  может
отдыхать от другого на работе. Все-таки это лучше, чем в открытом космосе.
   Словом, Сережка с Витей Куницыным тоже чуть не  поссорились,  но  потом
Сережка сказал, что непедагогично ругаться  при  детях.  Он  имел  в  виду
Витиного внука Колю. Но Коля обиделся и попросил  Сережку  не  задаваться:
они с Сережкой родились в одном году и в одном месяце, и Коля даже на  три
дня раньше. А если уж Сережке необходимо неравенство, пусть  обращается  с
Витей не как с ровесником, а как с пожилым человеком, потому  что  Витя-то
точно родился на семьдесят лет раньше.
   Витя Куницын сказал, что возраст ничего не значит. Например,  его  брат
Саша всегда мирит родителей, дает ценные советы и наставляет  их  на  путь
истинный. Советы эти ценные в том смысле, что тетя Оля и дядя  Володя  эти
советы ценят и всегда к ним прислушиваются. Тут мы все сразу помирились  и
начали мечтать, что как  было  бы  здорово,  если  бы  и  мы  учили  своих
родителей уму-разуму. Мы долго мечтали и решили, что несправедливо,  когда
происходит наоборот, и что дедушка Саша  счастливый  человек,  раз  теория
относительности и парадокс близнецов позволяют ему  давать  ценные  советы
своим родителям.
   Потом мы все искупались, потому что солнце  поднялось  высоко  и  стало
жарко, а потом грелись на берегу с  мокрыми  волосами,  а  Сережка  увидел
бабочку и начал ее ловить, но только вспугнул. После бабочки  он  вспомнил
про свой водяной змей и сказал, что неплохо бы половить  рыбки  и  что  он
даже помнит, где потерял змей, но что  ему  лень  за  ним  идти.  Тогда  я
вызвался добровольцем; я больше люблю лес, чем воду. Я оставил их втроем и
пошел искать. Ничего я не нашел, но хорошо погулял, а когда  вернулся,  на
берегу сидел один Сережка с  таким  видом,  будто  опять  загорелся  новой
идеей.
   Он сказал, что думал о генетике и о взаимопонимании. Он  придумал,  что
дедушка Саша похож на родителей не только внешне, но и внутренне.  Тем  не
менее найти у них понимание ему непросто. Ведь если  он  сильно  похож  на
тетю Олю, то это еще не значит, что ей легко его понять. Ведь  он  так  же
сильно похож и на дядю Володю. Поэтому тете Оле  понять  дедушку  Сашу  не
легче, чем дядю Володю. И дяде Володе по этой причине  тоже  очень  трудно
понять дедушку Сашу; вообще разным людям понять друг друга бывает  сложно.
И никакие родители своих детей полностью не понимают, потому что даже друг
друга понимают с трудом. А если ты не понимаешь человека, то как же  можно
учить его уму-разуму и наставлять на путь истинный?
   Другое дело дети, сказал Сережка. Вот  дети  понимают  своих  родителей
по-настоящему. Если Сережка похож на свою маму, то это не  только  внешнее
сходство. Он похож на нее внутренне: все, что есть в ней, есть и в нем, он
все это унаследовал. И еще в Сережке есть все, что есть в Сережкином папе;
все отцовские качества присутствуют и в Сережке. Сережка  унаследовал  все
качества своих родителей и поэтому прекрасно понимает обоих.
   И опять вспомнил про дедушку Сашу. Сережка сказал, что  тот  учит  тетю
Олю и дядю Володю уму-разуму не просто потому,  что  он  старше.  Если  бы
только это, то  у  него  ничего  не  получилось  бы.  Но  он  их  сын,  он
унаследовал все их качества и прекрасно понимает обоих. Поэтому  он  столь
успешно и наставляет их на путь истинный. В принципе все мы должны  делать
то же самое со своими родителями. Ведь, кроме нас, никто  их,  бедных,  до
конца не понимает.
   Я с Сережкой согласился, но он увлекся и произнес  большой  монолог.  И
решили мы учить наших родителей уму-разуму.
   Потом пошел дождь, который вчера предсказал Витя Куницын, и мы побежали
домой. Дома я рассказал все папе и маме, и они внимательно меня выслушали.
А когда я заявил, что теперь моя очередь наставлять их на  путь  истинный,
мама ушла в другую комнату и долго там что-то делала: то ли плакала, то ли
смеялась. А папа подумал-подумал и сказал, что мысль  вроде  бы  свежая  и
достаточно безумная, только я еще должен поднабраться жизненного опыта.  А
пока у меня опыта нет, сказал папа, он эту  мысль  куда-нибудь  вставит  с
моего разрешения.
   Жалко ведь, когда такая хорошая идея пропадает напрасно.



   Михаил Пухов.
   Человек с пустой кобурой (Цейтнот)

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Звездные дожди".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Мы познакомились в порту. Внизу, за  стеклянной  стеной,  делившей  мир
надвое, расстилались поля космодрома. Рейс задерживался, взять детектив  я
забыл и скучал  в  одиночестве.  Публика  подобралась  обычная  -  человек
двадцать туристов, их сопровождающий и толпа командированных  вроде  меня.
Поговорить не с кем, послушать некого. И  вдруг  в  зале  появился  совсем
другой человек.
   Таких видно издалека. Разумеется,  опытным  глазом.  Он  был  разведчик
дальнего космоса или кто-нибудь в этом роде.
   С его пояса свисала  огромная  желтая  кобура.  При  ходьбе  он  слегка
прихрамывал на левую ногу. На лице, покрытом неровным космическим загаром,
красовался большой белый шрам в виде ущербной луны. Словом, это был старый
космический волк при всех регалиях. Из такого человека, как я неоднократно
убеждался, можно выудить самую невероятную историю.
   Он взял в автомате кофе и сел за  мой  столик.  Рыба,  если  можно  так
выразиться, шла на крючок  сама.  Я  мысленно  поплевал  на  воображаемого
червяка и тут же забросил удочку:
   - Откуда у вас такой замечательный шрам?
   - Хоккей, - объяснил он. По его  галактическому  загару  стекали  узкие
струйки пота. - В юности я увлекался хоккеем.
   - Стояли в воротах?
   - Сидел на трибуне. - Он тронул белый шрам  пальцем.  -  Ничто  его  не
берет. Хоть гримом замазывай. Сорок дней загорал на море - все без толку.
   Я терпеливо ждал, как и подобает настоящему рыболову.
   - На море мне не понравилось, - сообщил он. - Камни острые,  скользкие.
Вчера полез купаться, упал, ушиб ногу.
   Он осторожно пощупал левое колено.
   - До сих пор больно. И жара там, на море, почти как здесь.
   Он расстегнул свою огромную  кобуру.  Порывшись  в  ней,  извлек  мятый
платок и вытер лицо.
   Многие на моем месте решили бы,  что  рыбалка  пропала  и  что  пора  в
некотором смысле  сматывать  удочки.  Но  я  не  из  тех,  кто  так  легко
отступает.
   - Вы разведчик дальнего космоса? - спросил я.
   - Да. Пилот десантного зонда.
   - Но где же тогда ваш пистолет?
   - Излучатель? - Его взгляд скользнул к желтому футляру. - Собственно, в
первую  очередь  это  инструмент.  Если  нужно  что-то  прожечь,   пробить
отверстие, вырыть колодец. Еще это сигнализатор и реактивный двигатель.
   Он замолчал.
   - Но и оружие, - сказал я. - Все равно: где он?
   - Ну, это долгая история. - Он наконец клюнул. - Если хотите...
   - Конечно, - сказал я. - Ничего, если я возьму еще кофе?
   Он кивнул. Когда я вернулся от автомата, он вполне созрел. Я  не  успел
сесть, а он начал рассказ.
   - Это случилось после встречи с кораблем Пятой культуры. В  том  сезоне
мы работали в одном шаровом скоплении. Скучное место. Звезды похожи, да  и
планеты. Жизнь не встречалась нигде.
   - Почему?
   Он усмехнулся.
   - Спросите биологов. В скоплениях слишком светлые ночи, суточные  ритмы
ослаблены. А жизнь основана на контрастах. Так говорят. Да. Ну а потом  мы
наткнулись на звездолет Пятой культуры.
   - Сразу Пятой? - спросил я. Он кивнул.
   - Сначала мы решили, что это астероид. Больно уж он  был  велик  -  шар
диаметром километров десять. Но именно  шар.  Это  был  корабль  одной  из
исчезнувших цивилизаций - Пятой галактической культуры, брошенный экипажем
миллионы лет назад. Этакая космическая "Мария Целеста".
   Он замолчал, и я спросил:
   - А почему команда покинула корабль?
   - Не знаю. Возможно, она никуда и не уходила. Через миллион лет строить
догадки глупо. Мы начали готовиться к высадке. Никто нас не заставлял.  Мы
разведчики, мы нашли корабль. Остальное не наше дело. Но смешно,  если  бы
мы сразу ушли. Продолжать съемку планет? Дико было бы.
   Вскоре мы,  десантники,  уже  шагали  к  своим  суденышкам.  Настроение
приподнятое, как  на  Олимпиаде.  Это  своего  рода  спорт  -  кто  первым
проникнет в  корабль.  В  звездолетах  Пятой  культуры  несколько  входных
тамбуров, но корабль велик. Сто тысяч гектаров  полированного  металла,  и
где-то затерян вход. Ориентиров нет. На каждого из нас приходилась площадь
побольше  этого  космодрома.  Вот  и  ищи.  Мы  разошлись  по  ангарам   и
стартовали.
   Наверное, со стороны это выглядело эффектно.  Две  колоссальные  машины
среди пустоты, и вдруг одна бросает в другую пригоршню  светящихся  точек.
"Моих друзей летели сонмы..."  Возможно,  так  сравнивать  пошло,  но  для
другого мира ты всегда бог, нисходящий на землю. И мы мчались  наперегонки
к  чужому  кораблю,  как  стайка  богов,  покинувших   Олимп   в   поисках
развлечений. Так это выглядело. Ну а в действительности это работа.
   - И очень опасная, - вставил я.
   - Да. Но группа скоро распалась, и я остался один на один  с  к