Михаил ПУХОВ

                               БРОШЕН ВВЫСЬ

                    история, скрытая в глубинах материи




                                    Я

     Розовые пенистые шары плавают в воздухе. Ударяются в стены и  друг  о
друга - сливаются - дробятся на капли, в пыль, в радугу.
     Все стены близко. Здесь душевая.
     Это вода. Это кровь.
     Тишина.
     Я принимал душ. Потом взвыли сирены. Потом был удар.  До  этого  были
разгон и полет.
     Почему тишина?
     Дикая боль в плече. Вывих?
     Жидкая  пленка  обтягивает  лицо.  Гравиционер  не  работает.  Только
аварийное освещение.
     Невесомость.
     Я плаваю в воздухе, в стайке розовых и красных шаров. Это моя  кровь,
смешанная с водой и шампунем.
     Удар был страшный.
     Сижу в воздухе, сдираю с лица клейкую корку.
     Голый.
     Кровь остановилась быстро. Голова как болячка. Перевязать  ее  нечем.
Одежда за дверью, а дверь не открывается.
     Как в анекдоте.
     Рука вправилась. Сама вправилась, мяча начал сдирать  корку  с  лица.
Рассказать кому-нибудь - не поверят.
     Здесь душевая. Сирены молчат. Гравиционирование не работает.
     Я шел с Земли на Юпитер, экспрессом.  Вез  ребятам  приборы  и  елку.
Бедняги - каково им без елки?
     Свет слабнет. Окон в душевой нет, только  дверь,  а  дверь  заклинило
насмерть.
     Воздух уже очистился. Розовые шары растянулись по стенам. К  счастью,
удар выключил воду. Иначе я бы давно захлебнулся.
     Утонуть в космосе - это смерть. Маме было бы больно.  А  отец  -  что
отец? Сам когда-нибудь буду отцом.
     Вряд ли.
     Стены душевой теплые - там горячая вода. Это я ее подогрел, перед тем
как принять душ. Предусмотрительный.
     Тепло. А то сидел бы сейчас голый где-нибудь  в  машинном  отделении.
Замерз бы. Правда, что делать голому рядом с компьютером?
     Знобит. Граммов четыреста потерял. Все стены ею покрыты.


     Удар был страшный. На что мы налетели? На метеорит?
     При пяти мегаметрах в секунду хватит крупинки.
     Но откуда крупинка, хотя бы  мелкая?  Путь  проходил  вне  эклиптики.
Разгон на Альтаир - потом поворот. К Юпитеру  только  так  и  летают.  Для
безопасности.
     Но  если  не   метеорит?   Все   едино.   Что-нибудь   искусственное,
отработавший зонд 80-х годов.
     Обидно, если зонд. Из мертвой главы гробовая змея. Встреча в прошлым,
и прошлое убивает.
     Обидно.
     Аварийное освещение слабнет.
     Знобит.
     Нет,  это  стынут  стены.  В  радиаторах  мерзнет  чада.  Не   только
гравиционирование отключилось. Теперь все будет быстро.


     Мы куда-то летим. Летим по инерции, как камень, брошенный  ввысь.  Но
такой камень всегда возвращается. Он взлетает, замедляется.  Потом  падает
вниз - все быстрей и быстрей. А мы?
     Мы куда-то летим. Мы - это мертвый корабль и живой человек. Мы -  это
странный гибрид, противоестественное сверхсущество, знающее и  прошлое,  и
будущее. Прошлое - памятью человека, будущее - траекторией корабля.
     Всезнающее, но не бессмертное.


     Еще жив. Удар был страшный. Жаль, что до поворота.  Впереди  Альтаир,
мой маяк. До него тысяча лет. Еще час - и я,  приняв  душ,  свернул  бы  к
Юпитеру. Могли бы перехватить. Вместе с елкой. А теперь куда - к  звездам?
Зачем звездам елка?
     Пять мегаметров в секунду, никто не угонится.


     Нет, мне не холодно.
     Льдинки носятся в воздухе. Розовые и красные.
     Вероятно, это удар  -  он  пришелся  спереди  -  разрушил  все.  Пост
управления, энергоблок, отопление...
     Стены покрыты пленкой радужного льда. Освещение умирает.
     Нет, это была не крупинка. Что-то большое.  Крупинку  расстреляли  бы
лазеры. Оттого и взвыли сирены от бессилия.
     Наверняка отработавший зонд.


     Уже темнота.
     Один  не  вынес  удара  о  Землю,  другие  сгорели,  третьих  задушил
вакуум...
     Нет, мне не холодно.
     У каждого свой путь.


     Хорошо, что медведь не съест мое мясо. Откуда это?..


     Уже не холодно. Интересно, похож я буду на памятник?..


     Спать.



                                 Я И ОНА

     Первое - это запах.
     Запах травы и свежего сена, и весенней грозы, и сохнущих  водорослей,
и цветов.
     Запах жизни.
     Касание простыни и чьих-то пальцев к лицу.
     Тепло.
     Открываю глаза.
     Ее лицо совсем близко. Смуглая кожа. Необыкновенные  ресницы,  добрые
глаза. Выше - что-то еще: не то небо, не то потолок.
     - Спите.
     Что полагается думать, когда вот так пробуждаешься? Полагается думать
так: я в раю, среди ангелов. Но крыльев не видно.
     Как тепло!
     Вероятно, хорошо умирать, гладя на красивую женщину. Но  оживать  так
еще приятнее.
     - Спите.
     Закрываю глаза. Уютно, тепло и блаженно.


     Вновь пробуждение. Птичий утренний гам. Маме было бы хорошо, если  бы
знала.
     Никого нет. Вверху  цветной  потолок.  Где-то  окно.  За  окном  орут
воробьи.
     Повернуть голову не удается. Ничем нельзя шевельнуть, только глазами.
     Сколько прошло: минута, час, сутки?..
     Было утро,  был  понедельник.  Декабрь,  незадолго  до  праздника.  Я
стартовал к Юпитеру, на экспрессе, в обход астероидов.
     Новый год собирался встретить на Ио.
     Ребятам нужны приборы - как они без приборов?
     Трудно найти добровольца -  рядом  рубеж  тысячелетий.  Всем  хочется
встретить дома. В семье, с мамой, с товарищами.
     Лишь мне все едино, где новогодняя ночь. На Ио - значит, на Ив.
     Елку я тоже вез. И разноцветные лампочки.
     Я стартовал,  я  набирал  скорость,  я  летел  в  пустоте.  Я  прошел
полдороги.
     Потом я принимал душ.  Потом  мы  во  что-то  врезались  -  не  то  в
метеорит, не то в отработавший зонд 80-х годов. Меня заперло в душевой,  и
даже одежда осталась за дверью.
     Потом я замерз.
     Я шел в обход  астероидов,  на  бешеной  скорости,  прямо  в  звезды.
Перехватить меня не могли, и никто бы меня не догнал.
     Но похоже, догонял.
     - Как вы себя чувствуете?
     Язык не русский,  но  понятный.  Это  мой  язык,  русско-американский
космический жаргон.  Как  еще  говорить  с  космонавтом,  если  не  знаешь
национальности? Откуда узнать, если даже одежда за дверью?
     Кто же тебя догнал?..
     - Какой теперь год?
     Орут воробьи за окном.
     - 2498-й. Спите.


     Вот кто тебя догнал. Сначала  ты  врезался  в  прошлое,  и  оно  тебя
умертвило. Потом ты встретился с будущим, и будущее оживило тебя.  Переход
из вчера в завтра, из вечера в утро сквозь ночь.
     - Спите.


     Мы стоим у окна. Одежда у меня  новая,  удобная.  Собственно,  только
шорты. За окном ветер, облака, солнце. Поле, лес, все  как  полагается.  И
нигде ни одного человека. Только Вита - ее так зовут.
     Прошло 500 лет. Куда вы смотрели, демографы?
     - Почему вы не говорите, кто меня вытащил?
     В ее глазах странное. Она молчит, чего-то боится.
     - Скажете?
     - Пойдемте. Я покажу вам.
     Шагаем по длинному коридору. Кивер на полу, и масса дверей.  И  опять
ни одного человека. Для кого они, эти двери?
     Вита идет впереди. Какие ноги, какие волосы! Отличные  девушки  живут
сейчас на Земле. Или это специально - для оживления мертвых?
     Конец коридора. Последняя дверь.
     - Вы не пугайтесь.
     Дверь исчезает.
     Приборы, пульты, кресла. И прозрачные стены, а за стенами звезды.
     Мы в космосе. Вот почему здесь никого нет.
     Мы на космическом корабле.



                                    МЫ

     Стоим у окна рядом. За окном облака, поле, ветер.  Чирикают  воробьи.
Все как настоящее.  Спиной  к  нам  на  подоконнике  умывается  кошка.  На
воробьев не реагирует. Кошку не проведешь.
     Вита рассказывает:
     - Тебя заметили издалека.  Решили,  метеорит.  Но  ты  летел  слишком
быстро. И траектории почти совпадали: точно на Альтаир. Тогда мы подумали,
что это их зонд, возвращающийся от Солнца. Мы посоветовались с "Фениксом",
и он послал катер на перехват. Взглянуть, что за зонд.
     - Кто это "мы"?
     - Электронная машина и я.
     Женщина, компьютер и пришелец из прошлого. Бермудский треугольник XXV
века.
     - А кто такой Феникс?
     - Наш дублер, автомат, он отстает на миллиард километров.
     - Понимаю. А дальше?
     - Катер затормозил, встретился с твоим аппаратом.
     - Затормозил?
     - Конечно. У нас же скорость гораздо больше.
     Разумеется, они ведь летят к Альтаиру. Но  когда  мы  были  в  рубке,
звезды впереди выглядели обычно, без релятивистских искажений. И Солнце за
кормой смотрелось нормально. Нормально для звезды.
     Правда, преобразователь построить  нетрудно.  Такие  задачи  решались
даже вчера, пять веков назад.
     - На сколько больше?
     - На порядок. Пятьдесят тысяч.
     Пятьдесят тысяч. Как у  Хемингуэя.  Что-то  не  быстро.  Но  понятно.
Сколько мы будем лететь на такой скорости?
     - Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это  земной
планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.
     - Расстроились?
     - Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.
     Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.
     - Вита, скажи... Был я похож... на памятник?
     - На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все
такие.
     - Где?
     - У нас на "Жар-птице". Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.
     - Четыреста?
     - Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди,
по три месяца.
     - И сколько еще лететь?
     - Пятьдесят лет. Мы  прошли  всего  полпути.  Я  же  показывала  тебе
Солнце.
     Да, показывала. В рубке на, экране заднего вида. Звезда  как  звезда,
ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.
     - Скоро конец дежурства, - говорит Вита. - Увидишь, как это делается.
     Становится вдруг печально. Даже тоскливо.
     - Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?
     -   Можно,    но    незачем.    Мы    поселенцы.    Вперед    посланы
автоматы-терраформисты. Они готовят  планету.  Хорошая  планета  создается
десятилетиями.
     Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:
     - Человечество расселяется по Вселенной.  Земли  недостаточно.  Луна,
Венера, Марс - этого мало. Очень.  Европа,  Каллисто,  другие  спутники...
Людей много, земли не хватает.
     - Погоди. Ты говоришь - Марс, Венера?
     - Да, сейчас там миллиарды человек. Но  этого  очень  мало.  У  звезд
подходящие планеты тоже редки. Приходится  их  перестраивать.  Это  работа
терраформистов.
     - Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?
     - Конечно. Например, Венера, Марс... Но на  это  уходят  десятилетия.
Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..
     Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень,
но человеческая логика - это инвариант. Ее ничто не ломает.  И  не  только
логику - другие человеческие качества тоже.
     - За автоматами летим мы,  -  продолжает  Вита.  -  Собственно,  наши
корабли - это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы  не  одни.
По всей Галактике идет  волна  освоения.  Во  все  концы  летят  такие  же
корабли, как наш. Тысячи кораблей.
     Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи  кораблей.  Тысячи  холодильников,
заполненных человеческим мясом.  Вдруг  оно  кому-нибудь  понравится?  Что
знаем мы о Вселенной?..
     - Скажи, Вита, а почему именно ты дежурила, когда вы догнали меня?
     - Именно я?
     Она смеется. Я ощущаю под рукой ее мягкую  талию.  Можно  стоять  так
вечно.
     - Я о другом. Почему это не был мужчина?
     - Тебе приятней с мужчиной?
     - Все-таки космонавтика - мужская профессия. Или теперь по-другому?
     - Мы не космонавты.  -  Она  перестает  улыбаться.  -  Мы  колонисты.
Конечно, женщин у нас гораздо больше. Женщина нужнее. Не понимаешь?
     - Нет.
     - Ну, как тебе объяснить, - продолжает она. - Что в колонии  главное.
Главное - воспитание детей. В каждой женщине сидит мать. Материнство детям
нужнее. Разве не так?..
     - Так-то оно так...
     - Не понимаешь.  Ты  думаешь,  это  как  в  стаде  тюленей.  Нет.  Ты
ошибаешься. Колония - это не только четыреста человек. Этого  очень  мало.
Мы везем с собой все.  Семена  растений,  зародыши  животных...  Ведь  это
космический корабль. Много в него не поместится. В основном зародыши.
     - И дети?..
     - Да, - говорит Вита. - Но ведь это единственный путь. Подумай, и  ты
поймешь, что единственный. И каждому из этих ребят нужна будет мать.
     - А отец?
     - Что может отец? Что нужно детям? Теплота, ласка. Не все мужчины  на
это способны. Да и не все женщины. Но в космос таких не берут.
     Некоторое время молчим.
     - Но ведь потребуется и  мужская  сила.  Строить  дома,  бороться  со
стихиями, охранять вас от диких зверей...
     - Это работа роботов. Их у нас тоже много.
     - И тоже зародыши?
     -  Конечно.  -  Минуту  она  молчит.  -  Пойми,  здесь   нет   ничего
аморального. Просто ты из другой эпохи. При тебе  женщины,  вероятно,  еще
рожали.
     - А теперь нет?
     - Естественно, - говорит Вита. - Разве что  больные,  им  это  иногда
надо. Но таких не пускают в космос.
     Я молчу.
     - Почему ты думаешь, что мать - только та, что рожает? Есть  же  вещи
более важные. Моя мама меня не рожала, но я ее люблю так же, как ты свою.
     - Пожалуй.
     - Потом, как бы ты  разместил  в  звездолете  миллион  человек?  Ведь
этого, - она показывает на пейзаж за окном,  -  всего  этого  нет,  ты  же
знаешь. Это только изображение, его можно выключить. В действительности  у
нас тесно.
     Некоторое время молчим.
     - Жизнь меняется, и это естественно. Понимаешь? Вот  ты  сказал,  что
космонавтика - мужская профессия. При тебе было так. Но сейчас она никакая
- ни мужская, ни женская. У нас нет такой профессии. Понимаешь?
     - Да.
     - Почему вообще ты стал космонавтом? - спрашивает Вита. -  Почему  ты
больше ничего не умеешь? В ваше время были ведь интересные  специальности.
Ты мог стать ученым, писателем, коллекционером...
     - Мог бы. Но тогда мы бы не встретились.
     - Правда. Я об этом не подумала.
     - Отец у меня был писатель. Хотел, чтобы и я занялся этим. Но мне  не
хотелось становиться верфедрунгером.
     - Что это значит?
     - Это исландское слово. Оно означает "сын, который хуже своего отца".
     - Он был великий писатель?
     - Гениальный.
     - Как его фамилия.
     Я называю свою фамилию.
     - Нет, не помню. Не обижайся: я не сильна в истории литературы.
     Не обижаюсь. В истории  литературы  он,  бесспорно,  фигурирует.  Мне
почему-то весело.
     - Зато я стал великим космонавтом.
     - Да?
     - Конечно. Из начала XXI века  улетел  к  звездам.  Знаешь  еще  хоть
одного такого?..


     Вита говорит:
     - Скоро мне в морозилку. Дежурство кончается.
     - А я?
     - Как хочешь. Но учти - вернусь только  через  полвека,  у  цели.  Ты
будешь для меня староват.
     - Пожалуй. Впрочем, могу  подождать  твою  сменщицу.  Иди,  ложись  в
морозилку.
     Она смеется. Она часто смеется. Очень люблю ее смех.


     Вита знакомит меня с экипажем. По фотографиям. Я должен угадать,  кто
ее сменит.
     Люди как люди. Смуглые все, как Вита, но в остальном те же. XXI  век,
XXV - ничто не меняется. Люди остаются людьми.
     Наконец проблеск античной красоты. Классика.
     - Она?
     - Нет, - Вита смеется. У тебя хороший вкус. Это моя подруга. Ее зовут
Юра...
     Прекрасная девушка Юра. Впрочем, почему бы и нет?  Если  вдуматься  -
нормальное женское имя.
     - ...но она уже отдежурила.
     Листаем фотографии дальше.
     Шагаем по длинному коридору.  Над  одной  из  дверей  мигает  огонек.
Входим внутрь.
     Почти всю каюту занимает застекленный саркофаг. Там что-то лежит.
     Ответ через пять веков: да, это похоже на памятник. А еще  больше  на
восковую куклу мужского пола. С бородой и усами.
     - Твоя новая возлюбленная, - смеется Вита. - Ее зовут Адам. Нравится?
     - Уговорила. Где моя морозилка?
     - Пусть сначала проснется он. Вообрази  его  лицо,  когда  он  увидит
тебя.
     Это я хорошо представляю. Восковая статуя открывает глаза, отодвигает
стеклянную крышку, смотрит на меня пустыми глазами  и  тянется  костлявой,
как у скелета рукой...
     Не ко мне. К Вите.
     Жутко. Посмотрим, как оно будет в действительности.


     В действительности не так. Мы  сидим  в  посту  управления.  Название
сохранилось по традиции -  отсюда  никто  ничем  не  управляет.  Кораблями
управляют из машинного отделения, как это называлось в  начале  XXI  века.
Там  -  машина,   говорящая   по-человечески.   На   всех   языках,   даже
по-древнеегипетски.
     Это очень умная машина. Индивидуальность, но  сейчас  она  спит.  Чем
умнее машина, тем ее психика ближе к нашей. А сон -  психическое  явление,
не физиологическое.
     Правда, у машин это происходит по-другому.  Когда  спит  человек,  он
почти целиком отключается от действительности и почему-то видит сны. Никто
не знает, что это такое.
     Машины  спят  по-другому.  Они  могут  замедлять  свои   мыслительные
процессы. Если мы  говорим,  что  машина  производит,  допустим,  миллиард
операций в секунду, это не значит, что она делает их  ровно  столько.  Она
может производить и миллиард, и миллион, и тысячу операций. Сто операций в
секунду, десять, одну... Вот что такое сон машины.
     И машина спит. Все корабли спят. Мы сидим в  посту  управления,  одни
среди звездного неба.
     Одни на всю Вселенную.
     Простая одежда ничего не скрывает, не прячет ее  красоты.  Ничего  не
скрывает и ничего не приукрашивает.
     - Я тебе кажусь диким древним человеком, да?..
     - Просто иногда глупым. У тебя не было детей?
     - К счастью, нет.
     - Почему к счастью?
     - А вдруг ты бы оказалась моей пра-пра-пра-пра...
     Смеемся оба.
     Сзади чьи-то шаги. В дверях появляется он, уже не похожий на восковую
куклу,  проходит  к  нашим  креслам,  обнимает  и  целует  Виту,  а  потом
отодвигает ее от себя и спрашивает:
     - Вита, где ты достала такого импозантного кабальеро?
     Теперь путь один - в морозилку.


     Хрупкий горный ручей - он начинается у веющих холодом ледников  -  он
сливается с другими хрустальными струями - сливается с ними  в  одно  -  в
один ревущий поток - стремительный, ворочающий камни - сдвигающий их собой
- несущий в себе лавину...
     Превращающийся в лавину...
     Крупные глыбы громыхают все ближе, все ближе, все  становится  ближе,
становится все темнее, все ближе их шум и их вой... И  вот  они  выносятся
из-за поворота - стая волков, горят их глаза и сверкают голодные зубы, это
громадные звери, их поджарые  торсы  растянуты  в  пружине  прыжка...  Они
проносятся мимо меня, превращаясь, но и там, куда  мчится  этот  поток,  я
тоже стою... Поток их проносится мимо меня, как фата-моргана...
     Сверхорганизм. Волчий поток, стая камней, лавина воды...
     Они пронзают меня насквозь, как фантомы...
     - Можете встать.
     Сны уходят, но в этот раз все по-другому. Это новое  пробуждение,  не
такое, как в прошлый раз. Нет ни  ласковой  ладони  на  лице,  ни  острого
чувства тепла. Только птичий гам за окном и необыкновенная ясность мысли.
     - Где я?
     - Когда я?
     Разумеется, я знаю, где нахожусь. Но где сейчас то место, в котором я
нахожусь? Где та эпоха?
     - Можете встать.
     Это не магнитофон. Это голос  электронной  машины.  Она,  значит,  не
спит. Впрочем, все может быть.  Наверняка  известно  одно  -  не  спит  ее
голос...
     Стеклянная крышка убрана. Встаю со стола, влезаю в  шорты.  Надоевший
пейзаж за окном. Чирикают воробьи. Как бы все  это  выключить.  Ни  одного
живого существа...
     Как там Вита?
     Бегу в коридор. Что она? Наши каюты, я знаю, рядом.
     Сталкиваемся