тому что  эти  свертки, объяснила дама  приказчику,  они намерены  забрать
сразу.
     Потом неторопливая прогулка по городу,  возвращение  домой  и  душистая
ванна с пеной. Миссис Кольтер  помогла  Люре  вымыть голову,  но делала  это
совсем не  так, как экономка Лонсдейл. Та  нещадно терла и трепала волосы, а
все движения миссис  Кольтер  были очень нежными и осторожными. Изнемогающий
от  любопытства Пантелеймон полез  было подглядывать, но прекрасная дама так
строго  на него посмотрела,  что  он мигом присмирел  и стыдливо отвернулся,
беря пример с золотистого тамарина. Впервые он  отвел от Люры глаза; впервые
у Люры появились от него какие-то женские секреты.
     И  вот  после блаженства  в  ванне  -- стакан  горячего  молока, чай  с
травами, а потом -- новая  ночная рубашка, такая  мягенькая, в мелкие-мелкие
цветочки,  а   по  подолу  --  фестончики,  да  к  ней  еще  новые  тапочки,
нежно-голубые, а внутри мех, и, наконец, в кровать!
     Ах, эта  дивная кровать! Такая мягкая, с прелестной яндарической лампой
на ночном столике. А до  чего хороша комната! Какие восхитительные шкафчики,
и туалетный столик, и комод для белья, где завтра она разложит свои обновки.
А какой  ковер, не  прикроватный  коврик, а огромный  ковер на полу! А какие
занавески на окнах -- все в звездочках,  полумесяцах,  планетах. Люра лежала
среди  всего  этого великолепия,  слишком уставшая,  чтобы  взять и заснуть,
слишком потрясенная всем происшедшим, чтобы задавать какие-нибудь вопросы.
     Миссис Кольтер пропела нежное: "Спокойной ночи, дорогая!" -- и прикрыла
за собой дверь.  Пантелеймон  бесцеремонно дернул Люру за волосы, она  слабо
отмахнулась, но он не отставал:
     -- Где это?
     Люра мгновенно поняла, что он имеет в виду.  Ее старое пальтишко висело
в  гардеробе  на плечиках, значит,  на цыпочках к шкафу и  пулей  в кровать,
прижимая  к  груди  загадочный   подарок  магистра.  И  вот  она  уже  сидит
по-турецки, Пантелеймон пристроился рядом, и в неярком свете ночника оба, не
дыша, смотрят на то, что же скрывает черная бархатная тряпица.
     -- Ты запомнил, как эта штука называется? -- выдохнула Люра.
     -- Какой-то веритометр.
     Слово  звучало  непонятно,  да  и вещица  была диковинная.  Хрустальная
полусфера  в центре переливалась разноцветными  огнями. Искусно  выполненный
медный корпус удивительно напоминал компас или очень большие карманные часы,
потому что сквозь хрусталь были прекрасно видны стрелки, но указывали они не
на   цифры.   Вдоль  внешнего   края   веритометра  шла  череда  миниатюрных
изображений,   искусно   выполненных  тончайшей   колонковой  кисточкой   на
желтоватых  пластинках слоновой  кости.  Люра медленно поворачивала в  руках
циферблат,  завороженно  разглядывая  картинки:  якорь,  увенчанные  черепом
песочные  часы, бык,  улей, -- всего тридцать шесть рисунков. Знать бы  еще,
что они означают!
     -- Гляди, тут колесико, --  вывернулся из-под ее  локтя Пантелеймон. --
Покрути, а?
     На  самом деле  таких колесиков с  насечкой веритометр имел целых  три,
каждое  заставляло двигаться по  циферблату  одну  из  трех  стрелок.  Таким
образом, можно было установить  стрелку  против любого  изображения: поворот
колесика,  легкий щелчок --  и вот  она показывает точно  в центр картинки и
больше уже  не двигается. Но стрелок-то  было не три, а четыре. Четвертая --
длинная  тоненькая иголочка, сделанная из более тусклого металла, непрерывно
колебалась и  зафиксировать  ее в определенном  положении не было  ни  какой
возможности.
     --  Магистр сказал, что  это  измерительный  прибор,  --  сказал  умный
Пантелеймон, -- вроде градусника. Помнишь, нам в храмине капеллан показывал?
     -- Это-то я понимаю, -- отмахнулась Люра, -- но что он измеряет-то?
     Этого ни  один из них не  знал. Люра долго  сидела, переводя  стрелки с
одной  картинки на другую: с ангела на  шлем, потом  на дельфина,  потом  на
глобус, а с глобуса на лютню, потом -- раз! -- и на свечку, а  со свечки  на
молнию и на лошадь. Длинная стрелка трепетала и непрерывно вращалась сама по
себе.  Как пользоваться диковинной  игрушкой,  девочка  так и  не поняла, но
веритометр ей  ужасно понравился: он был такой красивый и  такой загадочный!
Для того чтобы подобраться  к нему поближе, Пантелеймону пришлось обернуться
мышонком.  Он залез  на  циферблат  и,  приникнув  мордочкой  к  хрустальной
полусфере, не сводил глазок-бусинок с танцующей стрелки.
     -- Ты понял, что магистр хотел сказать про дядю? -- спросила Люра.
     --  Наверное,  что  это его веритометр,  так что надо  обращаться с ним
осторожно и вернуть его дяде в целости и сохранности.
     -- Да? А как насчет того, что магистр собирался отравить лорда Азриела?
Забыл? Может, он, наоборот, имел в виду, что отдавать эту штуку дяде  нельзя
ни в коем случае?
     -- Не знаю. Но он несколько раз сказал, что она ничего знать не должна.
     В этот  момент  в  дверь  тихонько  постучали  и  голос  миссис Кольтер
прозвенел:
     -- Люра, наверное, уже пора спать. У тебя был трудный день, да и завтра
у нас очень много дел. Туши свет, дорогая.
     Люра проворно спрятала веритометр под одеяло.
     --  Конечно,  конечно,  миссис  Кольтер,  --  проговорила  она  голосом
пай-девочки.
     -- Спокойной ночи.
     -- Спокойной ночи.
     Люра  быстро  погасила лампу  и свернулась  калачиком,  но  прежде  чем
заснуть, спрятала веритометр поглубже под подушку. На всякий случай.

Глава 5. Званый вечер

     Все  последующие  дни Люра  ни  на  минуту  не  расставалась  со  своей
гостеприимной хозяйкой, она словно бы превратилась в альма прелестной  дамы.
У миссис Кольтер  в Лондоне было  огромное количество знакомых, и  встречи с
ними  происходили  в  самых  разнообразных  местах.  Утро  могло начаться  с
заседания   географической  секции   в   Королевском  Институте  Арктических
Исследований,  а  Люра  должна была сидеть тихо, как  мышка,  и  внимательно
слушать.  В обед планировалась  встреча с каким-нибудь  важным министром или
священнослужителем, и  они  ехали в дорогой  ресторан,  где все  были  очень
предупредительны по отношению к девочке, и заказывали  для нее особые блюда,
и учили, как правильно кушать спаржу, и объясняли, что ри-де-во -- это очень
вкусно.  А во  второй половине дня их  ждали магазины, ведь  миссис  Кольтер
собиралась  отправиться  в  экспедицию,  значит,  необходимо  было  закупать
меховые шубы, клеенчатые дождевики, непромокаемые ботинки, спальные мешки, а
еще  охотничьи ножи  и  чертежные инструменты.  И все эти покупки  наполняли
Люрину душу сладким восторгом.  Ближе к вечеру -- чай в каком-нибудь дамском
кружке,  где все дамы, разумеется, не столь умны, изысканны и хороши  собой,
как миссис  Кольтер,  но, боже мой, как сильно они отличаются от тех женщин,
которых Люра  видела  в Оксфорде! Как  непохожи  они  на  сухопарых  училок,
пышнотелых и громогласных  цаганок, грубоватых горничных.  Лондонские  леди,
казалось,  были существами  из другого  мира, а их элегантная утонченность и
шарм представляли собой великую  силу, тайную  и грозную.  Для таких приемов
Люра должна  была  одеваться  понаряднее,  и  дамы  баловали  ее и позволяли
участвовать в своих светских беседах, где разговор без конца крутился вокруг
знаменитостей:   "Ах,  тот  известный  художник!",  "Ах,   этот  влиятельный
политик!", "Ах, эта пара, дорогая, у них же роман!"
     А впереди еще вечер, и миссис Кольтер объявляла, что  они едут в театр,
где их опять окружала толпа  великосветских знакомых, и  им  вновь расточали
комплименты, ибо не было в Лондоне ни одного влиятельного лица, с которым бы
прелестная дама не была бы коротко знакома.
     Если  же в их напряженном жизненном  ритме выдавался  свободный  часок,
миссис Кольтер занималась с Люрой математикой и  географией. Дело в том, что
Люрины  познания  в различных  областях  изобиловали  дырами  и  более всего
смахивали на карту полушарий, которую основательно погрызли мыши. В колледже
Вод   Иорданских  ее   обучение   носило   характер  бессистемный  и  весьма
нерегулярный: в  жертву Люре приносили  какого-нибудь начинающего ученого, в
чьи задачи  входило отловить нашу барышню и чему-нибудь ее научить, что он с
великим неудовольствием и делал в течение, скажем,  недели, пока ученица,  к
вящему облегчению учителя, не  догадывалась,  что о занятиях можно "забыть",
то есть  просто взять и  не прийти на них. Иногда случалось так, что учитель
напрочь забывал о том, чему же он должен обучать девочку, и месяц за месяцем
она долбила с ним предмет его собственных научных  изысканий, зачастую очень
непростой.  Так  что вряд  ли  можно было удивляться  эклектичности  Люриных
знаний.  Она имела  представление  о  том,  что такое  атомы  и элементарные
частицы, кое-что знала о яндаромагнитных зарядах и четырех основных стихиях,
то есть об основах экспериментальной теологии, но, скажем, понятия не имела,
как устроена Солнечная система, так что когда миссис Кольтер рассказала ей о
том, что Земля и еще пять планет, оказывается, вращаются вокруг Солнца, Люра
никак не могла поверить и все думала, что ее дурачат.
     Но  уж если она что-то знала, то  любила этим щегольнуть, и вот, стоило
миссис Кольтер помянуть, что  такое электрон,  Люра с  полным  знанием  дела
заявила:
     -- Да, это такие отрицательно заряженные частицы. Ну, вроде Серебристой
Пыли, только она на самом деле нейтральна.
     Не успела она закрыть рот, как альм миссис Кольтер резко вскинул голову
и, вздыбив на холке шерсть, не мигая, уставился на Люру. Золотистая шерстка,
казалось, сама источала заряды.  Миссис  Кольтер легонько  погладила  своего
альма по спинке душистой ладонью.
     -- Ты сказала "Серебристая Пыль"? -- негромко спросила она.
     -- Ну да, которая из космоса.
     -- А что ты еще про нее знаешь?
     -- Ну,  что  она прилетает из  космоса,  и если на  взрослого  случайно
попадет,  то  он  начинает  светиться. Но это видно  только  на  специальных
фотографиях. А детям не страшно, на них Серебристая Пыль не садится.
     -- И где же ты про все это узнала?
     Только тут Люра почувствовала недоброе.  В воздухе явно запахло грозой.
Бедный  Пантелеймон  горностаем заполз  к  ней  на  колени  и дрожал  словно
осиновый лист.
     -- Ну, я, честно говоря,  не помню. -- Люра старалась говорить как ни в
чем ни бывало. -- Мне в колледже кто-то рассказывал. Наверное, кто-нибудь из
профессоров.
     -- Во время одного из ваших занятий, надо полагать?
     -- Да, да!  Ну, или я могла просто  случайно услышать. Мимо проходила и
услышала.  Точно.  Я  вспомнила. К  нам  в  колледж приезжал один профессор,
кажется из Новой Дании, он рассказывал Капеллану про Серебристую Пыль, я шла
мимо и случайно услышала  это слово, мне интересно  стало, я  остановилась и
чуть-чуть послушала, честно-честно!
     -- Понятно, -- медленно произнесла миссис Кольтер.
     -- А это правда, ну, то, что он рассказывал? Я все правильно поняла?
     -- Да как тебе сказать, -- чуть улыбнулась миссис Кольтер. -- Во всяком
случае, мне кажется, что в  этом  вопросе ты  разбираешься куда лучше  меня.
Давай-ка вернемся к нашим электронам...
     И урок продолжался своим чередом.
     Позднее взбудораженный Пантелеймон все никак не мог успокоиться:
     -- Нет, ты заметила, как ее альм  ощерился? Я же позади  него  сидел  и
видел,  как она вцепилась  пальцами  ему  в холку, так что кожа на костяшках
побелела! Тебе не видно было. Я думал, он на тебя бросится,  тамарин этот. Я
не знаю, сколько времени прошло, пока у него шерсть не улеглась.
     Спору нет, все это было очень странно, ни Пантелеймон, ни Люра не могли
найти случившемуся никакого объяснения.
     Были в Люриной жизни уроки и другого толка, но давали ей их исподволь и
настолько  деликатно, что она и не подозревала, что учится. Например, учится
сама мыть голову, учится  выбирать сочетания  цветов, которые ей более всего
идут. Учится искусству сказать "нет" таким тоном, что тот, кому отказали, не
чувствует себя  обиженным. Учится, как пользоваться  губной помадой, пудрой,
духами. Ну, уж если совсем начистоту, то премудростям макияжа миссис Кольтер
Люру не  обучала,  однако  знала, что всякий раз, когда она  приводит себя в
порядок,  девочка  внимательно  наблюдает  за  ней.  А  дальше  надо  только
позаботиться о  том, чтобы Люра сообразила, в  каком  именно ящике лежат все
эти чудесные  вещички, и чтобы ящик этот совсем  случайно оказался приоткрыт
именно тогда, когда в квартире никого нет и  можно смело пускаться  на самые
рискованные эксперименты.
     Время шло, и осень сменилась зимой. Подчас Люра вспоминала свой колледж
Вод  Иорданских, но какой  же тихой и  провинциальной казалась ей  теперь ее
прежняя жизнь в Оксфорде! О Роджере  она тоже иногда думала,  и тогда внутри
вдруг  что-то начинало  шевелиться, но  надо было ехать в  оперу, или мерить
новое  платье,   или   торопиться   в   Королевский   Институт   Арктических
Исследований, так что Роджер снова оказывался забыт.
     Прошло  почти полтора  месяца с  того  момента, как Люра  поселилась  у
миссис  Кольтер,  и  прелестная  дама решила устроить званый  вечер.  Миссис
Кольтер ни  словом не обмолвилась о причине торжества, но девочка  почему-то
подумала, что причина есть, и, наверное, весомая, потому что хозяйка бала до
мелочей продумывала решительно все: где заказать цветы, какие подать закуски
и напитки. Она целый вечер обсуждала с Люрой список гостей.
     --  Так.  Кто там  у  нас? Архиепископ...  Придется приглашать, хотя он
такой  самовлюбленный зануда.  Но тут уж  никуда не денешься. Затем...  Лорд
Бореаль,  он  как  раз  сейчас  в  Лондоне.  Замечательно,  он   тебе  очень
понравится. Еще позовем княгиню Постникову... А что  ты думаешь насчет Эрика
Андерсона? По-моему, пора начать его как-то продвигать...
     Люра  послушно  кивала.  Она   не  очень  твердо   знала   что   значит
"продвигать",  когда  речь шла  об  Эрике  Андерсоне, известном  танцовщике,
заставившем говорить о себе весь Лондон, но ей, безусловно, льстило одно то,
что с ней советуются.  Высунув  от  усердия кончик языка, она записывала все
имена, которые  называла миссис  Кольтер  (о почерке и орфографии умолчим из
человеколюбия), а  потом, если по зрелому размышлению кого-то решено было не
звать, девочка вымарывала его из списка гостей.
     Когда Люра  легла спать,  Пантелеймон, свернувшийся на подушке,  шепнул
ей:
     -- Ни на какой Север она  не собирается. Бежать надо, иначе она нас тут
всю жизнь продержит.
     -- Как  это не  собирается?  -- возмущенно шикнула  Люра. -- Очень даже
собирается. Просто ты ее  ненавидишь, вот  и все. А мне она нравится. Посуди
сам, если  б  она  не собиралась брать  нас в экспедицию, с чего  бы это  ей
заниматься с нами штурманским делом, а?
     --  А  с того, что иначе с тобой, Люрочка,  никакого сладу не будет.  А
сама она  хочет  сделать из  тебя  пушистую кисоньку  с бантиком. Разве тебе
приятно торчать на этом несчастном званом  вечере  и  образцово-показательно
улыбаться ее гостям?
     Ничего не ответив,  Люра  отвернулась и закрыла  глаза. Пантелеймон был
прав. Какой бы сказочно-прекрасной ни казалась  со стороны ее жизнь, девочка
чувствовала себя эдакой птичкой в золотой клетке. Она бы сейчас все на свете
отдала за один денек игрищ и  забав  в компании своих дружков-оборванцев, за
баталии на  глиняном  карьере  и  гонки  на канале.  Ведь единственное,  что
побуждало  ее  прятать коготки  и  любезно  улыбаться  миссис  Кольтер, была
всепоглощающая  мечта  о  полярной экспедиции.  Попасть бы на Север... Может
быть, они найдут там лорда Азриела,  и он, так же бывает, возьмет и влюбится
в миссис Кольтер.  Они бы  поженились, удочерили бы Люру, а потом все вместе
спасли бы Роджера от мертвяков.
     Накануне  торжественного приема миссис  Кольтер отвела Люру  в  дорогой
салон  красоты,  где  ее  непослушные  темно-русые  волосы уложили красивыми
волнами, ногти на руках  подпилили пилочкой и покрыли лаком, а  в довершение
всего чуть-чуть подкрасили глаза и губы, да еще и объяснили, как это сделать
самой. Потом нужно было заехать к портнихе за новым платьем, которое заранее
заказали для  этого случая,  и  купить  под него  нарядные  туфельки.  Время
поджимало,  пора  было  возвращаться домой, чтобы к  приходу  гостей  успеть
принарядиться и расставить цветы.
     Когда Люра  в  новом платье  выпорхнула из  комнаты,  сияя  от сознания
собственной неотразимости, миссис Кольтер подняла голову и заметила:
     -- Сумка сюда совсем не идет, моя радость.
     Дело  в  том,  что  Люра  никогда  не  расставалась  с  маленькой белой
сумочкой, которая  висела  у  нее  на  плече.  В  сумочке  лежал веритометр.
Казалось,  миссис  Кольтер  была полностью  поглощена розами  --  в магазине
переусердствовали и сделали букеты чересчур  пышными,  --  но,  заметив, что
Люра  не  двинулась с  места,  а сумочка по-прежнему  висит у  нее на плече,
прелестная дама вновь подняла голову и выразительно посмотрела на дверь.
     -- Ну, миссис Кольтер, ну, пожалуйста, мне очень нравится эта сумочка.
     -- Люра,  ведь это же  абсурд! Кто же ходит у себя дома с  сумкой через
плечо!  Так не  принято. Давай-ка  живенько отнеси сумку в комнату  и помоги
мне. Надо расставить бокалы...
     Люра взвилась  не  столько из-за  ее непререкаемого тона, сколько из-за
слов "у себя  дома". Пантелеймон  мгновенно соскользнул с ее плеча на пол и,
обернувшись хорьком, угрожающе выгнул спину. Почувствовав поддержку, девочка
решила не сдаваться.
     --  Но  ведь  она  же  никому  не  помешает.  Почему   нельзя?  Это  же
единственная вещь,  которую  я ношу  с  удовольствием. Потом, она сюда очень
подходит.
     Она не  успела договорить, как произошло нечто невероятное. Альм миссис
Кольтер бесшумно спрыгнул с  дивана и,  превратившись  в золотистую  молнию,
буквально  пригвоздил  Пантелеймона  к  полу.  Люра  в  панике  оглянулась и
пронзительно закричала от ужаса и боли. Пантелеймон, хрипя  и визжа, пытался
вывернуться из железной хватки  тамарина и не мог. Еще мгновение -- и черная
обезьянья лапка  сжала горло  несчастного  хорька.  Задними  лапами  тамарин
прижал обмякшее тельце Пантелеймона к полу, потом ухватил его за ухо и резко
дернул, дернул так, словно  собирался  это  ухо  оторвать. При  этом никакой
злобы в его поведении не было, одна только пугающая холодная сила, но не дай
бог такой силе противостоять.
     --  Не-е-ет!  Ради бога,  не-е-ет!  Не убивайте  нас,  -- кричала Люра,
захлебываясь от рыданий.
     Миссис Кольтер вновь подняла голову от букета роз.
     -- Просто не нужно настаивать на своем.
     -- Я не буду! Не буду!
     Золотой  тамарин отпустил горло  хорька, словно ему просто прискучило с
ним возиться. Истерзанный Пантелеймон подполз к девочке, она схватила его на
руки, осыпая поцелуями мордочку.
     -- Я жду, Люра, -- прозвучал негромкий голос.
     Резко  крутанувшись  на  каблуках, Люра  бросилась  в свою  комнату и с
грохотом захлопнула за  собой  дверь, которая  тут  же  распахнулась, как по
волшебству.  На  девочку  внимательно  смотрела  стоявшая на  пороге  миссис
Кольтер.
     -- Я очень прошу тебя запомнить, что если и впредь ты будешь вести себя
таким же грубым  и  вульгарным образом, то  наши  конфликты неизбежны. Но из
этого противостояния  победительницей выйду  я.  Немедленно сними эту сумку.
Сделай что-нибудь  с  лицом, оно очень злое. Никогда больше  не смей хлопать
дверьми  ни при мне,  ни  при  ком-нибудь  другом. С  минуты на минуту к нам
пожалуют  гости, так  вот,  я  жду, что  их  встретит  воспитанная,  нежная,
обворожительная, внимательная, искренняя, во всех отношениях прелестная юная
леди. Ты хорошо меня слышишь, Люра? Я очень на это рассчитываю.
     -- Хорошо, миссис Кольтер, -- прошептала Люра.
     -- Вот и славно. Поцелуй меня, дитя мое.
     Прелестная  дама  чуть  наклон