го  стояли  стеллажи,  разделенные на небольшие квадратные  секции.  В
каждой секции лежал человеческий череп.
     Альм Роджера, смешная черно-подпалая такса, испуганно поджала хвостик и
жалобно взвизгнула, дрожа всем телом.
     -- Фу, -- шикнул на нее мальчик.
     Люра не могла разглядеть Пантелеймона в кромешной тьме, но чувствовала,
что его бабочкино тельце тоже трепещет у нее на плече.
     Она встала на цыпочки и осторожно сняла с полки череп.
     --  Положи!  --  предостерегающе  замахал  руками Роджер.  -- Их нельзя
брать.
     Но ей было  море по колено.  Не обращая ни малейшего внимания  на своих
спутников,  Люра крутила череп в руках и так, и сяк, как вдруг из него выпал
какой-то  предмет, скользнул сквозь Люрины пальцы и со  звоном  запрыгал  по
каменным плитам. От неожиданности и ужаса  девочка чуть не уронила череп  на
пол.
     --  Монета! --  завопил  Роджер,  поднимая золотой  кругляшок.  --  Тут
сокровища!
     Он  поднес свою  находку  ближе к  свету.  Две лохматые детские головки
склонились над пламенем свечи. Нет, это была не  монета. На ладони у Роджера
лежал гладкий бронзовый диск с грубо нацарапанным изображением кошки.
     --  Похоже на  пластины,  помнишь, на крышках  гробов,  --  завороженно
прошептала Люра. -- Я знаю. Это его альм.
     -- Давай положим как было, -- опасливо покосился на нее Роджер.
     Люра послушно  засунула  диск  внутрь и  осторожно  водрузила череп  на
пыльную полку, служившую ему местом  вечного упокоения.  Из  любопытства она
потрясла  еще несколько  черепов, и  в каждом  внутри  лежал  диск-альм,  не
покидавший своего человека и за последней чертой.
     -- Ты как думаешь, чьи это черепа? -- рассеянно спросила  Люра и тут же
сама себе  ответила: -- Наверное, профессоров. Гробы после смерти полагаются
только магистрам, а профессоров этих так много, что их уже и хоронить негде.
Вот  они,  наверное,  и  решили  хоронить  только  черепа.  И  правильно.  У
профессора что, по-твоему, самое главное? Голова, ясное дело.
     Никаких  мертвяков  они  не поймали, но  проползали  в  катакомбах  под
домовой церковью целый день  до самого вечера. И назавтра пришли туда снова.
И послезавтра. Как-то раз Люре пришла в голову замечательно веселая мысль: а
что,  если  перемешать  все альмы покойных ученых и  рассовать  их по разным
черепам? Пусть у каждого будет чужой альм. Бедный Пантелеймон пришел в такое
страшное возбуждение, что обернулся летучей мышью и с пронзительными воплями
метался   перед  Люриным  лицом,  отчаянно  хлопая  крыльями.  Люра   только
отмахивалась. Подумаешь! Что, пошутить нельзя? Она и не  знала,  как страшно
поплатится за свою шалость.
     Той же ночью, когда она мирно  досматривала какой-то сон, в ее комнатку
на  двенадцатой  лестнице  явились призраки.  Осипшим от  ужаса голосом Люра
завизжала,  увидев  три  склоненные  над  ее кроватью фигуры в саванах.  Вот
костлявые  персты  отбрасывают  белые  капюшоны  и указуют  на окровавленные
обрубки -- все, что осталось от шеи  после усекновения  головы. Слава  богу,
что  обернувшийся  львом  Пантелеймон  заставил  призраков отступить,  и они
исчезли  в  толще  стены,  медленно  растворяясь  и  все протягивая  к  Люре
изжелта-серые тощие руки. Потом исчезли и руки, и сухие пергаментные ладони,
а цепкие паучьи пальцы все тянулись к горлу девочки, пока не истаяли и  они.
На следующее утро маленькая осквернительница могил первым делом прокралась в
катакомбы и разложила диски  с альмами по местам,  покаянно шепча над каждым
черепом:
     -- Простите меня! Простите, пожалуйста. Я больше так не буду.
     Катакомбы  были куда  обширнее,  чем  винные погреба,  но и у них  были
границы, так что в один прекрасный день  Люра  и Роджер, так и  не найдя  ни
одного мертвяка, с сожалением вынуждены были признать, что  больше  им здесь
делать  нечего  и пора  заняться  чем-нибудь  еще.  Тут-то  их и  угораздило
попасться  на  глаза отцу  настоятелю, да еще в  тот самый момент,  как  они
боязливо вылезали из склепа, за что оба тотчас же были призваны к ответу.
     Пухленький  седовласый настоятель, которого  все звали  отец Гайст, был
священником  домовой  церкви  колледжа  Вод  Иорданских.  В его  обязанности
входило проводить службы, читать проповеди и исповедовать свою паству. Когда
Люра  была  помладше, он  пытался весьма  серьезно  наставлять  ее  на  путь
истинный,  но  хитрая  девчонка  легко  обвела  старика вокруг  пальца своим
напускным безразличием и показным раскаянием, так что очень скоро отец Гайст
решил,  что никакой тяги к духовному совершенствованию у Люры нет, и потерял
к ней всякий интерес.
     Услышав его  голос, Люра  и  Роджер  обреченно вздохнули, понурились  и
неохотно побрели под темные своды часовни. В душном полумраке перед бледными
ликами святых  мерцали огоньки свечей,  наверху, на хорах, чинили  церковный
орган, и оттуда  доносился  немелодичный скрежет.  Трудолюбивый  служка  тер
тряпочкой  бронзовые завитушки аналоя.  Стоя  в дверях  часовни, отец  Гайст
поманил детей пальцем.
     -- И  где же  вы были, голубчики, а? -- спросил он с любопытством. -- Я
ведь вас тут не в первый раз вижу.
     Судя  по всему, бояться  было нечего. Люра украдкой взглянула на  альма
настоятеля -- маленькую ящерку, которая, насмешливо шевеля язычком, сидела у
него на плече.
     -- Мы просто хотели посмотреть на склеп, -- повинилась девочка.
     -- Зачем?
     -- Потому что там эти... гробы. Мы хотели посмотреть все гробы.
     -- И что?
     Люра молча  ковыряла  ногой землю.  Она всегда так делала, когда на нее
наседали с вопросами.
     --  Допустим. А  ты,  сын  мой? --  Настоятель  повернулся  к  Роджеру.
Маленькая  такса-альм изо  всех  сил завиляла хвостиком,  стараясь  всячески
продемонстрировать  отцу  Гайсту  свое искреннее расположение.  -- Как  тебя
зовут?
     -- Роджер, святой отец.
     -- Ты ведь, Роджер, не просто здесь живешь. Где ты у нас работаешь-то?
     -- При кухне, сэр.
     -- И сейчас наверняка должен быть на работе?
     -- Да, сэр.
     -- Ну так беги!
     -- Слушаюсь, сэр.
     Роджер стрелой метнулся к кухне, так что такса за ним  еле поспевала на
своих коротеньких лапах. Люра,  не  поднимая головы, все водила носком туфли
по полу.
     -- Видишь ли, Люра, -- ласково обратился  к девочке отец Гайст, -- мне,
безусловно, очень  отрадно,  что  ты  проявляешь такой  интерес к  тем,  кто
покоится в усыпальнице при нашем храме. Дочь  моя, ты  живешь в удивительном
месте, где все дышит историей. Ты понимаешь, о чем я говорю?
     Люра что-то невразумительно промычала в ответ.
     -- Я ничего не имею  против твоих прогулок. Скорее, меня тревожит  твой
круг общения. Тебе, вероятно, одиноко, дитя мое?
     -- Вот еще, -- фыркнула Люра.
     -- Может быть, тебе нужно общество сверстников?
     -- Ничего мне не нужно.
     -- Я  же не имею в  виду поваренка Роджера. Я говорю об обществе  детей
из... хороших семей, как и ты сама. Тебе хотелось бы иметь таких друзей?
     -- Нет.
     -- А подруг?
     -- Нет.
     -- Поверь мне,  детка, мы все понимаем, что  ты живой ребенок, которому
нужны  и радости, и шалости, и проказы. Тебе, вероятно, тоскливо тут с нами,
стариками...
     -- Нет.
     Отец Гайст задумчиво потер кончики пальцев. Ну что  ты будешь  делать с
этой упрямицей? Как с ней разговаривать?
     -- Если  тебя что-нибудь тревожит, -- ласково сказал  настоятель, -- ты
всегда можешь прийти ко мне и все мне рассказать. Ты поняла меня, дитя мое?
     -- Да.
     -- Ты не забываешь молиться?
     -- Нет.
     -- Ну и умница. Ну все, беги.
     Люра  облегченно вздохнула и побежала из часовни на улицу. Ну что  ж, в
подземелье мертвяков не  оказалось, значит, пойдем  гулять, тем более что на
улице всегда есть чем заняться.
     Вот как случилось, что именно  в тот  момент,  когда Люра о мертвяках и
думать забыла, они появились в Оксфорде.
     Она прознала об этом, когда у ее знакомых цаган пропал сынок.
     Было  время  конской ярмарки, и канал пестрел лодками  и плоскодонками,
где  толкались   продавцы  и  покупатели.  Вдоль  набережной  Иерихона  были
развешаны уздечки, хомуты и прочая конская сбруя, а воздух, казалось, звенел
от  цокота копыт  и  азартных  перебранок  торговцев.  Люра  обожала конские
ярмарки в Оксфорде. Во-первых, можно было задарма покататься на какой-нибудь
лошади, если  хозяин  отвернется,  а  кроме  того,  ввязаться в какую-нибудь
веселую заваруху или потасовку.
     На эту  осень  у  нее были большие  планы.  Вдохновленная  прошлогодним
героическим  угоном  лодки, она решила  на  этот раз  не  останавливаться на
достигнутом и, если повезет,  попробовать, пока  не поймали, уплыть на чужом
ялике подальше. Например,  куда-нибудь  в Абингдон, где ее  кухонная гвардия
будет сеять ужас и разрушение среди местного населения.
     Но  мечтам о широкомасштабных военных действиях так и  не суждено  было
сбыться. Ранним сентябрьским утром, в сопровождении ватаги голодранцев, Люра
фланировала вдоль  набережной Иерихона. Деткам удалось разжиться сигареткой,
одной  на  всех,  так  что  честная  компания важно пускала  дым из ноздрей.
Внезапно до ушей Люры донесся пронзительный вопль.
     -- Я тебя спрашиваю, мешок ты с дерьмом, куда ты смотрел?
     Люра  узнала бы  этот  голос из  тысячи.  Так  могла  орать только одна
женщина, потому  что  только  одну женщину Господь наделил кузнечными мехами
вместо легких и голосовыми связками из воловьей кожи.
     Люра пошарила в толпе глазами и мгновенно увидела ее. Мамаша Коста! Это
она разок отвесила Люре пару таких затрещин, что у девочки несколько дней  в
голове  звон стоял. Это она  целых три раза щедрой рукой совала той  же Люре
душистые  имбирные  пряники.  Это  ее лодка  на  всю округу славилась  своим
блеском и великолепием.  Среди цаганского племени семейство Коста  по  праву
занимало   особое  положение,  и  мамаша   Коста  наполняла  Люрино   сердце
безграничным восхищением, хотя  и не без примеси некоторой  настороженности,
ибо лодка,  так лихо угнанная прошлой осенью, принадлежала  именно семейству
Коста.
     Один  из  поварят,  заслышав перебранку,  привычно  потянулся рукой  за
булыжником, но Люра быстро осадила его.
     -- Не лезь. Ты что, не видишь? Она разошлась не на шутку. Так влепит --
костей не соберешь.
     Но мамаша Коста была  не столько рассержена, сколько напугана. Торговец
лошадьми, которого она трясла за грудки, дрожал как осиновый лист и лепетал:
     -- Не  знаю, видит Бог. Тут ведь он все крутился, рядом.  А потом гляжу
-- нет его, как сквозь землю провалился.
     --  Так  ведь он же  к тебе  был приставлен! Тебе помогал,  лошадь  эту
треклятую держал!
     -- Ну так и держал бы! Что ж он  не  держит? Сам куда-то сбежал посреди
работы.
     Лучше бы  он  этого  не  говорил, потому что  могучая рука мамаши Коста
оборвала его на полуслове, а потом на бедолагу обрушился такой град ударов и
оскорблений, что,  втянув голову в плечи,  он со всех  ног  бросился бежать.
Вслед ему летели насмешки и улюлюканье лошадников, а перепуганный жеребенок,
которого он держал под уздцы, прянул назад, наступая на зевак.
     Люра протолкалась сквозь толпу.
     -- Что  случилось-то? -- спросила она  у  цаганенка, который смотрел на
все происходящее, открыв рот. -- Чего она злится?
     --  Да Билли, сынок ее, пропал.  Его, видать, мертвяки  сманили, ну вот
она и кричит.
     -- Мертвяки? Они что, в Оксфорде?
     Просияв от восторга, цаганенок обернулся к другим мальчишкам и призывно
замахал чумазой рукой.
     -- Давай сюда! Слыхали? Она ничего не знает! Не знает про мертвяков!
     К  ним  уже  проталкивались   с  полдюжины  босоногих  чертенят,  и  на
физиономии  у каждого  была  написана  мрачная решимость. В воздухе  запахло
грозой. Люра швырнула окурок  на землю и встала в боевую  стойку. Альмы тоже
не  теряли  времени  даром,  и рядом с лохматыми  детскими головками  грозно
блеснули клыки, лязгнули когти, а кое-кто взъерошил на холке дыбом шерсть.
     Презирая  жалкие цаганские  примитивы  и  полное  отсутствие  фантазии,
Пантелеймон обернулся драконом размером с сенбернара.
     Но битве  не суждено  было  начаться.  Расшвыривая  цаганят  направо  и
налево,   мамаша  Коста  прорвалась  к   Люре  и  встала   перед  ней,   как
борец-тяжеловес, уперев руки в могучие бока.
     -- Может, ты знаешь? Билли моего не видала?
     -- Нет. Мы вообще только что пришли, правда, мэм.
     Альм мамаши  Коста, ястреб, описывал круги над ее головой,  зорко глядя
по сторонам янтарными немигающими глазами. Люра перепугалась не на шутку. Ну
какая, скажите на  милость, цаганка  станет так убиваться из-за того, что ее
сынок  куда-то  делся?  Ведь еще  и  двух часов не  прошло.  Здесь,  в  этом
цаганском  плавучем  таборе, детей  обожали  и нещадно баловали.  Любая мать
могла  быть  спокойна:  даже  если ее малыш  куда-то  убежал,  рядом  всегда
найдется пара добрых рук, которые не дадут  его в  обиду, защитят и обогреют
как своего.
     И  вот сейчас мамаша Коста,  цаганка из цаганок, ломает руки и в панике
ищет пропавшего Билли! Нет, решительно, здесь дело нечисто.
     Ничего  не видя  вокруг  себя,  мамаша Коста  повернулась  и нетвердыми
шагами побрела вдоль пристани,  вцепившись себе в волосы. Перед лицом такого
отчаяния кровная вражда была забыта, и дети возбужденно зашушукались.
     --  Какие мертвяки-то?  --  спросил маленький Саймон Парслоу,  один  из
университетских.
     -- Сам как будто не знаешь. Которые детей воруют, -- отозвался давешний
цаганенок. -- Они разбойники.
     -- Никакие они  не  разбойники,  --  перебил его другой  мальчишка.  --
Скажешь тоже. Людоеды они, вот  кто. Детей воруют,  убивают и мертвых  едят.
Вот и называются мертвяками.
     -- Как едят? -- ахнул Хью Лофат, поваренок из колледжа Святого Михаила.
     --  Известно  как. Только наверное не  знает никто,  --  ответил первый
цаганенок.  -- Они  детей  сманивают и уводят куда-то.  А потом поминай  как
звали.
     -- Тоже  мне,  удивил,  -- хмыкнула Люра. --  Да мы  все это раньше вас
знаем. И сколько времени уже в мертвяков и детей играем, кого хочешь спроси.
Только их все равно никто не видел.
     -- Нет, видели!
     -- Врешь! Кто видел, ты, что ли? Почем ты знаешь, что их много?
     -- Чарли их видел в Бэнбери,  -- сказала какая-то маленькая девочка. --
Там тетенька с ними  разговаривала,  а какой-то другой дядька ее сынка  свел
прямо из садика.
     -- Я тоже видел, -- поддакнул цаганенок Чарли.
     -- Ой, видел один такой, -- хмыкнула Люра. -- Ну и какие они?
     -- Ну, я близко-то не подходил, -- пошел на попятную Чарли. -- Я только
их фургон видел. Белый такой. Они  в него  мальчишку  завели  --  и  привет!
Мертвяки всегда в таком фургоне ездят.
     -- А почему "мертвяки"-то? -- не унималась Люра. -- Они что мертвые?
     -- Они не мертвые, -- терпеливо  объяснял  ей  цаганенок.  -- Это  дети
потом мертвые, а они  их жрут. Нам девчонка  одна,  знаешь, из Нортгемптона,
рассказывала. Дескать, мертвяки  эти туда явились, и  все  такое. Братика ее
свели. Она, значит, спрашивает мертвяков, что вы,  мол, с ним делать будете?
А они ей прямо так и сказали: сожрем, дескать. Они детей жрут, все знают.
     Маленькая  чумазая  девчушка,  стоявшая  рядом  с  Люрой,  оглушительно
заревела.
     --  Это Билли сеструха двоюродная, --  пояснил  Люре Чарли. -- Жалко ей
братика, ясное дело.
     -- Кто из вас последним видел Билли? -- громко спросила Люра.
     Вверх взметнулся лес рук:
     -- Я!
     -- Я видел, как он Джонни Фиорелли помогал клячу эту продавать!
     -- Я тоже видела, как он печеные яблоки таскал.
     -- Как на лебедке катался в порту...
     Пытаясь разобраться  в этой разноголосице, Люра все же  сообразила, что
последний раз Билли видели не позднее чем два часа назад.
     -- Что же это  получается, -- ошарашенно произнесла девочка. -- Значит,
совсем недавно, каких-нибудь два часа назад мертвяки были прямо здесь?
     Дети поежились, несмотря  на теплое  сентябрьское солнышко.  Все вокруг
было так  хорошо  знакомо:  пестрая  пристань,  пропитанная  запахами  вара,
лошадиного  навоза и табака. Никто не  знает, как мертвяки выглядят. Значит,
мертвяком  может  оказаться  любой.  Именно  этот  несложный  вывод  Люра  и
попыталась донести до смятенных рядов  своих слушателей. Распри  были забыты
перед лицом общего страха и общего врага.
     -- Они на вид ничем не отличаются от обыкновенных людей, -- возбужденно
говорила  девочка, -- раз средь  бела  дня орудуют. Ночью-то все кошки серы,
значит, можно как  угодно ходить. А  днем незаметно надо, чтобы  в толпе  не
отличить.  Вот и получается, что мертвяки  среди нас сейчас ходят.  Вон  тут
сколько народу! А может, они и есть мертвяки.
     --  Да ну, -- не очень уверенно возразил ей кто-то из детей. --  Мы тут
всех знаем.
     -- Ну, не здесь. Пусть не эти люди, пусть другие, -- не сдавалась Люра.
-- Айда искать! Какой там фургон у них, белый?
     Как по  команде  босоногая ватага сорвалась с  места, и охота началась.
Вскоре к ним присоединились еще желающие, так что в общей сложности не менее
трех  десятков  добровольных сыщиков  шныряли  по  набережной, заглядывали в
каждый угол, ворошили солому  в денниках, кружились возле грузоподъемников в
порту, врассыпную гоняли по прибрежному лугу, дружно  висли на шатком мосту,
рискуя  сорваться в мутную зацветшую  воду реки и, сверкая пятками, носились
по  узеньким  улочкам   Иерихона,   где  над  жалкими  кирпичными  домишками
вздымается каменная твердыня храма  Святого Варнавы Отшельника.  Впрочем, не
будем обольщаться. Добрая половина сыскарей понятия не имела, кого они ищут,
и, решив, что это "казаки-разбойники", гоняла  со  всеми вместе за компанию.
Но  другая  половина,  и  Люра  в  том  числе,  думала  иначе.  Любая  тень,
мелькнувшая в проулке, или звук чужих шагов по мостовой отдавались тоскливой
болью где-то под ложечкой, а в голове стучало: "Мертвяк!"
     Ну конечно же,  никого они  не  нашли,  но  мысль  об исчезнувшем Билли
прогнала остатки веселья. День клонился  к вечеру, пора было идти по  домам.
Поворачивая к колледжу Вод Иорданских, Люра и  ее спутники-поварята увидели,
что  на  набережной Иерихона, прямо перед  лодкой семейства Коста, собралась
возбужденная  толпа  цаган.  Женщины  плакали  в   голос,   мужчины  недобро
поблескивали  глазами, их  альмы не  в  силах  усидеть спокойно,  с  воем  и
шипением взвивались от малейшего шороха.
     -- Нет, сюда  мертвяки не сунутся, -- уверенно сказала Люра  маленькому
Саймону Парслоу.
     Они уже вошли во двор колледжа Вод Иорданских.
     -- Девочка-то пропала, -- тихонько отозвался малыш Саймон.
     -- Какая еще девочка? Откуда?
     -- С рынка. Джесси  Рейнолдс, дочка шорника. Она вчера  пошла отцу рыбы
купить на ужин и пропала. Ему лавку закрывать, а ее нет. Так и не вернулась.
Они весь рынок обегали.
     -- А  я  почему  не  знаю? --  топнула  ногой  Люра,  до  глубины  души
возмущенная тем, что нерадивые вассалы не доложили ей обо всем сразу же.
     -- Ну, это только вчера вечером было. Может, она уже дома.
     -- Бежим проверим! -- рванулась к воротам Люра, но не успела она и шагу
ступить, как привратник цепко взял ее за руку.
     -- Никуда ты не пойдешь. Не велено.
     -- Кем не велено?
     -- Знамо  дело  кем.  Их  милостью  магистром не  велено.  Как  придет,
говорят, Люра, так ты ее, Шустер, больше никуда не пускай.
     -- Сперва поймай!
     С этими словами Люра вырвала руку  и,  весело крича:  "Не  догонишь, не
догонишь!" -- припустила вниз по улице,  к  маленькой  площади перед  крытым
рынком,  где обычно  разгружали товарные фургоны. Время было позднее,  почти
все  разъехались,  но у ворот  рынка, прямо  напротив стены колледжа Святого
Михаила, стояла кучка подростков. Одного из них, шестнадцатилетнего верзилу,
Люра  знала и трепетно  у