й по Делам Посвященных.  Сколь далеко
простирались интересы этого ведомства, библиотекарь не знал. Но то немногое,
что он о них слышал, наполняло его душу ужасом и отвращением, так что горечь
магистра была ему вполне понятна.
     -- Да, к слову сказать, --  вдруг поднял голову библиотекарь. -- Давеча
Профессор-паломник помянул  теорию  Барнарда--Стокса.  Может быть,  вы  меня
просветите?
     --  Дело  в том, Чарльз,  что это не  совсем мой профиль... Насколько я
знаю, суть проблемы состоит в следующем: Святая Церковь учит, что существует
два мира,  то есть мир земной, наш с вами, где  все можно увидеть, услышать,
потрогать наконец, и мир потусторонний, то есть рай и ад. А эти два молодца,
Барнард  и Стокс, были, как бы это  сказать  помягче,  ренегатами-теологами,
которые предположили существование великого множества других  миров, похожих
на наш. То есть это не  ад, не рай, жизнь там материальна, а  следовательно,
греховна, и они рядом, но ни увидеть,  ни достичь их нельзя. Ну, разумеется,
Святая  Церковь камня на камне не оставила от  этой наукообразной  ереси,  и
господ Барнарда и Стокса быстренько  заставили  замолчать. Правда,  есть тут
одна загвоздка. К вящему неудовольствию Магистерия, эта теория существования
множества  миров подкреплена блестящими математическими выкладками. Я  сам с
ними  не  знаком, но  профессор  из  Кассингтона  считает,  что  они  весьма
убедительны.
     --  Но теперь лорд Азриел привез с Севера снимки одного  из этих миров,
--  подхватил библиотекарь, -- а мы с дорогой душой дали ему денег, да еще и
снарядили для дальнейших поисков.
     -- Именно, дружище, именно. Теперь Министерство Единых Решений с полным
правом может заподозрить, что колледж Вод  Иорданских есть оплот ереси.  Вот
мне и приходится балансировать между Консисторией и Министерством, а малютка
наша  тем временем  растет, и, поверьте моему слову, Чарльз, они  помнят  об
этом  не хуже нас. Так что рано или поздно  ее непременно  втянут во все эти
игры, как бы я ни пытался им помешать.
     --  Силы небесные, -- ошеломлено воскликнул библиотекарь, --  но кто же
вам все это открыл? Неужели опять веритометр?
     --  Разумеется. Нашей  Люре  отведена  в  этой пьесе своя  роль, и роль
главная.  Однако парадокс  в  том,  что она ничего не  должна знать, так что
предостеречь  ее  нельзя.  Помочь,  правда, можно.  И если бы  моя  затея  с
токайским  удалась, я  бы смог выиграть время и обеспечить ей еще  несколько
лет спокойной жизни,  уберечь ее от  этой  экспедиции  на Север. Бог ты мой,
если бы я только мог объяснить ей все...
     --  Смею заверить, --  тонко улыбнулся  библиотекарь, -- она бы вряд ли
стала вас  слушать. Вы же знаете ее не  хуже меня. Объясняешь  ей что-нибудь
серьезное, она пять минут честно слушает вполуха, а потом начинает  ерзать и
смотреть по сторонам. А  попробуй спроси ее  на следующий  день,  о  чем шла
речь, -- глаза округлит и скажет, что не помнит.
     -- Даже  если речь пойдет о Серебристой  Пыли? По-вашему,  это  ей тоже
будет не интересно?
     Библиотекарь задумчиво пожевал губами:
     -- Вряд ли. Да и с какой  стати, скажите  на милость, здоровую, веселую
девчонку, без  единой  мысли  в голове должна  заинтересовать  теологическая
закавыка многовековой давности?
     -- А с такой стати,  что эту  девчонку ждут  великие  испытания и даже,
представьте себе, предательство.
     -- Бог ты мой, да кто же предаст нашу Люру?
     -- В  том-то и беда, Чарльз, что  предадут не ее. Предаст она. И одному
Богу известно, сколь  горька будет  чаша,  которую ей  предстоит испить.  Об
этом, разумеется,  мы с ней говорить не  вправе.  Но  о Серебристой  Пыли...
Помилуйте, Чарльз,  что  же тут худого, если  мы расскажем  ей о Серебристой
Пыли!  Можно же  объяснить  все  доступно,  так,  чтобы  она  поняла.  Вдруг
когда-нибудь ей это пригодится, а? А то ведь душа за нее болит.
     --  Таков  уж удел старости,  --  улыбнулся  библиотекарь.  --  У  нас,
стариков, за молодых  душа ноет, а молодые  ноют, что мы их душим,  и ничего
тут не попишешь.
     Долго в тот вечер  сидели вместе  два мудрых старца, и у каждого из них
болела и ныла от страшного предчувствия душа.

Глава 3. Колледж Вод Иорданских и маленькая девочка

     Не  было в  Оксфорде колледжа  богаче и  влиятельнее,  чем колледж  Вод
Иорданских. Кроме  того, он,  возможно,  был и самым  большим, но, наверное,
этого  никто  не  знал.  Со  времен  раннего  Средневековья  и  до  середины
восемнадцатого столетия колледж непрерывно  строился, и сейчас его  основные
здания и службы представляли собой три гигантских корпуса, каждый с огромным
внутренним двором в  форме  неправильного четырехугольника.  Строили колледж
безо  всякого генерального плана, как  бог  на душу положит. Строили,  потом
перестраивали,  и  на  каждом квадратном дюйме прошлое тесно переплеталось с
настоящим.  Конечный  же  результат  выглядел  несколько  сумбурно, но,  без
сомнения, весьма  величественно. Правда,  кое-какие фрагменты  этого  былого
величия   временами  отваливались   и  падали  на  голову,  но  для  того  и
существовало  семейство Парслоу. Пять поколений  этой семьи верой  и правдой
служили колледжу Вод Иорданских и выполняли в нем все кровельные, каменные и
ремонтные работы. Вот и сейчас папаша Парслоу растил себе  смену,  так что и
он, и его сын, и трое их подручных целыми днями,  как  трудолюбивые муравьи,
сновали по лесам,  которые сами же  и возвели в дальнем углу библиотеки, или
же  ползали  по крыше  храмины  и  работали, работали не  покладая  рук:  то
поднимали  наверх отполированные  каменные  блоки,  то  тащили блестящие  на
солнце листы свинцовой кровли, то трелевали бревна.
     Колледжу  принадлежали фермы  и угодья по всей  Британии.  Поговаривали
даже,  что можно  проехать  всю страну  с запада на восток,  от Бристоля  до
Лондона, ни разу  не  выходя  за пределы  земель колледжа Вод Иорданских.  В
любом  уголке  королевства  трудились   красильщики,  кирпичники,  лесорубы,
рабочие на верфях атомоходов, а все  для того,  чтобы  колледж  получил свою
десятину. Раз  в три месяца: в Богородицын день,  в день середины  лета,  на
Михайлов  день  и  в  канун  Рождества  -- отец  казначей  и  его  помощники
подсчитывали  доходы,  подводили итоги и  оглашали их на заседании Совета. В
честь такого праздника к обеду подавали парочку лебедей.
     Какая-то   часть  полученных   средств   сразу  вкладывалась  в   новые
предприятия.   Так,   например,   на   последнем  заседании   Совет  одобрил
приобретение двух доходных  домов в центре  Манчестера, чтобы сдавать  их  в
аренду. Деньги  же, которые оставались, шли на скромные выплаты профессорам,
на стипендии студентам,  на жалованье слугам (тем же отцу и сыну Парслоу, да
еще  дюжине  потомственных мастеровых  и  торговцев, которые из  поколения в
поколение служили колледжу).
     Кроме  того,  надо  было  пополнять  винный  погреб,  закупать книги  и
яндарографы  для  богатейшей  библиотеки, которая  занимала добрую  половину
корпуса Мельроза,  да еще, подобно  катакомбам, уходила вглубь  на несколько
этажей, и, наконец, не будем забывать  о том, что приборы и  инструменты для
философских изысканий в Храмине тоже стоили денег.
     Оборудование Храмины  должно  было  поддерживать на высочайшем  уровне,
поскольку   колледж   Вод    Иорданских   уверенно   лидировал   в   мировой
экспериментальной теологии, и ни в Европе, ни в Новой Франции равных себе не
знал.  По крайней мере, так  думала Люра. Научные  лавры профессоров  из  ЕЕ
колледжа  были  для  девочки предметом особой гордости,  и она  не  упускала
случая похвастаться  ими перед уличными оборвышами, с которыми вместе играла
на канале  или на глиняном карьере.  Любой  заезжий профессор, пусть он даже
был   мировой  величиной,  значил  в   Люриных   глазах  куда   меньше,  чем
недоучившийся школяр из ЕЕ колледжа. Причем она  свято верила, что школяр на
самом деле много умнее, ведь он же учился в колледже Вод Иорданских!
     Что же касается основ  экспериментальной теологии,  то  в познаниях  по
этому предмету Люра недалеко ушла  от своих чумазых товарищей по  играм. Она
смутно  представляла себе, что наука эта, наверное, как-то связана с магией,
с движением светил и каких-то там частиц материи.
     Дальше  начинались уже  чистой воды фантазии. А  вдруг, думала  Люра, у
звезд,  как  и  у  людей, тоже  есть  альмы, только  звездные,  и с  помощью
экспериментальной  теологии с ними можно  разговаривать. Вот  здорово: сидит
важный-преважный Капеллан и  беседует себе  со звездным альмом, слушает, что
он там  ему рассказывает,  головой кивает, дескать, согласен или,  наоборот,
плечами  пожимает  сокрушенно.  Но о  чем  именно они  беседуют,  наша  Люра
абсолютно себе не представляла.
     Правда, она не  особенно задумывалась  о  высоких материях и росла себе
эдаким маленьким дикарем. Не  было для нее большей радости, чем в компании с
поваренком  Роджером,  закадычным ее дружком,  залезть на  крышу колледжа  и
плеваться  оттуда   сливовыми   косточками  на   головы   проходящих   внизу
профессоров. А  еще  лучше  --  притаиться  под  окном аудитории,  где  идут
занятия, да как ухнуть совой! А что может быть слаще, чем гонять по узеньким
улочкам, воровать у  торговок  яблоки  и драться с  чужаками. О,  эти войны!
Насколько Люра не  подозревала о подводных  политических течениях, бурливших
под  зеркальной гладью мирной  жизни  колледжа, настолько  же ученые мужи  в
мантиях понятия не имели о том, что представляет собой жизнь ребенка в таком
городе,   как  Оксфорд,  об   этом  компоте   из  союзов   наступательных  и
оборонительных, о  заклятых врагах,  кровной мести и пактах о ненападении. А
ведь  на  первый взгляд и не догадаешься: милые детки, как славно они играют
вместе. Ангелочки, да и только.
     На самом же деле Люра и иже с ней вели изматывающую  войну не на жизнь,
а на смерть. Вернее, даже несколько войн. Ну, во-первых, все без  исключения
дети из одного колледжа (дети -- это слуги-подростки, отпрыски взрослых слуг
и, конечно, Люра) враждовали  с детьми из другого оксфордского  колледжа. Но
стоило хоть кому-нибудь из "университетских" пасть жертвой "городских",  как
непримиримая вражда вмиг  сменялась  самой горячей  солидарностью  и  против
"городских" выступали единым фронтом. Такой антагонизм уходил корнями далеко
в прошлое, и равноуважаемые стороны получали от него живейшее удовольствие.
     Однако  и эти распри мгновенно забывались,  едва на  горизонте  брезжил
внешний враг.  Один  такой враг  был, можно сказать,  извечным: речь  идет о
детях  из  поселка   на   глиняном  карьере,   где  располагались  кирпичные
мастерские.  "Карьерских" ненавидели  и  "городские"  и "университетские". В
прошлом  году  Люра  и  К0  заключили  с  "городскими"  временное
перемирие  и учинили  совместный набег на карьер, где порезвились  на славу:
швыряли  в  "карьерских" комьями  мокрой тяжелой  глины,  сровняли  с землей
уродский  замок,  который они,  дурачки,  построили,  а  в  довершение всего
хорошенько  изваляли  их  в  липком  коричневом  месиве  --  ничего,  им  не
привыкать.
     По  окончании  этого  геройского  налета  и  победители,  и побежденные
напоминали орду вопящих глиняных големчиков.
     Другой общий враг появлялся в  городе дважды в  год, весной  и  осенью,
когда  на  ярмарку в Оксфорд приплывали в  своих лодках  цагане. Они прямо в
этих лодках  и  жили, целыми  семьями. Одно семейство из года в  год ставило
свой  плавающий  домик на прикол в  Иерихоне,  так  называлась нищая окраина
Оксфорда. Именно с ними Люра и начала вести войну на уничтожение, как только
впервые сообразила, что камни под ногами валяются не просто так, а для того,
чтобы швыряться ими в цель.
     Прошлой осенью они с  Роджером да еще  пара-тройка  поварят из колледжа
Святого Михаила  устроили засаду  и  бомбардировали  чистенькую,  сверкающую
свежей краской лодочку комьями грязи до  тех пор, пока разъяренные цагане не
высыпали на  берег, чтобы  примерно  наказать  поганцев.  Вот  тут-то группа
захвата во главе с Люрой взяла лодку  на  абордаж и смело направила ее прочь
от  берега, вызвав тем самым немалый  переполох  среди  судов и  катеров  на
канале. А  маленькие  пираты тем временем обшаривали  лодку вдоль и поперек,
потому  что  им нужно  было непременно  найти затычку. В существование  этой
затычки  Люра  свято верила и авторитетно пообещала своей команде, что, если
они  ее найдут  и выдернут, лодка тут же пойдет ко дну. Увы, никакой затычки
они так и не нашли, и  с  захваченного корабля пришлось  спасаться бегством,
вернее, вплавь,  опасаясь праведного гнева владельцев, так  что с визгами  и
брызгами неугомонная ватага промчалась по горбатым улочкам  Иерихона, смущая
покой горожан.
     Так вот и жила наша Люра, и жизнь эта ей необычайно нравилась. Какая-то
часть   ее  естества   представляла  собой   эдакого   маленького,   цепкого
кровожадного  дикаря, который нигде не  пропадет.  Но что-то глубоко  внутри
подсказывало девочке, что это далеко не все, что она не чужда блеску и славе
колледжа Вод  Иорданских, что каким-то краешком причастна и  к сильным  мира
сего,  таким,  как лорд  Азриел. Правда, Люре от  этого  было  ни  тепло  ни
холодно, разве  что при случае она  могла щегольнуть голубыми  кровями перед
уличными мальчишками. Ей и в голову  никогда  не приходило задуматься, а кто
же она на самом деле?
     Так  и  прошло ее детство, детство щенка дворняжки,  который, может,  и
породистый, но очень тщательно это скрывает. Привычное течение Люриной жизни
резко  менялось  лишь во  время  нечастых приездов в  Оксфорд лорда Азриела.
Спору нет,  куда  как приятно рассказывать приятелям о  богатом и знаменитом
дядюшке,  но за  удовольствия надо  платить. И  вот наступал  час  расплаты.
Сперва  какой-нибудь  профессор  пошустрее ловил  Люру  и за ухо приводил  к
экономке, где ее до блеска  мыли и наряжали  в новое платье, а потом,  после
надлежащей порции  "то не  делай,  се не  смей",  под  конвоем доставляли  в
преподавательскую, где  лорд  Азриел  ожидал ее на чашку чая. Кроме того, на
чай  приглашались  и  наиболее  именитые  профессора.  Оскорбленная в лучших
чувствах Люра с  шумом плюхалась  в глубокое кресло,  а магистр с металлом в
голосе требовал, чтобы она села ровно. Так она и сидела, исподлобья глядя на
всех присутствующих, пока они, один  за  другим, включая  даже Капеллана, не
начинали хохотать.
     Процедура этих скучных визитов никогда не менялась: после чая магистр и
профессора откланивались и Люра с дядей оставались  одни. Лорд Азриел учинял
ей допрос с  пристрастием, поскольку девочка должна была  показать ему, чему
она научилась за  время его отсутствия.  Закинув  ногу на  ногу, он вальяжно
располагался  в  кресле и, не  дрогнув  ни  единым мускулом лица,  терпеливо
выслушивал, как Люра барахтается  в  каше  из геометрических теорем,  дат по
истории,  арабского,  яндарологии, время от  времени  беспомощно замолкая  и
хватая воздух ртом.
     В прошлом году, перед отъездом на Север, лорд Азриел неожиданно спросил
ее:
     -- А что ты делаешь, когда не учишься в поте лица?
     -- Как что? Ну, играю... там в игры всякие. В колледже. Честно, дядя, я
играю.
     -- Позволь-ка мне взглянуть на твои руки.
     Ничего не  подозревая,  она  протянула ему  открытые ладошки,  но  дядя
перевернул  их, чтобы посмотреть  на  ногти.  На  ковре у  его ног,  подобно
сфинксу, лежала  белая  пума-альм  и  поводила  хвостом,  не  сводя  с  Люры
немигающих глаз.
     -- Грязные,  -- проронил лорд Азриел, отпуская руку племянницы. -- Тебя
здесь что, не моют?
     -- Моют, моют, -- заверила его  Люра. -- Нормальные ногти. У  Капеллана
они еще грязнее моих.
     -- Он ученый. Ему можно. А вот тебе...
     -- Наверное, они запачкались после того, как я их помыла.
     -- И где же это ты играла, позволь спросить, раз так выпачкалась?
     Люра опасливо посмотрела на дядю. Что-то подсказывало ей, что вообще-то
на крыше  играть запрещено, хотя ей лично  этого  никто  никогда не говорил.
Поэтому на всякий случай она ограничилась неопределенным:
     -- Ну, там, в одной комнате.
     -- В одной комнате. Понятно. А еще где?
     -- Еще на глиняном карьере.
     -- Та-а-а-к. Еще где?
     -- В Иерихоне. В порту еще иногда.
     -- И больше нигде?
     -- Нигде.
     -- Лжешь. Я сам вчера видел тебя на крыше.
     Люра  надулась и опустила голову. Лорд  Азриел насмешливо смотрел на ее
понурую фигурку.
     -- Значит,  --  продолжал  он,  -- мы  гуляем  по  крышам. А  на  крышу
библиотеки мы, случайно, не лазаем?
     -- Нет, -- храбро ответила Люра. -- Я там только один раз грача нашла.
     -- Да ну? И что же? Поймала?
     --  Да  у него лапа  перебита была. Мы  его сперва  хотели заэкарить, а
Роджер  сказал, что лучше мы будем его лечить. Вот мы и стали давать ему еду
всякую. Еще остатки вина давали. Он тогда поправился и улетел.
     -- А что это еще за Роджер?
     -- Поваренок. Он мой друг.
     -- Понятно. Значит, ты облазила всю крышу.
     -- А вот  и не всю.  На корпус Шелдона не залезешь, туда надо прыгать с
Пилигримовой башни, через  проход  между двумя зданиями. Вообще-то  там окно
есть чердачное, только я не достаю.
     -- То  есть, насколько  я понимаю,  вся крыша колледжа, за  исключением
корпуса Шелдона, -- это пройденный этап, так? А подземелье?
     -- Какое подземелье?
     --  Да   будет  тебе  известно,  что   колледж  Вод  Иорданских   равно
простирается и над  землей, и  под ней. Как же  это  ты просмотрела,  а? Ну,
довольно. Мне пора. Выглядишь ты нормально. Ах, да, чуть не забыл...
     Лорд  Азриел  порылся  в  карманах  и  достал  оттуда пригоршню  монет.
Отсчитав пять золотых, он протянул их девочке.
     -- Волшебное слово не забудь, -- хмыкнул дядя.
     -- Спасибо, -- выдавила из себя Люра.
     -- Надеюсь, что магистра ты слушаешься.
     -- Слушаюсь.
     -- И профессоров почитаешь, не так ли?
     -- Почитаю.
     Пума-альм  издала мурлыкающий смешок. Это был первый звук, прозвучавший
из ее уст за все время разговора. Люра вспыхнула и потупилась.
     -- Ну что ж, беги играй.
     Со  вздохом облегчения  девочка  скользнула  к  двери,  но  на прощанье
все-таки оглянулась и буркнула:
     -- До свидания, дядя.
     Такова  была Люрина жизнь  до  того  злополучного  вечера, пока она  не
прознала о загадочной Серебристой Пыли.
     И конечно же, старенький библиотекарь ошибался,  когда уверял магистра,
что  девочке это неинтересно.  Напротив,  ей  было  интересно, да  еще  как!
Недалек тот час, когда она будет слышать эти два слова вновь и вновь, ведь в
конечном итоге  ей предстояло узнать о  природе Серебристой Пыли больше, чем
кому бы то ни было из ныне живущих.
     Но пока события шли своим чередом, и в их пестром хороводе Люре некогда
было скучать.
     По  городу,  словно  сквозняки,  гуляли  слухи, и  от слухов  этих одни
посмеивались,  другие  поеживались, ведь  разные же  на свете  бывают  люди.
Кто-то, например, не верит  в привидения, а кто-то боится их до смерти. Дело
в том, что в округе стали вдруг исчезать дети.
     Вот как это произошло.
     Если двигаться от Оксфорда  на восток, вниз  по течению реки Айсис,  по
фарватеру,  где  яблоку  негде  упасть  от  неповоротливых  барж,  груженных
кирпичом и  черным битумом, где  гудят  сухогрузы, везущие зерно,  и дальше,
дальше, мимо городов Хенли и Мейденхед, мимо Теддингтона, где бьются о скалы
волны  Германского  океана,  и еще дальше, на Мортлейк, мимо  замка великого
чародея  Ди,  мимо  тенистых  садов  Фольксхолла,  где днем  призывно журчат
фонтаны,  а  ночью  на  деревьях  мерцают  разноцветные фонарики, и  в  небе
распускаются  огненные  цветы  фейерверков,  и  опять  дальше, дальше,  мимо
Уайтхолльского   дворца,   где   король   еженедельно   проводит   заседания
Государственного  С