ек Бьернисон, я решила все  тебе открыть, потому  что они тебя
обдурили,  а это нечестно.  Так  нельзя. Джон  Фаа,  конечно, пойдет к этому
ихнему   бургомистру,  будет  с  ним  ругаться,  губернатор  ему  что-нибудь
пообещает, но только  панцирь они тебе все равно  не  отдадут. А я знаю, где
они его прячут. И тебе скажу. Но только при одном условии: ты пойдешь с нами
на Больвангар и поможешь освободить детей. Согласен?
     -- Да.
     -- Только... --  Люра  замялась.  Ей, конечно, не хотелось совать нос в
чужие  дела, но любопытство было  сильнее.  --  Слушай-ка, Йорек, ведь здесь
валяется столько  всяких  железок... Почему  же ты не  сделаешь  себе  новый
панцирь?
     --  Потому что толку в  нем будет --  чуть.  Смотри  сама.  -- С  этими
словами он легко поднял стоявший у стены  металлический капот трактора и без
малейших усилий когтем пропорол его насквозь, словно он был из бумаги.
     -- Пойми ты, -- продолжал медведь, --  мой панцирь выкован из звездного
железа, он сделан точно по мне. Для медведя панцирь -- то же самое,  что для
тебя  альм.  Это моя душа. Представь  себе, что тебе вместо него, -- и Йорек
кивнул головой на съежившегося  Пана, --  подсунут  куклу лупоглазую. А  его
заберут. Вот и вся разница. Ладно, к делу. Где они прячут мой панцирь?
     -- Я скажу, -- торопливо заговорила Люра, -- только пообещай никому  не
мстить, хорошо? Они,  конечно, очень плохо поступили, но ты просто забудь, и
все.
     --  Мстить я  не  буду. Но  если они сами  полезут, не спущу.  Если они
возьмутся за оружие, пусть пеняют на себя. Где панцирь?
     -- В  доме священника, в чулане. Понимаешь, он думает, что в нем  бесы,
вот он их и изгоняет.
     Медведь встал на задние лапы и выпрямился во весь свой могучий рост. Он
смотрел на  запад.  Луч заходящего солнца коснулся его морды. Шерсть на  ней
казалась  золотисто-кремовой,  она  словно  бы  светилась   в  надвигающемся
сумраке. Люра каждой  клеточкой  чувствовала, какая исполинская сила исходит
от этого зверя.
     -- Я  должен работать  до заката, -- проронил  медведь. -- Я  утром дал
слово. До заката еще несколько минут. Нужно доработать.
     -- А вот и нет. Ты просто не туда смотришь, вот и не видишь, что солнце
уже село, а я вижу! -- пропела Люра.
     И действительно, она стояла чуть поодаль и смотрела на юго-запад. Там в
небе уже вовсю пылал закат, солнце медленно садилось за гряду гор.
     Медведь опустился на четыре лапы:
     -- Твоя правда.
     Теперь он был едва различим во мраке.
     -- Как тебя зовут, девочка?
     -- Люра Белаква.
     -- Я твой должник, Люра Белаква.
     Не говоря ни  слова более, он  вперевалочку потрусил к воротам и  вдруг
помчался вперед, да так быстро,  что  Люре было за ним  и  не угнаться. Она,
правда,  все  равно  пустилась  в  погоню,   но  позорно   отстала.   Верный
Пантелеймон-чистик взмыл в воздух и командовал девочке сверху, куда  бежать.
Без него она бы мгновенно потеряла медведя из виду.
     Йорек  в два  прыжка промахнул узкий  проулочек  и вырвался на  главную
улицу  Тролльзунда.  Вот  позади осталась  резиденция  бургомистра, где  под
флагштоком с уныло обвисшим флагом маршировал часовой: ать-два, ать-два, как
заведенная механическая  игрушка. Увидев мчащегося  медведя,  часовой понял,
что надо действовать,  но пока он соображал, как именно действовать, медведь
уже  скрылся  за  поворотом, миновал  домик  консула лапландских  ведуний  и
понесся к гавани.
     Прохожие прижимались  к стенам домов и  испуганно смотрели  ему  вслед.
Часовой дал два предупредительных выстрела в воздух и припустил за медведем,
но,  как  на  грех,  улица шла  под горку, ноги  у бедолаги  разъехались  на
обледеневших  булыжниках,  и  он чуть  не полетел вверх тормашками,  так что
эффектной погони  не получилось.  Тут  как  раз  подоспела Люра.  Когда  она
пробегала мимо резиденции бургомистра,  то краем глаза заметила, что из дома
во  двор высыпали люди, явно привлеченные шумом. Девочка  увидела  среди них
Фардера Корама,  но  больше  ей  ничего  разглядеть не  удалось.  Надо  было
спешить, ведь горемыка-часовой уже поворачивал за угол.
     Дом священника считался,  наверное,  самым  старинным  в городе,  да  и
сложен он был  не  из бревен, а из  дорогостоящего кирпича.  Лестница  в три
ступеньки вела к парадной  двери, вернее, к тому, что  раньше было  парадной
дверью, поскольку медведь уже успел разнести ее в щепки. Дом ходил  ходуном,
из  окон  раздавались  отчаянные  вопли, крики, треск  и грохот.  Часовой  в
нерешительности помедлил перед входом,  держа ружье на изготовку, но,  когда
вокруг начала собираться толпа  и из каждого окна на противоположной стороне
улицы  высовывались  любопытные,  чувство  долга  возобладало  над  минутной
слабостью, и, дав еще один предупредительный выстрел в воздух, страж порядка
ринулся внутрь дома.
     В эту  секунду, казалось, даже стены задрожали. В  трех  окнах вылетели
стекла, с  крыши  градом  посыпалась черепица, из дверей  в  панике выскочил
лакей, а за ним с заполошным кудахтаньем мчалась курица-альм.
     Внутри послышался  еще один  выстрел, а  потом раздался  леденящий душу
рев. Лакей затрясся, как осиновый лист. Из дома пулей  вылетели  священник и
его  альм-пеликаниха, оба в пуху, перьях и растрепанных  чувствах. Откуда-то
из-за угла рявкнула команда, и, словно из-под земли, во дворе появился взвод
вооруженных полицейских. Люра увидела могучую фигуру Джона  Фаа, рядом с ним
пыхтел и отдувался толстяк бургомистр.
     Страшный  треск  и   скрежет  заставили  всех  присутствующих  в  ужасе
посмотреть  на подвальное оконце.  Кто-то с  бешеной силой налегал  на  раму
изнутри, так что стекла звенели и во все стороны летели щепки.
     Давешний  часовой  кубарем  скатился со  ступенек,  вскинул  винтовку и
прицелился. В  это мгновение оконце распахнулось и наружу протиснулся  Йорек
Бьернисон, панцербьорн в полном боевом облачении.
     Спору нет, он и раньше, без панциря, выглядел внушительно. В панцире же
медведь являл  собой зрелище поистине устрашающее  --  огромное чудовище,  с
головы до пят покрытое ржавыми металлическими пластинами, грубо подогнанными
друг к  другу. Толстенные листы железа, навсегда потерявшие свой изначальный
цвет,  были  испещрены  бесчисленными  вмятинами  и  зазубринами,  а  каждое
движение  медведя  сопровождалось лязганьем и  скрежетом  металла. На  морде
красовалась  конусообразная   маска-шлем   со   щелями-прорезями  для  глаз.
Свободной  оставалась лишь нижняя челюсть, чтобы можно было беспрепятственно
рвать зубами врага и добычу.
     Часовой выстрелил и передернул затвор винтовки,  потом  еще  и еще раз.
Полицейские тоже палили из ружей, но град пуль отскакивал от  панциря Йорека
Бьернисона словно горох. Отряхнувшись от них, как собака под дождем, медведь
с лязгом и грохотом прыгнул вперед, и не успел часовой даже глазом моргнуть,
как  гигантская  туша подмяла  его  под себя.  Альм-овчарка  с бешеным  лаем
пыталась вцепиться медведю  в глотку, но куда там! Йорек отмахнулся от  нее,
как    от    надоедливой   мухи.   Огромная    когтистая   лапища    сгребла
бедолагу-солдатика за  грудки, подтянула к себе,  и вот уже страшные челюсти
сомкнулись на шее  страдальца. Люра  в ужасе  зажмурилась: еще  мгновение, и
раздастся хруст костей,  а потом снова кровь, смерть, целая  череда смертей,
бессмысленная  борьба, и им уже не  уйти отсюда,  а дети в  Больвангаре ждут
спасения.
     Не отдавая себе отчета в  том, что она делает, девочка рванулась вперед
и вцепилась медведю в холку. Это было единственное назащищенное место на его
теле,  там,  где кончался  шлем  и  начиналась пластина, прикрывавшая спину,
между  ржавыми   металлическими  краями   вздыбился   желтовато-белый   мех.
Пантелеймон  обернулся  диким   котом  и  угрожающе  выгнул  спину,  готовый
броситься на  защиту  девочки. Но Йорек  Бьернисон  стоял  не  шелохнувшись.
Полицейские прекратили огонь.
     -- Йорек, за  тобой должок, забыл? --  зло зашипела Люра. --  Ты будешь
делать  то,  что  я  скажу. Не  смей  драться  с  этими  людьми.  Ты  сейчас
повернешься и  пойдешь за мной. Ты нам нужен. Здесь тебе оставаться  нельзя.
Мы идем в гавань.  Пусть Фардер  Корам и Джон  Фаа  все объяснят  этим людям
сами. У них это лучше  получится. Йорек, миленький, отпусти этого человека и
пойдем. Только не оглядывайся.
     Медведь послушно разжал челюсти. Вот показалась голова  часового, кровь
заливала  посеревшее  от  ужаса   лицо.  Человек  обмяк  и  лишился  чувств.
Альм-овчарка скулила рядом, зализывая шершавым языком его раны.  Панцербьорн
медленно двинулся за девочкой.
     Никто не двигался. В  это невозможно было  поверить!  Панцирный медведь
отпустил  свою  жертву,  повинуясь приказу  какой-то  пигалицы.  Люди  молча
расступались,  давая им дорогу.  Медведь и Люра удалялись по  направлению  к
гавани.
     Все мысли девочки до такой  степени были сосредоточены на  медведе, что
она даже не  заметила,  какая  волна  ненависти и  страха взметнулась  за их
спинами.  Она смотрела только  вперед, рядом тяжело переваливался медведь, а
впереди мчался Пантелеймон, словно герольд, возвещающий: "Дорогу! Дорогу!".
     Дойдя  до  гавани,  Йорек  Бьернисон  нагнул  голову,  подцепил  когтем
застежку, и его железный  шлем  с грохотом  покатился  по обледенелой земле.
Цагане высыпали из кофейни, вмиг учуяв, что происходит что-то невероятное. В
неверном свете яндарических палубных огней они увидели, как могучий  медведь
стащил  с себя доспехи и, свалив их  кучей на берегу, вперевалочку побрел  к
морю. Без единого всплеска он нырнул и исчез под водой.
     --  Что  за  шум, а драки нет? --  спросил Тони Коста, заслышав гомон с
улицы. В гавань валила толпа горожан и полицейских.
     Люра, как смогла, рассказала ему, что произошло.
     -- А сейчас-то он куда подевался? -- поднял брови цаган.  -- Что же это
он, добывал-добывал  свой  панцирь, а потом бросил его тут, бери -- не хочу?
Сейчас у него мигом ноги вырастут.
     Люра   испуганно   следила  за  приближающейся   процессией.   Мамочки!
Полицейские,  да  как  много, и  какие-то люди,  человек двадцать, а  может,
тридцать,  и жирный  бургомистр, и священник,  и в самой  гуще толпы  Фардер
Корам и Джон Фаа, которые пытаются им что-то объяснить.
     И они шли, шли и вдруг остановились, потому что внезапно в игру вступил
новый персонаж. На панцире медведя, беспечно  закинув  ногу на  ногу, удобно
устроился долговязый  аэронавт Ли  Скорсби. Он сидел, поигрывая внушительных
размеров  пистолетом, ствол которого  был весьма  выразительно  направлен на
объемистый живот бургомистра.
     --  Да,  господа,   --  проговорил   он  самым  дружелюбным  тоном,  --
подзапустили вы  панцирь дружка моего, подзапустили.  Смотрите,  ржавчина-то
какая! Хорошо, хоть грибы на нем не выросли. Так что сейчас тихо-мирно стоим
и не двигаемся, ждем, господа, пока медведь смазку не раздобудет. А если кто
ждать  не  хочет, то милости  просим  домой.  Посидите в  креслице,  газетку
почитайте. Я здесь никого не держу.
     -- Смотрите! -- закричал Тони, показывая  на дальний конец мола. -- Это
он!
     Это  действительно был Йорек Бьернисон, который тащил за собой какой-то
темный предмет. Вот он вылез из воды и принялся отряхиваться, так что во все
стороны полетели бешеные  фонтаны  брызг. Мокрый слипшийся мех расправился и
вновь стал густым и пушистым.  Медведь опять поднял зубами загадочный темный
предмет и потащил его к тому месту, где сбросил свой панцирь.
     Теперь Люра ясно видела, что он несет. Это был убитый тюлень.
     --  Ба! --  протянул  Ли Скорсби, лениво поднимаясь медведю  навстречу.
Пистолет его был по-прежнему  точно нацелен на пузо  бургомистра.  -- Йорек!
Какая встреча!
     Медведь  вскинул  голову  и  что-то  коротко пробурчал.  Острый  коготь
вспорол  тюленю  брюхо,  и Йорек принялся за  работу.  Люра, затаив дыхание,
следила,  как ловко  эти  гигантские  лапищи  свежуют  тушу, отделяют шкуру,
вырывают полоски нутряного сала и  круговыми движениями  смазывают  тюленьим
жиром панцирь. С особым тщанием  Йорек  проходил стыки пластин, там, где они
нахлестывались друг на друга. Не прекращая работать, он пробурчал, обращаясь
к Ли Скорсби:
     -- С ними идешь?
     -- Куда я денусь? -- беспечно отозвался аэронавт. -- Наше дело простое,
дружище. Нам платят -- мы идем. Точно?
     -- А где ваш воздушный шар? -- подергала его за рукав Люра.
     -- Уже упаковали. Видишь карты? И вон те еще. А вот и начальство наше.
     К  ним приближались Фардер Корам и Джон Фаа в сопровождении бургомистра
и четырех вооруженных полицейских.
     --  Слушай  внимательно,  медведь!  -- провозгласил  бургомистр  резким
хриплым  голосом. -- Тебе  позволено уйти  в  сопровождении  этих  людей. Но
запомни: если ты еще хоть раз появишься в окрестностях города, мы поступим с
тобой безо всякой пощады.
     Йорек  Бьернисон даже  головы  не  повернул.  Он  был  целиком поглощен
смазкой своего панциря. Люра вдруг подумала, что трепетное отношение медведя
к  этим  железякам  удивительно   похоже   на  ее  самозабвенную   любовь  к
Пантелеймону. Ведь Йорек же говорил ей: "Панцирь для медведя -- то же самое,
что для тебя альм. Это его душа".
     Тем временем бургомистр  и полицейские  ушли восвояси, да и толпа зевак
изрядно поредела, хотя несколько человек остались поглазеть.
     Джон Фаа поднес ладони рупором ко рту и зычно крикнул:
     -- Братья цагане!
     Они лишь  ждали команды: "Вперед!" Они  ждали  ее  с  того момента, как
ступили  с  корабля на  берег.  Нарты были  готовы, вещи увязаны, и  ездовые
собаки нетерпеливо грызли постромки.
     -- Пора в дорогу, друзья мои.  Все в сборе, путь открыт.  В добрый час.
Мистер Скорсби, у вас все готово?
     -- Все в ажуре, господин Фаа, можем ехать.
     -- А ты, Йорек? Готов?
     -- Только панцирь надену, -- отозвался медведь.
     Он покончил со смазкой, поднял тушу тюленя и забросил  ее на нарты, где
сидел Ли Скорсби, -- пригодится на ужин. Потом началась процедура облачения.
С удивительным  проворством Йорек застегивал на себе  тяжелые  металлические
пластины,  чуть ли не в  дюйм  толщиной.  В  его  лапах  они казались  легче
перышка. Раз -- и готово.
     Минуту спустя медведь уже стоял в полной боевой готовности,  и  на этот
раз не было слышно ни лязганья, ни металлического скрежета.
     Не  прошло  и получаса, как экспедиция выступила в путь. В ночном небе,
усеянном  мириадами  звезд,  ярко  светила   луна.   Нарты  подпрыгивали  на
колдобинах,  полозья  взвизгивали,  натыкаясь  на  случайные   камни,  пока,
наконец,  не  кончился город. Теперь  перед  ними  расстилалось ровное белое
поле.  Собаки  радостно рванули  вперед,  и  скоро  сани уже  летели легко и
быстро, только снег скрипел!
     Люра сидела на нартах позади Фардера Корама, закутанная в шубу до самых
глаз.
     -- Тебе Йорека видно? -- шепнула она Пантелеймону.
     Верный  альм-горностай выпростал мордочку  и, цепляясь за край Люриного
мехового капюшона, оглянулся назад.
     -- Теперь видно. Вон он, бежит за нартами Ли Скорсби.
     Впереди, над грядой полуночных  гор, в небе задрожали призрачные арки и
изгибы  северного  сияния.  Люра  слипающимися  глазами  смотрела,  как  они
мерцают, и даже сквозь сон сердце ее замирало от восторга. Какое же это было
счастье, лететь на санях вперед, на север, под сполохами Авроры.
     Пантелеймон  пытался  растолкать девочку,  но  тщетно.  Ему  ничего  не
оставалось, как приткнуться мышонком внутри ее капюшона и тоже заснуть.
     Надо  только  не  забыть  утром рассказать ей...  Хотя,  может  быть, и
рассказывать-то   не   о  чем...  Может,  это   просто  куница...   Или  ему
почудилось... А может, это дух какой лесной никак не угомонится. Пантелеймон
чувствовал, что кто-то следует за санным поездом, кто-то неслышно перелетает
с  ветки  на  ветку,  хоронясь  в вершинах сосен. А вдруг  этот "кто-то"  --
золотистый тамарин, не к ночи будь помянут?