астно сказал Джон Фаа.  -- Покажи, что
значит "читать".
     --  Каждую из  этих трех  стрелок можно установить против какой-либо из
картинок. И задать, таким образом, вопрос, причем абсолютно любой, поскольку
значений у символов великое множество. Как  только  вопрос  задан,  вот  эта
длинная стрелка  приходит  в движение и указывает на какие-то новые символы.
Это и есть ответ.
     -- А откуда  он знает, какое из значений я имею в виду? -- спросил Джон
Фаа.
     --  Сам по  себе  прибор ничего  знать не может,  -- терпеливо  отвечал
Фардер Корам.  -- Просто вопрошающий выбирает  для себя то или иное значение
символа,  для этого их необходимо знать,  ведь число  таких  значений  может
доходить до тысячи. И, что особенно важно, сердце  вопрошающего должно  быть
свободно  от гнева и  нетерпения.  Нельзя  мысленно подсказывать  ответ.  Мы
должны просто следить за  свободным движением стрелки. Она  совершает полный
оборот, и мы узнаем то, о чем спрашивали. Я видел, как читали по веритометру
мудрецы Уппсалы. Это был тот единственный раз, когда мне довелось... Магистр
говорил тебе, какая это редкость?
     -- Да, он сказал, их всего шесть, -- ответила Люра.
     -- Точного числа я не знаю, но оно действительно ничтожно мало.
     -- И что  же, малышка,  удалось тебе выполнить  наказ  магистра, или ты
все-таки проболталась?
     -- Нет. Только ее альм, он залез в мою комнату и наверняка все узнал?
     --  Понятное  дело.  Вот  что  я обо всем  этом  думаю,  Люра: по  всей
вероятности, мы так никогда и не узнаем правду, -- печально проговорил  Джон
Фаа. -- И можем только предполагать. Но мне кажется, что магистр был призван
лордом Азриелом  оберегать  тебя от миссис Кольтер. И  ему  это  удавалось в
течение почти десяти лет.
     А  потом  друзья мадам, влиятельные друзья из  духовенства, помогли  ей
создать и  возглавить  Министерство Единых Решений. С  какой целью  -- мы не
знаем, но в своей области глава этой организации ничуть не уступит по силе и
влиятельности самому  лорду Азриелу. Вот и получилось, что есть  твои мать и
отец, оба  причастные  к сильным мира сего,  оба рвущиеся  к власти, и  есть
магистр колледжа  Вод Иорданских, мечущийся между молотом и наковальней.  Ты
пойми, детка, сердце его наверняка  на  части  разрывалось.  Ведь первой его
заботой был колледж, ученые, их  работа. Если он  почувствовал, что колледжу
что-то угрожает, он любой ценой  попытался вывести его  из-под удара. А ведь
Церковь-то  Святая, она  в последние  годы  ой как крылья расправила. Советы
всякие  вырастают, как  грибы; управления  разные. Поговаривают, что могут и
Святейшую Инквизицию  вернуть,  не к  ночи  будь помянута. Так  что магистру
приходилось  ужом  изворачиваться, только бы на колледж  священного гнева не
навлечь, иначе им всем конец.
     Но  ведь душа его наверняка изнывала от страха за тебя. Берни  Йогансен
мне множество раз докладывал,  что  и магистр,  и все профессора,  и слуги в
колледже  любят  тебя  как родную и не остановятся ни перед  чем, лишь бы ты
была в безопасности. Магистр берег тебя как зеницу ока не только потому, что
дал слово лорду  Азриелу. Нет,  он делал  это ради  тебя. Поверь, Люра,  ему
пришлось  нарушить  слово  и отдать тебя миссис Кольтер,  потому что он  был
уверен, что с ней ты будешь в большей безопасности, чем  за стенами колледжа
Вод Иорданских. И когда он  решился отравить  лорда Азриела,  то и  на это у
него была причина. Наверное, то, чем твой отец занимался, ставило под угрозу
колледж, а  может, и  не  только колледж, а  всех нас,  весь наш мир. Пойми,
детка, на плечи магистра легло страшное бремя, бремя принятия решений. И при
этом, чтобы он ни выбрал, любой его шаг сулил только беду. Значит, надо было
сделать такой шаг, который повлек бы за собой меньшее зло. Я Бога благодарю,
что он меня от такого креста избавил.
     Поэтому, когда  подошло время расставания, магистр дал тебе этот прибор
и попросил  хранить его.  Я  только  не  знаю,  почему  он не научил тебя им
пользоваться.
     -- Он сказал, что дядя Азриел преподнес  веритометр в дар колледжу,  --
медленно  сказала Люра,  мучительно  стараясь вспомнить точные слова старого
магистра. --  И тут он точно  хотел  мне  что-то  еще  сказать, но  в  дверь
постучали, и  он...  вздрогнул. Я не знаю, может  быть,  он имел в виду, что
дяде Азриелу его тоже нельзя показывать?
     -- Может быть, да, а может, и нет, -- загадочно отозвался Джон Фаа.
     -- Что ты такое говоришь, Джон? -- спросил Фардер Корам недоуменно.
     -- Возможно, он хотел попросить  Люру разыскать лорда Азриела и вернуть
ему веритометр. Ну,  считайте, что так магистр  пытался  загладить свою вину
перед ним, за это  дурацкое отравление. Возможно, он думал, что лорд  Азриел
уже не представляет  такой угрозы для человечества. Или, наоборот, надеялся,
что с помощью веритометра он осознает степень этой угрозы и одумается. А еще
может быть  и такое: веритометр должен помочь лорду Азриелу бежать из плена.
Ох, не  знаю,  не знаю... В общем, вот что, Люра, бери-ка ты этот прибор, да
спрячь его  понадежнее. Если уж ты смогла сохранить его в целости среди  той
каши, в которой  оказалась, то я уверен, что он в надежных руках.  Но помни,
придет время, и он нам понадобится.
     Джон  Фаа аккуратно  замотал  веритометр  в  кусок  черного  бархата  и
подтолкнул его через стол к Люре в руки. Девочке так хотелось задать ему еще
множество  вопросов,  но  внезапно ее  охватила странная  робость перед этим
великаном с  пронзительными  и в то  же  время добрыми глазами,  так ласково
смотревшими на нее из складок морщин.
     Но один вопрос все-таки жег ее изнутри.
     -- А эта цаганка, моя кормилица, она кто?
     -- А ты  еще не догадалась?  Это же  мамаша Коста, мать твоего приятеля
Билли. Раньше-то  она не могла тебе открыться, я  запретил.  Но я думаю, она
знает, о чем мы сейчас  с тобой разговариваем,  так что прятаться больше нет
причин. Давай-ка, детка, беги  к ней. Тебе  есть над чем поразмыслить. Через
три дня цагане снова соберутся  на сход, тогда  мы все узнаем и договоримся,
что делать будем. Спокойной ночи, Люра.
     -- Спокойной ночи, господин Фаа. И вам спокойной ночи, Фардер Корам.
     Люра поклонилась  как  можно  вежливее, цапнула  со стола веритометр  и
вышла из  комнаты,  прижимая его к груди. Пантелеймон пристроился  у нее под
мышкой.
     Оба старца с улыбкой смотрели ей вслед. На  пороге маячила внушительная
фигура  мамаши Коста.  И,  словно не  было  этих десяти лет,  старая цаганка
могучими руками подхватила дитятко свое ненаглядное, крепко ее расцеловала и
понесла укладывать спать.

Глава 8. Разочарование


     Не один  день понадобился Люре, чтобы  свыкнуться со своим так внезапно
обретенным  прошлым.  Одно дело  понять, что лорд  Азриел -- твой папа, и уж
совсем совсем  другое дело привыкнуть к  мысли,  что маму твою, оказывается,
зовут миссис Кольтер. Узнай  Люра об этом пару месяцев назад, радости ее  не
было бы предела, а сейчас об этой радости и вспоминать было неловко.
     Но,  зная нрав  нашей  героини,  трудно представить себе, что  сомнения
долго  грызли  ее  душу,  ведь  Мшистые  Болота  сулили столько  упоительных
открытий,  к тому же вокруг бегали цаганские  ребятишки, воображение которых
просто  необходимо  было  поразить. Так  что не прошло и трех дней, как Люра
стала заправским флотоводцем (по крайней мере, в  своих собственных  глазах)
и,  сидя в  плоскодонке, изливала на лохматые  головы своей  босоногой свиты
невероятные истории о приключениях могущественного родителя, томящегося ныне
в плену у злодеев-недругов.
     --  Один раз к нам, в колледж Вод Иорданских, прибыл турецкий посол.  А
ему еще раньше самый главный  султан приказал моего папу отравить и дал  для
этого перстень  с  ядом.  Вот  когда стали подавать вино,  он, как  будто бы
случайно, протянул руку  над бокалом моего папы и украдкой всыпал в него яд.
Причем сделал это так ловко, что никто и не заметил, кроме...
     -- А что это был за яд? -- недоверчиво спросила худенькая девчушка.
     -- Очень сильный яд, одной турецкой змеи, -- врала Люра без запинки. --
Сперва  ей играют на  дудочке,  чтобы усыпить  бдительность,  и когда у змеи
глаза  начинают  закрываться,  они  ей  --  раз!  --  и  подсовывают  губку,
пропитанную медом. Змея ее кусает, а  мед-то липкий, вот она зубы вытащить и
не может. Тогда турки змею ловят и выдаивают из нее яд, как все равно молоко
из  коровы. Так вот, мой папа, он  сразу заметил дьявольскую хитрость турка.
Тогда  он встает и  говорит:  "Джентльмены, я предлагаю  тост за узы дружбы,
которые связывают колледж Вод Иорданских и колледж  Измира". (Ну,  это такой
колледж в  Турции, к нему  посол принадлежал.) "И  в знак  нашей дружбы,  --
продолжает  папа,  --  и  добрых  намерений  я  предлагаю   господину  послу
обменяться со мной бокалами". Посол как  побледнеет, его же в угол  загнали.
Он и  отказаться не может,  это же  обида  смертельная, и  пить  из папиного
бокала не хочет, потому что там яд. От  волнения прямо за столом в обморок и
упал. А потом очнулся,  а они  все сидят и смотрят  на него внимательно. Так
что выхода у него не было: либо выпить яд, либо во всем признаться.
     -- И что же он сделал? -- испуганно спросил кто-то из слушателей.
     -- Ясное дело, яд выпил. И ровно через пять минут умер в ужасных муках.
     -- А ты что, прямо сама видела, как он мучился?
     --  Нет,  девчонок за  магистерский стол не пускают. Я  уже  потом труп
видела. Страшный! Вся кожа сморщилась, все равно как печеное яблоко, и глаза
из орбит вылезли, честно, их пришлось назад запихивать.
     И дальше все в таком же роде.
     А  тем  временем по  окраинам Мшистых  Болот  сновали полицейские.  Они
стучались в двери  домов, рыскали по чердакам  и сараям, скрупулезно изучали
каждую бумажку и  допрашивали любого, кто мог видеть маленькую светловолосую
девочку.
     В Оксфорде  облавы особенно ужесточились. В колледже Вод Иорданских  не
было  ни единого  сундука,  ни  единой  бочки,  в которую  бы  не  заглянули
полицейские. И то же самое творилось в колледжах Святого Михаила и Архангела
Гавриила, пока  наконец  почтенные  ученые  мужи не  разразились  совместной
петицией о беспардонном нарушении священных привилегий Университета. До Люры
же вести  о хаосе,  в который она  ввергла страну,  доходили  только в форме
нескончаемого  гула аэродвигателей. В небе над  Мшистыми  Болотами без конца
барражировали дирижабли, но  увидеть их снизу было  невозможно  из-за густой
облачности.  Существовало  даже   специальное  распоряжение,  предписывающее
пилотам летать над Мшистыми  Болотами только на  строго определенной высоте.
Но  мало  ли  что  они  там  с  этой  высоты увидят?  Вдруг  у них на  борту
какие-нибудь хитроумные шпионские приборчики?  Нет  уж,  куда  благоразумнее
было, едва заслышав шум двигателя, нырять в какое-нибудь укрытие или прятать
приметные пшеничные косички под клеенчатую зюйдвестку.
     Люра  выпытывала у мамаши Коста мельчайшие подробности своего появления
на  свет, вплетая их в канву собственных представлений и измышлений, и самая
незначительная деталь  становилась куда ярче, выпуклее и интереснее,  чем те
истории, которые она придумывала про себя сама. Снова  и снова перед глазами
у нее вставали удивительные  картины: бегство  из флигеля,  тесный чулан,  в
котором прячется  цаганка-кормилица, резкие  слова  вызова,  поединок,  звон
мечей...
     --  Люра, окстись, какие, к  богу, мечи?  -- всплескивала руками мамаша
Коста. -- У господина Кольтера пистолет был, так лорд Азриел этот пистолет у
него  из  рук-то  выбил  да  одним  ударом его навзничь. А  потом стреляться
начали. Ну неужто ты не помнишь, а?  Хотя, какой  с тебя спрос, ты же совсем
малышка была. Нет, все-таки странно, что ты не помнишь. Первый-то выстрел за
господином Кольтером был. Встал он, пистолет схватил и выстрелил, да мимо. А
тут лорд  Азриел  у него опять оружие из рук  вырывает и  медленно  целится.
Попал  ему точно  промеж глаз,  мозги по всей стене.  А  потом  спокойно так
говорит мне: вы, дескать, миссис Коста, выходите и ребеночка выносите. Ты-то
ведь такой концерт  устроила с альмом своим на  пару!  Вот он тебя  на  руки
взял,  тетешкает, ходит туда-сюда,  на  плечи к себе сажает, а сам довольный
такой.  Только как  на  тело  господина  Кольтера  посмотрел,  поморщился  и
попросил меня пол помыть. А себе велел вина подать.
     Снова и  снова  рассказывала  мамаша Коста, снова и  снова  слушала  ее
девочка. К концу четвертого раза на вопрос: "Ну неужели  ты не  помнишь?" --
она с уверенностью могла ответить, что  помнит, да еще как. Больше того, она
помнила даже то, о чем забыла цаганка, например, какого цвета было пальто на
господине Кольтере,  или,  скажем,  как тесно было в чулане, потому  что там
висели меховые шубы. Мамаша Коста только слезы утирала от смеха.
     Стоило  Люре остаться  одной, ее, как магнит, манил к  себе веритометр.
Она готова  была  глядеть  на него  часами, как смотрит  невеста  на портрет
суженого. Стало быть, каждое из этих изображений имеет несколько значений? А
почему бы ей  не  попробовать разгадать эти значения?! В конце концов,  ведь
она  дочь своего отца! Памятуя о том, что говорил Фардер Корам, она пыталась
сосредоточиться   на   трех   произвольно   выбранных   картинках.    Теперь
устанавливаем   три  короткие  стрелки.  Хорошо.  К  своему  изумлению,  она
обнаружила, что стоит ей просто положить веритометр на ладошку и смотреть на
него без особой цели, с ленцой, что ли, как тонкая длинная стрелка оживала и
начинала  направленно  двигаться. Она не  совершала  хаотических метаний  по
циферблату,  а  плавно   переходила  с  одной  картинки  на  другую,  иногда
задерживаясь  перед  двумя  или тремя какими-то изображениями. Подчас  таких
остановок было  больше:  пять, шесть.  Смысл движения  стрелки  для Люры был
темен,  но  она получила от  процесса  ни  с  чем не сравнимое удовольствие.
Пантелеймон то кошкой, то  мышкой  прикидывался, лишь бы быть  к веритометру
поближе, и голова его крутилась, повторяя движения стрелки. Пару раз девочке
и  альму вдруг что-то  открывалось,  как иногда  луч  солнца вдруг пробивает
плотную  пелену  облаков,  и  глазу  открывается  величественная  гряда  гор
далеко-далеко на  горизонте, такая манящая, такая  недоступная. В эти редкие
мгновения сердце Люры учащенно  билось, как билось оно всякий раз при звуках
волшебного слова "Север".
     Так прошли три дня, три хлопотливых дня жизни плавучего табора. Наконец
наступило время повторного схода. Огромный зал вместил в себя, казалось, еще
больше народа. На  этот раз Люра и семейство Коста благоразумно заняли места
заранее,  поэтому сидели в  первом  ряду.  Неверный  свет  лигроиновых  ламп
выхватывал из мрака множество возбужденных  лиц. Наконец на подиуме, где уже
стоял стол, появились Джон Фаа и Фардер  Корам. К тишине никого призывать не
пришлось. Стоило Джону Фаа тяжело положить руки на стол, зал затих.
     -- Цагане, -- прозвучал его  низкий бас. -- Вы сделали все, о чем я вас
просил. Вы  сделали даже больше и лучше. Итак, я жду, что главы шести кланов
подойдут к этому  столу и покажут нам, сколько  золота они собрали,  а также
расскажут, на что мы можем рассчитывать. Николас Рокби, ты первый.
     На подиум  поднялся  дородный  цаган с  окладистой  черной бородой.  Он
положил на стол увесистый кожаный мешок.
     -- Вот наше золото, --  прозвучали его слова.  -- От нас  идут тридцать
восемь человек.
     -- Благодарю тебя, Николас, -- отвечал ему Джон Фаа.
     Фардер Корам заскрипел пером, делая какие-то пометки в бумагах. Николас
Рокби отошел чуть назад, а цаганский король уже  вызывал следующих. И каждый
из приглашенных подходил  к столу, опускал на него  свою  лепту  и объявлял,
сколько  бойцов они решили отрядить.  Семейство  Коста принадлежало  к клану
Штефанских, и  Тони,  разумеется,  был  в первых  рядах  добровольцев.  Люра
заметила,  как нетерпеливо  переступала  с ноги на ногу  его альм-пустельга,
когда Адам Штефанский выкладывал на стол кошель с золотом и объявлял, что от
них с Джоном Фаа готовы пойти двадцать три человека.
     Так повторялось шесть раз.  Наконец, когда у стола  побывали главы всех
шести  кланов, Джон  Фаа взял у  Фардера  Корама листок  с записями и  снова
обратился к залу:
     --  Друзья,  нам  удалось набрать  сто семьдесят человек. Где  же найти
слова, чтобы  выразить мою гордость и благодарность? Что же до золота, то  я
ведь очень хорошо знаю, что  каждый  отдавал последние гроши. Великое вам за
это спасибо. Вы  можете спросить, что мы теперь намерены делать. А  вот что:
на эти деньги мы  снарядим корабль,  доберемся на  нем до Севера, отыщем там
наших ребятишек и вызволим их. Я  не думаю, чтобы нам  отдали детей без боя.
Ну что ж, как говорится,  не в первый  и не в  последний раз. К  боям нам не
привыкать. Но  впервые нам  предстоит сражаться  с  теми, кто  ворует у  нас
детишек. Враг  наш  может быть  дьявольски хитер и  ловок, но что  бы там ни
было, без детей нам назад дороги нет. Кто там поднял руку? Ты, Дирк Врие? Ну
давай спрашивай, что хотел.
     --  Лорд Фаа, -- выкрикнул голос из зала, -- мы хотим  знать, зачем  им
наши дети. Почему они их воруют?
     --  Ходили слухи о  каких-то теологических исследованиях, так что, судя
по всему, дети нужны им для каких-то экспериментов, но каких -- мы не знаем.
Мы также не знаем, опасны ли  эти эксперименты, но даже  если они безопасны,
кто  дал им право отрывать малышей от  материнского сердца?  Кто  еще  хочет
спросить? Ты, Раймонд ван Геррет?
     Поднялся  тот  самый человек, что спрашивал про  Люру во  время первого
схода.
     -- Лорд Фаа, а как насчет той девочки, которую ищут по всей стране? Той
самой, что  сейчас  сидит в  первом ряду? Я слыхал от  людей, что  живут  на
окраине  Мшистых Болот,  будто из-за  нее там  каждый дом перевернули  вверх
дном. Я скажу больше. Сегодня в Парламенте слушается проект закона о лишении
цаган их вековых привилегий. И все по милости этой девчонки. Да, друзья мои,
это   так,   --   повернулся   Раймонд   к   возбужденно   перешептывающимся
соплеменникам.  --  Если  такой закон  будет  принят, нам  запретят  свободу
передвижения по стране, мы  сгнием тут,  на Мшистых  Болотах.  Цагане  хотят
знать, лорд Фаа, чем уж она такая золотая,  эта девочка? Я ведь  слыхал, что
она не  нашей крови.  Как же  это получается:  цагане  рискуют головой из-за
ребенка, который и не цаганенок вовсе. Так, что ли?
     Люра во все глаза  смотрела на могучую фигуру  Джона Фаа. Сердце ее так
билось, что его стук, казалось, заглушил первые слова цаганского короля.
     -- Что ж ты застеснялся, Раймонд ван Геррет? Ты не робей, сынок, возьми
да так прямо и скажи: дескать, давайте выдадим ребенка  полиции, пусть они с
ней разбираются. Ты же это хотел сказать, а?
     Раймонд ван Геррет ничего не ответил, но на щеках его заходили желваки.
     -- Ну что ж, -- продолжал Джон Фаа задумчиво, -- может быть, ты и прав.
Может  быть, действительно  добро  надо  делать  не  всем подряд,  а  только
достойнейшим.  Но  тогда  я скажу, что эта  девочка  --  дочь  самого  лорда
Азриела.  А для тех, кто забыл, напомню,  что это  лорд Азриел  выговорил  у
турок  жизнь Сэма  Брокмана.  Это  лорд  Азриел  позволил  цаганским  лодкам
беспрепятственно  плавать  по  принадлежащим  ему землям.  Это  лорд  Азриел
добился в Парламенте отмены Билля  о каналах, и не мне  вам  говорить, что в
выигрыше от этого оказались мы, цагане. И, наконец, это лорд Азриел во время
страшного  наводнения в пятьдесят третьем спасал людей и дважды нырял, чтобы
вытащить  Рууда и Нелли Коопман. И позор  всем нам, если мы об этом забудем.
Сегодня лорд Азриел томится в крепости Свальбард, в  стране вечного холода и
мрака. И не мне  объяснять вам, кто не дает  ему  оттуда вырваться. Но нашим
заботам судьба ввер