-- Эти вот -- главы шести наших кланов, а тот, другой -- Фардер Корам.
     Фардер Корам  и  вправду был "тот,  другой",  прежде всего  потому, что
выглядел много старше всех присутствующих. Он был настолько стар, что ходить
мог, только опираясь  на костыли. Руки и голова его непрерывно тряслись, как
в лихорадке.
     --  Давай-ка,  Люра, --  подмигнул ей Тони, --  пойдем  поздороваемся с
Джоном Фаа. Обращаться к нему надо "лорд Фаа", и запомни: о  чем бы  он тебя
ни спрашивал, отвечать будешь только правду.
     Воробей-Пантелеймон  заинтересованно уселся  Люре  на плечо  и наклонил
головку  набок. Чтобы  не свалиться вниз,  он  крепко  уцепился коготками за
волчий мех шубы, пока Тони и Люра локтями прокладывали себе в толпе дорогу.
     Ну вот наконец и подиум. Тони подсадил Люру и помог ей  залезть наверх.
Снова  ощутив на  себе людские взгляды и помня о тысяче золотых, в  которую,
как только  что выяснилось, оценили ее голову (кто бы мог  подумать, что она
стоит так  дорого,  а?), девочка опять вспыхнула до  корней волос. Пальцы ее
неловко теребили  подол платья.  Пантелеймон,  соскользнув с  плеча  Люре на
руки, обернулся диким котом и, оглядев присутствующих, недовольно фыркнул.
     Почувствовав, что  Тони подталкивает  ее в спину,  девочка  сделала шаг
вперед. Перед ней стоял сам Джон Фаа: огромный, словно не человек,  а скала,
да и лицо  скале  под  стать  --  твердое,  жесткое,  бесстрастное.  Но  вот
человек-гора протянул вперед руку, и Люрина ладошка утонула в его лапище.
     -- Добро пожаловать, Люра Белаква.
     Голос его напоминал глухой подземный рокот, и  Люра бы наверняка ужасно
перетрусила,  но Пантелеймон  вдруг успокоился, да и гранитный лик Джона Фаа
чуть смягчился. Оказывается, камень может быть ласковым.
     -- Спасибо, лорд Фаа, -- прошептала девочка.
     -- Давай-ка пойдем в комнату и побеседуем, -- прогудел Джон Фаа. -- Ну,
как ты там у Коста, не голодаешь?
     -- Не-ет, на ужин угри были.
     -- Угри -- штука знатная, особенно здешние.
     В тайной комнате, куда  они  пришли,  горел  камин.  По  стенкам висели
полки,  уставленные  серебряной  и  фарфоровой  посудой.  Вокруг  массивного
потемневшего от времени дубового  стола стояли  двенадцать резных кресел. Из
людей, присутствовавших на подиуме во  время  схода, остались только  Фардер
Корам да Джон Фаа, который бережно помог старику сесть.
     -- Ну, Люра, садись  и ты,  -- сказал цаганский  король,  показывая  на
кресло по правую руку от себя. Сам он занял место во главе стола.
     Девочка, втянув голову в плечи, испуганно смотрела на сидящего напротив
нее Фардера Корама.  Трясется весь, и  лицо  кожей обтянуто, как череп. Альм
старика,  дивной  красоты  огненно-рыжая  кошка,  независимо  задрав  хвост,
грациозно прошлась  по столу, обнюхала Пантелеймона, потерлась с ним носами,
потом скользнула к Фардеру Кораму на колени и уютно замурлыкала, свернувшись
клубком: ни дать ни взять пестрый ворох осенних листьев. От стены отделилась
женщина,  которой Люра раньше  не видела. Она  с поклоном  поставила на стол
поднос со стаканами и бесшумно  удалилась. Джон Фаа  плеснул себе  и старику
можжевеловой водки из каменного штофа, а Люре -- вина на донышке.
     -- Значит, -- начал Джон Фаа, -- ты сбежала, Люра Белаква.
     -- Ага.
     -- И от кого же ты сбежала?
     -- От одной тетеньки, ее зовут миссис Кольтер. Я сперва думала, что она
такая славная, а она оказалась с мертвяками заодно.  Я  случайно узнала, что
мертвяки -- это кто в Министерстве Единых Решений, а она в этом министерстве
главная, она его и создала.  Они хотят, ну, я точно не знаю, чего именно, но
она думала, что я буду помогать им заманивать детей. Только ведь...
     -- Только ведь что?
     --  Только ведь  они и представить себе не могли, что  я со  многими из
пропавших ребят знакома. И с Роджером, это мой друг-поваренок с нашей  кухни
в  Колледже,  и с Билли, мамаши  Коста  сынком, и еще с  одной девочкой, она
возле  Крытого Рынка жила,  в Оксфорде. И еще...  да... еще  мой  дядя, лорд
Азриел.  Я же  сама слышала,  как они  на  званом  вечере  говорили  про его
экспедицию на  Север. Я  точно знаю,  точно, что он  не может быть  вместе с
этими мертвяками. Я  один раз, еще в Колледже, ну, в общем, подслушала...  в
Рекреацию прокралась, а туда никого, кроме профессоров, не пускают... вот, я
спряталась  и все узнала, как он на  Север в  экспедицию  ездил,  как голову
Станислауса Груммана  привез, в  которой тартары  дырку пробили,  правда.  А
теперь  мертвяки его  где-то держат,  дядю моего. Он  в  крепости сидит, под
охраной панцирных медведей. Я должна его спасти. Вот.
     Люра  шумно  перевела  дух.  Она  сидела  насупленная,  взъерошенная  и
казалась в огромном кресле куда меньше, чем была на самом деле. Два  старца,
улыбаясь, разглядывали ее,  но улыбки у них были разные: у Фардера Корама --
осторожная  и  какая-то  неуловимая,  то  вспыхнет, то за  тучку уйдет,  как
мартовское  солнце.  Джон Фаа улыбался  иначе  --  светло,  просто  и  очень
по-доброму.
     --  Постарайся  очень  точно вспомнить  все, что рассказывал в колледже
твой дядя,  --  сказал Джон Фаа.  -- Только смотри  ничего не  упускай и  не
прибавляй, хорошо?!
     Люра постаралась, история  получилась не  такой сбивчивой,  как та, что
она поведала  Тони, и, прямо скажем, куда более правдивой. Джона Фаа девочка
побаивалась,  и сильнее  всего ее смущала  его  неожиданная  доброта.  Когда
наконец все было сказано, заговорил Фардер Корам.  Люра впервые услышала его
голос: звучный,  мелодичный,  с  великим  множеством переливов  и обертонов,
голос еще более прекрасный, чем его дивная кошка-альм.
     --  Серебристая  Пыль, -- задумчиво повторил  старик. -- А  скажи  нам,
Люра, не называли они ее еще как-нибудь, а? Вспомни, пожалуйста.
     -- Нет,  только Серебристая  Пыль и все. И еще  миссис  Кольтер сказала
мне, что это такие элементарные частицы.
     --  Значит, они полагают, что, воздействуя на детей, им  удастся узнать
об этой Пыли побольше?
     --  Да,  но  я не знаю про воздействие. Только вот  дядя мой...  Ой,  я
забыла сказать, что, когда он  им через  волшебный фонарь снимки  показывал,
там было еще одно изображение, с этой, как ее... еще слово такое, на  ворону
похоже.
     -- На ворону? -- недоуменно спросил Джон Фаа.
     -- Аврора Бореалис, -- негромко произнес Фардер Корам. -- Ты это хотела
сказать?
     -- Точно. Я же и говорю --  Ворона Вореалис.  И там на  одном  снимке в
ней, прямо внутри, был виден город. Настоящий, с башнями, куполами, шпилями.
Я  еще подумала,  ну в  точности как наш Оксфорд.  И дяде Азриелу интереснее
всего было говорить про этот город, но магистру и всем другим профессорам --
только про Серебристую Пыль. И миссис Кольтер, ей тоже важнее всего про Пыль
эту. И лорду Бореалю.
     --  Понятно, -- загадочно  протянул Фардер Корам. --  Это действительно
очень интересно.
     --  Послушай, Люра,  -- вновь заговорил  великан  Джон  Фаа. --  Слушай
внимательно, потому что это важно. Фардер Корам из всех нас -- самый мудрый,
мудрее  нет  никого.  Так вот. Уже  многие  годы  он, как  бы  это  сказать,
следит... Следит за всем, что происходит  с Серебристой Пылью, с мертвяками,
с  лордом Азриелом  и, представь себе, с тобой. Да-да, девочка, каждый  раз,
как лодка семьи Коста идет в Оксфорд, а потом  возвращается назад, они, да и
не только они, другие цагане тоже, привозят нам вести. О тебе, детка. Да-да,
а ты и не знала.
     Люра  потрясла  головой. Она вновь почувствовала приближение удушливого
страха.  Пантелеймон  издал какой-то сдавленный рык, еле слышный, но девочка
чувствовала, как у нее под пальцами прерывисто вздымаются бока альма.
     -- Так  что Фардер Корам  здесь, на Мшистых Болотах, знал про все  твои
проделки в Оксфорде.
     Больше сдерживаться не было сил.
     -- Но ведь  мы же ничего не сломали, честное-благородное. Мы  же просто
грязью. И уплыли-то совсем недалеко. Мы не хотели...
     -- Что с  тобой, дитя мое? Что ты городишь? -- ошеломленно спросил Джон
Фаа.
     Фардер  Корам расхохотался.  Когда  он  смеялся,  лицо его  становилось
удивительно молодым и каким-то просветленным.
     "И голова не трясется", -- подумала Люра. Но самой ей было не до смеха.
     --  А затычка, --  лепетала она  непослушными  губами, --  мы  же ее не
нашли. А даже если бы  нашли, мы бы  не стали ее вынимать, честное слово. Мы
нечаянно, мы только пошутить хотели. Я больше так не буду...
     Теперь хохотали оба.  Джон Фаа уронил тяжелую лапищу  на стол,  так что
стаканы зазвенели и подпрыгнули. Его плечи тряслись от смеха, по лицу бежали
слезы. Люре  в жизни  не приходилось слышать  таких громоподобных  раскатов.
Умей скалы смеяться, они бы смеялись так же.
     -- Ой, уморила, -- стонал он. -- Вот ты о чем. Ясное дело, наслышаны мы
о твоем подвиге. Ведь с тех самых пор  всей  семье Коста цагане  проходу  не
дают. Куда они ни придут, их спрашивают: ты,  дескать,  Тони, часового-то на
лодке не забыл оставить, а то  ведь тут  ходят всякие, от горшка два вершка.
Сколько же смеху было! Да,  повеселились мы тут на  Болотах. А ты не  робей.
Это все дело прошлое. Было, да быльем поросло-о-о.
     И оба старика  снова зашлись от хохота. Люра, поняв, что  ей уже ничего
не грозит, тоже заулыбалась, очень довольная собой.
     Джон Фаа утер слезы и вновь посуровел лицом.
     -- К  чему я  все это  говорю.  Мы-то тебя  знаем с младенчества. Вот и
решили, что  пора тебе кой-чего открыть. Они там, в колледже Вод Иорданских,
наверное, рассказывали тебе о твоей семье, о папе с мамой?
     Такого вопроса Люра не ожидала.
     --  Да, --  неуверенно начала  она. -- Они  говорили, что  дядя  Азриел
отправил  меня в колледж, потому что мама и папа погибли в аэрокатастрофе. А
больше мне ничего не говорили.
     -- Понятно. Всей-то правды они не знают. А мы вот  знаем. Твою историю,
девочка,  я  слышал  от одной цаганки,  а цагане никогда  не станут лгать ни
Джону Фаа, ни Фардеру Кораму. Так что  то,  что ты сейчас о себе узнаешь, --
чистая правда.  Ни в какой аэрокатастрофе твой  отец не погибал, потому  что
твой отец -- лорд Азриел.
     Глаза Люры раскрывались все шире и шире.
     -- Случилось  это так,  -- неторопливо продолжал Джон Фаа. -- Много лет
назад, когда лорд Азриел был еще совсем молод, он отправился в экспедицию на
Север и вернулся  оттуда сказочно богатым  человеком. Парень он был горячий,
на  расправу быстрый,  да и сердце имел такое... пылкое.  Матушка твоя  тоже
нраву  была бешеного. И  умна,  ох,  умна!  Правда, не так  знатна, как лорд
Азриел,  попроще.  Но  ум!  Да  и  красива так,  что  глазам больно.  Вот  и
получилось, что как они с  твоим отцом встретились, то полюбили друг  друга.
Но  она-то уже была замужем за очень влиятельным человеком.  Муж ее, молодой
политик,  входил  в  число  ближайших советников  короля. Так что твоя мама,
узнав, что ты  должна появиться на  свет, очень испугалась. Она  не решилась
признаться мужу, что ребенок не его. А когда ты родилась, то  стало понятно,
что  шила в мешке не  утаишь, уж  очень ты  на  своего настоящего  отца была
похожа. Тогда они так сделали: всем объявили, что ребенок родился мертвый, а
тебя спрятали. Отвезли тебя в графство Оксфордшир, где у батюшки твоего были
поместья, а  в кормилицы взяли цаганку. Но  какие-то добродеи нашептали мужу
твоей  матери, как  оно все  на  самом  деле  было, он  взвился, ворвался во
флигель,  где вы с кормилицей жили. Она тебя на руки подхватила -- и бежать,
он за ней,  в господский дом.  И  понятно,  что если догонит -- убьет.  Лорд
Азриел как раз на охоте был. За  ним послали, он прискакал и вовремя: муж-то
уже  дверь  высаживает, за  которой цаганка  прячется.  Тут лорд  Азриел  не
стерпел, схватился за оружие. Ну, что тут скажешь. Была дуэль,  девочка. Так
вот, в честном поединке убил его твой отец. А знаем мы эту историю, Люрушка,
от  той самой  цаганки-- кормилицы, которая все  видела, все  слышала да нам
рассказала.  За такое дело,  ясно, суд  полагается. Не таков  был твой отец,
чтобы  изворачиваться да прятаться. Он все суду рассказал. Вот и получается,
что с  одной стороны кровь на нем,  человека он убил,  но ведь убил, защищая
свой дом и  свое дитя. С другой стороны, тут оскорбление супружеской  чести.
Каждый  мужчина вправе требовать удовлетворения.  На это и напирали адвокаты
убитого супруга. Слушанье дела затягивалось, неделя шла за неделей, защита и
обвинение приводили  довод  за  доводом, их  набрались  уже целые  фолианты.
Наконец  судьи  вынесли  окончательный  приговор:   признать  лорда  Азриела
виновным с полной конфискацией всей его собственности. Он лишился и земли, и
состояния, в общем, остался гол как сокол, а ведь  был богаче самого короля.
Ну,  а  мать  твоя  и  от  него,  и от  ребенка открестилась. Спиной  к  вам
повернулась. Женщина она была гордая и такая, знаешь, надменная; и кормилица
твоя все говорила: дескать, душа у нее болит, как подумает, что тебе с такой
матерью жить. Но, видишь, не привелось такому случиться. С тобой, Люра, надо
было что-то делать. Кабы судьба по-иному распорядилась, была бы ты цаганской
девочкой, потому  как кормилица твоя  на коленях  в  суде  ползала, умоляла,
чтобы  ей  тебя отдали.  Но кто же станет цаганку слушать? Вот  судьи решили
определить  тебя  в  приходской  приют  и  передать   сестрам-послушницам  в
Уотмингтон. Ты-то этого,  конечно, не помнишь.  Но плохо  они, видать, знали
лорда  Азриела.  Он всю  это  шатию-братию в  рясах,  всех этих  монахинь да
клириков страсть как ненавидел. Человеком твой отец был своевольным, так что
он  просто взял да  и  увез  тебя  из приюта  этого,  ни  у  кого  ничего не
спрашивая. У себя он ребенка оставить не мог, цаганам тоже отдавать не стал,
вот и  привез тебя  в  колледж  Вод Иорданских,  а  на  закон ему,  дескать,
плевать, и решение суда  ему не указ.  Ну, суд  возражать не  стал. Вот лорд
Азриел опять  отправился в свои  экспедиции, а ты подрастала в колледже  Вод
Иорданских. Отец  твой, уезжая, поставил  только одно условие:  ни под каким
видом  не  разрешать твоей  матери  видеться с тобой.  Даже  если  она вдруг
захочет  сама  -- не  пускать. Весь  свой гнев,  всю  свою досаду он  на нее
обратил. Магистр, конечно, ему  пообещал и честно держал слово. Тут начались
все эти страхи вокруг Серебристой Пыли. Во всей стране, да нет, бери больше,
во всем мире лучшие умы бились над этой страшной  тайной. Нас-то, цаган, это
мало  интересовало, пока они  нас не  трогали. Но  тут ребятишки  наши стали
пропадать.  И пришлось  нам вмешаться  и  узнать  об этом деле получше. Ты и
представить себе  не  можешь, детка, как много цаганам открыто, как много мы
знаем  о  том, что  творится  в самых  далеких, самых укромных местах.  Вот,
например,  твой  колледж. Разве  ты  могла  представить  себе,  что в стенах
колледжа  есть  пара глаз, которая  неотступно следит за каждым твоим шагом?
Конечно, мы беспокоились о  тебе, ведь у твоей кормилицы до сих  пор за тебя
душа болит!
     --  Вы  что,  правда за мной  следили?  --  изумленно спросила Люра. Ее
переполняло чувство  законной гордости: небось об  обыкновенных девочках так
бы никто не стал беспокоиться.
     -- Конечно. А  знаешь, кто  это делал? Ваш кондитер, Берни Йогансен. Он
же цаган наполовину. А ты, поди, и не замечала.
     Берни  Йогансен...  Как странно! Тихий, добродушный  человечек, один из
тех редких людей, у  которых альмы  одного с ними пола. Когда же Люра  его в
последний раз видела? В тот день, когда исчез Роджер, она еще так кричала на
него, ногами  топала. А  он, оказывается, все  про нее  рассказывал цаганам.
Чудеса!
     --  Так вот,  --  продолжал Джон Фаа.  -- Разумеется,  нам быстро стало
известно, что ты покинула колледж, но лорд Азриел не в силах этому помешать,
потому что  он  в  тюрьме.  Память  у  цаган хорошая.  Мы помнили и обещание
магистра, и  как звали  мужа той  дамы,  что тебе приходится родной матерью.
Человека, которого лорд Азриел убил на дуэли, звали Эдвард Кольтер.
     --  Что?  Миссис  Кольтер?  Она  что,  моя  мама?  -- Люра  остолбенело
переводила глаза с Фардера Корама на Джона Фаа.
     -- Да, Люра, да. И будь твой отец на свободе, она бы в жизни не посмела
нарушить его волю,  так  что жила бы ты сейчас в колледже и  знать ничего не
знала. Я другого не понимаю: почему магистр тебя отпустил? Ведь тебя вверили
его заботам. Не  знаю...  Ясно  одно. Эта  женщина  имела  над ним  какую-то
власть.
     Люра вдруг вспомнила утро накануне своего отъезда из колледжа и то, как
странно вел себя магистр.
     -- Он...  он  не хотел, -- вырвалось у девочки. -- Он... меня разбудила
экономка и сказала, что он меня зовет и что миссис Кольтер говорить  нельзя.
И мне показалось, что он меня хочет от миссис Кольтер защитить.
     Люра резко остановилась и серьезно посмотрела на старцев. Вот и  пришло
время рассказать им всю правду.
     -- Просто... В тот  вечер, когда я  прокралась в рекреацию,  я  видела,
своими глазами видела,  что магистр хотел отравить дядю Азриела. Он всыпал в
графин с вином какой-то белый порошок, а я дядю предупредила, он сделал вид,
что  графин  случайно  смахнули со  стола.  Графин  упал, и  вино разлилось.
Получилось, что я спасла ему жизнь. Только я  до сих пор не  понимаю, почему
магистр  хотел его  отравить.  Он  ведь очень добрый,  правда.  И,  когда  я
уезжала,  он утром позвал  меня к  себе в кабинет, велел прийти тайком, чтоб
меня никто не видел, а потом сказал...
     Тут Люра страдальчески сморщила лоб,  пытаясь  слово в слово вспомнить,
что же сказал ей магистр, но ничего не получалось.
     --  Нет,  не помню. Но, самое главное, он  дал  мне одну  вещь  и велел
никому ее не  показывать,  а  особенно  миссис Кольтер. Но вам...  наверное,
можно...
     Она  вытащила из  кармана  шубы замотанный в  черную тряпицу  сверток и
положила  его на стол.  Девочка  кожей чувствовала, как  он,  словно магнит,
притягивает  взгляды  старцев.  В глазах  Джона Фаа  светилось  простодушное
любопытство, Фардер Корам  рассматривал веритометр с неподдельным  интересом
ученого.
     Он бережно взял загадочный прибор в руки.
     -- Вот уж не чаял, что доживу и увижу его снова. Магистр объяснил тебе,
что означают эти символы?
     --  Нет,  он только  успел сказать, что  мне самой  придется  научиться
читать по нему, как по книге. И еще сказал, что он называется веритометр.
     -- Что это такое? -- недоуменно поднял на старца глаза Джон Фаа.
     --  От  латинского  "veritas" --  истина, так  что  "веритометр"  можно
перевести как "правдомер". Ну и как ты, научилась? -- вновь обратился Фардер
Корам к Люре.
     -- Нет, -- честно  ответила девочка. -- Я пока только умею три короткие
стрелки устанавливать на разные  картинки, а что с  длинной делать, не знаю.
Она  сама по себе ходит. Но,  раз или два так было, я  очень  постаралась...
ну... сосредоточиться, и стрелка начала двигаться, куда я хочу, хотя я ее не
трогала, просто думала -- и все.
     -- Зачем он нужен, а, Фардер  Корам? -- спросил  Джон Фаа. -- И  как по
нему читают?
     --  Вот эти изображения по  внешнему  краю, -- Фардер  Корам  осторожно
поворачивал  прибор  под  пристальным взглядом  цаганского  короля,  -- суть
символы.  И каждый из  них может  иметь великое множество значений.  Ну вот,
возьмем хотя  бы  якорь.  Первое значение этого символа -- надежда, ибо она,
подобно якорю, держит тебя, не дает все  бросить.  Но есть и второе значение
--  стойкость. А третье  -- неожиданное препятствие, а  четвертое -- море. И
это еще не все, есть и пятое,  и шестое, и десятое, и двадцать  пятое  -- до
бесконечности
     -- И все они тебе ведомы, Фардер Корам?
     -- Не все. Я знаю часть, но, для того чтобы читать по  веритометру, мне
нужна книга символов. Я видел ее раз и помню, где именно, но у меня ее нет.
     -- Поговорим об этом позже, -- вл