а, я узнала, случайно совсем,
что они  на  самом  деле творят. Оказалось, что  миссис Кольтер  --  одна из
мертвяков. Она и меня  собиралась использовать,  чтобы  я ей помогала  детей
ловить. А с детьми они что-то страшное делают.
     Мамаша Коста  оперлась о стол,  встала  и вышла  из каюты в рубку. Тони
подождал, пока дверь за ней захлопнется, и только потом заговорил:
     -- Что  они с детьми делают,  нам  известно. Не все, правда, но кое-что
известно... Мы главное знаем. Никто из них не возвращается назад. Их завозят
куда-то,  к  черту на рога, на  Крайний Север, и  измываются там  над  ними,
эксперименты  всякие ставят. Мы-то  поначалу думали,  что  они там лекарства
новые испытывают,  ну и, значит, болезнями их заражают. Но  чего ради им вот
так вдруг все это начинать? Два-три  года  назад ведь никто ни о чем таком и
слыхом  не слыхивал. Мы  еще на тартар грешить начали, может, думаем, крутят
что-нибудь. Все же знают, как они  из своей Сибири на Север рвутся! А кто не
рвется?  Тут  тебе и спирт каменноугольный, и шахты эти огненные.  Опять  же
слухи о войне ходили еще до того, как мертвяки появились. Вот мы и подумали:
мертвяки,  верно,  от  тартарских вождей  детишками откупаются.  Отдают  их,
значит, на съедение. Тартары-то, известно, жарят их и жрут.
     -- Не может быть! -- запальчиво воскликнула Люра.
     --  Может.  Много  ты  знаешь.  Я  б  тебе  кой-чего  порассказал.  Про
нелькейненов, поди, не слыхала?
     -- Нет,  --  покачала  Люра головой.  -- Если  бы мне рассказала миссис
Кольтер, я бы запомнила. Нелькейнен? Слово какое странное.
     --  То-то,  что  странное.  Известно,  северное.  Они   так  привидения
называют, что по  лесам шастают.  Маленькие такие, с тебя росточком, а голов
нет. Ощупью по лесу ходят, все больше ночами,  путник какой спать устроится,
они  его --  хвать! -- и не вырвешься от них. А  еще есть  духососы. Мороки.
Сказывают, они по  воздуху летают. Носит их, понимаешь? А человек возьми  да
на целый рой  и  наткнись. Или  кто за ягодами пойдет -- очень они, говорят,
куманику  любят.  А как  до тебя дотронутся --  из тебя  и дух  вон,  потому
духососы.  И  ведь  не  увидишь  их  глазом, только в  воздухе сияние  какое
разливается, и все. А еще страшнее бездыханные...
     -- Это еще кто?
     --  Воины недобитые. Тут ведь  как: ты либо живой, либо мертвый. А есть
еще  недобитые, это  страшней всего. И  помереть  не могут,  и жизни им нет.
Бродят, упокоиться не  могут. А бездыханными их называют за то, что  тартары
северные с ними делают.
     -- Что они делают? -- страшным шепотом спросила ошеломленная Люра.
     -- Известно что. Кинжалами своими  грудь человеку  вспарывают  и легкие
выдирают. Они на это мастера.  Вот и получается, что воин вроде и не умер, а
дышать сам  не может, альм его должен все время воздух качать,  как все одно
мехи кузнечные. И  человек между жизнью  и смертью, между вздохом и  удушьем
повисает на волоске. Недобитый он. И  альм день и ночь качает, качает, иначе
сам  сгинет.  Знаешь,  сколь   по  лесам  таких  бездыханных  бродит!  И  не
поодиночке, а отрядами целыми. А панцербьорны  -- медведи панцирные, в броню
закованные. Слыхала о них? Они вроде белых медведей, только...
     -- Постой,  постой, я что-то слышала. Вчера один из гостей рассказывал,
что мой дядя, лорд Азриел, сидит в крепости под охраной панцербьорнов.
     -- Да ну? Он-то чего туда полез?
     --  Он  участвовал  в  экспедиции.  Но,  знаешь,  Тони,   этот  человек
рассказывал о плене таким голосом, что было понятно, как  он этому радуется.
Ужасно  радуется.  Нет,  мне кажется,  что  дядя не  может быть с мертвяками
заодно.
     --  Кто  их разберет. Но если панцирные медведи  сторожат его, то  дело
дрянь.  Сами-то они вроде  наемников, что  ли. Силу свою  продают  тому, кто
лучше заплатит.  Руки  у них человеческие, а панцири свои  они  из небесного
железа  делают. Метеориты  такие бывают, железные.  Так  они  приспособились
пластины из них выделывать так, чтобы себя целиком  покрывать.  Панцербьорны
пощады не знают. От их набегов скраелинги уже много веков стонут. Убийцы они
первостатейные. Но  и слово держать умеют. Если панцербьорн на твоей стороне
-- он не предаст.
     Люра внимала всем этим страшным сказкам с ужасом.
     --  Мамаша о Севере слышать не может, -- помолчав, продолжал Тони. -- У
нее за Билли душа болит. Мы же знаем: они его на Север потащили.
     -- Откуда вы знаете?
     -- Известно откуда. Мертвяка  одного поймали, да язык-то ему развязали.
Вот  и прознали маленько, чем они занимаются. Те двое давешних, они точно не
мертвяки. Куда  им! Неуклюжие сильно. Были б они мертвяками, мы б  их живьем
захватили. Цаганам-то  от них  больше всех досталось. Вот  мы и решили: сход
нужен, чтобы  всем  вместе  что-то  делать.  Вчера-то  ночью  мы  как раз  и
грузились,  чтобы на болота  идти.  Там  у нас  сход,  ясно тебе?  И,  как я
понимаю,  сперва  потолкуем,  а  как  все  прояснится,  начнем  спасательную
экспедицию снаряжать.  А как иначе? Будь я  на  месте Джона Фаа, я бы только
так и сделал.
     -- Кто это, Джон Фаа?
     -- Король наш цаганский.
     -- И вы поплывете своих детей спасать? А как же Роджер?
     -- Какой еще Роджер?
     -- Ну Роджер,  поваренок с нашей кухни  в  колледже Вод Иорданских.  Он
пропал в  тот самый день, когда Билли увели. А я уехала с миссис  Кольтер. Я
точно  знаю,  если б  я  в беду  попала,  он бы  меня  не  бросил.  Если  вы
отправляетесь на поиски Билли, я с вами. Мне надо Роджера искать.
     "И дядю Азриела", -- подумала она про себя, но вслух этого говорить  не
стала. Мало ли что.



Глава 7. Джон Фаа



     Теперь, когда  у  Люры  появилась цель,  она сразу  почувствовала  себя
намного лучше. Спору  нет, помогать миссис  Кольтер  было очень приятно, но,
как  ни крути, это  не работа, а "сплошные сюси-пуси", как  правильно сказал
Пантелеймон. Здесь,  на цаганской лодке, работы у Люры было хоть отбавляй, и
мамаша  Коста  зорко  следила за тем, чтобы девочка от нее не увиливала. Так
что  от зари до зари Люра  стирала, скребла,  чистила картошку,  грела воду,
смазывала опоры гребного винта, чистила сам винт от водорослей, мыла посуду,
открывала  шлюзы,  помогала  пришвартовывать  лодку и  через пару  дней  так
освоилась  со своей  новой  жизнью,  словно родилась  и выросла  в цаганской
семье.
     Одного она  не замечала. Все члены клана Коста зорко следили за тем, не
проявляет ли кто  из посторонних  повышенного интереса  к маленькой девочке.
Дело в том,  что  эта вот девочка,  сама того  не ведая, оказалась  козырной
картой  в  игре,  затеянной  Министерством  Единых  Решений и  лично  миссис
Кольтер.  Они  бы  попытались  ее  достать  хоть   из-под  земли.  Тони  уже
приходилось  слышать  от  мужиков  в пивных  разговоры  про загадочные рейды
полиции. Ничего не  объясняя,  стражи  закона учиняли обыски  в  домах  и на
фермах,  устраивали облавы на  судоверфях  и  фабриках. Кого ищут  -- бог их
знает. Правда, поговаривали, что девчонка какая-то пропала. Так разве  ж она
одна пропала?  Сколько  их, таких, и  не  ищет никто. А  теперь вот и цагане
волнуются, и оседлый люд.
     Это была не единственная причина, по  которой мамаша Коста и ее сыновья
не спускали с Люры глаз. Но об этом девочке предстояло узнать чуть позднее.
     Пока  что, как  только лодка проходила  мимо шлюза  или впереди  маячил
городишко, Люра  ныряла  в трюм. Встречи с  посторонними  ей были ни к чему.
Однажды им не повезло. Они приплыли в местечко, где полиция, перекрыв вход и
выход,  обыскивала  каждую лодку. Но  предусмотрительную мамашу Коста голыми
руками не возьмешь. Под  ее койкой обнаружился потайной рундучок,  где Люра,
скрючившись  в три погибели, просидела два часа, пока полицейские общупывали
и обстукивали на лодке каждый гвоздь.
     -- А как же их  альмы?  Почему они-то ничего  не  учуяли? -- недоуменно
расспрашивала девочка после того, как все было позади.
     Старая  цаганка  выразительно  постучала  пальцем  по кедровой  обшивке
рундучка. Как  известно, кедр действует на альмов как сильнейшее снотворное,
поэтому  все  эти два часа Пантелеймон  продрых без задних ног,  свернувшись
калачиком на Люриной голове.
     Медленно, окольными путями, со множеством  остановок лодка мамаши Коста
все ближе и ближе подходила к Мшистым Болотам, этой по сю пору  неизведанной
части Восточной Англии, где глушь, где нет ничего, кроме бескрайнего неба да
топей. Уже  совсем  на  востоке  Мшистые  Болота,  изрезанные  бесчисленными
речками, ручейками, заливчиками незаметно переходили в неглубокое море. А за
морем лежала  Голландия, хоть вброд иди. Вот  трудолюбивые  голландцы добрую
половину   Мшистых  Болот   осушили,  понастроили  там   дамб   да  и  стали
жить-поживать. Так что местное население  говорило на  голландско-английском
воляпюке.  Но  самое сердце Мшистых Болот лежало нетронутым. Топкая земля не
знала плуга. Здесь не ступала нога человека, лишь резвились скользкие черные
угри  да хлопали  крыльями стаи болотных  курочек.  Здесь  обманчиво мерцали
болотные огни,  заманивая доверчивых  путников  в черную  трясину. Здесь,  в
глуши, и решили цагане собраться на сход.
     По извилистым каналам, речушкам, петляющим ручьям  и проливам множество
цаганских  лодок стремилось к  Бьянплацу -- единственному островку  на сотни
миль топких болот вокруг.
     На крохотном пятачке сухой земли стоял большой деревянный дом старинной
постройки.  К нему  жались  домишки  местных жителей.  Здесь  же  находились
причалы,  к  которым  пришвартовывались  лодки,  да  рыночная  площадь,  где
торговали угрями. В дни цаганских  сходов у причалов и пирсов стояло столько
лодок, что можно было,  прыгая с  палубы  на палубу, пройти не одну милю, не
замочив ног.  По крайней мере,  так  говорили старики. Мшистые Болота  слыли
цаганской  вотчиной. Чужие туда не заходили, а  оседлый  люд  предпочитал не
связываться  и  закрывать глаза на цаганские проказы. Ну,  подумаешь, сопрут
что-нибудь. Пусть себе живут с миром и  никого не трогают. А уж если что там
промеж них  и  случится --  бывает,  то  труп  какой  к  берегу  прибьет, то
утопленника сети вытащат, -- так ведь это же цагане. Что с них взять?
     Затаив  дыхание, слушала Люра древние легенды Мшистых Болот: о страшном
черном  псе-призраке,  который душит по  ночам людей,  о  болотных  огнях  и
ведьмином  масле, что  поднимается  пузырями на поверхность  топей. К  концу
пути, сама того не замечая, девочка  совсем свыклась с мыслью о том, что она
цаганского роду-племени.  Весь  ее  лондонский лоск  быстро  слез, вернулась
прежняя  оксфордская  хрипотца,   к  которой   прибавился  цаганский  говор.
Послушав,  как бойко  Люра стрекочет на языке жителей Мшистых Болот, матушка
Коста невольно попеняла ей:
     -- Вот что, дочка. Ты  слов-то цаганских понахваталась, но цаганкой  от
этого не стала. То, да не то, как ни крути. Разница-то,  она ведь  в сердце.
Мы народ водный, а ты  из огня. Пока что ты сильнее всего на болотный огонек
похожа,  а  у  него внутри, сама  знаешь,  ведьмино масло, потому  и  горит.
Увертливая душа у тебя, вот что я тебе скажу.
     -- Как это  увертливая?  -- оскорбилась Люра. -- Я что, обманываю кого?
Да вы кого хочешь спросите!
     Кого  хочешь спросить не получилось, некого  было спрашивать,  и мамаша
Коста добродушно расхохоталась:
     -- Ах ты, цыпленок мой, я ж тебя, дурочку, хвалю, а ты не понимаешь! --
И Люра немедленно успокоилась, хотя и правда ничего не поняла.
     К исходу  дня  лодка  подошла к  Бьянплацу.  На фоне  багрового  заката
островок  и  громада Заала  (так  назывался  на местном  наречии  просторный
деревянный дом) казались угольно-черными. Неподалеку темнели  крыши лачужек,
и над  каждой вился дымок.  В воздухе  вкусно пахло жареной рыбой, табаком и
можжевеловой водкой. И всюду -- лодки, лодки, лодки.
     Они пришвартовались в двух шагах от Заала. Тони с гордостью сказал, что
этот  причал  принадлежит семейству Коста  из поколения в поколение.  Мамаша
Коста   мигом  достала  сковородку,  и  вскоре  на  ней  скворчала  жиром  и
подрумянивалась парочка угрей, а в котелке пыхтело картофельное пюре. Тони и
Керим, поблескивая  напомаженными  проборами,  облачились  в  свои  парадные
кожаные куртки, повязали  на  шеи темно-синие платки в  горошек, а на каждую
руку  нацепили не меньше десятка серебряный перстней. В таком виде, затмевая
друг  друга,  они  отправились потолковать с дружками  на соседних лодках  и
промочить горло в ближайшем питейном заведении.
     Вернулись они с важными известиями.
     -- Вовремя мы успели. Сход нынче  ночью. В  городке  поговаривают,  что
пропавший  ребенок прячется на  цаганской лодке и на  сходе  объявится.  Вот
ведь, языки-то без костей, а?
     Тони расхохотался  и ласково потрепал Люру по голове. Еще на подходе  к
Мшистым Болотам его  диковатая угрюмость  постепенно  начала уступать  место
природному добродушию,  словно с лица  мало-помалу сползала уродливая маска.
Приплясывающая  от  нетерпения  Люра мигом  проглотила еду, вымыла  тарелки,
сунула  веритометр в  карман  волчьей  шубы  и  через  несколько  минут  уже
проталкивалась в толпе цаган к дверям стоявшего на вершине холма Заала.
     Поначалу она было приняла слова, сказанные Тони, за шутку, но здесь, на
берегу,  сообразила, что это  не  так. Видимо, Люра  здорово  отличалась  от
остальных  цаган. Люди  глазели  на  нее,  а  дети,  так  и  вовсе  пальцами
показывали. Под  конец толпа  попросту расступилась, и  семейство  Коста  со
своим  найденышем  шло  к дверям  Заала по  коридору  из любопытных, которые
смотрели на них, о чем-то переговариваясь.
     Вот  тут  Люре  стало  по-настоящему  не по  себе. Она жалась поближе к
мамаше Коста,  а Пантелеймон, желая  подбодрить девочку, обернулся леопардом
самого  внушительного размера, на  какой только был способен.  Мамаша  Коста
павой  выступала по ступенькам  лестницы,  и было видно, что никакая сила не
может ни остановить ее, ни заставить идти быстрее.  Тони и Керим, как принцы
крови, держались чуть позади.
     В  Заале горели лигроиновые лампы,  их свет выхватывал из  темноты лица
присутствующих, но  могучие  стропила и потолок тонули во мраке. Народу было
так много, что даже за место на полу приходилось изрядно поработать локтями.
     Все  места на скамейках  уже  давно были  заняты,  но,  памятуя,  что в
тесноте, да не в обиде, люди  теснились,  дети лезли к взрослым на колени, а
альмы  устраивались  либо  в  ногах,  либо по стенам,  уцепившись  за  грубо
обтесанные бревна.
     В  центре  Заала  возвышался  подиум,  на котором стояли восемь  резных
деревянных  кресел.  Не  успели  Люра  и ее  спутники  занять  места у стены
(поскольку  сесть уже было некуда),  как  откуда-то  из  темноты  на  подиум
шагнули  восемь  мужчин и  застыли  каждый  перед  своим  креслом.  По  залу
прокатилась   волна  нетерпеливого  ожидания:  люди  зашикали  на  болтунов,
опоздавшие   торопились  втиснуться   на  переполненные   скамейки.  Наконец
наступила полная  тишина. Семеро из стоявших на подиуме сели на  свои места,
один так и остался стоять.
     Это был высокий старик, наделенный, судя по всему, могучей силой. Глядя
на  его  широкие плечи и бычью шею, никто  бы и подумать не мог, что  ему за
семьдесят.  Одет  он был, как и большинство  цаган,  в парусиновую куртку  и
клетчатую рубаху, но весь его облик дышал той  властной мощью, что мгновенно
выделяет человека из толпы. Люра уже встречала такую силу, поэтому ей на миг
показалось, что старик чем-то похож на дядю Азриела или на магистра колледжа
Вод Иорданских. На магистра даже еще больше. У него альм -- тоже ворона.
     -- Знаешь, кто это? Джон Фаа, владыка всех западных цаган, -- шепнул ей
Тони.
     Джон Фаа поднял руку и приготовился говорить.
     -- Братья и сестры, -- прогудел его низкий размеренный голос. --  Добро
пожаловать на сход. Мы пришли сюда, чтобы слушать и потом решить, что же нам
делать.  Вы знаете, какая у нас  беда.  Здесь  сидят семьи, которые потеряли
детей. Кто одного,  а кто и поболе. Враг крадет у нас наших малышей. Правда,
мы  в своем горе не одиноки. Воруют  не только цаганских ребятишек, тут мы с
оседлым людом  квиты.  Теперь  о пропавшей  девочке и награде  за ее поимку.
Лучший способ  прекратить  досужие  сплетни  -- это  сказать правду. Девочку
зовут Люра  Белаква, ее  ищет  вся полиция  Англии.  За  ее выдачу назначено
вознаграждение  в тысячу золотых. Да, эта девочка не цаганской крови, но она
сейчас под  защитой  цаганского племени, и мы ее не  отдадим. Пусть тот, кто
решил  заработать  эту тысячу золотых,  знает, что не будет ему покоя ни  на
земле, ни на воде. Всюду достанем его, собаку.
     Люра  почувствовала,  что  лицо ее  заливает  жаркий  румянец.  У  нее,
наверное,  даже  пятки  покраснели.  Застенчивый  Пантелеймон  от   смущения
обернулся    ночным   мотыльком.   Изнывая    под   пристальными   взглядами
присутствующих,  девочка  умоляюще  оглянулась  на мамашу Коста, ища  у  нее
защиты и опоры.
     Джон Фаа продолжал:
     -- Сколько  бы мы ни говорили, словами горю не  поможешь. Если мы хотим
чего-то добиться,  нужно действовать. Знайте, что мертвяки, похитители наших
детей, свозят их на  Крайний Север, где лежат земли Тьмы. Что они там с ними
делают -- не знаю. Люди разное болтают. Кто говорит, дескать, убивают, а кто
рассказывает вещи  и пострашнее. Мы пока не знаем, что именно  они делают  с
нашими детьми.  Но  мы твердо знаем другое: они  делают это с  благословения
Святой Церкви  и полиции. Ясно одно: все самые могущественные силы помогали,
помогают и  будут всемерно  помогать  им творить зло. Запомните это, цагане.
Так что  же делать нам?  Я  предлагаю  снарядить боевой спасательный  отряд,
который проберется на  Север, отобьет детей у мертвяков и приведет их назад.
Приведет живыми. Для этой  цели нам понадобится все наше золото, а также все
наше умение и мужество. Ты что-то хотел сказать, Раймонд ван Геррет? Говори!
     Один из  присутствующих  в зале  поднял  руку,  и Джон  Фаа опустился в
кресло, предоставляя ему слово.
     -- Прощения просим, Джон Фаа. Вы ж сами сказали,  что там детишки-то не
только цаганские. Остальных что, тоже спасать будем?
     Джон Фаа медленно встал на ноги.
     -- Уж не хочешь  ли ты  сказать,  Раймонд  ван  Геррет, что, пробившись
наконец  к этим  насмерть перепуганным детям, мы  объявим  им,  что  вот эти
возвращаются  к своим  цаганским мамам и папам,  а  вот те, потому что у них
глазки не темные, останутся здесь?  Ведь  ты же совсем не  это  имел в виду,
или, может быть, я тебя плохо знаю? Ну, что скажете, цагане?
     На  мгновение  в зале повисло  настороженное молчание,  а  потом тишина
взорвалась  ревом  сотен  глоток. Сотни  рук взметнулись в воздух,  потрясая
кулаками. От разноголосых криков задрожали стропила, так что мирно дремавшие
там  стаи голубей в ужасе  проснулись и захлопали крыльями, взметывая  целые
облака пыли.
     Джон  Фаа подождал с минуту, пока шум  и  волнение  улягутся,  и  снова
поднял руку, призывая присутствующих слушать.
     -- Нам многое  требуется обдумать. Пусть  главы кланов  обговорят сумму
взноса и соберут золото. Через три  дня  мы встретимся здесь снова. Сейчас я
бы хотел побеседовать с нашим найденышем  и  с Фардером  Корамом,  для  того
чтобы к  следующей  встрече  у нас уже был детально проработанный план.  Те,
кого я назвал, останьтесь. Остальным -- спокойной ночи.
     Одного  звука этого  низкого голоса, одного  взмаха  могучей  руки было
достаточно,  чтобы успокоить  взбудораженную  толпу. Народ  валом повалил  к
дверям. Ежась от холодного ночного воздуха, люди либо  расходились  по своим
лодкам, либо шли в переполненные кабачки и кофейни, явно не рассчитанные  на
такой наплыв посетителей.
     Люра тихонько спросила у мамаши Коста:
     -- А эти дяденьки на подиуме, они кто?