уты. Пока в доме  полно людей, она нас
не хватится.
     -- А он? Он точно заметит.
     "Он" -- это золотистый  тамарин, их злой гений. Стоило Люре представить
себе его черные цепкие лапки, как ноги ее подкосились от страха.
     -- На этот раз  ему несдобровать, -- приосанился Пантелеймон. -- Я ведь
могу меняться,  а  он нет.  Я знаешь как  быстро буду меняться?  Он  меня не
захватит, вот увидишь.
     Люра рассеянно  кивнула в ответ.  Как  же выбраться из дома  незаметно?
Может быть, надеть на себя что-нибудь? А что?
     -- Пан,  давай-ка лети вперед,  на  разведку, -- зашептала  девочка. --
Только стань бражником.  Или мотыльком. Если все в порядке -- я бегу следом.
Не зевай.
     Люра приоткрыла  дверь, Пантелеймон  проскользнул в щелочку. В  палевом
свете ламп его было очень хорошо видно.
     Тем временем девочка лихорадочно натягивала на себя теплые  вещи.  Надо
еще  с  собой захватить. Ага, вот  сюда, они как раз купили сегодня сумку из
новомодного искусственного шелка. Миссис Кольтер щедро давала Люре деньги на
карманные  расходы,  и, хотя  девочка  сорила ими  направо и  налево, у  нее
оставалось  еще несколько золотых. Сунув монетки в  карман волчьей шубы, она
взяла в  руки  замотанный в черный бархат  веритометр. Неужели  этот мерзкий
обезьяныш нашел подарок магистра? Наверняка  нашел и  обо всем ей рассказал.
Какой ужас! Сама виновата. Прятать надо было лучше.
     Люра на  цыпочках подкралась к двери. К счастью, ее спальня была совсем
рядом с передней, а гости и хозяйка находились в гостиной и других комнатах.
Девочка слышала звук голосов,  громкий  смех, вот в уборной  кто-то  спустил
воду, чьи-то шаги, вот снова зазвенели бокалы и,  наконец, тоненький голосок
пискнул ей прямо в ухо:
     -- Пора!
     Она  проскользнула в коридор,  в три  прыжка пересекла переднюю  и  уже
через  мгновение  осторожно  открывала  засов  на  тяжелой  парадной  двери.
Получилось! Не прошло и  секунды,  как Люра и Пантелеймон-щегленок скатились
кубарем  вниз  по лестнице, шмыгнули  на улицу  и  растворились в чернильной
темноте зимней ночи.

Глава 6. Сеть-ловушка

     Гранитную набережную заливал яркий свет фонарей, так что спрятаться там
было  негде, но между ней и Королевским Институтом Арктических Исследований,
а  это,  к слову сказать, было  единственное место  в  Лондоне, которое Люра
могла бы  найти с закрытыми  глазами, лежал целый лабиринт  узких изломанных
улочек, куда Люра, не раздумывая, и юркнула.
     Ну почему только она  не  знала Лондон так, как знала свой Оксфорд! Там
сразу  было  бы понятно, какие улицы  таят  опасность; где,  наоборот, можно
разжиться  едой,  и,  что  самое главное, там были бы  двери,  в  которые не
страшно постучать и попросить о помощи. Здесь все иначе. Холодная лондонская
ночь скрывала от непосвященных глаз кипучую  жизнь, правил  которой  Люра не
знала.
     Обернувшийся  оцелотом  Пантелеймон  зорко  смотрел   во  тьму   своими
всевидящими глазами, и не  раз девочка,  уж совсем было решившаяся подойти к
какому-нибудь дому,  замирала, увидев, что альм  выгнул спину  и  вздыбил на
холке шерсть.
     На  улицах было шумно, до Люры доносились то  взрывы пьяного хохота, то
обрывки хриплых песен, то вдруг в каком-нибудь подвале начинали со скрежетом
и  грохотом  крутиться  плохо  смазанные шестерни. Девочка настороженно  шла
сквозь  всю эту ночную  разноголосицу, стараясь держаться  в тени домов. Все
чувства ее были обострены до предела, да и Пантелеймон не зевал.
     Время от времени путь им преграждали  широкие освещенные проспекты, где
слышались  звонки  яндарических  трамваев.  Люра   помнила,  что  в  Лондоне
существуют  правила  для  пешеходов,  но до  правил  ли ей было!  Она просто
неслась через  дорогу сломя голову, а  если вслед  ей раздавались негодующие
крики, то она мчалась еще быстрее.
     Долгожданная  свобода   опьянила  девочку.   Она  твердо   знала,   что
Пантелеймон,  бесшумно  скользящий  на  мягких  кошачьих  лапах  позади нее,
наверняка чувствует то же самое. Промозглая ночь, где копоть и вонь мешались
с пьяной бранью, была им нипочем. Надо  только успеть обдумать  все  то, что
они  узнали сегодня в квартире миссис  Кольтер. И  еще надо найти  место для
ночлега.
     На  перекрестке Люра  заприметила кофейню,  притулившуюся  к шикарному,
сверкающему  огнями витрин магазину:  маленький домик на колесах с  откидной
передней стенкой, поднятой  вверх  наподобие  навеса.  Внутри  горел  мягкий
желтый  свет,  пахло  свежемолотым кофе.  Хозяин  в  белой  куртке,  стоя за
прилавком, о чем-то беседовал с клиентом. Посетителей в кафе  было  немного:
человека два-три.
     Есть хотелось ужасно, ведь Люра блуждала  по  сырым холодным улицам уже
больше часа.  Усадив воробья-Пантелеймона  на  плечо,  она  робко  подошла к
стойке и, чтоб казаться повнушительнее, встала на цыпочки.
     -- Будьте добры, бутерброд с ветчиной и чашку кофе.
     --  Поздненько  ты  разгуливаешь  одна,  -- подмигнул ей  джентльмен  в
цилиндре и белом шелковом шарфе.
     Промычав   что-то  невразумительное,  Люра   через   стекло   принялась
разглядывать  оживленный  перекресток.   В  театре   неподалеку  только  что
закончилось  представление, и  из  освещенного  фойе на  улицу хлынула толпа
людей, зябко кутающихся в пальто. Раздались крики: "Такси! Такси!".
     В  противоположном конце улицы тоже  было полно народу, потому что  там
находилась  станция  хтонической  рельсовой  дороги.   Нескончаемая  людская
вереница ползла по лестницам вниз и вверх.
     -- Получай свой  кофе,  малышка,  --  сказал  трактирщик,  ставя  перед
девочкой чашку. -- Два шиллинга.
     -- Я заплачу, -- галантно предложил джентльмен в цилиндре.
     Люра равнодушно  пожала  плечами.  Пускай. Если полезет --  я убегу, не
догонит, а  деньги  мне еще  понадобятся. Щедрый дяденька  бросил монету  на
стойку и сладко улыбнулся своей новой знакомой. Его альм-макака, повиснув на
шелковом лацкане сюртука, не сводила с девочки глаз.
     Люра  откусила  от   бутерброда   почти  половину  и   снова  принялась
разглядывать  улицу.  Карты  Лондона  она  в жизни  не видела,  размеры  его
представляла себе  весьма смутно,  поэтому понятия не  имела ни о  том,  где
находится в данную минуту, ни о том, сколько ей еще идти, чтобы выбраться из
города.
     -- И как же нас зовут? -- спросил дяденька.
     -- Алиса.
     -- Очаровательное имя. Не хочешь чуть-чуть в кофе... для согрева? -- Он
начал откручивать колпачок серебряной фляжки.
     -- Не, не хочу. Я лучше кофе, -- твердо сказала Люра.
     -- Напрасно. Бьюсь об заклад, ты в жизни не пробовала такого бренди.
     -- Пробовала. И потом  заблевала весь подвал. Я  тогда чуть  не бутылку
выпила. Нет уж, спасибо.
     --  Ну,  как знаешь, -- вздохнул дяденька  и опорожнил всю флягу себе в
чашку. -- И куда  же ты, позволь спросить, направляешься совсем одна в столь
поздний час?
     -- Папаню встречать.
     -- А кто твой папа?
     -- Понятно кто, убийца.
     -- Кто-кто?
     -- Да говорю же, что убийца. Работа  у них такая. Сегодня как раз ночью
на  дело  пошел.  А  я  его  здесь жду.  Со  сменной одежей.  Должен  же  он
переодеться после работы, а то пойдет по городу весь в крови.
     -- А-а, ты, наверное шутишь?
     -- Вот еще!
     Макака-альм  тихонько  взвизгнула  и  ретировалась  дяденьке на  спину,
опасливо поглядывая  на Люру из-за цилиндра. Люра с достоинством допила свой
кофе и сунула в рот остатки бутерброда.
     -- Ну, до свидания вам, -- вежливо попрощалась она, -- а то вон  папаня
идут. Злые они чего-то сегодня.
     Джентльмен в  цилиндре нервно оглянулся на дверь, а Люра уже  направила
стопы к театру. Ей, конечно, куда больше хотелось  посмотреть на хтоническую
рельсовую дорогу (миссис Кольтер  говорила,  что этот вид транспорта не  для
людей их круга), но под землю лезть было страшновато. Лучше уж наверху; если
погонятся, можно убежать.
     Люра все шла  и шла, улочки становились  все  глуше, народу на  них все
меньше.  В воздухе  висела пелена дождя,  но  даже если бы небо было чистым,
разве разглядишь в такой саже и  копоти звезды?  Пантелеймон уверял, что они
идут на север, но как это проверить?
     Потянулись  бесконечные  ряды одинаковых кирпичных домишек с двориками,
куда  едва влезали бачки для мусора. Потом пошли угрюмые фабричные  корпуса,
обнесенные колючей проволокой. В кромешной тьме лишь изредка дрожал на стене
огонек  яндарической  лампочки да поблескивал костер,  возле которого клевал
носом ночной  сторож.  Пару раз  ей на  пути попадались церкви, единственным
отличием которых  от  складских  помещений  было распятие над  входом.  Люра
хотела  было  зайти в  дом Божий, но ее испугали  чьи-то вздохи и  стоны. На
скамейках у входа, на крыльце -- всюду лежали спящие люди.
     -- Где  мы  спать-то будем, Пан?  -- шепнула  она, едва  переводя  дух.
Теперь их путь лежал вдоль череды запертых лавок.
     -- В подъезде где-нибудь. Или в подворотне.
     -- Там не спрячешься.
     -- Смотри-ка, канал!
     В  конце  уходившего  куда-то влево проулка  явственно  блеснула  вода.
Затаив    дыхание,    они    пошли    туда    и    глазам    их    открылась
маслянисто-отсвечивающая под  луной гладь  канала,  где  на  приколе  стояла
добрая дюжина барж, частью  пустых,  частью тяжело  нагруженных.  В неверном
ночном  свете  подъемные краны казались виселицами.  В окне  времянки  вдруг
мелькнул  огонек, и из  трубы вырвался  клуб дыма.  Фонари горели только под
крышами  складов, да  где-то высоко на порталах  подъемников,  все остальное
тонуло во тьме. На молах громоздились груды бочек с каменноугольным спиртом,
огромные штабеля бревен, мотки кабеля с каучуковой обмоткой.
     Люра на  цыпочках  прокралась  к домику  и  заглянула  в  подслеповатое
окошко. Внутри старик-сторож водил пальцем  по строчкам газеты с комиксами и
читал, шевеля губами. Его альм, старая овчарка, свернувшись калачиком, спала
под  столом. Вот старик отложил  газету,  подошел к горевшей в углу сторожки
печурке, снял с огня дочерна закопченный  чайник и плеснул в щербатую кружку
немного кипятка. Потом он, кряхтя, снова сел и углубился в комикс.
     --  Что думаешь,  Пан, может, попросимся переночевать? --  нерешительно
спросила  Люра,  но  Пан, обезумев от ужаса,  одно за другим  менял обличья,
превращаясь то в крылана, то в филина, то снова в оцелота.  Девочка в панике
оглянулась и увидела то, что  предчувствовал  ее  альм:  прямо на нее с двух
сторон бежали двое, у одного из них в руках была сеть-ловушка.
     С хриплым мяуканьем Пантелеймон взвился в  воздух и  вцепился  в  горло
омерзительной  лисице,  альму одного  из преследователей. Лисица вырвалась и
откатилась человеку под ноги, он, изрыгая поток проклятий, споткнулся.  Люра
стрелой  метнулась между ними  по направлению к  набережной.  Только не дать
загнать себя в угол!
     Пантелеймон, обернувшийся орлом, камнем спикировал вниз, клекоча:
     -- Налево! Налево давай!
     Она  рванулась влево, где  между грудой бочек и ржавой стеной какого-то
металлического сарая темнел лаз. Еще чуть-чуть -- и она спасена!
     Но  у  преследователей была сеть-ловушка. В воздухе что-то просвистело,
больно хлестнув по щеке, и она почувствовала, как вонючая просмоленная сетка
опутывает  ее голову, лицо, плечи,  руки, как она падает и  бьется, отчаянно
пытаясь вырваться, но не может.
     -- Пан! Пан!
     Но альм-лисица вонзила зубы  в  Пантелеймона, и Люра завизжала от боли,
словно терзали ее собственное тело. Пантелеймон не мог подняться.
     Один  из преследователей ловко скручивал Люру по рукам и ногам прочными
веревками. Веревки  врезались  ей в горло,  давили  на  грудь.  Беспомощная,
словно муха,  опутанная клейкой паутиной, девочка билась  на грязной  мокрой
земле. Несчастный израненный Пан пытался  подползти к ней, но  клыки  лисицы
все терзали и  терзали его тельце, а он  был  слишком  слаб, чтобы меняться.
Внезапно  другой преследователь резко упал  вниз  лицом.  Горло  его пробила
стрела.
     Время  словно  остановилось.  Люрин  мучитель  повернул голову. Он тоже
увидел...
     Пантелеймон  отряхнулся и  сел. Раздался какой-то  негромкий хлопок,  и
человек,  хрипя  и корчась, повалился на Люру,  которая  завизжала от ужаса,
потому что на нее фонтаном хлынула алая кровь.
     Кто-то подбежал  и  оттащил его мертвое  тело в  сторону.  Чьи-то  руки
подняли девочку, лезвие ножа вспарывало путы и веревки, и они сползали  одна
за  другой, одна за другой. Люра рванула  последние уже  свободными  руками,
бешено  отплевываясь  и  тряся  головой, потом  метнулась  к Пантелеймону  и
прижала его к груди.
     Ноги у  нее  подкашивались. Она  опустилась на колени  и  посмотрела на
своих спасителей. Их было трое: один с луком, двое с ножами. Стоило  девочке
повернуть голову к свету, как лучник ошеломленно проговорил:
     -- Люра, ты, что ли?
     Какой  знакомый,  до  боли знакомый  голос,  но  Люра  никак  не  может
вспомнить,  кому он принадлежит. Но вот незнакомец выступил  из  мрака, так,
что на  его лицо  упал свет  от  ближайшего  фонаря. Ну конечно  же!  И этот
альм-пустельга. Как она могла не узнать! Цаган! Настоящий цаган из Оксфорда.
     --  Я --  Тони Коста.  Помнишь  меня?  Ты все с братишкой моим,  Билли,
играла у нас в Иерихоне, пока его мертвяки не сцапали.
     -- Пан, мы  спасены,  --  всхлипывала Люра. -- Господи, ты  слышишь, мы
спасены!
     Внезапно  в голове  ее шевельнулась опасливая  мыслишка: что, если Тони
помнит славный угон лодки? Лодка ведь принадлежала семейству Коста.
     -- Вот что, -- сказал цаган, -- давай-ка поднимайся и пошли. Ты одна?
     -- Да. Я сбежала. Мы хотели...
     -- Потом расскажешь. А сейчас -- тихо. Джексер, живо оттащи трупы, чтоб
под фонарем не лежали. К стене давай. Керим, ну как тут? Все спокойно?
     Люра  стояла на подгибающихся  ногах, прижимая к себе  Пантелеймона. Он
вдруг  начал выворачиваться  из  ее рук,  тянул  шею, словно  пытался что-то
разглядеть. Понятно, куда он смотрит. Люре тоже стало жутко интересно: а что
будет  с альмом  человека, который  умер?  Она  украдкой  оглянулась.  Альмы
истаивали  на глазах, рассеивались в воздухе, как дым, и в смерти неотступно
следуя за своим человеком.
     Пантелеймон отвел глаза, а Люра, не разбирая дороги, рванулась за Тони.
     -- А что вы тут делаете? -- спросила она.
     --  Ишь, любопытничает!  Тихо  ты,  и так  шуму  понаделали.  На  борту
поговорим.
     По легким деревянным мосткам  они дошли  чуть не до  середины излучины.
Оба спутника Тони за все время не проронили ни  единого слова. Вот наконец и
пирс, а с него -- прямо в лодку. Тони распахнул дверь в каюту.
     -- Быстрее! -- скомандовал он.
     Люра   лихорадочно  ощупала  свою  белую  сумочку,   проверяя,  цел  ли
веритометр. Даже в сетке-ловушке она не выпустила из рук подарок магистра.
     Под потолком каюты висел на крюке  фонарь. В его  свете Люра разглядела
грузную седую  женщину,  сидящую у стола с газетой  в  руках.  Она мгновенно
узнала мамашу Коста, мать пропавшего Билли.
     -- Это кто ж такая? -- спросила цаганка. -- Никак Люра?
     --  Она,  мамаша,  она  самая. Снимаемся с якоря.  Порешили  мы  двоих.
Думали, мертвяки, но,  сдается мне, это турки были. Они-то  Люру и схватили.
Давайте, давайте, в пути наговоритесь.
     -- А ну-ка, иди ко мне, -- прогудела мамаша Коста, протягивая к девочке
руки.
     Люра повиновалась, но к чувству огромной радости примешивалась изрядная
доля опасения,  поскольку  рука  у цаганки была тяжелая, и уж если  она этой
рукой наподдает... А злосчастная лодка, которую они  с дружками угнали, была
ее, это точно.  Но  боялась Люра  зря. Сильные руки ласково  гладили  ее  по
щекам, а могучий волкодав, альм цаганки, лизнул Пантелеймона, хоть тот и был
котом,  прямо в  нос. Налюбовавшись  на девочку,  мамаша Коста  всхлипнула и
прижала ее к своей пышной груди.
     -- Намучилась-то как, бедная! Где ж тебя носило-то? Вот что, пойди пока
полежи, а я тебе горяченького попить принесу. Койка Билли все одно пустая.
     Судя по всему, абордажные  подвиги Люры  были преданы забвению. Девочка
скользнула было на  мягкий  диванчик, стоявший рядом  с  выскобленным добела
сосновым  столом,  как  вдруг  откуда-то  из  недр  лодки раздалось  урчание
газового двигателя. Диванчик и стол задрожали.
     -- А куда мы едем? -- пискнула Люра.
     Мамаша  Коста  плеснула  молока  в кастрюльку, поставила ее на плиту  и
принялась орудовать кочергой, чтоб угли горели веселее.
     -- А ну марш в кровать! --  повернула она к Люре  раскрасневшееся лицо.
-- Завтра наговоримся.
     И как воды в рот набрала. Протянула Люре кружку теплого молока, а сама,
как только лодка тронулась с  места,  вышла на палубу и давай там о чем-то с
другими цаганами шушукаться. Люра маленькими глоточками потягивала молоко и,
отогнув  краешек занавески,  следила,  как  за  окном  проплывала  гранитная
набережная,  на которой не  было  ни души.  Мгновение спустя она уже  крепко
спала.
     Люра проснулась на узкой койке. Снизу слышался рокот двигателя. Девочка
потянулась, резко села, треснулась обо что-то головой, чертыхнулась, ощупала
руками стену и потолок и попробовала сесть еще разочек. В жиденьком утреннем
свете каюта показалась Люре совсем крошечной.
     Свесившись с верхней  койки, она увидела, что три другие кровати -- две
друг над другом  у  противоположной стены, и еще одна прямо  под  ней -- уже
образцово заправлены.  Люра посмотрела на свои  голые ноги. Она не  помнила,
как  раздевалась. В углу койки лежали аккуратной стопкой  ее шуба,  платье и
беленькая сумочка. Веритометр был на месте.
     Люра  спрыгнула вниз, мигом  оделась  и  через  дверь в торце прошла  в
соседнюю каюту, ту самую, где она  вчера заснула. Там горела печка, но людей
не  было.  В окна лезли серые клочья  тумана, лишь изредка мелькали какие-то
темные силуэты: не то дома, не то деревья.
     Не  успела  Люра  выйти на  палубу, как  дверь  распахнулась и  в каюту
спустилась мамаша Коста.  На каждой  ворсинке  ее шерстяного  пальто  висела
серебристая дождевая  капелька,  и казалось, что старый  твид кто-то  расшил
жемчугом.
     -- Как спала? --  прогудела она и  загромыхала  сковородкой. --  Садись
куда-нибудь в уголок, чтоб под ногами не путаться,  а я тебе завтрак сделаю.
Быстрей, быстрей, тут и так не повернешься.
     -- А мы где сейчас?
     --  На Большом Обводном канале. Вот  что, дочка, сиди тихо  и на палубу
лазать не смей. Тут и так уже случилось всякое.
     Поддев ножом куски бекона  и перевернув их, мамаша Коста разбила сверху
яйцо и поставила сковородку со скворчащей яичницей перед Люрой.
     -- А что случилось?
     --  А ничего. Ничего особенного. Просто не  вылезай  наверх, вот  все и
будет в порядке.
     И  опять  молчок, пока Люра  не доела  все  до  крошки.  Внезапно лодка
сбавила ход  и что-то ткнулось ей в борт.  Послышалась перебранка,  а потом,
наверное, в ответ на какую-то  шутку раздался взрыв хохота, голоса стихли, и
лодка снова двинулась по каналу.
     Дверь распахнулась, и в каюту спустился Тони. Его шерстяная  куртка вся
была усыпана  бисеринками дождя. Стянув  шапку  с  головы, он потряс ею  над
плитой, и с нее посыпался град капель.
     -- Ну что, мамаша, расскажем ей, а?
     -- Успеем рассказать. Сперва послушаем.
     Цаган налил  себе  кофе в жестяную кружку  и  сел к  столу.  Его темное
рубленое лицо показалось Люре печальным и каким-то угрюмым.
     -- Верно, --  проронил он. -- Ну,  давай, Люра,  рассказывай, как ты  в
Лондоне-то очутилась. У нас поговаривали, будто тебя мертвяки утащили.
     -- Правильно. И я у этой тетеньки жила!
     Люра, как  могла, рассказала им  о том, что произошло, пытаясь  придать
событиям  некую стройность  и  законченность. Правда, о  веритометре  она не
сказала ни слова.
     -- И  только вчера, во время званого вечер