к выразиться, из мертвых и... Как думаешь, что он сделал?
  Нет, он не ворвался в спальню жены, где та предавалась утехам с
офицером-любовником, он не поспешил к дочери, чтобы как следует выпороть
ее и назавтра же услать подальше ее ухажера, не торопился отыскать
комнаты, где остановилась мать, чтобы упасть ей в ноги и вымолить
прощение, - ничего подобного, слышишь, ничего подобного! Он всего лишь
встал у окна и дышал ночным воздухом, и с каждым вздохом тот казался ему
все более тягостным и невыносимым - и в конце концов Пресветлый открыл
потайную дверь и вошел в коридор, который невидимой постороннему глазу
сетью оплетал весь дворец. Прокравшись в свои покои, правитель отыскал
заветный пузырек, сунул его в карман шикарного похоронного халата, в
который обрядили его перед тем, как уложить в гроб, - и вернулся обратно в
зал. Прикрыл потайную дверь, лег обратно и выпил яд, что хранился в
бутылочке.
  Вот такая любопытная, а в сущности, банальная история. Теперь, мой
мальчик, самое время перейти к морали, не так ли? Что скажешь, прав ли был
этот наш предок?
  "Выход", говоришь? Согласен, отправлять на плаху женщину, которая тебя не
любит и которая вышла за тебя замуж по принуждению, - это не выход. Насчет
остального... Ты прав, прав, дело ведь даже не в жене, дочери, матери,
дело не в придворных, которые оказались двуличными лжецами.
  И все-таки, сынок, я считаю, смерть - не выход. Трусливое бегство - да, но
не выход. Когда мой наставник рассказал мне эту историю, мы долго с ним
спорили. Ему так и не удалось переубедить меня - я тогда придерживался той
же мысли, что и ты сейчас. А переубедило меня время, опыт, если хочешь,
жизненный. Сейчас-то я понимаю, что когда Пресветлый принял яд, он тем
самым признал: все, о чем говорили над его гробом люди, все то плохое -
правда. А ведь сам он так не считал, в глубине души - точно не считал!
  Вот чем мне неприятна эта история и этот Пресветлый (пускай даже он -
выдумка моего наставника). Этот человек абсолютно ничего не сделал для
того, чтобы изменить мнение окружающих о себе, ничего не сделал, чтобы
измениться самому! Он лишь пожалел самого себя: ах, какой я разнесчастный,
никто меня не любит!
  ...Знаешь, я бы очень не хотел, чтобы мой сын напоминал того Пресветлого.
  Я помогу тебе, чем смогу, но все равно справиться с этим ты должен будешь
сам. Взгляни на свой дар с другой стороны: ведь то, что ты видишь, оно
присутствует в любом из нас всегда, вне зависимости от того, есть ли рядом
Пресветлый с даром проницать покровы нашего тела, способный наблюдать за
тем, как внутри нас переваривается наш завтрак, обед, ужин... Что же в
этом такого уж отвратительного? По мне, так значительно печальнее
наблюдать за человеческой глупостью, ограниченностью, жадностью... - да
стоит ли перечислять все эти пороки? Однако, мальчик мой, в наших силах
справиться с любым из них! В отличие от пищеварительных свойств, они - не
есть наша неотъемлемая часть.
  Ну что, ты успокоился немного? Тогда договоримся-ка вот о чем. Твоя мама
возвращается через неделю, давай сделаем все, чтобы не огорчать ее, ладно?
Знаю, привыкать к дару сложно, но ты же будущий правитель, ты справишься.
А я буду рядом, мой "проницательный" мальчик, я всегда буду рядом...
  ...Знаешь, когда я впервые "познакомился" со своим даром? Когда мой лучший
друг тонул и никто не успевал прийти ему на помощь, а я - успевал, но не
мог! Пока я подбежал - прямо по воде, к удивлению столпившихся на берегу
людей - он уже уходил под воду, а я... я просто физически не мог пробить
ту проклятую поверхность и нырнуть, чтобы спасти его!.. оставалось только
провожать взглядом...
  Такие дела...
  Нет, я уверен, мы с тобой за эту неделю сделаем все возможное, чтобы не
расстраивать твою маму. И даже чуточку невозможного - в конце концов, мы
же Пресветлые!




___________________________________________________________________

Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с
ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при
условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста
без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
___________________________________________________________________

  По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав по следующему адресу:
  Internet: puziy@faust.kiev.ua Тел. (044)-440-54-95
___________________________________________________________________

Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 1999

                 "Восстать, или смириться, или..."

                    (цикл "Легенды Ильсвура")

  "Это случилось в те давние времена, когда Бог торговли Ашкандук уговорил
Богиню охоты Сианнэ выйти за него замуж. Как утверждают легенды, на
божественном пиру было много вина и самых разнообразных яств и гости вовсю
гуляли, от души поздравляя молодоженов.
  И вот, когда уже перевалило за полночь, Ашкандук, порядком выпивший и от
того - невероятно раздобревший, поднялся с кубком в руках и заявил, что
хочет что-нибудь кому-нибудь подарить.
  Фаал-Загур, Бог боли, рассмеялся на это и сказал, что впервые слышит,
чтобы Ашкандук желал сделать подарок. Все равно, что Ув-Дайгрэйсу, Богу
войны, мечтать о мире.
  Но Ашкандук настаивал. "Люди несчастны, - говорил он, - пускай и не по
своей вине. Так хоть одного из них я сделаю счастливым. Ну же, братья и
сестры, решайте, которого!"
И поднялся со своего места Оаль-Зиир, качая седою головой. "Нет, - молвил
Бог мудрости, - ты не сможешь сделать ни одного из них счастливым. Счастие
- не есть состоянием стабильным, поскольку..."
"Довольно! - прервал его Ашкандук (ибо, напомним, был он изрядно пьян). -
Я все же попытаюсь. Имею право!"
Ничего не сказал Оаль-Зиир, молча сел он на свое место и опустил очи долу.
Но во взгляде его - говорят - таилась печаль предвидения.
  Впрочем, никто из Богов этого не заметил. Всех захватила забавная идея,
предложенная Богом торговли, и тогда..."

  (из книги "Легенды и мифы древнего Ашэдгуна". - С. 75-76)


  Утро едва-едва намечалось на сером небосклоне. Здесь же, в небольшой
спаленке с единственным окошком, и вовсе царила непроглядная темень, еще
не разбавленная рассветными лучами.
  И все-таки женщина проснулась. Понять бы, отчего. Шайдин, кажется, не
кричала. Малышка вообще оказалась на удивление тихой - не то что ее
старший братец, Куугец. Ох, как же намучились с ним, пока Куги не подрос!
Если бы не Ставиен, если бы не ее любимый, единственный, самый-самый
родной человек во всем мире...
  Гиир улыбнулась и рукой потянулась к левой половине кровати, туда, где
лежал муж. Ладонь нашла лишь пустоту и смятые покрывала.
  "Наверное, вышел по нужде", - Гиир вздохнула, перевернулась, устраиваясь
так, чтобы видеть дверь, видеть Ставиена, когда он войдет. Полежала
немного, ожидая сначала спокойно, потом - со все возрастающим нетерпением.
Приподнялась на локте, выглянула в окошко.
  Странно, двор, привычный старый двор напомнил ей сейчас погост. Не звенел
цепью Рыжий, не кудахтали куры, молчал петух. Только большая жирная крыса
внезапно выскользнула из-под поленницы дров, хозяйски огляделась и
неспешно потрусила к хлеву. "И откуда взялась? Раньше никогда не было".
Мыши в доме водились - куда от них денешься, но крысы...
  Ставиен все не возвращался. Гиир вздохнула. В углу под кроватью хихикнуло
беспокойство - хихикнуло, но затихло.
  Потом закричала Шайдин. Девочка рыдала с надрывом, так, словно ей
приснилось что-то страшное. Отзываясь, залаял Рыжий.
  Гиир поднялась, накинула халат, подошла к колыбельке. Заговорила с дочкой,
взяла ее на руки - та понемногу затихла, только всхлипывала.
  С Шайдин на руках Гиир вернулась к кровати и села, выглядывая в окно.
Крыса уже убежала. Рыжий замолчал. Ставиен все не возвращался.
  "Наверное, вчерашний суп таки испортился. Нужно было выбросить. Теперь вот
мучится желудком".
  Хотя, странно, Гиир тоже ела суп - и ничего. И Куугец ел. Да и Ставиен не
жаловался, только нахваливал, но он-то всегда нахваливает, так что...
  Но куда же он подевался, в конце концов?!
  И вот тогда-то Гиир заметила, что посох пропал. Тот самый, высокий - в
человеческий рост - посох, который она считала чуть ли не личным врагом.
Ставиен всегда, еще с детства, мечтал о странствиях. Его мать, встречаясь
с матерью Гиир, частенько говаривала: "Вот ведь блажь какая! И не знаю,
как с ней справиться. Это вс„ факиры бродячие, их работа. Наслушался баек,
теперь только и разговоров, что про путешествия. Одна надежда..." - и она
замолкала, многозначительно глядела на Гиир. Все в поселке знали, что
Ставиен и Гиир, когда вырастут, поженятся. Так они сами решили. И родители
того же хотели. Но чем старше становился Ставиен, тем чаще и чаще взгляд
его уходил к самому горизонту и застывал, как у безумца. "Понимаешь, тянет
что-то в дорогу. Не могу объяснить. Сам не знаю..."
После свадьбы это у него прошло. Иногда, приступами, возвращалось, но -
редко. Как правило, весной. Однажды во время такого приступа Ставиен и
вырезал посох. "Зачем?" - спросила Гиир. А он ничего не ответил, молча
обнял ее, а потом взял да и отнес посох на чердак. И никогда больше не
доставал оттуда.
  Когда Куугец подрос и впервые отпросился на лето уходить спать во двор,
Гиир, поколебавшись, разрешила. Но не во дворе - на чердаке. Тогда-то
посох снова появился в ее жизни. Кууги притащил проклятую палку в дом и
спросил, можно ли ему взять ее, чтобы играть в пилигримов с соседскими
мальчишками. Ставиен только печально взглянул на посох, а Гиир, неожиданно
для самой себя, сорвалась на крик: "Нет! Нет! Положи на место и НИКОГДА не
трогай!" Куугец расплакался и убежал - и опять посох на некоторое время
ушел из ее жизни.
  А три дня назад снова появился.
  "Откуда это?" - спросила она вечером у Ставиена, как только тот вошел в
дом.
  "Что?" - не понял Ставиен.
  "Посох. Еще утром не было, а сейчас..." - и вместо слов указала в угол, у
двери.
  Ставиен пожал плечами: "Не знаю. Наверное, Кууги вытащил. Да пускай стоит,
не мешает ведь. И шляпу вешать можно" - и в подтверждение снял да и
нахлобучил широкую соломенную нигу на посох.
  Почему Гиир тогда не возразила? Наверное, потому что Ставиен отнесся к
появлению посоха с абсолютным безразличием. Решила, мол, вылетела блажь из
головушки - да и пора, давно пора: четвертый десяток лет разменивает. Не
до странствий, тут вон с хозяйством бы управиться (лето сухое, нехорошее),
да и четвертый рот в семье (Шайдин родилась два месяца назад) - не шутка.
  А вот теперь посоха нет. Сейчас, задумавшись, Гиир вспоминала и странное
поведение мужа в эти последние три дня: он был с ней особенно ласков, - и
то, как Ставиен смотрел на детей. "Как будто прощался".
  Она тихонько уложила доченьку в колыбель и, одевшись, вышла во двор.
Солнце уже выдвинулось из-за горизонта, покрыв легкой позолотой листья
деревьев, стены домика, лицо Гиир.
  "Где же, где же искать?!.."
Она открыла калитку, выбежала на пустынную улицу и лихорадочно огляделась.
"Ну же, куда он пошел, думай, думай!" Хотела вернуть во что бы то ни
стало, просто не представляла себя без него, дом - без него, детей -
без... От одной лишь мысли стало тесно и больно в груди, закружилась
голова. Гиир жила с этим человеком почти всю жизнь, а вот теперь какой-то
посох...
  Посох! Вот эти ямки в пыли, они наверняка остались именно от посоха. И -
да, да! - начинаются от их дома.
  Побежала за ямками. След тянулся вдоль улицы, в сторону леса. Гиир
мчалась, неубранные волосы растрепались, волочились по ветру рваным
знаменем. "Найду, найду, куда бы не пошел! Найду!"
Лес, кажется, пробежала на одном дыхании. А потом - дорога вывела к
тракту. Широкий, как высохшее русло некогда полноводной реки, он раскинул
руки и, похоже, намеревался обнять весь Ильсвур, от края к краю. Здесь
ямки пропали. И не удивительно - как им пропечататься, на твердой-то земле?
  Гиир лихорадочно огляделась, но ни души не было вокруг, только в
придорожных зарослях пожухлой травы заходились-стрекотали кобылки да в
лесу стукнул о дерево дятел, словно подводя итог. Или - забивая последний
гвоздь в крест-накрест заколоченные двери.

  * * *
Чуть дальше по тракту, на еще холодном от ночного воздуха валуне сидел
человек. Он был широк в плечах, круглолиц и смуглокож, с широкой темной
бородой и мелкими блестящими глазами-пуговицами. Одежда сидевшего мало
соответствовала тому, где он находился. Право слово, путешествовать в
парчовом, богато расшитом халате - это уже слишком. Но человек не
путешествовал, человек ожидал.
  На горизонте появилась серая точка и стала медленно увеличиваться. В этот
ранний час пешеход на тракте был почти так же неуместен, как и сидевший на
валуне бородач. Вскоре странник заметил поджидающего, но шагов не ускорил
- шел размеренно, как и прежде, стучал посохом о землю, смотрел себе под
ноги... или не под ноги: не понять, ибо глаза скрывала тень от шляпы-ниги.
  Поравнялся с бородачем, остановился. Встретился взглядом с блестящими
пуговицами на лице сидевшего. Тот первым отвел глаза:
  - Прости.
  - Ничего, - сказал странник, и голос его казался высыпающимся из старого
мешка песком. Старым песком. - Значит, так надо. Против Богов не
попрешь... - осекся, кашлянул. - А против себя - тем более.
  - Но ты ведь именно об этом мечтал всю жизнь, - бородач недоуменно развел
руками. - С самого первого дня, как ушел странствовать, оставив ее,
оставив дом, мать, отца - с того самого дня ты жалел об этом и мечтал
вернуться, чтобы зажить нормальной жизнью. "Как все живут" - твои ведь
слова?
  - Мои, - согласился пешеход. - А я от них и не отказываюсь. Все так и
было: ушел, едва исполнилось восемнадцать - взял да и сбежал вместе с
факирами! Сколько раз потом пытался осесть на одном месте, зажить
нормально... - а больше недели-двух не выдерживал. Брал посох, нигу - и в
путь. Наверное, так устроен. Бывают жрецы и правители, танцовщицы и
мясники. А я - странник. Я мертв без дороги.
  - Но ты ведь мечтал... - казалось, бородач никак не может смириться с
собственным поражением.
  - Мечтал. Но пойми: человек без мечты - все одно что фламинго без крыльев.
И чем недостижимее мечта, тем краше. И тем меньше шансов, что она
пропадет. ...Ты лучше скажи, Гиир... как с ней?
  Бородач недовольно заворчал, запыхтел, стал разглядывать узоры на халате.
  - Я спрашиваю!..
  - Да слышу, слышу! "Как с Гиир"! А раньше чем ты думал? Я, между прочим,
хоть и Бог, а и мне столько в нее воспоминаний напихать - в нее, в детей,
в родственников - эт-то, извини, не два пальца... - бородач осекся,
смущенно кашлянул. - Да все с ней будет нормально, не беспокойся. Вот ведь
какой мнительный! Ну порыдает, ну поголосит - со временем успокоится. А я
за ней пригляжу, чтобы никто не обидел, мужа подберу хорошего... - он
снова запнулся, догадываясь, что наговорил лишнего. - Одним словом,
сделаю, что смогу. А, как ты понимаешь, могу я немало.
  - Я не о том, - ответил странник. - Денег там достаточно. В саду, под
оливой, кое-что зарыл. А записка под подушкой - найдет. Я про...
воспоминания. Может, лучше их... обратно...
  - А ведь умный человек! - всплеснул руками бородач. - Странствовал,
мудрости набирался! А того не знаешь, что для нее жизнь с тобой, мной
выдуманная и вложенная в мозг, самое дорогое. Что бы потом не случилось. И
для тебя, между прочим, тоже. Нет, я решительно отказываюсь понимать,
какого демона ты отвернулся от собственного счастья. Я ведь сделал тебя
счастливым, ну, скажи, сделал?
  - Ты слышал про буйволицу Исуура? - вопросом на вопрос ответил странник.
  - Та, что умерла, так и не выбрав, которую из двух охапок тростника
съесть, - уточнил бородач. - Ерунда! Не было такой буйволицы. Выдумки!
  - Дело не в том. Дело в нас, людях. Мы все подобны Исууровой буйволице.
Только хуже. Мы выбираем одну из двух охапок тростника, а потом всю
оставшуюся жизнь об этом жалеем. Но, поверь, если бы мы выбрали другую -
ничего бы не изменилось. Наилучшим выходом было бы съесть обе охапки или
не желать есть вообще - но на такое мы не способны... к счастью.
  - Не понимаю я тебя, - с досадой признался бородач. - А выход?.. Выход
какой?
  - Был я в Гардгене на представлении одного поэта. Так он стихи читал -
неплохие, замечу, стихи (хотя, конечно, в стихах я мало что понимаю). В
общем, у него там такие строчки были:
  "Восстать, или смириться, или жить -
всего лишь жить... ах, как же это сложно!"
Бородач помолчал.
  - Ну да ладно, - преувеличенно громко сказал он после паузы, - дело
сделано. Авантюра не удалась, - хохотнул, с прищуром глядя в небеса.
  - За попытку - спасибо, - отозвался странник.
  Бородач поднялся и уже собрался уходить, когда последняя мысль заставила
его обернуться.
  - А ведь и правда будешь жалеть о своем поступке, - задумчиво покачал он
головой. - Ну ладно. Легкой тебе дороги.
  Странник не ответил, только наблюдал, как исчезает, растворяется в воздухе
тело Ашкандука. Наблюдал, вспоминая свою первую встречу с Богом на одном
из столичных базаров, "хочешь, сделаю счастливым", недоверие, восторженную
радость, вспоминал, как оказался дома, как Гиир - его Гиир, о которой
мечтал все эти годы, но к которой так и не посмел вернуться! - как она
обняла его, как говорила о жизни, не прожитой, но в то же время
существовавшей (и он, Ставиен, каким-то чудом помнил эту жизнь так же
ясно, как и другую, настоящую). А потом - сменившая радость тоска, мягкая
требовательная ладонь на левом плече (и понимание: тяга к странствиям
вернулась и требует своего), - нужно было что-то решать, и он решил, и
вытащил посох с чердака...
  На камень, нагретый божественной задницей Ашкандука вылезла голубая, с
изумрудными полосками ящерка и довольно распласталась, каждой клеточкой
тела вбирая в себя тепло.
  Странник улыбнулся ей, вздохнул, поправил полупустой дорожный мешок, в
котором лежали пара вчерашних лепешек да кусок сыра; коснулся рукой фляги,
надвинул на затылок шляпу. Утреннее солнце пригревало все сильнее и
сильнее - скоро тракт оживет и можно будет подсесть к кому-нибудь на арбу,
и так добраться до ближайшего города. А оттуда...
  Стрекотали в зарослях пожухлой травы кобылки.
  - Уже жалею, - прошептал странник.
  И отправился в путь.




   Владимир Пузий. ...
   На приезжих гладиаторов



На-Фаул, главный царский советник

     Стучат. Да как нагло! Простите, сударыня, нам придется прерваться.
     - Кто там?! И за каким бесом?
     - Главного царского советника - к царю.
     Ишь, шельма, как дипломатически сообщает. Понавострились...
     - Иду уже.
     - Велено - чтоб немедля.
     Ну штаны-то я натянуть имею право?
     - Сейчас!
     Одеваюсь, прикрываю одеялом застывшую  на  полувдохе  дамочку,  развожу
руками: знала, в чью постель лезла. Ничего, пускай привыкает.
     За  дверью  стоит  Ард-Лигер,  из личной царской стражи. Хмурит брови и
повторяет все то же:
     - Царь ждет. Срочно.
     Я ведь знал, что просто так это не пройдет. Что  именно?  Ну,  мало  ли
есть у главного царского советника тайн и секретиков - сейчас выяснится, что
именно.
     Мы  идем по коридору, и я привычно привожу свое лицо в состояние боевой
готовности: все мышцы расслаблены и недвижимы, как на скульптуре, но  готовы
моментально изобразить любую из тысячи человеческих эмоций.
     В  тронном зале маленький переполох: стражники стоят навытяжку и боятся
шевельнуть зрачком - только пуговицы потрескивают на выпяченной  груди;  шут
сидит  в  сторонке и опасливо косится на своего "братца", а сам он, "братец"
то  бишь,  шагает  по  всему  периметру  и  подметает  мантией  пол.  Хорошо
подметает, тщательно - не придерешься.
     Только царь услышал наши шаги, разворачивается всем корпусом и начинает
надвигаться на меня. Понятно: грозовая туча нашла, куда метнуть молнию.
     Промолчат