времени. Что с ним делать,
Ом-Канл не знал. Он наполнил погреб-ледник запасами мяса, которых хватило
бы на несколько лет вперед. Он насобирал и насушил кореньев - и развесил
их в месте, недоступном для здешней колонии мышей. Наконец он заготовил
впрок хворост... Дальше-то что?!
  Но тут как раз явился Лэ-Тонд. В первый момент Ом-Канл испугался. Вдруг в
селении снова случилась какая-нибудь беда и им там очень нужен он, вернее,
его дар исцелять?! А дара-то и нет...
  - Хорошо живешь, - проронил Лэ-Тонд, оглядев пещеру. Он выслушал рассказ о
последних днях отшельника и кивнул, жестом давая понять, что Ом-Канл все
сделал как следует.
  - И что дальше? - спросил наставник.
  Молодой ятру растерялся. Он и сам задумывался над этим - и ни разу не смог
отыскать сколько-нибудь вразумительного ответа.
  - Сбиваешься с ритма, - невозмутимо заметил Лэ-Тонд. - Плохо. Я так и не
научил тебя контролировать собственное дыхание.
  - Прости, наставник.
  - Так что же ты намерен делать дальше - теперь, когда след от Цветка уже
не мешает тебе думать?
  Этой фразы Ом-Канл не понял. Но ответил:
  - Буду жить здесь. Здесь. Сперва я думал отправиться в какое-нибудь другое
селение, но потом... потом...
  - Собирайся, - сказал Лэ-Тонд. - Между гордостью и глупостью очень тонкая
грань. Перешагнув в сторону глупости, нужно не забыть вернуться обратно.
  - "Вернуться"?! А как же Элл-Мах?..
  - Ты вылечил его дочь. Не скажу, что он испытывает к тебе симпатию, но он
твой должник. И он не из тех, кто забывает о долге. Малыш Са скучает по
тебе. Ир-Мэнь горюет с того самого дня, когда ты ушел. В конце концов, я
устал кормить две семьи, мне хватает своей - а ты уж, будь добр,
позаботься о своей.
  - Но отшельник...
  - Ты еще не готов стать отшельником, - безжалостно заявил Лэ-Тонд. -
Потому что не понял главного: самое сложное отшельничество - жить среди
людей.
  - Чужих людей? - уточнил Ом-Канл. - В долинах?
  - Среди знакомых тебе людей. Впрочем, не старайся понять - когда и если
будет нужно, ты дорастешь до этого, а пока... Собирай вещи, хватит
бездельничать. Право на покой нужно заслужить - и оно неизменно приходит с
пониманием того, что прежде следует позаботиться о людях, от тебя
зависящих. Я говорю не только о еде. Ну же, собирайся, что ты стоишь! -
раздраженно прикрикнул он.
  - А как же сияние? То, от Цветка? Оно погасло во мне... - Ом-Канл не
собирался признаваться в этом постыдном для него факте, но вдруг решился:
- Я хотел, чтобы оно погасло, и оно погасло. Наверное, я был недостоин
того дара.
  Лэ-Тонд запрокинул голову к светилу и вздохнул:
  - О Солнце, неужели столько лет я потратил напрасно, пытаясь обучать этого
юношу?! Да, сияние - дар, которого ты, нынешний, недостоин. Но тот
Ом-Канл, который пожертвовал Цветком для Ри-Даль - тот оказался достоин
его. Ибо сияние исходило не от Цветка - скажи мне, как камень может
что-либо излучать?! - но от тебя, о болван из болванов!
  А теперь собери наконец вещи, и пойдем в селение. Только там ты сможешь
хоть чему-то научиться. А я хотел бы, чтобы когда-нибудь ты снова дорос до
этого дара - сиять для других.





___________________________________________________________________

Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с
ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при
условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста
без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
___________________________________________________________________

  По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав по следующему адресу:
  Internet: puziy@faust.kiev.ua Тел. (044)-440-54-95
___________________________________________________________________

Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 2000


                        Монетка на удачу

                   (цикл "Киевские истории ")

  Впервые Борис Павлович Гуртовник пережил это еще в детстве, когда они с
родителями отдыхали на Черном море и пришло время уезжать. Вот тогда-то
папа и сказал: "Если хочешь вернуться, нужно бросить в море монетку, на
удачу. Тогда - обязательно опять попадешь сюда". С этими словами папа
достал свой кошелек - массивный, кожаный, напоминавший маленькому Боре
книжку для гномов - а оттуда извлек 50-ти копеечный кругляш. "Бросай", -
протянул монетку сыну. Боря размахнулся, представив себя на минуту
древнегреческим спортсменом, метателем диска, и швырнул полтинник в воду.
  В следующее мгновение произошло сразу два события. Во-первых, навстречу
монетке выхлестнулась кипуче-яростная волна, словно море принимало дар.
Во-вторых, когда 50-ти копеечный как раз взвился в воздух и уже готов был
обрушиться в пенистую ладонь прибоя, - тогда Борису почудилось, что на миг
монетка зависла в нимбе брызг, как будто чья-то рука подхватила ее,
придержала, разок подбросила и лишь потом - отпустила в объятия моря. Боре
даже показалось, что он видит эту руку: массивную, широченную, с толстыми
мохнатыми пальцами. Ладонь раздувшимся осьминогом облапила монетку, словно
запоминала ее наощупь.
  Боре стало страшно. И он совсем не хотел возвращаться сюда, к морю и к
ладони-осьминогу. Кстати, он и не вернулся - в следующий раз родители
поехали в другой санаторий. Случай с полтинником забылся; вместе с тем у
Бориса неожиданно появился интерес к коллекционированию монет, или, как
это называлось по-научному, к нумизматике. Разумеется, сперва его
коллекция состояла в основном из малоинтересных и не очень дорогих
экспонатов: советских копеек, советских же недорогих юбилейных рублей,
нескольких болгарских стотинок и тому подобного.
  Но постепенно коллекция росла и становилась серьезнее, значительней.
Увлечение никак, казалось бы, не отразилось на выборе профессии Бориса
Павловича. С другой стороны... нумизматика ведь напрямую связана с
историей.
  А Борис Павлович был учителем истории. Нельзя сказать, чтобы он очень
сильно любил детей, просто, как водится, жизненные обстоятельства
сложились так, а не иначе, у отца имелись связи в Педагогическом, сам
Борис тогда еще не очень определился... Словом, учитель истории.
  ...А вот дети, как ни странно, уроки "Монетника" любили. Еще будучи
практикантом, он много времени уделял "оживляжу" - и в первую очередь
пропускал оный через призму нумизматики.
  - Все вы, наверное, знаете, что монголо-татарское нашествие серьезно
отразилось на состоянии земель бывшей Киевской Руси. Вот вам наглядный
пример, - и он ловко доставал из кармана тусклый кругляш, подбрасывал на
ладони и поворачивал аверсом (то бишь лицевой стороной), показывая классу.
- Видите, татарский дирхем. Представьте, клад, в котором был найден этот
дирхем, закопали полторы сотни лет после татаро-монгольского нашествия на
Русь. Кстати, когда произошло нашествие? Правильно, Саливанов, в 1240-м.
Так вот, постепенно государство татаро-монголов, созданное... кстати, кто
основал Золотую Орду? Нет, Ткаченко, не Чингисхан. Лашкин? Да, молодец -
Батый. Так вот, постепенно Золотая Орда теряла свое могущество, переживала
тяжелые экономический и политический кризисы - и в конце концов распалась
на несколько враждующих ханств. При этом часть украинских земель
продолжала признавать владычество татарских ханов, в том числе - на их
территории пользовались татарскими монетами...
  И поневоле вглядываешься в тусклый кругляш дирхема (особенно если сидишь
на задней парте!) и пытаешься себе представить, через чьи руки прошел он,
этот путешественник во времени. Нужно ли говорить, что в каждом классе,
где вел уроки Борис Павлович, как минимум двое-трое мальчишек "заболевали"
нумизматикой?
  Разумеется, сам Гуртовник, как говорится, с младых ногтей состоял в
местном клубе нумизматов. И годам к пятидесяти уже считался там ветераном
и корифеем, к его мнению прислушивались, у него частенько просили совета
по тому или иному вопросу.
  Суббота у Бориса Павловича издавна была "монетным днем". Об этом знали в
семье, и ни жена, ни дети старались не планировать на субботу какие-либо
общесемейные мероприятия.
  ...Раннее утро, часиков этак девять. Легкий завтрак, ча„к; собраться,
поцеловать полусонную Аленку, которая отправилась досматривать рассветные
сны. В углу с вечера дожидается приготовленный на сегодня дипломат - взять
его, перед выходом тронуть пальцем монетку, висящую над телефонным
столиком.
  Это куфический дирхем, экземпляр не слишком ценный, но дорогой Борису
Павловичу, поскольку подарила его когда-то давно, в самом начале их
знакомства, Аленка. "На удачу, - сказала она тогда. - Тут вот еще строка
из Корана. Я попросила, мне перевели. "Ужель владеет человек всем тем, что
пожелает? Но нет! Лишь Бог владеет завершеньем жизни и ее началом1".
Красиво?" "Красиво, - честно признался тогда Борис Павлович. - Хоть и
опиум для народа, конечно... Но - красиво!"
И вот уже в течение лет тридцати, выходя из дому, Борис Павлович всегда
касался пальцами монетки...
  Сейчас тоже - тронуть ее и в путь!
  Борис Павлович жил недалеко от эстрадно-концертного центра, где по
выходным устраивали небольшой нумизматический рынок. Часть коллекционеров,
впрочем, располагалась снаружи, на дорожках парка, в котором стояло здание
центра. Во-первых, в парке не требуется платить денег за место, что для
многих из продавцов немаловажно. Во-вторых, и покупателей здесь больше,
так как им тоже нужно для входа в центр покупать билеты. Ну и, наконец,
в-третьих, в теплое время года, если погодка хорошая, в парке, товарищи
мои, на-амного приятней сидеть, нежели в душном, прокуренном зале.
  Ну вот; правда, Борис Павлович, как один из старейших членов Общества,
должен бы подавать своим поведением соответствующий пример. Но именно по
причине своего старейшинства, он имел право на некоторые привилегии; да и
устраивался Борис Павлович в парке, лишь когда утро радовало теплой
бархатной погодой (а это, увы, случалось далеко не всегда).
  ...Сентябрь отцветал, облетал огненными листьями, которые, словно в
предчувствии скорых костров, заранее раскрасились в соответствующие цвета.
Горький дым уже то там, то здесь потянулся к небу - дворники, как водится,
меньше всего обращают внимание на запреты. Борис Павлович неспешно шагал
по дорожке, здороваясь с торговцами, которых он знал здесь наперечет.
  - Привет, Бор-Палыч! - Китайкин, как обычно, торгует больше зубами, нежели
монетами. - Прошу, свято место пана дожидает. - Он всегда такой, этот
зубоскал и балагур Китайкин. Слова без прибаутки не скажет. Рядом с ним,
чертом лысым, не поскучаешь.
  - Доброго утречка, - присоединяется к приветствиям старик Пугачин. -
Смотрю на вас, молодой человек, и вижу: сегодня удача нам улыбнется.
  Борис Павлович пожимает твердую уверенную ладонь Пугачина, которая так не
соответствует внешнему виду старика: хрупкого, словно наспех смастеренного
из тряпок и тонких деревянных жердей.
  - Вы так считаете? Почему?
  - Настроение, вижу, у вас отличное.
  - Да, улыбка у тебя Бор-Палыч, что надо! Клад нашел?
  Гуртовник рассеянно кивнул. Клад не клад, но настроение и впрямь отличное.
Потому что сердце, похоже, отпустило. Еще утром, когда проснулся и лежал,
тупо глядя в потолок, казалось, - вс„ в последний раз. И каждый вдох - вот
этот... нет, вот этот - точно - последний. О-ох!.. кажется, отвоевал еще
одну минуту жизни.
  С сердцем у Бориса Павловича издавна были нелады, и чем старше он
становился, тем чаще этот часовой биомеханизм, встроенный в грудную
клетку, напоминал: ты не вечен, скоро конец, не моем циферблате все
обнулится, распрямится новогодним серпантином заветная пружинка, и -
прости-прощай! Помнишь об этом, Монетник?
  А как же, забудешь тут!
  Конечно, он ходил по врачам (когда было свободное время, а случалось такое
крайне редко). Врачи выписывали лекарства, назначали процедуры - и
смотрели сквозь него безразличными взглядами. Он не обижался, понимал - и
их, и что означают такие взгляды. Лекарства принимал, но не регулярно,
поскольку каких-либо существенных результатов не замечал; ну, кроме
истощения семейного бюджета. Предпочитал потратить "лишние" деньги на
очередной экспонат своей коллекции и носить в груди адскую машинку,
которая - стоит только сделать слишком резкое движение, переволноваться -
изнутри вонзается в тебя остро отточенными когтями. Ну и что же, нам не
привыкать!
  А заглядывать на ту сторону жизнесмерти даже казалось забавным - после
того, разумеется, когда очередной приступ откатывался приторно-горькой
волной. И казалось тогда, что этот раз - последний, что больше такого не
повторится; и жизнь представлялась великолепной. Вот как сегодня.
  "Удача нам улыбнется"? - а куда ж она, родимая денется?!
  Борис Павлович открыл дипломат и начал раскладываться. Уложил на асфальт
прямоугольник прозрачной пленки, на него - несколько альбомов с монетами
(с теми, которые на продажу, и теми, которые только на обмен), рядом
поставил банку из-под чая, куда бессистемно ссыпаны разные мелкокалиберные
монеты - их обычно покупают начинающие коллекционеры. Добавим на
импровизированный прилавок стопку из книг и журналов по нумизматике - и
дипломат можно закрывать. Ох, опять забыл! - газетку-то нужно вытащить,
чтобы подстелить на бревно.
  На бревне уже пристроился Китайкин.
  - Пью еще не приходил? - спрашивает Борис Павлович.
  - Еще не дохромал, - радостно откликается Китайкин. - Но должон быть.
  Борис Павлович посмотрел на часы: было начало одиннадцатого, Слепой Пью
обычно являлся к двенадцати. Он был перекупщиком - и, похоже,
высокопрофессиональным жуликом. Ни Борис Павлович, ни его приятели не
знали, как зовут Пью на самом деле. А кличку дали ему за круглые черные
очки, которые обычно носят слепые. Впрочем, больше ничем на пирата из
книги перекупщик не походил. Он был отнюдь не нищий, наоборот, те
экземпляры, которые Пью время от времени из-под полы предлагал своим
клиентам - и продавал - приносили ему неплохой доход. Все прекрасно
понимали, что свой товар он достает незаконными путями - скупает за
бесценок у археологов, людей, случайно нашедших клады, получивших старые
монеты в наследство и пр. Понимать-то они понимали, но страсть к
коллекционированию пересиливала.
  Вот и сегодня Слепой Пью должен был явиться, чтобы в очередной раз
обменять дензнаки древние на вполне современные бумажки. Цену он заломил,
конечно, дикую, но монета того стоила. Это был давно вымечтанный так
называемый русский полугрош Владислава Опольского XIV века. Борис Павлович
знал, что этих монет не так уж много, а интересны они тем, что Владислав
Опольский, хоть и чеканил собственную валюту, сам был всего лишь
ставленником в Галицких землях польского короля Казимира III - потому и
писал в легенде монеты "Князь Владислав - монета Руси", а не "монета князя
Владислава".
  Борис Павлович, конечно, хотел бы заполучить один из полугрошей
Опольского, но очень долгое время не смел и мечтать об этом. И вот во
время одной из выматывающих бесед со Слепым Пью ("Что вы можете достать?"
- "А что вам нужно?" - ""Ну-у... а что у вас есть?" - "Я могу достать все
или почти все, что вам потребуется; разумеется, за соответствующую цену" -
"Хм-м...") - так вот, однажды, просто чтобы сбить спесь с этого пирата,
Гуртовник упомянул о полугроше Опольского. И Пью, к огромному изумлению
Бориса Павловича, пообещал: "Достану. Есть вариантишка один".
  Случилось это достаточно давно - и с тех пор Пью время от времени обещающе
кивал: "Будет вам полугрош!" В конце концов Борис Павлович перестал
обращать внимание на посулы перекупщика - толку-то! И вот на прошлой
неделе Слепой Пью, хитро улыбаясь, заявил, что раздобыл монету! И, с
удовольствием наблюдая за реакцией Бориса Павловича, дождался
соответствующего вопроса - и назвал цену! "Ого! - присвистнул
присутствовавший при разговоре Китайкин. - Серьезно!"
Перекупщик пожал плечами: "А вы как думали? Я ж вам не советских 5 копеек
52-го года предлагаю. За такой товар и цена соответствующая".
  "Ладно, - махнул рукой Борис Павлович. - Думаю, мы договоримся. Приносите
в следующую субботу".
  Он, конечно, имел в запасе кое-какие сбережения, как раз на такой случай.
Их не хватит, но можно же продать кое-что из тех экземпляров, которые
только на обмен.
  Увы, денег все равно не хватало. Пришлось доложить те, что были
предназначены для покупки очередных таблеток от сердца. Все равно приступ
сегодня уже был, а раз Борис Павлович пережил его, то и остальные
переживет; сильнее сегодняшнего вряд ли что-нибудь случится, он чувствует.
  Словом, к приходу "пирата" Борис Павлович был подготовлен как следует.
  Пью явился незамеченным - это, кстати, он тоже очень здорово умел. Вот
минуту назад еще его и близко не было, а теперь стоит рядом, глазами
впился тебе в спину, оценивает. Он всегда и всех оценивает, спрятавшись за
своими круглыми затемненными очечками.
  - Приветствую, уважаемые, - а голос у Пью вкрадчивый, серый, но
самоуверенный.
  - Привет! - легкомысленно махнул рукой Китайкин.
  Пугачин молча кивнул, он занят с клиентами.
  - Здравствуйте, - Борис Павлович старался не выказывать своего волнения. -
Что новенького?
  Пью, разумеется, помнил о договоренности - но сделал вид, что не понимает,
о чем речь.
  - Да так, - протянул он, раздвигая в хищной ухмылочке бледные губы. -
Кое-что есть.
  - Помнится, мы о чем-то договаривались.
  - О Владиславе Опольском? Да-да, я помню.
  - Принесли?
  - А как же. Сейчас, - он извлек из внутреннего кармана своего твидового
пиджака длинный тонкий альбомец. Компактный, он состоял из страниц, на
каждой из которых было всего по два кармана для монет. И, конечно же, в
нем хранились не простые, дешевые экземпляры.
  Короткими массивными пальцами, с, казалось, почти до корней остриженными
ногтями, он ловко выудил из кармашка нужный кругляш и повертел, чтобы
показать Борису Павловичу.
  - А не подделка? - полюбопытствовал Китайкин. Вопрос, заданный им, уже
неделю мучил Бориса Павловича, но провозгласить его мог, пожалуй, только
"бестормозной" Китайкин.
  Слепой Пью не обиделся и даже не сделал вид, будто обиделся, - он только
пожал плечами:
  - Моя репутация, уважаемый, стоит дороже, чем эта монета. Намного дороже.
Да и вы - не случайные покупатели, мне нет смысла вас обманывать.
  Борис Павлович достал и протянул деньги. Пью на мгновение придержал руку с
товаром:
  - Кстати, уважаемый, вы не думали об обмене? Вместо части суммы я мог
бы... Я вам предлагал уже когда-то... Нет? Ну что же, как знаете.
  И Пью торжественно вручил покупателю товар.
  Потом они о чем-то еще говорили втроем с Китайкиным, но Борис Павлович
этого не запомнил. Ему страстно хотелось отойти подальше ото всех и как
следует рассмотреть монету, прикоснуться подушечками пальцев к выпуклостям
чеканки, вглядеться до боли в глазах в легенду монеты, попытаться
разобрать, что там написано...
  И он на самом деле отошел, присел на бревно, на расстеленную Китайкиным
газетку - и впился глазами в новооприобретенный экземпляр - возможно,
самый ценный в своей коллекции. "Нет, - поправил себя, - самый ценный -
Аленкин куфический дирхем".
  Борис Павлович уже предвкушал, как выстроит следующий свой урок вокруг
монеты Владислава Опольского.
  У Борхеса он как-то вычитал следующую фразу: "Подобно всякому владельцу
библиотеки, Аврелиан чувствовал вину, что не знает ее всю; это
противоречивое чувство побудило его воспользоваться многими книгами, как
бы таившими упрек в невнимании". Хотя речь шла о коллекционере книг,
Борису Павловичу чувство это показалось очень близким. Как, наверное,
большинство коллекционирующих - не важно что, - он часто терзался
сознанием того, что тратит время и деньги на бессмысленное и бесполезное
занятие. Поэтому старался хоть каким-то образом оправдать свою страсть к
коллекционированию. В том числе и вкрапляя элементы наглядной демонстрации