ть Валентине.
     "Аборигены" тем временем снуют себе вдоль вагонов, запрыгивают, в каких
проводницы пускают, бойко так предлагают плюшевый товар. Отбросил  я  окурок
да и пошел, отыскивая взглядом что-нибудь подходящее.
     (Смешно  сказать, ну да придется. Почти все продающие были там молодые.
Я не то чтоб... Просто есть такие восемнадцати-двадцати двух летние люди,  с
которыми  иметь  дело  крайне неприятно. Они не то чтоб хулиганы какие, нет.
Они - "модная" молодежь, если вы понимаете, что я имею  в  виду.  Глядят  на
тебя,  как  на  жука колорадского и во взгляде читаешь удивление: чего ж ты,
дед, на свете подзадержался, бедняга этакий. Поспешил бы...)
     Вот, значит, таких там было больше всего. И подходить к ним я  не  имел
ни малейшего желания. А тут заприметил одну, женщина средних лет, спокойная,
тихая,  стояла  себе в сторонке и вроде как и продает игрушки, а вроде как и
нет. И решил я, что хлыщи модные сами управятся со своим товаром,  а  у  нее
никто ничего не купит... разве что я.
     "Доброй  ночи,  -  говорю,  -  не  просветите, любезная, откуда столько
игрушек взялось? Или Дед Мороз  с  некоторых  пор  открыл  в  вашем  городке
филиал, чтобы с севера на своем горбу все не волочь?"
     Она улыбнулась моей незатейливой шутке и покачала головой.
     "Нет, - отвечает, - дело в другом".
     И молчит.
     "Ладно,  -  говорю,  - не буду вас утомлять расспросами, скажите лучше,
сколько стоит это удовольствие", - и показываю  на  большую,  с  двухлетнего
мальчишку,  собаку.  А  собака  та удивительная: кожа у нее белая, а пятна -
черные. Детям такие нравятся, потому что есть один диснеевский мультик и там
эти собаки за главных героев. Правда, в породах  я  никогда  силен  не  был,
поэтому как зовут черно-белых красавцев, не помнил.
     Женщина в ответ только качает головой.
     "Зачем, - спрашивает, - вам?"
     "Да, - подумал я, - с такими вопросами долго тебе с товаром носиться".
     Но почему-то не ушел от нее, как следовало бы, а продолжал выпытывать.
     "Знаете,  - отвечаю, - люблю долгими зимними вечерами лежать на ковре у
телевизора и играть. Я понимаю, что это  неправильно,  что  мальчики  должны
отдавать  предпочтение  солдатикам,  а  не  куклам, но так уже эти солдатики
осточертели! - не поверите".
     "Не верю", - улыбнулась женщина. "Врете вы все,  наверняка  ведь  внуку
покупаете".
     "Ну  внуку.  А  что,  моему  внуку такую игрушку нельзя? Почему? Или вы
просто их не продаете?"
     "Да продаю, - вздохнула она,  -  куда  ж  мне  деваться?  Только...  не
покупайте вы ее, ладно? Приедете домой, сходите в магазин..."
     "Не могу, - объясняю, - нужно непременно белорусскую. Вы же знаете этих
современных  детей  с  их  современными  играми.  Представьте,  внук считает
игрушечные ярлычки паспортами. У него каждый звереныш  с  документом.  Одним
словом, какая жизнь, такая и игра".
     "Это  вы  точно сказали", - она словно встрепенулась вся. Неприметная с
виду, в платьице невзрачном, с волосами, собранными в "кулачок", эта женщина
неожиданно проявилась совсем по-другому: в глазах ее мелькнула  такая  мука,
что я даже вздрогнул, невольно делая шаг назад.
     "Это  вы  точно  сказали",  -  повторила  она притихшим голосом. "Какая
жизнь, такая и игра. Не покупайте, езжайте себе по добру - по здорову".
     "Никак не могу. Но если... если вы не можете  продать,  то  я  пойду  к
кому-нибудь другому, не беспокойтесь".
     "А какая разница?"
     "Это вы у меня спрашиваете?" - удивился я. "Откуда ж мне знать?!"
     "Послушайте,  -  сказала  она,  и протянув руку, взяла меня за кисть, -
послушайте, у вас была в детстве любимая игрушка?"
     "Конечно. Но при чем..."
     "Что? Что это было?"
     Я помедлил. Все-таки нелегко рассказывать такое незнакомым  людям:  это
почти  интимная  подробность,  и чем ты старше, тем более личными становятся
подобные воспоминания. Однако же я ответил: "Набор солдатиков. Помните, были
такие..."
     Она оборвала меня: "Подождите. Не то. Я говорю о любимой игрушке, а  не
о  любимых  солдатиках. Любимой мягкой игрушке. Той, с которой вы ложились в
кроватку, с которой засыпали, которую пытались кормить шоколадом и никогда -
манной кашей, потому что она, как и вы, терпеть не могла манную кашу..."
     "Откуда вы знаете?!"
     Женщина улыбнулась: "Какой же ребенок любит манную кашу?"
     "Вы правы, у меня была такая игрушка. Собственно,  я  почему  сразу  не
догадался?  -  я  же никогда не называл его игрушкой. Он был чем-то большим,
нежели просто вещь".
     "Что это было?"
     "Лева. Маленький голубоглазый львенок. Вы  угадали,  я  на  самом  деле
ложился  с  ним  в  кровать  - (честно говоря, даже не мог заснуть без него,
когда однажды Лева порвался, и мать взяла его, чтобы зашить).  ...Его  звали
Лева".
     "Ведь правда, он был почти как человек?"
     "Правда",  -  я  потянулся  за  сигаретами.  Эта женщина заставила меня
вспомнить такое дремучее прошлое... Но, по правде говоря, я обрадовался этим
воспоминаниям.
     "Он был словно ваш маленький брат",  -  сказала  она.  "Ваша  маленькая
копия, я права?"
     "Вы психолог?"
     Женщина грустно улыбнулась: "Когда работаешь на фабрике мягких игрушек,
поневоле  начинаешь  разбираться в подобных вещах. Видите ли, у вас, как и у
тысячи тысяч других людей, в детстве был вот такой  плюшевый  братец.  И  вы
росли вместе с ним - до определенного момента, а потом оказалось, что он уже
не может рости дальше, и вы распростились. Он остался в Детстве, а вы ушли в
Отрочество,  если  так можно выразиться. То же самое, по сути, происходит, с
каждым ребенком. А знаете, почему?"
     Я совершенно честно ответил, что не знаю.
     "Потому  что  каждому  ребенку  нужен  такой  вот  игрушечный  друг.  В
маленьком человеке слишком много того, что сейчас принято называть энергией:
мысли,  чувства,  эмоции,  побуждения,  смех,  слезы, удивление... Боже мой,
всего и не перечислить! А родители всегда заняты, они на работе; а бабушки с
дедушками в нынешние времена редко нянчатся с внуками - им  тоже  приходится
зарабатывать на жизнь. И все, что возникает в ребенке и должно выплеснуться,
выплескивается на Любимую Игрушку. Да-да, именно с большой буквы.
     Где-то  я  читала,  что  растения  могут  слушать музыку. "Музыку"! А в
ребенке бурлит такой водоворот энергий... куда там музыке! И  все  это,  как
правило, направлено на игрушку".
     "... И игрушка становится одушевленной!" - закончил я.
     "Вы  совершенно зря иронизируете. Поймите, ничто не возникает из ничего
и не уходит в  никуда.  Кажется,  еще  Ломоносов  понял,  хотя  и  до  него,
наверное, знали.
     Вы  видели  когда-нибудь,  как  старые-престарые бабушки преображаются,
стоит им лишь часок-другой побыть с внучонком? ...А читают, читают в газетах
про энергетических вампиров, обвешиваются чесноком,  как  гранатами!  -  вот
вам,  вампиризм  в  чистом  виде.  Только  называть его лучше симбиозом. Или
паразитизмом, как больше нравится. В конце концов, ребенок не страдает  (как
правило)  от того, что бабушка "прибирает к рукам" немножко его энергии: эта
энергия и так хлещет через край..."
     "И попадает на игрушку".
     "Да, попадает на игрушку. Наматывается на нее, как нитки на катушку.  И
с  какого-то  момента  времени  не  только  ребенок воздействует на любимого
медвежонка, но и наоборот. Возникает взаимосвязь".
     "Слушайте, - спросил я, - вы часом не ведьма?"
     Женщина тихонько вздохнула: "Наверное, ведьма.  Бабка  у  меня  была...
лечила  всех...  и  вообще.  Говорили про нее всякое. Но если я и ведьма, то
ведьма не ученая и, как это принято сейчас  говорить,  не  практикующая.  Не
боитесь?"
     "Да нет, вроде".
     "Ну тогда я продолжу.
     ...Собственно,   и   продолжать-то   нечего.   Ясно   и   так:  энергия
"наматывается" на  игрушку  не  только  от  ребенка.  Представьте:  гостиная
комната,  телевизор, а напротив - сидит в модной итальянской стенке плюшевый
заяц. Как украшение. Молодожены смотрят по коммерческим  каналам  боевики  с
кровью  и "ждут" ребенка. Появляется ребенок, и заяц, "наглядевшийся" всяких
там  мордобоев   торжественно   сыну   (или   дочери)   вручается:   "Играй,
ненаглядный". Понимаете? Понимаете. Вот такие дела".
     "Ваш пес тоже боевиков насмотрелся?"
     Она  взглянула  на игрушку: "Этот? Нет, с ним случилось кое-что похуже.
Да и не с ним одним. Не  зря  ведь  мудрые  люди  говорят:  "святая  земля",
"проклятая  земля".  За  такими  словами  иногда кроется намного больше, чем
можно себе представить. У нас в Белоруссии, сами знаете,  в  войну  страшные
дела  творились:  партизаны,  немцы,  все  перемешалось,  и уж что одни, что
вторые... не играли они в героев, они жизнь спасали, свою и своих  детей.  И
как  раз за нашим городком было такое место... где сначала немцы партизан, а
потом те - немцев пленных... убивали. Так и лес называется: Гробки. И
все знали, что нельзя оттуда ни ягоды-грибы нести,  ни  деревья.  "Проклятая
земля".
     А  нынче  век-то современный, скоростной. Опять же, отцы и дети, вечная
проблема. Казалось, живешь, оступаешься, разбиваешь лоб и говоришь им: ну не
идите вы по тем самым тропкам, где мы, несмышленые, хаживали! Не слушают...
     Приехала "фирма", построили за городом фабрику игрушек. Иностранцы,  им
до местных суеверий дела нет, да и по-нашему они ни бельмеса. А переводчикам
что  за забота? - предупреждать дорогостоящих клиентов. Построили, значит. И
рабсила как раз нашлась, молодежь наша местная. Все довольны, всем выгодно.
     Словечко-то какое: "выгодно"!  Противное  словечко,  когда  его  делают
главнее иных слов.
     Зажили  припеваючи, как в сказке. Деньги иностранцы хорошие платят, тут
ничего не скажешь. А есть желание - получи зарплату товаром. У нас теперь  в
каждом доме, считай, заяц стоит или зебра".
     "Заяц?"
     Понял я, что не случайно она этого зайца поминает.
     "Да,  - говорит, - заяц. Вот мои-то этого зайца и принесли в дом. Потом
- внук, они ему и дали, пускай, мол, ребенок тешится... Помните, я говорила,
что между игрушкой и дитем появляется взаимосвязь? Он и начал  "разматывать"
тот  "клубок",  что  на  зайце  намотался.  Маленький клубочек, незаметный -
сколько там той злобы да крови осталось? - после войны-то, почитай, полсотни
лет прошло. Ну,  конечно,  фильмы-боевики  раздули  огонек.  А  мальчонка  и
подхватил.  Подрос чуть-чуть, и вот начинаются странности. Какую игрушку ему
не подарят, - разорвет и испоганит.  Только  зайца  не  трогал.  Только  его
одного, проклятого.
     Потом  Рита заметила: он тараканов давит. Что само по себе удивительно;
конечно, дети не боятся гадов всяких, пока  их  родители  этому  не  научат,
но...  мальчик  ведь не просто их в руки брал или там... ну не знаю... одним
словом, он их давил, и давил  с  наслаждением.  Потом  замучил
соседского котенка...
     ...Я  чувствовала,  что что-то не так, но понять не могла. Не ведьма я,
понимаете, хоть и остались от бабки какие-то силы. Потом - как озарение. Ну,
почитала я еще всяких книжек, сейчас  этого  добра  хватает.  Говорю  Алесю:
нужно зайца уничтожить. А сама думаю: "Если не поздно еще".
     Сожгли  мы  его,  на  пустыре,  а  пепел  -  в  землю,  и  чтоб ни одна
пепелиночка не улетела. Не поверите, конечно, но я чувствовала, когда
несли, как от игрушки исходит страшная злобная волна - "подрос" он вместе  с
мальчиком".
     "И что же дальше?"
     "А  что  дальше? Все. Поздно. Мальчик уже "воспитался", и теперь сложно
его "переделать". Да и некому, как оказалось, этим заниматься. Дочка с зятем
на работе, я - тоже. В садик  отдавать  страшно:  игрушки  там,  все  те  же
игрушки. И дети, на игрушки похожие. Телевизор? Так ведь там похлеще садика,
выстрелы  на  каждом канале, выстрелы, выстрелы, выстрелы... А книжки читать
он не любит... да и в книжках..."
     Помолчали.
     Я смотрел на белого с черными пятнами  пса...  и  мне  было  жаль  его.
Предназначенный   дарить  кому-то  радость,  он  превратится  в  чудовище  и
превратит в чудовище незнакомого мне маленького человека.
     "Внимание,  с  пятой  платформы  отправляется  скорый  поезд  No   105,
сообщением..."
     "Это мой", - сказал я. "До свидания".
     И  поспешил  к  вагону;  не  хватало  еще  только  остаться  здесь,  на
безымянной станции. (Впрочем, я врал себе. Станция эта не была безымянной, и
торопился я совсем по другой причине.  Мне  вдруг  стало  страшно  от  одной
только  мысли,  что  придется  побыть в этом обреченном на злость городке. И
молодые люди, снующие  вдоль  состава,  предлагающие  игрушки,  тоже  пугали
меня).
     Я  успел. Забрался на полку и не удержался-таки, выглянул в окно. Поезд
ехал, и перрон  вместе  с  ночными  торговцами  потихоньку  отползал  назад;
блестели  черными  пятнами  глаз  мягкие  игрушки,  на  этот раз не сумевшие
отыскать себе новый дом. Но я был уверен, что им рано или поздно повезет.
     Ладно, едем и едем.  И  мне-то  жаловаться  совсем  грех,  потому  что,
неожиданно  для  самого  себя,  я  задремал  и, вроде, крепко задремал, не в
пример предыдущим попыткам. Однако ж - нет счастья  на  свете!  -  разбудили
меня.
     Гляжу: парни в камуфляжах. Таможенники, значит.
     И  безо  всякой задней мысли я тянусь к рубашке, в которой у меня лежат
кошелек и паспорт - тянусь и обнаруживаю, что рубашка-то вот она,  висит  на
вешалке, а паспорта с кошельком нет как нет. И выходит по всему, что забыл я
их  на  станции  мягких игрушек! (Если, конечно, дама с собачкой не стянула,
пока мне зубы заговаривала).
     Но тут просыпается Светлана, видит меня в расстройстве и сообщает,  что
если я волнуюсь насчет паспорта, то совершенно зря. Потому что когда я спал,
она брала у меня деньги и заодно переложила к себе паспорт. Чтобы кто-нибудь
случайно не стянул.
     "Подожди, - говорю я ей, - подожди. Когда же ты деньги-то брала, если я
на последней-распоследней станции выходил из поезда с кошельком?"
     "Ну,  -  отвечает, - когда ты выходил, не знаю, а я - недавно. Ты ж сам
сокрушался, что Коленьке игрушку не купили, так?"
     И поднимает кровать, и показывает мне, что  в  ящике,  рядом  с  нашими
сумками, лежит огромный заяц.
     Выражение лица у меня, наверное, в тот момент было впечатляющее, потому
что пограничники, как один, навострили уши и сделали стойку.
     И тут: "Мяу!"
     Аж вздрогнули все.
     А  ехала с нами девочка, лет двадцати-двадцати пяти, вместе с котом. Их
пригласили сниматься на рекламный ролик каких-то там кошачьих  консервов,  и
вот теперь отсылали обратно. (Непонятно, правда, почему через Минск. Я решил
еще,  что выдумывает девчонка, есть такие). Она нам все уши прожужжала, пока
ужинали; рассказывала, "как все получилось", как ее "случайно выбрали" и как
"хорошо заплатили". И вот теперь ее Мурзик (или как его звали? -  не  помню)
спас  положение.  Потому  что  таможенники  забыли  обо  мне  и перевели все
внимание на "кинозвезду" с ее зверюгой...
     Поутру я, конечно, стал разбираться. Выяснилось, что  до  таможни  была
всего  одна  долгая  остановка,  а  на  ней  и вправду обычно продают мягкие
игрушки. Если бы не кошелек с паспортом, я бы решил, что мы со Светланой - и
она, и я - вместе выходили на станции, а так... А так получилось, что только
она (все-таки, вещественное доказательство имелось у жены).
     А я? Наверное, приснилось. Всякие сны бывают, и очень часто, -  похожие
на явь. Знаете, слышишь одним ухом, что происходит, а мозг уж сам додумывает
и  дорисовывает  в воображении такое... Да и ночь - ночью всегда все видится
чуточку  иначе.  Утреннее  солнце  обладает  чудесным  свойством  возвращать
человеку здравомыслие. Как только я поверил во всю ту чепуху?..
     Что говорите? Спрашиваете, что с игрушкой? А что с игрушкой? - подарили
Коленьке. Ну не сжигать же на пустыре, у нас и пустырей-то в городе нету...
     ...Да, и вся история.
     О,  забыл!  Девчонку  ту,  что  с  котом  ехала,  недавно по телевизору
показывали, в рекламе. Выходит, не навыдумывала, взаправду снималась.